Мой зверь безжалостный и нежный

22

Тимур

Как только она ушла, меня окликнули. Не Алик, тот теперь со мной не заговаривал. Один из его ручных хомячков подал голос.

— Эй, что она от тебя хотела?

Я даже оборачиваться не стал. Залпом выпил сок и тоже вышел из столовой. Ну и застал картину маслом. Двое охранников, пристроившись к психологичке, откровенно к ней клеились. Точнее, один, второй скромно плёлся рядом. Я не стал их обгонять, пошёл следом.

— Мариночка, — позвал её один.

Я его узнал. Это он не выпускал меня тогда из лагеря. Сначала требовал пропуск, потом намекнул, что вместо пропуска сойдет и пятихатка, если я быстро туда-сюда обернусь. Отец мне, конечно, оставил денег, но вот такое меня прямо выбешивает. Короче, я ему что-то резкое высказал, попрошайкой назвал, и он обиделся. А я его запомнил.

— Не достают вас ваши подопечные? — спросил он же.

— Не больше, чем все остальные.

— Дааа, вы тут, Мариночка, нарасхват.

— Аж страшно.

— А я считал, женщинам как раз это и нравится. Этого вы и добиваетесь — чтобы мы, мужчины, от вас сходили с ума. Для этого же вы такие красивые.

— Да вы знаток женщин, — явно съязвила она, но этот дуб не понял и продолжил тупой подкат.

— Есть немного. А как насчёт трёх О?

— Это что за ребус?

— Ну как! Кино, вино и домино. Мм? Вечерком сегодня. Приглашаю. Чего скучать одной?

— Да вы не только знаток, но ещё и затейник.

— Ещё какой! Так придете?

— Нет, спасибо, я лучше одна поскучаю.

И она свернула с дорожки и припустила в сторону директорского коттеджа. Дуб только глазами захлопал.

— А я тебе говорил, — фыркнул ему второй. — Нечего тебе с ней ловить. Нахрена ей мы, когда тут такие царевичи. Рассчитывает, поди, отхватить себе одного такого наследничка и устроиться хорошо.

— Да пошла она, — обиделся первый. — Подкатит ещё. Что я их не знаю. Надоест Алику строить из себя джентльмена, так ей и Константиныч не поможет.

Не знаю, почему, но мне понравилось, что она этого попрошайку отшила.

***

Уже вечером, когда стемнело, ко мне кто-то поскребся. Я вообще сначала не собирался открывать дверь. Никого не хотел видеть. Но у того, кто скребся, настойчивости оказалось больше, чем у меня терпения.

— Чё надо? — распахнул я дверь рывком. На пороге стоял тот самый белобрысый с оленьим взглядом, который уже подсаживался ко мне в столовой.

— Привет, — нервно улыбнулся он. — Я — Гена.

— Да хоть Чебурашка, мне похрен. Ты меня разбудил.

— Извини. У меня важное… я хотел тебе сказать… это важно…

От волнения он стал заикаться и мямлить. Я вздохнул.

— Ладно, проходи.

Гена оглянулся по сторонам и осторожно шагнул внутрь.

— Я на минуту.

— Правда? — всё еще злился я. — А что не на всю ночь?

— Я важное хотел сказать.

— Ну говори.

— Алик собрался тебе отомстить. Ну за то, что ты ему нос разбил. Пацаны проговорились. Они хотят завтра тебя подловить вечером и… избить сначала, а потом… ну… опустить.

Гена стал красным.

— Пацаны сказали, что они уже договорились. Сразу после ужина будут тебя поджидать.

— А ты почему мне это рассказываешь?

Он вдруг оживился, даже оленьи глаза загорелись праведным огнем.

— Да потому что достал уже этот Алик! Больной урод! Повезло тем, кто в лагерь приехал до него. А кто после… Он такую всем устраивает… прописку… ну типа как посвящение у студентов бывает. Когда первокурсников там всяко… чморят, унижают, типа в студенты их так посвятили. И этот тоже придумал тут такое устраивать. Традиция, говорит. Да он всех достал, сука. Ну, кроме тех, кого он типа в свой клуб взял. Тебя вот только не тронул почему-то. А знаешь, как мы радовались, когда ты ему втащил! Жалко, мало.

— А тебя как посвящали?

Гена замялся и помрачнел.

— Не хочу говорить.

— Ладно.

— Он еще из-за психологички на тебя злится. Не понравилось ему, что она к тебе сегодня подошла. Ты типа не в теме, не должен с ней общаться… Они там кучу бабла поставили на кон. Типа вступительный взнос чтобы участвовать…

— Помню, в охоте, — хмыкнул я. — Какой-то дикий бред.

— Ага. Говорю же, он больной урод. Уже не знает, что придумать, чтобы развлечься. В прошлом году, говорят, он за деньги устраивал среди охраны бои без правил. Алик называл их гладиаторскими боями. Директор потом узнал, когда одного чуть до смерти не забили, разогнал всех. И его хотел выгнать, так его мамаша примчалась… Нас он тоже все время стравливает, когда скучно становится.

— А нафига терпите?

— Так он не один же. Половина за него. Клуб этот его сраный. Ну и страшно как-то возбухнуть, знаешь. Возбухнешь, потом огребешь так, что мало не будет. Его все боятся. Понимаешь?

— Нет.

Я этого не понимаю и никогда не понимал. Не нравится — скажи, сделай что-то, да хоть порви всех. Но терпеть… это как? Это вообще себя не уважать. И я даже не знаю, кто мне больше противен: тот, кто, как Алик, творит всякое говно, или тот, кто это покорно терпит.

Но этот Гена всё-таки предупредил меня. А я умею быть благодарным.

— Завтра после ужина они договорились, — напомнил он. — Так что ты не ходи на ужин.

— И остаться голодным? Да я тогда страшнее Алика буду.

— Ты не понимаешь. Их там семеро будет. Они… я не знаю, какие-то собрались взять в спортзале… эти… ну палки на цепях…

Вытолкал я его, а сам подождал часов до двух ночи. Потом вышел и направился к дому Алика. Свет у него не горел. То ли он уже спал, то ли где-то бродил. Пофиг, даже если и так — подождём. Двери во всех домах тут запирались, но этот непуганый идиот оставил окно открытым. Думаю, после этой ночи он так делать больше не будет.

Влез я бесшумно, огляделся. Нет, Алик был тут и сладко спал, раскинувшись звездой на кровати. Я бегло обследовал его комнату, но не нашёл ничего особо занятного. Потом закурил, думая, что бы с ним такого сделать. Алик, видать, почуяв табачный дым, завошкался. Я встал над ним, у изножья кровати, поджидая, когда он окончательно проснётся.

Ещё с полминуты он ерзал, сопел, фыркал, потом вдруг замер, а в следующую секунду резко дернулся вверх с коротким, каким-то бабским визгом.

— Тшш, без нервов, — произнёс я.

Он отполз в самое изголовье, поджал под себя ноги и, заикаясь похлеще Гены, выдавил:

— Т-ты… что т-ты… т-тут… де-делаешь?

— Смотрю, как ты спишь. Люди во сне такие беспомощные. Что угодно можно с ними сделать. Хоть убить.

Он шумно и часто дышал.

— Можно и не убивать пока, а, например, выколоть глаз гвоздем. Или не глаз. Вариантов масса. Я как раз их обдумывал.

Я затянулся, выпустил дым. Алик, все так же забившись в дальний конец, молчал и дышал-дышал, как спринтер после дистанции. Щелчком я отбросил окурок в распахнутое окно и прямо в кроссах встал на его постель.

— Что тебе надо? Ч-чего ты хочешь? — совсем запаниковал Алик.

— Я уже сказал.

— Не надо, пожалуйста. Скажи, что тебе нужно сделать, я сделаю…

Я встал над ним, скрестив руки на груди.

— Слышал я, что ты мутишь какую-то… встречу. Завтра после ужина. Вот и подумал, зачем ждать до завтра. Сделаем всё прямо сейчас.

— Никакую… ничего я не мутил… гон это. Серьезно!

— Пофиг. Я что, зря пришел?

— Не знаю, я правда ничего такого… вообще… слово даю. Да я что, ненормальный, что ли? Я же вижу, с кем можно… ну…, а кого лучше не трогать. Тебе кто-то нагнал… И за тот базар… ну на корте… прости. Я не… я сдуру ляпнул. Ты мне в нос дал, справедливо, квиты… А больше я ничего такого… честно…

— Я к тебе ещё приду, если мне что-то не понравится, — спрыгнул я с кровати. — Ты же понимаешь, меня ничто не остановит, если вдруг что.

Алик судорожно кивнул.

Вышел я через дверь. На другой день Гена доложил, что Алик своим дал отбой, мол, неохота с психом связываться. Правда, прицепился как клещ: что ты ему сделал, что сказал? Еле отогнал его.

Ну а после обеда решил всё-таки заявиться к психологичке. Ну, только потому что скучно, заняться нечем…