Мой милый враг

Глава 4

— «Дорогой Торн». Действительно ли мне почудилась прохладная нотка в этом обращении или я стал не в меру придирчив? — спросил Эйвери, вынув изо рта сигару и окинув взглядом своих слушателей: Карла, Джона, вернувшегося в экспедицию после восьми месяцев лечения, и нового спутника, которого они подобрали в Турции, Омара Сулеймана.

Карл и Джон нетерпеливо замахали руками, требуя, чтобы он продолжал чтение. На их лицах играли отблески света от фонарей, висевших над парадным входом отеля. Далеко внизу в призрачном лунном свете виднелось целое скопление судов разных видов и размеров, заполнивших гавань Александрии.

— «Дорогой Торн. Вот ваши деньги». Да, такое приветствие никак не назовешь теплым. Ну ладно, слушайте дальше. Колкости этой особы вызывают у вас неизменный интерес, и это выше моего понимания.

Откровенная ложь, признался себе Эйвери, стряхнув пепел с сигары. Он-то прекрасно знал почему. Лили Бид не только умудрялась найти его везде, в какой бы уголок света ни забрасывала его судьба, но и превратила их переписку в своего рода литературный поединок, в котором она зачастую оказывалась победительницей.

Сам Эйвери не мог отрицать, что их обмен посланиями становился интересным и даже по-своему важным для него — разумеется, до известных пределов. Конечно, если мужчине приходится проводить долгие месяцы без женского общества, то любой знак внимания со стороны прекрасного пола доставлял ему удовольствие.

— Перестань смотреть с таким видом на письмо, Торн, — если, конечно, мисс Бид не выдала на этот раз какую-нибудь особенно блестящую остроту.

— Нет, — ответил Эйвери, — и тебе не стоит слишком себя обнадеживать, Джон. — Он поднес письмо поближе к свету и продолжил:

— «Бернард снова настоял на том, чтобы я прочла ваше письмо — и вскрыла последний присланный вами ящик с грузом, — прежде чем передать его (я имею в виду письмо, Торн, а не ящик) ему в руки. Умоляю вас, Торн, перестаньте забивать Милл-Хаус всяким хламом, оставшимся на память о ваших якобы смертельно опасных приключениях! Ваш последний подарок теперь хранится рядом с чучелом кафрского буйвола и — что за прелестное прозвище вы дали той жалкой облезлой кошке! — ах да, Призраком Смерти из Непала. Постарайтесь впредь сдерживать ваш писательский энтузиазм, Торн. Бедняга Бернард отнесся к вашему рассказу о том, как этот зверь чуть не разорвал вас на части, совершенно серьезно». Забавно, — произнес Эйвери, — мое плечо — тоже.

— Так, значит, она не верит в то, что тигр действительно тебя помял? — наконец произнес молчавший до сих пор Омар. — Как может простая женщина подвергать сомнению слова великого Эйвери Торна?

Эйвери удостоил Омара добродушной улыбкой. Молодой турок присоединился к их группе с вполне определенным намерением — путешествовать вместе с «одним из величайших исследователей в мире».

— В самом деле, как? — спросил Эйвери и продолжил чтение, прежде чем Карл успел вставить хотя бы слово:

— «На тот маловероятный случай, если во всей этой истории с тигром есть доля правды, считаю своим долгом ради Бернарда предупредить вас, чтобы вы не рисковали так глупо своей жизнью». Как будто есть более разумные способы ею рисковать. Только мужчина способен выслушивать подобные заявления, сохраняя при этом серьезное выражение лица!

— Ого! — произнес Джон. — Пожалуй, это сильно сказано.

— Ха! — отозвался Эйвери. — Это лишь разминка. Послушайте дальше: «А на тот случай, если вы совершенно потеряли счет времени из-за вашей неукротимой страсти к перемене мест, более подобающей мальчишке, чем взрослому мужчине…» Потише, Карл. Твое фырканье меня отвлекает, «…полагаю, вам сейчас самая пора вспомнить о том, что у вас есть еще и обязанности. Я не имею в виду Милл-Хаус, который, по всей видимости, скоро перестанет быть предметом ваших забот-..»

— Она, должно быть, шутит, — заметил Карл.

Однако эта женщина и не собиралась с ним шутить, будь она неладна! Эйвери покрепче зажал в зубах сигару. Ее желание во что бы то ни стало заполучить Милл-Хаус превратилось в навязчивую идею и не могло принести ей ничего, кроме горького разочарования. Он даже и в мыслях не допускал, что Лили Бид окажется выброшенной на улицу, так как считал себя перед ней в долгу за те годы вольной, беззаботной жизни, которые она ему подарила. У него возникло подозрение, что ей так же не терпелось стать хозяйкой Милл-Хауса, как и ему самому, и это было хуже всего. Милл-Хаус был его домом, обещанным ему еще в детстве. Его.

— Знаешь, — произнес Карл, — мне кажется, большой беды не будет, если хозяйкой Милл-Хауса останется мисс Бид. Мне с трудом верится в то, что ты по доброй воле возьмешь на себя ответственность за эту — как ты там ее назвал? — «особу с ядовитым язычком и непомерными претензиями».

— Я пока еще об этом не думал, но ты, конечно, прав. Ну да ладно, черт с ней!

— Не понимаю, — вмешался Омар. — Если мисс Бид потеряет Милл-Хаус, то с какой стати Эйвери должна заботить ее судьба? Судя по тому, о чем вы мне рассказывали, Горацио Торн в своем завещании выделил ей приличное содержание.

— Только в том случае, если она публично откажется от своих взглядов на эмансипацию и впредь будет вести тихое, незаметное существование, порвав все связи со своими единомышленницами. — Эйвери кивнул в сторону Карла, который то и дело с ленивым видом щелкал крышкой карманных часов. — Объясни ему, Карл. Ты был верным слушателем ее писем в течение трех лет. Как по-твоему, способна эта женщина держать язык за зубами?

— Ни в коем случае, — ответил тот.

— Даже если так, при чем тут Эйвери? — допытывался Омар.

Эйвери помахал в воздухе рукой, в которой держал сигару. Ее кончик слабо мерцал в полутьме.

— Омар, дружище, не забывай, что я — английский аристократ!

Джон выразительно застонал, Карл ухмыльнулся, однако Эйвери не обращал на них ни малейшего внимания.

— По каким-то никому не ведомым причинам английского аристократа воспитали так, что он не может позволить ни одной упрямой особе женского пола страдать от последствий собственных поступков. Не спрашивай меня почему. Это загадка, на которую нет ответа.

— Прошу тебя, — произнес Омар, не скрывая нетерпения. — Мне все же не совсем ясно.

Эйвери предпринял еще одну попытку:

— Как только весь этот фарс подойдет к концу, мисс Бид останется без средств к существованию. А поскольку я джентльмен, значит, я не смогу вышвырнуть ее из Милл-Хауса. Следовательно, мне придется взять на себя заботу о ее пропитании — задача, которая по понятным причинам не особенно меня вдохновляет. Только представьте себе перспективу каждый день завтракать в обществе женщины, которая отзывается о твоей жизни не иначе как об «одном непрерывном потворстве мужскому тщеславию»!

— Кажется, теперь я понял, — неуверенно промолвил Омар.

Эйвери с наслаждением затянулся сигарой, выпуская клубы ароматного дыма. Как ни странно, такая идея, как выяснилось, совсем его не пугала.

— Может быть, теперь ты дочитаешь письмо до конца? — взмолился Джон.

— На чем бишь я остановился? Ах да. Мисс Бид в своей обычной деликатной манере дала понять, что не собирается уступать мне Милл-Хаус. Далее она пишет: «Я говорю о Бернарде. Несмотря на то что мальчик время от времени страдает от болезней, которые так беспокоят его мать, — тут Эйвери сдвинул брови, — он продолжает учиться, и весьма успешно. Эвелин хотела забрать его домой, однако опекуны Бернарда из правления банка заявили, что они обязаны следовать указаниям Горацио и не отпустят ее сына из школы до тех пор, пока мы не докажем, что состояние здоровья мальчика ухудшилось. Я нахожу возмутительным то, что в этой стране слово мертвого мужчины значит больше, чем желание живой женщины. Вы, конечно, со мной не согласитесь».

Однако на сей раз он с ней согласился. Это и впрямь было возмутительно. Он хорошо помнил, как Горацио давал такие же указания относительно его самого: «Мальчик должен стойко переносить болезнь, пока не лишится чувств»; «В моих владениях никто не станет нянчиться со слабаком, поэтому пусть лучше он остается в школьном лазарете»; «Ни при каких обстоятельствах дирекция школы не должна вмешиваться…» и тому подобное.

— Почему ты нахмурился, Эйвери? — спросил Джон, знаком попросив одного из слуг подлить ему вина.

Эйвери погасил окурок сигары о хрустальную пепельницу.

— Так, ничего особенного. «Вероятно, вам стоит послать Бернарду хотя бы слово ободрения. Он считает вас настоящим героем».

По-видимому, Лили Бид была не на шутку встревожена, раз упустила удобную возможность выдать очередную колкость.

— «Ему особенно понравилась история о том, как вас возвели в сан божества. По правде говоря, мне тоже, так как это служит лишним подтверждением того, что мы, европейцы, склонны недооценивать чувство юмора у других народов. Искренне ваша, Лилиан Бид». — Эйвери, не сдержавшись, разразился громким смехом.

— Я восхищаюсь ею, — заявил Карл, поднимая свой высокий стакан, как будто хотел предложить тост за прекрасных дам.

— Ты говоришь это после каждого ее письма, — проворчал Эйвери, сунув послание Лили в карман пиджака.

— Потому что это правда. Мне еще никогда не приходилось слышать, чтобы мужчину ставили на место с таким искусством. Для этого нужно обладать настоящим талантом.

— Да, — согласился Эйвери, — и в этом-то вся загвоздка. Она хочет все делать сама, а ведь ей больше подошла бы роль музы, вдохновляющей других.

— Доброе утро. — Франциска села за стол рядом с Эвелин.

Новая горничная, молоденькая кудрявая девушка, на которой лишь недавно начали сказываться последствия «ночной прогулки на сеновал», налила ей чая.

— Доброе утро, Франциска, — рассеянно отозвалась Лили, роясь в груде почты.

В комнате воцарилось молчание, нарушаемое тихим по-звякиванием вилок о китайский фарфор и потрескиванием горящих поленьев в камине. Лили окинула свою приемную семью взглядом, полным симпатии. Обе женщины стали ей не менее дороги, чем собственные брат и сестра, которых она никогда не видела.

— Есть что-нибудь интересное? — спросила Франциска.

— Так, ничего особенного, — ответила Лили. — Мистер Камфилд просит у меня совета касательно овец, которых он только что приобрел.

— Мне кажется, наш новый сосед без ума от Лил, — заметила Франциска.

— Что за глупости! — отозвалась Лили. Мартин Камфилд, новый владелец соседней фермы, был не только весьма видным мужчиной, но также одним из очень немногих представителей своего пола, у которых хватало ума относиться к женщинам как к равным. — Он просто хочет знать мое мнение, только и всего.

— Мистер Камфилд производит впечатление человека просвещенного и с передовыми взглядами, — как бы невзначай обронила Франциска. — Мы вправе ожидать, что такой мужчина, как он, не станет связывать себя условностями.

— Да, пожалуй, — отозвалась Лили, подозрительно глядя на Франциску.

— Он из тех людей, с кем можно строить отношения на современный лад и получать от этого удовольствие.

Лили почувствовала, как на ее щеках выступил румянец. Франциска высказала вслух те мысли, которые она сама втайне лелеяла, и это обстоятельство только усиливало ее смущение. Пусть Мартин Камфилд обращался к ней за советом, когда речь шла о купании овец, однако он еще ни разу не приглашал ее к себе на чай. Да и какой мужчина на его месте поступил бы иначе? Она была незаконнорожденной, без имени и без средств к существованию. С каждым новым сезоном ее робкие, тщательно скрываемые в глубине души надежды на счастье становились все более призрачными.

— Что-нибудь еще? — спросила Эвелин.

— Прошу прощения?

— Я хотела спросить, есть ли у тебя еще какие-нибудь новости для нас?

— Дай-ка взглянуть… Мистер Драммонд пишет, что этой зимой нам нужно будет углубить дно пруда и построить новые береговые террасы, чего я, конечно, позволить себе не могу. Полли Мейкпис просит разрешения провести очередную ежегодную встречу Коалиции за права женщин у нас дома в следующем апреле.

— Опять эти ужасные женщины в мужских нарядах! — воскликнула Эвелин, не скрывая отвращения, но, едва взглянув на штаны Лили, поспешно добавила:

— Не то чтобы ты выглядела менее привлекательной в этих своих… в этой одежде. Очень немногие женщины умеют подать себя так, как ты, моя дорогая.

— Благодарю, — отозвалась Лили.

Она-то прекрасно знала, что думала Эвелин о ее костюме.

— Впрочем, мне претит в них не только одежда, — продолжала Эвелин. — Мне кажется, они не из тех людей, с которыми тебе стоит общаться, Лил.

Лили изумленно уставилась на нее. Иногда у Эвелин проскальзывало чисто материнское стремление взять ее под свое крылышко.

— Я согласна с Эвелин, — заявила Франциска, удивив Лили еще больше. — Эта Мейкпис использует тебя самым бессовестным образом. По-моему, она просто завидует тебе, Лил. У тебя есть все качества лидера, а у нее — нет.

Как бы ни льстили Лили слова Франциски, она сочла их абсолютно неуместными. Пусть Полли Мейкпис и в самом деле ее использовала, однако, на взгляд Лили, это было слишком малой ценой за то, чтобы ее собственная совесть оставалась чистой. Вот уже четыре года управление имением отнимало все ее силы — годы, которые она могла бы посвятить борьбе за свои идеалы. Поэтому Лили тщательно обдумала свои слова. Она бы ни за что не позволила себе обидеть ни одну женщину на свете.

— Вот еще! Вряд ли я представляю угрозу для Полли Мейкпис, если та действительно хочет стать председателем коалиции. Более того, как ни стыдно мне в этом признаться, я теперь почти не поддерживаю связи с этой организацией. Почти все мое время отдано Милл-Хаусу.

— Но принимать ее в нашем доме, Лили! Что мы, собственно, о ней знаем? Да и об остальных тоже, раз уж на то пошло? Среди них не всегда попадаются приличные люди, дорогая. Кто знает, откуда они родом…

Лили вздохнула:

— Милые мои, если вы не хотите видеть их здесь, то, ради всего святого, так прямо и скажите. Но если ваше единственное возражение касается их происхождения, то, боюсь, в глазах света скорее они могут запятнать себя общением со мной, чем наоборот.

— О, не говори так! — в ужасе воскликнула Эвелин. — Мы любим тебя, Лили. Я даже не представляю себе, что бы мы делали без тебя. С тобой дом стал таким уютным, таким спокойным…

— Ты хочешь сказать — похожим на сонное царство, — отозвалась Лили. У нее сложилось впечатление, что те четыре года, в течение которых она вела дела в поместье, показались Эвелин одним сплошным отдыхом после обеда. — И если Милл-Хаус стал для всех нас настоящим домом, то лишь благодаря тебе, дорогая, а никак не мне. Как только пять лет останутся позади, — продолжала девушка, усилием воли сохраняя спокойствие, — мне придется отсюда уехать.

— Но почему? — вскричала Эвелин. Франциска в это время не спеша потягивала чай, выражение ее лица было непривычно серьезным.

— Если я окажусь в проигрыше, то сомнительно, чтобы мистер Торн предложил мне остаться здесь. — Эта мысль заставила ее насмешливо скривить губы. — А если я одержу победу, то не смогу содержать ферму. Она требует постоянного вложения наличных средств, которых у меня нет, так что мне придется ее продать.

Лили всячески пыталась скрыть свое огорчение. Она уже успела всей душой привязаться к Эвелин и Франциске — и к Милл-Хаусу тоже. Она любила его теплую светлую кухню и тихие спальни с мебелью, покрытой толстым слоем пыли, неимоверных размеров бальный зал и цветные витражи, которыми совершенно не к месту было украшено окно на третьем этаже под выступом крыши. Она любила вечные перебранки уток, резвившихся в пруду, толстых, туповатых на вид овец, которые смотрели ей вслед каждый раз, когда она утром проходила по аллее, и даже своих несчастных, списанных за негодностью скаковых лошадей.

Эвелин в ответ только фыркнула.

— Но ведь должен быть какой-то выход!

— Мы подумаем об этом, когда придет время, — заверила ее Лили. — Смотрите-ка, письмо от Бернарда! Вот, возьми, Эви.

Двенадцатилетний Бернард достиг того возраста, когда подросток начинает превращаться во взрослого мужчину. Однако в случае с Бернардом это определение было не вполне точным. Хотя и на удивление высокий для своего возраста, он ничуть не прибавил в весе за последний год. На коже у него появились прыщики, а голос ломался.

— И что он пишет? — поинтересовалась Франциска. Эвелин быстро просмотрела текст.

— Он пишет, что этим летом приедет в Милл-Хаус на каникулы раньше обычного.

— Надеюсь, он хорошо себя чувствует? — спросила Лили, стараясь не выдать тревоги.

Ей с трудом верилось, что бессердечные старые ослы позволят мальчику покинуть школу раньше срока без уважительной причины.

— По его словам, с ним ничего серьезного. Просто мальчику удалось убедить директора школы, что несколько лишних недель отдыха пойдут ему только на пользу. — Напускное спокойствие исчезло с лица Эвелин. — Ох, Лили! Если он нездоров, мы можем оставить его здесь, правда?

— Разумеется, — успокоила ее Лили, ощущая свою беспомощность.

Бесчисленные записки Горацио, а также указания, оставленные им у доверенных лиц в банке, определяли судьбу бедного мальчика на несколько лет вперед.

— Вот было бы славно, если бы он провел с нами все лето, как ты думаешь? — спросила Эвелин с видом трогательной признательности Лили за ее поддержку.

— Просто чудесно, — ответила вместо нее Франциска. — Чем больше вокруг мужчин, тем лучше.

— Франциска! — укорила ее Эвелин. — Ты не должна выражаться так в присутствии Бернарда.

— Конечно, ты права. Держи себя в руках, Фран, — пробормотала Лили рассеянно.

Ее взгляд упал на последнее письмо в стопке. Оно было от Эйвери Торна и адресовано мисс Лилиан Бид. Не Той, Кого Следует Слушаться, не Эмансипированной Мисс Бид и даже не Ей Собственной Персоной. По ее телу пробежала дрожь от мрачного предчувствия. Тут что-то было не так, поэтому она засунула письмо в самый низ стопки, намереваясь прочесть его позже.

Вернувшись в свой кабинет, Лили походила по комнате, потом постояла у окна, любуясь распустившимися розами, и наконец, решительно шагнув к столу, вскрыла конверт с письмом Эйвери.

Спустя четверть часа Лили стояла у окна в своем кабинете, любуясь видом снаружи. За окном пышным цветом распустились розы, и их кремового цвета лепестки казались ослепительными, как хлопья белого снега, на фоне ярко-зеленой листвы. Она вскрыла конверт.

Лили медленно сложила письмо и потом долго сидела за столом, задумчиво глядя в пространство. Наконец взяла перо, положила перед собой лист бумаги и начала писать ответ.