Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 28

После похорон Даниэла попросила всех уйти и осталась одна. Потянулась длинная череда серых безликих дней. Как будто издали, Даниэла видела Хуана Антонио, который говорил ей какие-то ненужные, ничего не значащие слова о том, что она должна вернуться на работу, что нельзя жить воспоминаниями, что пора, наконец, примириться со случившимся.. Однажды он предложил ей усыновить ребенка. Странно, что он предложил это. Как-будто она сможет забыть о своем сыне. Появлялась Джина, она звала ее пройтись по магазинам, встряхнуться, говорила что-то о Доме моделей, о том, что нужно взять себя в руки. Зачем брать себя в руки, недоумевала Даниэла, зачем?

"Но жизнь продолжается, – убеждала ее Джина. – Надо жить. Время все лечит. Ты – сильная женщина. Не забывай, что мы, богини, должны быть сильными и не имеем права плакать". – "Нет, я не богиня. Я всего лишь несчастная женщина, потерявшая надежду. Женщина, которую никто и никогда не назовет мамой", – отвечала Даниэла.

В эту ночь ей опять приснился хохочущий Альберто, и она снова проснулась с ощущением подстерегающей ее беды. Но что может случиться на этот раз? Страшнее того, что произошло, быть ничего не может.

Во второй половине дня раздался телефонный звонок. Сама не зная почему, Даниэла сняла трубку, хотя за все эти дни она ни разу не подошла к телефону.

Резкий мужской голос осведомился кто у телефона и коротко сообщил, что это он преследовал ее машину, а наняла его одна сеньора по имени Ирене. "Вам это что-нибудь говорит?" – спросил он и повесил трубку. Даниэла была потрясена.

Что-то ей подсказывало, что этому странному – и страшному – звонку можно верить.

Вечером Даниэла рассказала мужу о звонке, Хуан Антонио отказывался верить, – это чья-то дурная шутка. Ирене расчетлива, цинична, но она не убийца. Хотя, с другой стороны, если наезд на машину Даниэлы не был случайностью, кто-нибудь его подстроил. "Не дай Бог, это и в самом деле работа Ирене, – сказал он, – тогда она уже ничего в этой жизни больше не сделает". И они приняли решение повидать Ирене. "Если она причастна к гибелиребенка, я пойму это по одному ее слову, взгляду... И если это так, она будет наказана, не мной – жизнью!" – думала Даниэла, готовясь к визиту.

Когда служанка доложила, что ее спрашивает Хуан Антонио Мендес Давила с женой, Ирене заметалась по комнате. Неужели этот мерзавец Херман исполнил угрозу и рассказал обо всем Даниэле? Что же теперь будет?

– Скажи им, что меня нет дома, – приказала она служанке. – Скажи им, что я сплю, купаюсь в ванне. Выдумай что угодно. Только не впускай их!

Но Хуан Антонио и Даниэла уже входили в гостиную. Даниэла, бледная, похудевшая, в черном траурном платье, быстро подошла к Ирене и схватила ее за плечи.

– Ты должна нам кое-что объяснить, – глухо сказала она.

– Объяснить? Вам? – Ирене вырвалась из рук Даниэлы. – Уходите отсюда.

Я слышала об аварии и о том, что у тебя погиб ребенок. Я тебе очень сочувствую. (Она вспомнила, что когда читала в газете о смерти ребенка, не смогла удержаться от смеха: наконец-то кара настигла эту нахалку.) Но ты сама это заслужила.

– Какой цинизм, – возмутилась Даниэла. – Мне позвонил человек, которого ты наняла, чтобы убить меня.

– Это смешно. – Ирене скривила губы. – Я не способна ни на что такое.

Я не хочу сказать, что люблю тебя. Нет.

После того, что ты мне сделала, это невозможно. Но ведь я же не убийца...

– Тогда кто мне звонил и зачем? – настаивала Даниэла.

– Откуда я знаю? Кто-то из твоих врагов.

Хуан Антонио понял всю бесплодность этих разговоров и взял Даниэлу под руку.

– Нам лучше уйти.

Даниэла, истощившая свои силы в этом последнем порыве ярости, позволила себя увести. На пороге она обернулась.

– Я верю, что Господь все видит и все знает. Если ты действительно убила моего сына, наказание последует неминуемо. Рано или поздно правда всегда выходит наружу.

Даниэла, рыдая, села в машину.

Ирене уже давно ненавидела свой дом, к которому ревнивый Леопольдо приковал ее надежной цепью – деньгами. Теперь он уже не стеснялся с Ирене и заставлял ее беспрекословно выполнять все свои капризы. Она ненавидела его друзей – мерзких старикашек, перед которыми он заставлял ее танцевать, в любое время суток готовить им кофе и – всегда улыбаться. Ирене чувствовала, что ей надо кому-нибудь пожаловаться на жизнь, рассказать о "несправедливости" Даниэлы. Она недолго напрягала память, – круг ее друзейбыл не слишком обширен, – и набрала номер телефона Ракель.

...Они втроем сидели в уютном прохладном кафе и, не торопясь, ели мороженое.

– Ну, это уж слишком, – возмущалась Ирене. – Как Даниэла может думать, что я способна на такое?

Ракель пристально посмотрела на нее.

– А ты не способна?

– Разумеется, нет. И ты еще смеешь сомневаться? – возмутилась Ирене.

Что-то в ее тоне задело Долорес, до этого молча прислушивающуюся к их разговору.

– Надеюсь, что ты говоришь правду, Ирене, – сказала она. – Потому что муки совести – это не пустой звук и рано или поздно...

– Почему вы все время стараетесь задеть меня? – перебила ее Ирене и, давая выход накопившейся злобе, с ненавистью глядя на Ракель, закричала:

– Ты-то не притворяйся! Разница между тобой и мной в том, что я вышла замуж по расчету, за старика. Да, я это признаю. А ты вышла замуж за вульгарного зануду, но тоже по расчету. И не хочешь в этом признаваться.

– Я больше не хочу тебя видеть, Ирене. Никогда, – сказала побледневшая Ракель.

– Наконец-то в чем-то наши желания совпали, – Ирене поднялась из-за стола. – Твой удел не только прозябать в бедности, ты еще вынуждена растить детей и терпеть сумасшедшую старуху, которая вообразила себя пятнадцатилетней девочкой.

– Какой ужас! – всплеснула руками Долорес. – Подумать только, эта негодяйка даже меня не пощадила.

Даниэла по-прежнему проводила дни в своей комнате, и даже Джина не могла ее расшевелить. Хуан Антонио стал реже бывать дома: ему казалось, что, когда они вместе, боль утраты чувствуется сильнее, да к тому же, положа руку на сердце, его стала раздражать затянувшаяся депрессия жены. "Как бы ни было тяжело, – убеждал он Даниэлу, – надо жить, ведь теперь ничего нельзя изменить – ни слезами, ни затворничеством". Переживала и Моника, не раз пытавшаяся убедить Даниэлу в том, что она ее любит, так же как любила и умершего братика. К тому же у нее появилась тайна, которой она жаждала поделиться с Даниэлой: Лало недавно предложил ей стать его невестой. И теперь ей очень хотелось выяснить, в каком возрасте появился жених у Даниэлы. Беспокоила ее и Летисия: Фико, друг Лало по старому дому, влюбился в нее и все время передавал для нее подарки: засушенный цветок, красивую коробочку, открытку, а вздорная Летисия даже слышать не хотела об "этом уроде", как она называла Фико. Но печальный вид Даниэлы, глаза, полные слез, погасший взгляд, словно непреодолимый барьер, останавливали девочку, заставляли сжиматься ее детское сердечко. "Даниэла похожа на птицу, которой подрезали крылья", – заметила как-то Мария, всей душой сострадающая бедной женщине. И Моника хорошо поняла, что она хотела сказать.

Однажды Моника поливала цветы и увидела Даниэлу, с отрешенным видом идущую по саду. Девочка подбежала к ней и спросила, как она себя чувствует.

– Какое это имеет значение? – безучастно проговорила Даниэла.

– Даниэла, – с чувством сказала Моника, – я тебя люблю, я люблю тебя больше, чем думала раньше.

– Спасибо, Моника, – ответила Даниэла помолчав, – но теперь мне это безразлично. – Она присела на парапет фонтана, нервно обрывая лепестки розы.

– Ты должна выздороветь, – проникновенно сказала девочка, глядя ей в глаза. – Ты нужна нам всем!

– Нет, никому я не нужна. Лучше бы мне умереть. Это все, что я хочу.

– Не говори так. Я этого не переживу, – со слезами на глазах сказала

Моника, не решаясь обнять Даниэлу и даже подойти к ней поближе.

– Тебе ведь будет лучше без мачехи. Они все ведьмы. Или ты уже забыла?

– Ты мне не мачеха, – тихо сказала девочка, глядя ей в глаза.

– А кто же?

– Ты... моя мама. Мама. Я люблю тебя, мама. Даниэла подняла к девочке заплаканное лицо:

– Моника, повтори! Ты сказала... – Она уронила цветок.

– Мама! Мама! – рыдала девочка, обнимая ее.