Мужчины свои и чужие

14

Анна-Мари провела рукой по цветастому материалу – бледно-голубому с синими и желтыми цветочками, как раз в ее вкусе.

– Прелестно, – заметила она с отсутствующим видом, и Эмма с тревогой посмотрела на нее.

Они находились в отделе тканей уже минут десять, и это было первое слово, сказанное матерью за все время. Обычно поход в магазин за занавесками вызывал у нее приступ вдох­новения: она приходила в экстаз при мысли о переделке еще одной комнаты в доме. Пит клялся, что Эммины родители переделывают весь дом сверху донизу каждые два года.

Только на сей раз не Анна-Мари предложила сменить за­навески. Это сделал ее муж.

– Ты пойдешь со мной купить ткань на занавески, Эм­ма? – взмолилась мать.

Эмме и в голову не пришло отказаться. «Еще полдня в субботу псу под хвост!» – раздраженно подумала она: они с Питом собирались в этот день начать покупать рождествен­ские подарки. Сейчас Эмма покорно стояла рядом с матерью и думала, что, если они быстро управятся, она, возможно, ус­пеет забежать в соседний магазин и поискать там что-нибудь для Пита. Какой-нибудь славный свитер или модную рубаш­ку. Конечно, обойдется недешево, но Пит достоин самого лучшего. Он очень много работает последнее время, потому что ему платят за сверхурочные. Эмма не рассказала ему о бестактных замечаниях отца по поводу денег, которые он дал им взаймы, но Пит, по-видимому, сам догадался и старался сделать все возможное, чтобы поскорее расплатиться.

– Где твой отец? – неожиданно спросила мать.

– Что?

– Твой отец. Где он? Я его не вижу.

Эмма непонимающе смотрела на мать. Что она такое го­ворит?

Глаза Анны-Мари наполнились страхом, она суетливо оглядывалась и часто моргала.

– Папы тут нет, – медленно сказала Эмма, с ужасом на­блюдая, как у матери затряслись губы и потекли слезы.

– Он должен быть здесь… Он был здесь, ты мне лжешь! Анна-Мари постепенно повышала голос; и Эмма поняла, что она в панике, быстро взяла мать за руку. Она хотела ее успокоить, напомнить, что отец в этот день работал, но мать вырвала руку, проявив недюжинную силу, и побежала прочь с криком:

– Джимми, где ты?

Эмма побежала следом и снова поймала мать за руку. Они оказались около стенда с подушками, и Анна-Мари, схватив одну из них, принялась бить ею Эмму.

– Отстань от меня! Отстань от меня! Где мой муж? Эмма видела, что с матерью творится что-то ужасное.

Она не узнавала Эмму, и выражение лица у нее было, как у маньяка.

– Мам, мам, все в порядке. Это я, Эмма. Перестань меня бить. Мы найдем папу, обещаю… – бормотала Эмма, пыта­ясь уклониться от ударов.

Начали собираться любопытные. Подошла продавщица.

– Что случилось? – спросила она. – Вам нужна по­мощь, мэм?

Неожиданно Анна-Мари перестала колотить Эмму и с удивлением посмотрела на подушку, как будто не помнила, каким образом она оказалась в ее руке.

– Эмма? – прошептала она.

– Я здесь, мамочка, я здесь! – Эмма ласково обняла мать. – Все хорошо. Мы найдем папу. – Одной рукой она взяла у нее подушку и положила ее на место. – Извините, – сказала она продавщице. – Не понимаю, что произошло… Она что-то спутала…

Девушка взглянула на Анну-Мари, лицо которой было уже совершенно нормальным, потом на Эмму и пожала пле­чами. Эмма почувствовала, что мучительно краснеет. Все на­верняка решили, что две женщины, которые абсолютно не умеют себя вести, поругалась и устроили безобразную драку в магазине.

Мать похлопала Эмму по щеке и принялась разглядывать подушки, которые только что использовала в качестве ору­жия.

– Мило, – с довольным видом сказала она и потянулась к одной из них.

– Пойдем, мама, – взмолилась Эмма, боясь, что все на­чнется сначала.

Она привела мать в кафе, купила ей кофе и печенье и, положив в чашку ложку сахара, пододвинула кофе к Анне-Мари. Не сказав ни слова по поводу того, что сама в состоя­нии положить сахар в кофе, Анна-Мари поднесла чашку к губам и жадно выпила кофе. Эмма с тревогой наблюдала за ней.

– Пойдем смотреть обои? – спросила мать абсолютно нормальным голосом.

– Не знаю, мам… – растерялась Эмма. – У меня голова разболелась, – соврала она. Все что угодно, только никаких больше магазинов.

– Мы пойдем домой? – радостно, как ребенок, спросила мать.

Эмма кивнула. Говорить она не могла. Ужасно было ви­деть мать, превратившуюся в незнакомое существо. Пока Анна-Мари пила кофе, Эмма перебирала в уме возможные причины случившегося. И каждый раз приходила к одному и тому же выводу: болезнь Альцгеймера. Другого объяснения не находилось.

Несмотря на то, что в кафе было очень тепло, даже жарко, Эмма почувствовала озноб. Ее мать больна. Очень больна. Что же им теперь делать?

– Кирстен! – с облегчением воскликнула Эмма. Так приятно было слышать ее голос – нормальный голос. – Я не знаю, что делать. Ты никогда не поверишь, что произошло…

– Только, пожалуйста, побыстрее, – перебила сестра. – Мне через полчаса к маникюрше. Мы сегодня идем на вече­ринку, а я сломала ноготь о банку с кока-колой.

Эмма тяжело вздохнула. Какое бы несчастье ни произо­шло в семье, у Кирстен найдутся более неотложные дела.

– Тебе не захочется идти на вечеринку, когда я расскажу, что случилось с мамой, – предупредила Эмма и сбивчиво рассказала о том, что произошло в магазине.

– Не смеши меня! – заявила Кирстен, когда Эмма за­кончила свое повествование. – Ничего с мамой не происхо­дит. Ты все выдумываешь. Сама знаешь, как она беспокоится, когда отца нет рядом. Тогда у нее все превращается в катас­трофу.

– Да нет же! – возразила Эмма. – Ты не видела ее, Кирстен. Она… вела себя как сумасшедшая, била меня по­душкой и оглушительно орала. Это было ужасно! Но мне ка­жется, я знаю, в чем дело. Это болезнь Альцгеймера. Госпо­ди, даже слово это произносить страшно.

На другом конце трубки молчали.

– Не может быть, что ты говоришь серьезно, – наконец сказала Кирстен.

– Тут не до шуток. Разве можно такое придумать? – воз­мутилась Эмма.

– Но сейчас ведь с ней все нормально, правда? Все про­шло, так что нечего беспокоиться. Ты паникуешь без всяких оснований.

– Кирстен! – взорвалась Эма. – Ты что, меня не слы­шишь? Мама не знала, кто я такая. Она вообще последнее время вела себя странно. Она не помнит, как называются вещи. На прошлой неделе она звонила мне, чтобы пожало­ваться на сломавшуюся стиральную машину, и не могла вспомнить нужное слово. Я и сама долго повторяла себе, что с ней все в порядке, но я не могу больше закрывать глаза. Я видела это сама – она больна, Кирстен, и мы должны ре­шить, что делать. Я пока ничего не сказала отцу. Завезла маму, вернулась домой и вот звоню тебе. Мы вместе должны решить, что делать.

Услышав презрительное фырканье, Эмма поняла, что Кирстен не собирается ничего делать.

– Чушь все это! Мы все что-то забываем. Я постоянно не могу вспомнить, как кого зовут. Я уверена, с мамой все в по­рядке. Ты что же, думаешь, я бы не поняла, если бы моя мать заболела?

– Я не пытаюсь с тобой соревноваться, Кирстен, – ска­зала Эмма. – Это не игра – кто первый поставит верный диагноз, кто лучшая дочь. Надо что-то делать. Возможно, папа ничего не замечает, но мы должны принять какие-то меры.

– Флаг тебе в руки – и вперед! Я ничего не собираюсь предпринимать. А сейчас я прощаюсь, мне надо бежать. – И Кирстен повесила трубку.

Эмма в изумлении смотрела на телефон. Она знала, Кирстен не любит проблемы. В свое время она не удосужи­лась сказать родителям, что ее на время исключили из школы за курение, и сделала это только тогда, когда пришло письмо от директора. Но отрицать, что мать больна, хотя это совер­шенно очевидно… по меньшей мере странно.