Моя вторая мама (др. вар.)

Глава 62

Когда-то, когда все дети были еще маленькими, кто-то из близких Даниэлы сказал, глядя на Летисию: это будущая Ирене. Она с детства была эгоисткой, ее не волновала ничья судьба, кроме своей, но и тут она шла напролом, а когда забеременела, сказала себе: "Тем лучше. Сеньор Мендес Давила непременно женится, на моей стороне молодость, пикантная привлекательность и, конечно, способность иметь детей, о чем она поставила в известность Даниэлу и что, в конечном итоге, повлияло на развод супругов. И только, ожидая этого ребенка, начала Летисия прозревать. Ей это прозрение далось дорогой ценой. Ее ребенок еще не родился, а она уже поняла, что он будет лишен отца. В ее представлении это было самым большим несчастьем. Она не сможет дать своему ребенку ничего сверх того скромного содержания, которое обещает Хуан Антонио. А то, что ее заоблачным мечтам уже никогда не осуществиться, это становилось понятным с каждым днем все более. Отец ее ребенка не переставал и не перестает любить свою жену, он ей об этом так прямо и сказал; и ничего его не вернет к ней, ни ее молодость, нипривлекательность, ни ребенок... Конечно, существовал всегда запасной "вариант Фико", так она всегда цинично думала про влюбленного в нее юношу, но никогда серьезно к нему не относилась. Беден, с детства влюблен в нее без памяти, недаром она безо всякого чувства сострадания всегда смеялась над ним, а он всегда все безропотно терпел. Теперь, когда она думала о Фико, ей приходила на память та соломинка, за которую хватается утопающий. Нет, после долгих мучительных раздумий она не пожалела этой соломинки и все свое недовольство жизнью обрушила на голову ни в чем не повинного Фико...

Печальная истина: мы всегда свои неудачи несправедливо вымещаем на любящих нас людях, которые, получив удар по одной щеке, тут же с готовностью подставляют другую: Фико в ответ на все грубости и дерзости Летисии предложил выйти за него замуж.

– Не смеши меня! – делано хохотала она в ответ на это предложение. – В таком случае, мне лучше подыскать своему ребенку отца, у которого есть хоть половина того, чем обладает Хуан Антонио. Пойми, чтоб создавать семью, нужны деньги, деньги и деньги. А ведь у тебя ни гроша за душой!..

– Деньги достаются трудом, я буду работать, я добьюсь многого... – Фико попробовал взять ее за руку.

– Может, ты еще и поцелуешь меня? – выдернула руку Летисия.

Фико, забыв обо всем на свете, обнял Летисию и страстно поцеловал в губы.

– Нет, ты все равно мне не подходишь! – Летисия вырвалась из его объятий. – А целовать тебя все равно, что целовать пень!

– Не оскорбляй меня, – покачал головой Фико. Но это были мольбы вопиющего в пустыне, и они не могли быть услышанными никогда: Летисия по своему существу не могла проникнуться чужой бедой...

Что же погнало ее в Дом моделей Даниэлы Лоренте, такую гордую и неприступную? То же чувство, что несколько недель назад потянуло в родной дом? Одиночество? Желание покаяться перед теми, кого она обидела?

Предчувствие чего-то? Может быть...

Даниэла была удивлена, шокирована, испугана ее визитом. О чем она может говорить с этой разрушительницей ее счастья? Но, оказывается, говорить пришла Летисия

– Я хочу попросить у вас прощения, – смиренно опустила она голову перед Даниэлой. – Я не имела никакого права разрушать вашу семью...

Поверьте, мне слишком дорого обошелся мой поступок. Ведь испортила жизнь не только вам, Хуану Антонио и Монике. Я и свою жизнь сломала тоже. Кроме того, и ребенок мой будет расти без отца...

Сердце Даниэлы дрогнуло. Несмотря на то, что жизнь не раз уже учила ее не верить тем, кто предавал, обманывал, она искренне пожалела будущую мать:

– Нет, Летисия, у твоего ребенка будет отец. Хуан Антонио не бросит вас.

Та будто не слышала, занятая своими горькими мыслями.

– Все будут насмехаться над моим ребенком, когда узнают, что его мать живет одна.

– Все будет хорошо, сейчас другие времена. Посмотри хотя бы на Монику.

Пример был явно неудачным, и Летисия с кривой усмешкой произнесла:

– Моника была женой Альберто, а теперь она наверняка выйдет замуж за Лало, и он усыновит ее ребенка.

– Да откуда тебе известно?

– Я видела Фико, он мне рассказал обо всем.

– Но вот Фико... Он по-прежнему любит тебя, – с воодушевлением вспомнила Даниэла.

– Нет, – обреченно вздохнула девушка. – Он только играет в любовь...

И... простите меня за все, что я наговорила вам тут. Понимаю только одно: я никогда не смогу стать женой Хуана Антонио. А бедный малыш мой будет расти без отца...

Насколько искренна была Летисия, судить Даниэле было трудно. Она еще долго сидела в задумчивости, выбитая из колеи визитом Летисии. Любой ребенок, с ее точки зрения, нуждался в любви и защите, и будущее дитя Летисии тоже. Даниэла уже жалела и саму Летисию, ведь она выглядела такой неприкаянной, такой несчастной, и верила, что девушка стала другой. Во всяком случае, на все возражения Джины, что такого не бывает, что люди, подобные Летисии, не меняются, Даниэла твердила одно: за то, что совершила мать, расплачиваться приходится ни в чем неповинному ребенку! И Джина просто остолбенела от неожиданности, когда в завершение их разговора Даниэла со слезами на глазах сказала:

– Нет, Хуану Антонио придется жениться на ней... Ему придется жениться на Летисии.

Негодовала и Моника, услышав о решении матери. , – Жениться на Летисии?! Да ты подумала, мама, о чем ты говоришь? Ее ребенок никогда не будет счастливым, если ему придется жить с родителями, которые постоянно ссорятся. А это при характере Летисии неизбежно! А потом... потом, ты же знаешь, ее всегда интересовали только деньги, а отец никогда не испытывал к ней серьезных чувств.

– Летисия не заслуживает такой жертвы, с вашей стороны, сеньора Даниэла, – тихо промолвила Мария, укачивающая на руках маленького Хуана Мануэля. – И это чистая правда, видит Бог.

– Ладно, – нехотя согласилась Даниэла, – вы меня почти убедили, я постараюсь не думать о Летисии. Но... мне жаль ее. Вот вы, Мария, помните, сколько слез пролили из-за вашего Марсело. А посмотрите, каким хорошим человеком он стал. Разве я была неправа? Когда они, кстати, приедут навестить нас?

– Ах, сеньора, – лицо Марии просияло. – Сегодня звонила Дора. Скоро приедут посмотреть на малыша Моники. Бог благословил их жизнь, Дора снова ждет младенца, а я очень соскучилась по Игнасио. Вы сами знаете, сеньора Даниэла, какая прелесть эти наши внуки.

Даниэла и Мария склонились над колыбелькой Хуана Мануэля.

– Да, да, Мария, совершенно согласна с вами: они как бы наши новые дети...

– Марсело, сеньора, очень хочет, чтобы я переехала к ним, – скоро нужно будет помочь Доре с маленьким.

– Вы знаете, Мария, как мне всегда плохо без вас, но если вы захотите ехать, я вас вполне понимаю.

– Нет, нет, сеньора, не теперь! Я не могу оставить вас одну – по крайней мере, сейчас... А потом, вы согласитесь, молодые всегда любят жить одни, и я не хочу, чтобы Дора жила со свекровью.

– Зачем вы так говорите, Мария? Я-то знаю, кем вы были для Доры все эти долгие годы, пока не вернулся Марсело. Вы для нее больше, чем родная мать.

– Да благословит вас Господь, сеньора, за эти слова. И пусть он пошлет

вам счастье и покой, которые вы заслужи ли... Даниэла с нежностью смотрела на родное лицо Марии. Как многим она обязана этой чудесной женщине, незримо поддерживающей ее все эти годы. И Даниэла сказала:

– Мы не всегда говорим то, что следует сказать. Но сейчас я не могу не сказать, как я люблю и благодарю вас за все, Мария.

... Как было бы прекрасно, если бы слова доброй Марии были услышаны, и исполнились ее пожелания. Вечером в комнату Даниэлы заглянули Моника и смущенный Лало.

– Мамочка! Я так счастлива, поздравь меня, Лало сделал мне предложение. И как только я разведусь, мы поженимся.

– Друзья мои, сегодня вы должны играть, как никогда, – Джина встала впереди музыкантов и запела.

Филипе, уткнувшийся в бумаги, поднял голову и оторопело посмотрел на смеющегося Херардо:

– Опять она?

Он подошел к окну, раздвинул жалюзи и, посмотрев вниз, заключил:

– Она, сумасшедшая Джина снова явилась сюда.

– Вообще-то она обещала приходить каждый день, а вчера ее не было, – подмигнул ему Херардо. – Послушай, Филипе, хватит ломать комедию! Миритесь немедленно.

Филипе без слов ринулся к двери и через несколько минут они с Джиной счастливо целовались посредине адвокатского кабинета, к немалому удовольствию Херардо.

А вечером Филипе и Джина прощались с Даниэлой, которая одновременно и радовалась и грустила; она так привыкла к постоянному присутствию подруги, к их вечерним задушевным беседам. Джины будет очень не хватать этому дому.

– Но не на край же света я ее увожу, в конце-концов вы увидитесь завтра утром, – извинительно сказал Филипе; а Джина побежала собрать самое необходимое.

После их отъезда Моника, глядя вслед удаляющейся машине, вздохнула:

– Наша Джина просто прелесть! Я ее так люблю.

– А мне будет очень скучно без нее... И Сония у нас бывает редко с тех пор, как Хуан Антонио поселился у нее, наверное, чувствует какую-то неловкость.

– Да брось, мамочка, так думать. Просто она вся в своих делах и большую часть времени проводит в семье Мануэля.

Она очень переменилась к лучшему в последнее время, стала веселой, общительной. На нее очень хорошо влияет Долорес... Ты когда Сонию видела в последний раз? А-а-а, когда она заходила к тебе на работу заказать новое платье? Так это уже, наверное, месяц целый прошел...

Раз женщина шьет себе новое платье, значит, ее дела не безнадежны...

Сколько раз Даниэла предлагала Сонии, когда та еще была с Рамоном, освежить свой гардероб, заказать что-нибудь новенькое, модное... Но куда там! Сония всегда твердила одно: у нее навалом туалетов и надевать их некуда, они ведь с Рамоном почти никуда не выходят, все больше сидят дома. Теперь Сонию застать дома не так-то просто. Даниэла пыталась дозвониться ей днем, когда Хуан Антонио на работе, но телефон вечно молчит. Права Моника, значит, и у Сонии дела налаживаются. Даниэле это было приятно, ведь они дружили с Сонией с первого дня их знакомства.

Долорес методично шла к цели – сначала выбрала своему сыну жену, а Тино – мать, затем преодолела замкнутость Сонии и, наконец, приучила их видеться часто. Одного она не могла сделать – объясниться с Сонией. Но Мануэль ни в какую не соглашался, хотя Лолита чувствовала, что Сония вошла в его жизнь. И Долорес торопила Мануэля: ей ждать некогда, кубинец Рафаэль намерен сделать ей официальное предложение... Скоро Мануэль познакомится с будущим отчимом... Тот схватился за голову.

– Никогда! – едва слышно пошевелил он губами.

– Что значит никогда? – возмутилась Долорес. – Если ты не можешь договориться, седой мальчик мой, со своей невестой, то у меня за этим дело не встанет! Будь уверен! И почему ты не можешь решиться? Тино души не чает в Сонии, говорит, что после Ракель, лучшей мамы для него нет во всем мире. Чего тебе еще надо?..

Другой раз он спрашивал мать:

– Тебе, наверное, надоела Сония, мама?

– Наоборот, – смеялась Долорес. – Мне с ней очень хорошо. Наверно, почти так же, как и тебе с ней!

– Мы ходим есть с тетей Сонией пирожки и мороженое, – сообщил отцу Тино.

– Ну, знаешь... это уж слишком, мама! – обвинял он

Долорес. – Ты нарочно подкидываешь Сонии Тино, я ведь тебя хорошо знаю.

– Не болтай чепухи, сынок! – возмущалась мать. – Она сама захотела остаться с Тино, а он – с ней. Так что я просто не могла им обоим отказать, – шла на хитрые уловки Долорес, и ей трудно было возразить. – А ты понимаешь у меня время своим занудством. Мы с Рафаэлем идем сегодня на танцы. И я должна тебе сообщить, что он официально объяснился мне в любви, и я стала его невестой.

– Рафаэль хороший парень, папочка, не расстраивайся! – Тино искренне хотел успокоить отца.

– Господи, сжалься надо мною! – только и был в состоянии вымолвить Мануэль...

Сония поймала себя на мысли, что с нетерпением ждет вечера, – так не бывало уже очень давно. В последнее время, вечера пугали ее своей одинокой пустотой. Но с переездом Хуана Антонио все изменилось. Ей доставляло радость встречать его, кормить, пить с ним кофе, обсуждая происшедшее за день. Она отвыкла чувствовать себя сестрой, но теперь с радостью осознавала, что у нее есть брат, которому она может помочь, да и он поддержит ее в трудную минуту.

Они расположились за шахматами, к которым Сония пристрастилась с уходом Рамона. Подперев кулачками голову, она задумчиво склонилась над доской. И Хуан Антонио неожиданно представил, как каждый вечер она вот так же, согнувшись, сидит одна за шахматным столом, играя сама с собой. И так проходят годы, – нет, он не допустит этого!

– Сония, как твои дела с Мануэлем?

– Даже не знаю, как тебе сказать. Мы с ним подружились, ну, а Тино, я просто люблю. Когда я вижу мальчика, – Сония говорила с горящими глазами, – мне хочется его обнимать, целовать.

Хуан Антонио сопоставил это с тем, что слышал ежедневно в офисе от Мануэля... Не могу забыть Ракель... Тино хватает пока отца и бабушки... И все в том же духе. Но с каждым разом, чувствовал Хуан Антонио, Мануэль говорит все это скорее по привычке. Что побуждало его не форсировать события, не ускорить свой союз с Сонией? До недавнего времени он не понимал.

И только когда на днях Мануэль осторожно спросил его о планах Рамона, Хуан Антонио предположил, что Мануэль безотчетно ревновал Сонию к прошлому.

Но болезненному восприятию прошлого был положен конец. Это сделали Рамон и Маргарита, однажды придя к Сонии и предложив ей стать посаженной матерью Рамона на их свадьбе. Сначала Сонию покоробило это странное предложение. Но подумав, она поняла, что только ей, сделавшей Рамона образованным, интеллигентным человеком, по праву принадлежит это место.

– Что же, я согласна.

И потрепав Рамона по щеке, Сония с легким сердцем сказала:

– Будь счастлив, малыш. А ты, Маргарита, люби его, он очень добрый.

... Рамон и Маргарита были на седьмом небе от счастья. Только Рамон был немного печален.

– О чем ты думаешь, дорогой, – спросила Маргарита.

– Я размышляю, смогла бы ты полюбить садовника?

– Никогда! – ответила Маргарита и счастливо рассмеялась.

Однажды вечером Хуан Антонио затащил в гости к Сонии Мануэля. Им обоим захотелось после трудного рабочего дня в офисе расслабиться, "пропустить", как выразился Мануэль, по рюмочке коньяка. Мануэль уже не хмурился при виде оживленного лица Сонии, разливавшей чай, они мило и непринужденно болтали обо всем на свете, в том числе, конечно, и о своих заботах и делах.

– Я очень люблю Рамона, – вдруг ни с того, ни с сего начала Сония, взглянув на Мануэля, – но теперь понимаю, что он был для меня просто спасательным кругом, за который я ухватилась когда-то, чтобы не утонуть. Но больше мне круг не нужен, я сегодня дала согласие стать посаженной матерью на свадьбе Рамона.

– Да, я понимаю тебя очень хорошо, Сония, – Мануэль согласно кивнул. – Иногда можно в жизни совершить отчаянный поступок, потому что одиночество, я понял, страшная вещь.

– С тех пор, как со мной нет Даниэлы, – вздохнул Хуан Антонио, – я тоже это узнал...

– И все-таки иногда, – в лице Сонии появилось что-то детское, беззащитное, – иногда... нет иного выхода, чем остаться одной... Или одному.

Хуан Антонио решил не развивать эту пессимистическую идею.

– Ну, вы-то могли быть уже, наконец, вдвоем? – Хуан Антонио поднялся с кресла и смотрел на них сверху вниз. – Я хочу сказать, что идея Долорес соединить вас вовсе не так уж безумна.

– Ах, Хуан Антонио, не говори так! Люди не должны быть вместе только из-за боязни одиночества. Этого чувства недостаточно... – смутилась Сония.

– А почему бы нет? – настаивал брат. – Это может быть неплохой отправной точкой...

– Прошу тебя, Хуан Антонио... – в глазах Мануэля снова было смятение, просьба не затрагивать эту больную для обоих тему.

– И я прошу, – взмолилась Сония. – Мы с Мануэлем опять стали друзьями, а ты можешь все испортить, если будешь продолжать в том же духе...

А вечером, перед сном, Мануэль все смотрел на портрет Ракель, стоящий на ночном столике: "Как я могу тебя забыть? Только у тебя была такая улыбка..."

Мануэль был очень доволен, что уговорил Фико вернуться в офис Хуана Антонио. И тут не последнюю роль сыграло отношение к нему Летисии. Юноша был оскорблен обидами, которые она постоянно причиняла ему. Как он ни любил ее, но ее нескрываемая, эпатирующая расчетливость, задевала его, заставляя признавать правоту тех, кто осуждал ее. Уже совсем было Фико решил не ходить к ней, но все-таки чувство, еще не умершее в нем, подсказывало, что ей тяжело и, кроме него, наверное, никто не навещает бедную девушку. В очередной визит он поделился с ней предложением Хуана Антонио и Мануэля вернуться к ним.

– Ты думаешь, я буду возражать против него? – Летисия удивилась не его словам, а его мыслям: неужели он думает, что это ее волнует? – Возвращайся.

Для тебя так будет лучше.

– Да, конечно. Но я считаю, что был неправ, когда оскорбил его из-за ваших с ним отношений.

– Когда на карту поставлено что-то ценное для тебя, надо уметь сдерживать свои чувства. Я никогда не одобряла твоего поступка. Ты совершил глупость, уйдя от него.

– Ну, что тут говорить... Все, что я делаю, тебе кажется глупым.

Неужели ты думаешь, что сама поступаешь исключительно правильно? Почему же твои правильные поступки приводят к таким последствиям? – еще никогда Фико не позволял себе так резко разговаривать с Летисией.

– Да, кто ты такой, чтобы учить меня и так разговаривать со мной? – злобная усмешка исказила ее лицо.

– Ты всегда всем недовольна, тебе ничто не нравиться. И ты думаешь, Летисия, что тебе все обязаны...

– Какое тебе дело до того, что я думаю? – все более озлоблялась она. – И зачем я только разрешила тебе приходить сюда?!

– Я и сам не понимаю, какого черта я сюда хожу! – в сердцах бросил Фико. – Очень надеюсь, что наступит день, когда и ты мне будешь не нужна, и я тебя забуду.

И уже в дверях Фико настиг саркастический смешок Летисии и ее слова:

– К несчастью для тебя... ты меня не сможешь забыть, даже... если я умру.

Не знал Фико, что почти в это же время его вспоминали добрые друзья Лало и Моника. Они сидели в светлой гостиной дома Даниэлы на широком диване, играли со своим малышом и обсуждали возвращение Фико к Хуану Антонио.

– Мне будет очень скучно без Фико, – Лало взял на руки ребенка. – Но так лучше для него, будем видеться в университете, обедать вместе...

– Я тоже так думаю, не беда! Он такой последнее время грустный, ранимый, – Моника поцеловала пяточку сына. – Зря он ходит к Летисии, ничего путного из этого не выйдет, ему лучше держаться от нее подальше, но он так, похоже, и не может ее забыть.

– Кто знает, чем она его приворожила с детства, помнишь, Моника? – глаза их встретились, и Эдуардо, будто и ее спрашивал, помнит ли она то время, когда началась и их любовь. – Как бы ни старался Фико, он не сможет забыть ее. Она его словно околдовала... Как ты меня, Моника...