Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 60

Главной печалью Моники было сожаление о том, что она вышла замуж за Альберто. Теперь, конечно, прошлого не вернешь, но как она могла променять Лало, нежного, любящего ее столько лет, на этого сумасшедшего подонка? И что теперь ему нужно от нее? Ребенка? Неужели он все надеется осуществить свою месть? Неужели человек в состоянии столько лет жить в буквальном смысле слова с ножом за пазухой, чтобы ждать подходящего момента и мстить, мстить, мстить? Но мстить не только ее матери, но и всем, кто когда-либо перешел ему дорогу? А смерть Рубена? Что это было, как не месть? Он исподволь, не спеша подвел сына к преступлениям. И это тоже была месть Каролине за то, что разлюбила его. Да, он страшный человек. Все эти недели в Мехико Моника жила с постоянным страхом: что-то принесет ей день грядущий.

Его постоянные звонки то глубокой ночью, то ранним утром не позволяли расслабиться никому.

"Привет, моя любовь. Когда я смогу увидеть своего сына?" – спрашивал он однажды. В другой раз шептал в трубку таинственным голосом: "Дорогая, ты еще не соскучилась по мне?" – "Нет, – кричала она. – Не соскучилась! Перестань мне звонить! У тебя все равно ничего не выйдет, вот ты и бесишься. А я счастлива, живя с матерью и сыном, а тебе вечно придется прятаться ото всех и скрываться!.."

Несмотря на охрану дома, бдительность домочадцев, заботу родителей, она все время чувствовала себя в центре злобного внимания бывшего мужа. Чувство тревоги росло день ото дня. Верный Лало скрашивал уединенную жизнь Моники.

Как только он появился в доме, после ее возвращения из Монтеррея, он признался, что все это время ему очень ее не хватало, что он все время думал только о ней.

– Я тоже о тебе много думала, Лало. Если бы я не была такой глупой, такой наивной девчонкой!.. Но теперь я очень изменилась. У меня растет сын.

Лало смотрел на девушку по-прежнему, с любовью и восторгом.

– Для меня ты женщина, которую я любил и люблю.

– Это правда? – не верила Моника.

– Зачем ты меня спрашиваешь, ты же знаешь, что я отвечу. И потом... важно не то, что чувствую я, а что чувствуешь ты.

Моника видела его глаза, которые говорили ей больше, чем слова, им произносимые. А главное – она для себя уже почти все решила.

– Я считаю, что не должна была порывать с тобой. Потому4 что никогда я не найду лучше тебя. Это было какое-то затмение. Клянусь, я дорого заплатила за эту ошибку и потеряла всех, кто меня любил по-настоящему.

Глаза его сияли еще ярче, улыбка не сходила с губ. Разве мог он после всего случившегося надеяться на такое.

– Значит, ты меня не отвергаешь? Нет? Это главное, – после долгого раздумья произнес молодой человек. – Мы могли бы видеться чаще, бывать где-нибудь вместе... И пусть время решит за нас.

– Да, я согласна, пусть время решит. Я не хочу, чтобы ты торопился,

Лало. Я не могу тебя заставить полюбить моего сына, и не хочу, чтобы ты его принял только потому, что он мой... Хотелось, чтобы ты полюбил его по-настоящему. Пойми, Лало, сейчас он – главное для меня в жизни. Главное...

Даниэла видела и без посторонней подсказки, дети снова вместе, и Лало для Моники много значит. Как-то сложится их судьба? Она, по крайней мере, о лучшем зяте и не мечтала. Но опять ей грозит одиночество. При этой мысли сердце Даниэлы болезненно сжалось, глаза наполнились слезами. Одна... Таков закон жизни. Взрослые дети уходят к своим возлюбленным. И как бы хорошо не сложились их отношения, каждая из них будет жить своей жизнью.

Однажды она сказала об этом своем грустном наблюдении Монике, а та решительно возразила:

– Нет, мамочка! Ты не останешься одна. Я всегда буду с тобой и никогда больше тебя не оставлю. Никогда, можешь быть совершенно уверена, дорогая.

Если бы не зловещая тень Альберто, постоянно вставшая над домом Даниэлы, его обитателей можно было бы назвать почти счастливыми. Лало с каждым днем все более привязывался к сыну Моники и однажды, в порыве откровения, признался ей, что был бы последним негодяем, если бы не полюбил малыша.

– Я буду для него... я буду для него... – волновался Лало, держа в руках руку Моники, – тем, чем стал для меня мой отец... Нет, не думай... не настоящий, не родной, а Херардо. Я сумею защитить вас.

– Увы, – горько усмехнулась Моника. – Альберто не из тех, кого можно остановить кулаками. Он коварен, и не знаешь, с какой стороны может напасть, подобраться. Я все более утверждаюсь в мысли, что он не совсем нормален...

Но что мы, Лало, все о нем, да о нем... Знаешь, я попросила Сонию быть крестной моего сына, и Сония очень обрадовалась этому. Сначала я хотела просить Маргариту... Ну, лучше пусть она будет второй крестной при конфирмации, когда Хуан Мануэль подрастет...

На днях ее навестила Маргарита, и Моника встретила подругу будто между ними и не было ссоры. Маргарита была прощена за то, что отдала свое сердце Рамону. А Рамон был прощен Сонией... Много воды утекло с тех пор, как не виделись неразлучные когда-то Моника и Маргарита. Им было, что вспомнить, о чем поговорить – столько случилось за последнее время событий.

– Педро еще портит нам кровь, но он, скажу тебе, все проиграл.

Наконец-то, моя мамочка поняла его истинную цену. А сколько мы с братом убеждали ее! Они разводятся. Слава Богу, ему не удалось обмануть мою маму, иначе мы все остались бы без единого песо: он отъявленный мошенник.

– А Летисия? – вспомнила вдруг Моника. – Ты ее не видела? Бедная, дорого же она заплатила за то, что сделала.

Маргарита тряхнула длинными пышными волосами, саркастически улыбнулась.

– Знаешь, Моника, а мне ее ничуть не жаль. Она приходила ко мне, искала сочувствия, говорила, что очень одинока. Но надо знать Летисию и цену ее словам, как знаем ее мы с тобой, ведь она всю жизнь себя ведет так.

– Но, Маргарита, может быть, Летисия, действительно, сейчас одинока, ведь мой отец порвал с ней окончательно. В самом деле, может, она раскаивается?.. Хотя и очень много горя принесла моей маме. Но Даниэла считает, как бы ни сложилась дальше ее собственная жизнь с Хуаном Антонио, у него есть обязательства честного человека по отношению к Летисии и ребенку, которого она родит...

– Ты знаешь, Моника, Фико, узнав о ее разрыве с Хуаном Антонио, сновастал приходить к ней...

Это и в самом деле было так. Когда человек любит до самозабвения, ему нипочем даже насмешки избранницы.

Да, и у Летисии было достаточно времени, чтобы многое оценить и переоценить в жизни. Так или иначе, приход Фико ее даже обрадовал. Фико не верил своим ушам, слушая Летисию, – как она изменилась! Считает, что наказана по заслугам. Ей, оказывается, совсем не безразлично, что кто-то еще ее любит, – в последнее время она только чувствовала всеобщее презрение. И он не должен любить ее, потому что она никогда не сможет ответить ему тем же...

Фико был согласен на все: быть друзьями, иногда встречаться, ведь нужен же ей кто-то, кому можно было бы доверить сокровенное. Летисия удивилась: он согласится на такие отношения? – Конечно! И не потребует ничего большего?

Нет? Он только просит дать ему шанс.

Фико понимал, с Летисией что-то происходит. Одиночество съедает ее. Это одиночество, пригнало Летисию на порог родительского дома к нелюбящей еематери. Она знала, что мать равнодушна к ней. Не любила Анхелика и отца, за которого вышла, как она сама признавалась, потому что была дурой, не понимала, что творила: была масса поклонников, богатых, солидных... А разве можно быть счастливой в бедности? Анхелика поняла это слишком поздно, когда уже родились Летисия и ее брат. Поэтому отец всегда чувствовал себя виноватым перед нею. И теперь, когда Летисия осталась одна, он убеждал жену помириться с дочерью. Но Анхелика стояла на своем: они с дочерью не уживутся. Даже если бы очень захотели этого обе. Так что все уговоры были напрасны...

Почему, почему у нее такая мать, не раз сетовала Летисия Фико. Он прекрасно понимал ее – до недавнего времени Арселия тоже приносила ему одни огорчения. Но вот идет время, мать лечат, и она на глазах становится других человеком.

– Видишь, – успокаивал он Летисию, – Арселия очень изменилась...

– Нет, – безнадежно вздыхала девушка, – от Анхелики не жди никаких перемен. Впрочем, я никогда не ждала от нее ничего хорошего, а потому и сейчас не рассчитываю на ее помощь.

Любить – значит прощать, считал Фико. Вот Лало простил Монику...

Наверное, он затронул одну из больных струн Летисии, потому что при этих словах он уловил прежний, злой блеск в ее красивых глазах: Моника не способна любить никого, ведь бросила же она Лало, когда ей повстречался Альберто! А теперь, когда с Альберто все кончено, оказалось, что Лало и есть самая большая ее любовь... Смешно! Ей просто нужен отец для ее ребенка, а глупый Лало идеально для этого подходит.

– Летисия, не принимайся опять за старое, прошу тебя! – Фико больно было видеть ее снова такой, какой она всегда была прежде.

– В последнее время у меня жуткое настроение. Но это совсем не значит, что я раскаялась в своих грехах и готова вымаливать прощения у всех подряд.

– Я думал, Летисия, что жизнь тебя научила чему-то.

– Да, Фико, я согласилась, чтобы мы были друзьями. Если хочешь, мы ими будем, но принимай меня такой, какая я есть.

– Ну, хорошо, – пытался понять Фико ее хоть немного. – А как же все, о чем мы говорили минуту назад?.. О твоей маме и... многом другом?

– Я непостоянна, Фико. И, честно говоря, мне до лампочки, что моя мать меня не любит! Я ее тоже терпеть не могу!..

Идя в тот вечер домой от Летисии, Фико уже не чувствовал прежней легкости, как несколько дней назад, когда ему казалось, что у него выросли крылья. Он уже не думал, что Летисия старается стать другой. Нет. Её не переделаешь... Но ведь от этого любовь его не стала меньше. Сердце Фико сжалось в предчувствии недоброго... Дома его ждал Мануэль, сразу уловивший, что юноша чем-то расстроен.

Арселия подала им кофе и оставила одних. Мануэль без предисловий предложил Фико вернуться к Хуану Антонио.

– Оставь, пожалуйста, свою гордость, Фико, я знаю, она у тебя есть. В конце концов Хуан Антонио не сделал тебе ничего такого... Ты сам знаешь лучше меня, что представляет собой Летисия.

– Дон Мануэль, прошу вас... – болезненно поморщился Фико, и тот понял, что затронул больную тему. Но он все же выразил свою мысль до конца:

– Она тоже приложила к этому свою руку.

Фико понимал это сам, но обсуждать даже с сеньором Мануэлем свои проблемы не захотел, хотя всегда испытывал к нему уважение.

– Просто мне совсем не хочется возвращаться в офис сеньора Мендес Давила, – Фико опустил глаза.

– Подумай, ты получишь приличную прибавку к зарплате и будешь, по существу, работать только со мной. Послушай, Фико, я ведь могу подумать, что ты обиделся и на меня тоже.

– Нет, нет! – запротестовал молодой человек. – Как вам могло такое придти в голову? Прошу вас, дайте мне несколько дней, чтобы подумать...

Утром следующего дня Мануэль рассказал Хуану Антонио об этой встрече.

Что ж, подождем, ответил тот, но ему бы очень хотелось сделать что-то хорошее для этого молодого человека.

– Вот, посмотри, – Хуан Антонио бросил на стол Мануэлю кипу газет. – Только и разговора, что о провале презентации в доме моды Ирене Монтенегро.

– Что ж, – улыбнулся Мануэль, – я очень рад за Даниэлу. А ты можешь выразить свое сочувствие Ирене... Она будет признательна тебе...

Хуан Антонио вскипел от негодования.

– Ну, что ты уж так, – попытался сгладить Мануэль свою неловкую реплику, – я пошутил, пошутил...