Мой зверь безжалостный и нежный

12

Не оглядываясь, я со всех ног понеслась вперёд. Выбежала на дорогу, движение которой было хоть и плотным, но затруднённым в преддверии часа пик. На скорости лавируя между машинами, пересекла проезжую часть и пулей помчалась к ближайшему зданию. Через длинную арку вбежала во двор, который какого-то чёрта оказался глухим!

Огляделась в панике — ни щели, ни прохода. Тупик!

— Нееет! — в отчаянии вслух выкрикнула я.

Однако и выбегать обратно на улицу я боялась. Наверняка высокий пустился следом за мной. И сейчас будет обшаривать каждый угол…

И точно — почти сразу я различила в гулкой тишине арки тяжёлые и торопливые шаги. Бездумно метнулась к ближайшей железной двери, даже не прочитав на табличке, что за контора там располагалась. Рванула на себя — дверь, к счастью, оказалась открытой.

Только вот дальше что?

В холле меня встретил охранник неожиданным вопросом:

— На собеседование?

— Да, — выпалила я.

— На второй этаж поднимайтесь. До конца по коридору и направо.

Я взлетела по ступеням. От возбуждения и страха меня аж потряхивало, а в голове творился полный хаос. Господи, что делать? Куда бежать?

А ещё интересно, куда я попала? Что за собеседование? Что за работа? Наверняка это какой-нибудь гербалайф. Ну, где ещё первого встречного с улицы затягивают на собеседование, не спросив даже, как зовут?

«Направо» оказалась обычная приёмная. Вполне уютная и современная.

— Вы к Павлу Константиновичу? — спросила меня женщина лет пятидесяти с лишним. Наверное, секретарша. Она всем своим видом умирала со скуки, но при моём появлении тотчас оживилась, стала деловитой. — На собеседование?

Я, судорожно сглотнув, кивнула. Она оповестила кого-то по телефону и разрешила войти в соседнюю дверь с табличкой Директор. Я решила, что разберусь на месте, и вошла.

Вот уж чего я не ожидала, так того, что этот директор окажется в камуфляже. Уж не волонтёров ли здесь набирают в какую-нибудь горячую точку?

Однако он, судя по выражению лица, ещё больше не ожидал увидеть именно меня. И явно остался разочарован.

Подняв голову от вороха бумажек, коими был завален весь его стол, бегло оглядел меня с ног до головы и даже рта открыть не дал.

— Сразу нет, — отрезал он хамоватым тоном и снова уткнулся в бумаги.

Ну и ладно. Я вернулась в приёмную.

— Не взял? — полюбопытствовала секретарша.

— Не взял.

Я не торопилась уходить, прислушиваясь к звукам в коридоре.

— Ну и радуйтесь, — утешила она. — Это на первый взгляд кажется, что работа там хорошая. Многие вообще думают, что отдыхать туда едут, как на турбазу. Лес же кругом, природа, Байкал рядом и при этом полный комфорт, все условия. Вот и рвутся туда на лето. А потом в ужасе сбегают. Ну а мы потом вот так среди сезона в спешке ищем замену, хватаем кого придётся…

Я без особого интереса, просто ради вежливости, спросила, подходя к окну:

— Почему сбегают в ужасе?

— Ну а как? Думаете, легко совладать с этими сынками? Они же с детства привыкли, что всё только для них. Других за людей не считают. Нормальные понятия для них не существуют. Их же почему, думаете, родители в наш лагерь отправляют? Потому что сами уже с ними не справляются. Избаловали, распустили, а теперь за голову хватаются, только поздно. Там такие экземпляры есть, что не дай бог. Такое творят — волосы дыбом! По большинству из них тюрьма плачет. Я серьёзно. А есть и такие, кого уже, как говорится, отмазали от судимостей. Зато вот эти люди считают себя элитой.

Я участливо покивала, хотя, если честно, не совсем понимала, про каких сынков она вообще толкует. Но готова была благодарно слушать любой бред этой женщины, лишь бы подольше отсюда не уходить. А та, видать, и впрямь наскучалась или просто сама по себе болтушка, потому что охотно продолжила:

— Родители их к нам отправляют вроде как на перевоспитание. Но я так скажу — невозможно никого перевоспитать. Особенно когда им уже под двадцать. И родители их сами это прекрасно знают. И сами давно поставили крест на своих отпрысках, просто хотят отдохнуть от них. Хотя бы пару месяцев пожить без скандалов, без позоров. Спокойно пожить, вот и всё. Или вот иногда ехать куда-то собираются за границу. А страшно же такого оставлять. Бед наворотит — не разгребёшь. Вот и сдают как багаж на хранение… — Женщина покачала головой. — У нас же за ними приглядят. Всё строго. Территория закрытая. В лагерь просто так не зайдешь, не выйдешь. Охраняют этих сынков у нас как царей. А вот что они там творят, родителей уже не касается. Деньги, говорят, платим, остальное — не наше дело.

То, что она рассказывала, для меня было настолько далеко и незнакомо, что проникнуться её горечью и разочарованием я, конечно, не могла. Но зато в голове засела фраза: территория закрытая, никто так просто не войдет и не выйдет…

— А посторонний туда пробраться не может?

— Нет, конечно. Это исключено. Только с разрешения директора лагеря туда могут кого-то пропустить. У нас же там охрана! Мы ведь отвечаем за этих… сынков. Да и лагерь находится в лесу, у подножья Хамар Дабана. Не зная дороги, туда и не добраться.

— Директор — это…? — я вопросительно кивнула на дверь.

— Да, Павел Константинович.

— А что за работа?

— Так он же вас не взял.

— Всё равно интересно, — пожала я плечами.

— Так в объявлении мы же указали. Инструктор по теннису и педагог-психолог. Инструктора Павел Константинович уже нашёл. А с педагогами — беда. Совсем не задерживаются. Эти наши звёзды разве будут слушать какого-то психолога? Они даже матёрых спецов до нервного срыва доводили. Это у них как спорт. А вы… ну, девочка совсем, уж простите. Так что радуйтесь, нервы целее будут и здоровье…

— Нет, это интересно, — пробормотала я, глядя в задумчивости на словоохотливую секретаршу.

Идея казалась настолько внезапной и авантюрной, что даже безумной, а я ведь всегда считала себя рассудительной девушкой, не способной на всякие необдуманные порывы.

С другой стороны, то, что сейчас творилось в моей жизни, уже было сплошным неуправляемым безумием. Но главное, конечно, то, что в это странное место просто так не попасть, а, значит, там можно спрятаться. Хотя бы на время…

— Ничего интересного там нет…

— Извините, — оборвала я секретаршу и решительно вернулась в кабинет директора.

Он снова поднял на меня тяжёлый, недовольный взгляд и явно приготовился сказать какую-то грубость, но я его опередила, выпалив на одном дыхании:

— Вам нужен педагог-психолог? Возьмите меня! Я…

— Нет, — сурово изрёк он.

— Почему?

— Потому. Нет и всё. Не подходите вы нам. Так понятно? — начал он раздражаться.

— Нет, непонятно. Откуда вам знать, подхожу я или не подхожу? Вы про меня вообще ничего знаете. И ни единого вопроса мне не задали.

— Деточка, — с нотками унизительного снисхождения проговорил директор, — мне не нужно тратить время на пустые разговоры, чтобы понять, подходит мне человек или нет. Думаешь, у нас там что? Дом отдыха, где можно с мальчиками любовь крутить?

— Да нужны мне ваши мальчики! — в изумлении воскликнула я. — То есть… в том смысле, который вы сейчас озвучили. Извините. Но вы тоже — ищете педагога, а строите какие-то неприличные предположения.

Он взметнул брови. Потом вдруг хмыкнул, откинулся на спинку стула, а руки скрестил на груди.

— Так ты, значит, педагог? И опыт работы есть?

— Практика в школе, — честно сказала я.

— Практика в школе, — усмехнувшись, передразнил он меня. — Да ты посмотри на себя, педагог. Пигалица ты зелёная. Ты же от них на другой день взвоешь и со слезами прятаться будешь. Почему, думаешь, сезон в разгаре, а у нас психолога нет? Ищем вон впопыхах… Потому что сбежал наш психолог! Не выдержал. А у него за плечами была не какая-то там практика в школе. И то сломался. А ты… Ты им и по возрасту-то в подружки годишься. Да и сама — дунь и улетишь. Что ты там с ними сможешь сделать?! Ты вообще себе представляешь, что там и кто там?

Он вдруг раскипятился.

— А я тебе скажу! Там полтора десятка половозрелых парней, которые не знают, чем себя еще развлечь, и единственные три женщины на весь лагерь работают на кухне. Им за сорок, и все они, — Он широко развёл по бокам руки, показывая, как я поняла, что все три женщины крепкие и мощные. — Коня на скаку остановят. А не как ты. И даже они лишний раз стараются не попадаться на глаза этим чертям, одуревшим от вседозволенности. Потому что и их, было дело, доводили до слёз своими… языками. Нет, у нас, конечно, охрана кругом, дисциплину требуем, но двадцать четыре часа по пятам никто ни за кем не ходит. И нянчиться с тобой тоже никто не будет. А доведут они тебя в два счёта. И что ты будешь делать? Куда потом пойдешь? Там лес кругом и горы. Я вот только езжу в город пару раз в неделю, как сегодня. Сейчас вот поеду сразу обратно.

Он выдохся и закончил речь устало:

— Да, нам действительно срочно нужен педагог-психолог вместо… неважно. Но нам нужен специалист, а не сопливая девчонка, которой захотелось романтики.

Наверное, в другой раз его доводы меня сильнее бы впечатлили, но сейчас, когда земля под ногами горела, всё это виделось просто ничтожной мелочью. Господи, избалованные мажоры? Вот уж угроза так угроза. Нашёл он чем напугать, когда меня настоящие бандиты практически приговорили…

Сейчас любыми правдами и неправдами я должна была вырваться из города, скрыться, сбежать туда, где те двое меня не найдут.

В отчаянии я поднялась, шагнула к его столу и, опершись о столешницу, нависла над ним.

Мне нужно, чтобы он меня взял! Очень сильно нужно! И больше по наитию, чем продуманно, выпалила на одном дыхании, лишь бы не дать ему слова вставить:

— Вы всерьез считаете, что возраст, вес и… что там ещё вас смущает во мне… это самое важное? Нет! И даже опыт вторичен! Главное — это личностные качества. Генриху Наваррскому было пятнадцать лет, когда он возглавил гугенотов и выиграл свою первую войну. А Жанне Д’Арк — семнадцать, когда под её командованием армия освободила Орлеан. Кого вы ищете? Макаренко и Фрейда в одном лице, ещё и с фигурой гренадёра, чтобы ваши половозрелые, не дай бог, не перевозбудились? Боюсь, с Макаренко у вас ничего не выйдет. Главная концепция его теории — общий труд, общие цели и общее имущество — с мажорами не сработает. Вам нужен тот, кто вашим подопечным будет хотя бы интересен, как личность. И вы ошибаетесь, если правда думаете, что от сальных шуточек ваших изнеженных мальчиков я упаду в обморок. На их шуточки у меня найдутся собственные. И ещё большой вопрос, кто потом будет прятаться и плакать.

Павел Константинович не просто присмирел, он аж в кресло вжался под напором моей пылкой речи. Но, главное, смотрел на меня уже отнюдь не так снисходительно, как минуту назад. Он… да ладно! Он смотрел так, будто я его удивила, по-хорошему удивила.

Я убрала руки от его стола и отошла на шаг, глядя на него выжидающе.

— Через час я возвращаюсь в лагерь, — произнёс он совсем другим тоном. — В следующий раз буду в городе во вторник. Подходи с утра, к девяти с документами и вещами. Оформим и…

— Зачем ждать вторника? Я могу поехать сегодня… — пошла я ва-банк. — У меня всё с собой.