Мой зверь безжалостный и нежный

46

Марина

Я опустилась в кресло, закрыла глаза. Так проще было успокоиться в ожидании, когда Тимур вернется.

Честно говоря, примерно такую реакцию его отца я и предполагала. Ну, может, не настолько грубо и в лоб, но его враждебность я отчетливо ощутила ещё тогда, в лагере.

В общем-то, я даже могла его понять — какая-то чужая девица посягнула на дорогое дитя. А теперь ещё и втянула его, совсем мальчишку, в какие-то криминальные разборки. Кому бы такое понравилось?

Да уж, горько усмехнулась я — на месте отца Тимура я бы тоже сама себе была не рада. Так что всё понятно и ожидаемо, только мне от этого ничуть не легче.

Я поймала себя на мысли, что боюсь его отца. Впрочем, не столько его, сколько каких-то неприятностей. Даже нет, не неприятностей, а чего-то гораздо худшего.

Откуда взялось это дурное предчувствие — не знаю, суеверием я никогда не страдала, но с самого утра скребло на душе. Потом ещё эта новость о смерти Алика… хоть та трагедия и не имела отношения к нам, но как-то наложилась, и стало ещё тягостнее.

А сейчас смутная утренняя тревога оформилась в совершенно четкий и осязаемый страх. Я боялась… Боялась, что всё закончится плохо. Боялась потерять Тимура.

Сколько я его знаю? Всего два месяца. А близко — и того меньше. Ну а совсем близко — тут и говорить не о чем. Три дня — разве это срок? И тем не менее я чувствовала, что у меня нет никого дороже и роднее, чем он. И от одной мысли, что мы расстанемся, делалось физически больно.

Зачем сразу думать о самом плохом, урезонивала я себя и тут же отвечала: да потому что отец наверняка станет настраивать Тимура против меня. Или вовсе запретит нам быть вместе. Хотя… как-то сложно представить, что кто-то, пусть даже отец, сможет ему что-то запретить.

Нет, если уж Тимур что-то решил — его никто не сумеет сбить с пути. Он любит меня, по-настоящему любит, повторяла я себе. Он не бросит меня. Ни при каких обстоятельствах. Даже если ему придется делать выбор… Опять же — вставать между сыном и отцом я очень не хотела. Но, может, всё-таки до этого и не дойдет?

Тимура не было чуть больше часа, а мне показалось — все три.

— Ну, ты чего? — примостился он на подлокотнике рядом. — На тебе лица нет. Всё хорошо.

Он и сам выглядел каким-то измотанным, но улыбался.

— Как поговорили? — спросила я сипло — от волнения в горле пересохло.

— Да как? — хмыкнул он. — Как обычно. Короче, он обещал всё разрулить. Говорил же я тебе, он просто погорячился с ходу. Ничего против тебя лично он не имеет. Директор-придурок наплел ему всякой фигни, вот он и психанул. Но я ему сказал… В общем, всё нормально. Ты, главное, не обижайся.

— Я не обижаюсь, — выдавила я ответную улыбку. — Правда. Я его понимаю. Все нормальные родители переживают за своих детей.

— Ага, только мой — слишком бурно. Пошли ужинать?

Я очень хотела отказаться — мне ведь кусок в горло сейчас не полезет, — но понимала, что это будет невежливо. И трусливо. А стоило, наоборот, как-то попытаться наладить с ним отношения, познакомиться поближе.

***

Ничего хорошего от этого ужина я не ждала. И недаром. Пока я без всякого аппетита ковырялась в тарелке, Сергей Михайлович давил меня неподъемным взглядом. Все мои установки быть непринужденной и милой под этой тонной враждебной подозрительности погибли в зародыше. Боже, да я вилку до рта не могла донести, не то что улыбнуться ему и спросить как ни в чем не бывало, как прошла поездка, ну или ещё что-нибудь светское.

Тоня несколько раз попыталась развеять обстановку, но её реплики в этой зловещей напряженности прозвучали неестественно, как смех на поминках. Потом она вообще скрылась на кухне. Я бы с удовольствием тоже куда-нибудь скрылась, но сидела как приговоренная.

Тимур же не просто не пытался сгладить углы, а обострял ситуацию ещё больше. Сколько раз я на него ни смотрела — он точно таким же тяжелым, немигающим взглядом, как у отца, испепелял самого Сергея Михайловича. Впрочем, Тимур никогда не отличался деликатностью и дипломатизмом. Только я в этой перекрестной дуэли ощущала себя чужой, неуместной и виноватой во всех грехах человеческих.

Ни к селу ни к городу вспомнилось, как радушно меня встречали Ромкины родители и в первое наше знакомство, и во все последующие встречи. С другой стороны — их-то сына я ни в какие авантюры не впутывала, наоборот. Так что моя вина перед отцом Тимура есть, чего уж…

Только когда Тоня принесла десерт, Сергей Михайлович нарушил молчание. А лучше бы молчал и дальше.

— Значит, ты, Марина, работаешь психологом? Или педагогом? — спросил он таким тоном, будто собрался ловить меня на лжи.

— Подрабатываю. Подрабатывала, — поправилась я.

— Интересно, — под нос пробубнил он и уже громче обратился ко мне снова: — А вообще чем занимаешься?

— Учусь в местном пед.институте. Филологический факультет. Четвертый курс, — отчеканила я.

— И как успехи?

— Претендую на красный диплом.

— Похвально. А родители твои кто? Где?

— Мама — школьный библиотекарь. Отец — безработный в данный момент. Его сократили.

— Пьет?

Нет, ну кто у нас не пьет? Хоть немного, хоть иногда — все. Ну, ладно — почти все. И мой отец такой же. Но скажи это ему — и он явно запишет меня в дочери алкоголика. А скажешь нет — решит, что лгу.

— Не злоупотребляет, — выкрутилась я.

— Это что, так важно? — с вызовом спросил Тимур.

— А как же тебя угораздило, такую умницу, отличницу, дочку школьного библиотекаря, вляпаться во всю эту историю с Яшей Черным?

— Я же всё уже тебе рассказал, — начал закипатьТимур.

— А мне охота услышать историю из первых уст, — не сводя с меня цепкого прищуренного взгляда, ответил ему Сергей Михайлович.

— Неудачное стечение обстоятельств. От этого, к сожалению, даже самые умные умницы не застрахованы, — пожала я плечами.

Мне не нравился его язвительный и недобрый тон, даже ещё больше, чем откровенная грубость, но приходилось глотать его колкости. Всё-таки я у него дома и он — отец Тимура. Хотя, как по мне, это не красит человека — унижать того, кто с тобой не на равных и не может ответить.

— Что ж, может, и так, — изрек он. — И всё же охота услышать подробности.

— Мой… бывший друг Рома разбил машину этого человека. Яши Черного. Очень дорогую машину. И уехал. Можно сказать, сбежал. Его люди нашли меня, но я тоже сумела сбежать. В лагерь. Четыре дня назад Рома приехал и отдал им часть денег. Я вернулась в Иркутск, — рассказывала я бесстрастно и сухо, словно повторяла в сотый раз заученный текст. — Они меня схватили, увезли в какую-то деревню, откуда меня забрал Тимур. Всё.

— То есть твой… ладно, бывший друг, сначала кинул Яшу. Вы сбежали. Потом он где-то сколько-то наскреб, вернулся. И ты вернулась с ним, но, оказалось, что мало. Денег вам больше взять неоткуда. Яша давит. И так удобно мой сын…

— Марина не с ним вернулась, — перебил его Тимур. — Она вернулась, потому что ее из лагеря уволили. А уволили ее из-за меня.

Сергей Михайлович перевел взгляд на Тимура, но ничего ему не сказал, снова обратился ко мне:

— А где сейчас этот бывший друг?

— Не знаю.

В его пересказе вся эта жуткая история выглядела ещё хуже.

— Ну да, — хмыкнул он. — Конечно. Вы, значит, делов наделали, а Тимур, ну и я, должны разгребать. Ты и впрямь умница.

Ну что, мое терпение тоже оказалось не бесконечным. И гордость, которую я старательно и всеми силами душила с самого его приезда, вдруг отчаянно взвилась. Я поднялась из-за стола, глядя ему прямо в глаза.

— Благодарю вас за ужин и за гостеприимство, — произнесла я. Голос звучал сухо и холодно, как будто внутри всё подернулось колючим инеем. Но спасибо хоть, что не дрожал. — Боюсь, я слишком у вас задержалась. Прошу прощения за беспокойство и хлопоты.

Сергей Михайлович перестал сверлить меня своим прищуром и смотрел уже нормально, даже с некоторым недоумением.

— Всего вам доброго, — я умудрилась даже выдавить вежливую улыбку. Потом задвинула стул и стремительно вышла из столовой.

— Марина! — окрикнул меня Тимур.

Но я не оглядывалась, торопливо пересекла холл и взбежала по лестнице. В груди мелко, противно дрожало, а горло словно тисками схватило. Чувствовала — вот-вот расплачусь. Поэтому на втором этаже припустила чуть ли не бегом, пока Тимур меня не догнал. Не хватало ещё разреветься при нем.