Мужчины свои и чужие

18

Эмма так и не поняла, каким образом Кирстен удалось отговориться от рождественского ужина. Но Джимми пребы­вал в полной уверенности, что его любимая дочь больна и не может оставить постель ради куска фаршированной индейки и укрепления семейных уз.

– Бедняжка, она так устает, – сказал он, вешая трубку и возвращаясь на кухню, где Эмма с прилипшими ко лбу воло­сами, наверное, уже в десятый раз переворачивала индейку и поливала ее жиром. – Знаешь, что я думаю? – Джимми под­мигнул жене: – Кирстен беременна! Она пока ничего не го­ворит, но я уверен. Она рассказывала, что ее тошнит.

Он весь раздулся, как жаба, от гордости, и Эмма резко за­хлопнула дверцу духовки. Она была абсолютно уверена, что беременностью там и не пахнет. Скорее вчерашнее похмелье. Каждый год накануне Рождества Кирстен с группой старых друзей направлялись в бар «Подкова», где бурно проводили время за коктейлями из шампанского. Затем ехали к кому-нибудь домой, где веселье продолжалось до утра. Одного из невезучих назначали водителем, и он развозил пьяных собу­тыльников по домам. Обычно короткую соломку вытягивал Патрик.

Эмма готова была прозакладывать свой новый лиловый мохеровый свитер, который Пит подарил ей на Рождество, что сестра ее сейчас валяется в кровати, пьет сельтерскую воду и стонет, что никогда больше не прикоснется к коктей­лю. Зараза!

Эмма всей душой ненавидела эти рождественские вечера у родителей, куда также приглашалась их старая тетка и хо­лостой брат Джимми Юджин. Эмма боялась, что это и без того мучительное предприятие будет еще тяжелее перенести в этом году. Правда, мать вела себя вполне нормально пос­ледние несколько недель, но Эмма понимала, что это лишь дело времени, а предпраздничные хлопоты вполне могли вы­звать новый приступ.

Анна-Мари обычнЪ заказывала все заранее, за месяц до Рождества, но на этот раз она ничего не сделала, и Эмме пришлось бегать по магазинам чуть ли не в последний день. Она очень надеялась, что Кирстен ей поможет, но не тут-то было.

– Я позвоню Патрику, – внезапно сказала она. – Спро­шу, как Кирстен. Ты ведь знаешь, она настоящий ипохонд­рик. Наверняка у нее простой насморк.

– Не вздумай! – прорычал отец. – Бедная девочка боле­ет, а тебе просто не хочется помогать матери готовить ужин. Лень, вот в чем все дело.

Эмма открыла было рот, чтобы возразить, сказать, что все готовит она, но увидела лицо Анны-Мари, на котором было написано смятение, и прикусила язык. В одной руке мать держала банку с бобами, а в другой – сбивалку для яиц и пыталась этой сбивалкой открыть банку.

– Ладно, папа, – пробормотала Эмма. – Я не стану зво­нить Патрику. Ты прав. – Она осторожно взяла банку и сби­валку из рук матери. – Мам, ты все уже сделала. Не хочешь посидеть и поболтать с тетушкой? Я принесу вам шерри, и вы сможете послушать хоралы по телевизору.

Оставив их в гостиной, Эмма пошла на кухню и оттуда позвонила Питу домой. Он собирался ужинать со своими ро­дителями. Обычно они проводили Рождество по очереди с одной из семей, но в прошлом году пообещали друг другу, что нарушат традицию и останутся ужинать в своем собст­венном доме. Все могло бы получиться, потому что родители Пита прекрасно понимали сына. Зато Джимми О'Брайен вы­разил недовольство.

– Пусть Пит тоже сюда приходит, – распорядился он, – вот и будете вместе.

– Не в этом дело… – пыталась объяснить Эмма. Напрас­но старалась. Чтобы облегчить себе жизнь, она снова пошла на компромисс.

– Привет, Пит, – сказала она в трубку, жалея, что его нет рядом.

– Привет, милая, – отозвался он. – Жаль, что тебя здесь нет. Я скучаю.

– Не надо! – простонала она. – Я сама не могу дождать­ся вечера. Ты уверен, что твоя мама не станет возражать, если я появлюсь позже?

– Да нет, она ужасно хочет тебя видеть. Она сказала мне, какой приготовила тебе подарок. Уверен, ты будешь в вос­торге.

Эмма ничего не могла поделать, на глаза навернулись слезы. Как бы ей хотелось оказаться сейчас с Питом на кухне у Шериданов! За стол они обычно садились в половине шес­того. В доме редко бывало спиртное, но этой дружной семье не требовалась ни выпивка, ни телевизор. В родительском же доме Эмме больше всего нравилось время после ужина, когда все, изрядно выпив, садились перед телевизором смотреть какой-нибудь фильм. На время воцарялся мир. Она мечтала об этих двух часах покоя, но прежде надо было пережить ужин.

Со слезами распрощавшись с Питом, Эмма позвонила сестре. Трубку снял Патрик.

– У тебя грустный голос, – сказала Эмма.

– Есть от чего! Мадам в постели с жутким похмельем, и в доме нет ничего на рождественский ужин, – мрачно сооб­щил ее зять. – Она ничего не ест, потому что утверждает, что каждый раз, как открывает глаза, у нее кружится голова.

– У нее не так бы голова закружилась, будь она ко мне поближе! – обиженно сказала Эмма. – Я бы придушила ее за то, что она увернулась от ужина здесь. Тут настоящий кош­мар. Индейка повесилась бы, если бы уже не была мертвой.

– Веселенький денек, как обычно? – спросил Патрик.

– Ты все правильно понял. И я беспокоюсь о маме. Вдруг ее снова понесет? Я боюсь, мне одной не справиться, вот по­чему я хотела, чтобы Кирстен была здесь.

– Что значит «понесет»? – удивленно спросил Патрик.

– Ну, знаешь, как тогда в магазине.

– Ты не обижайся, Эмма, но я понятия не имею, о чем ты говоришь.

– Ты хочешь сказать, Кирстен тебе не рассказала? – Эмма была вне себя от возмущения. Поверить невозможно, но Кирстен даже не упомянула о материнских проблемах. – Я не могу сейчас разговаривать, – прошептала она, – но попроси жену рассказать тебе, что случилось в начале месяца, когда мы с мамой ходили по магазинам. Я очень за нее бес­покоюсь…

Ужин был сплошным кошмаром. Тетка объявила, что индейка жесткая, брюссельская капуста несъедобная, а под­ливка напоминает матрац. Джимми с ней согласился, по­скольку во всем была виновата Эмма. Анна-Мари без всяко­го интереса ковырялась в тарелке. Только дядя Юджин ел с аппетитом холостяка, который соскучился по домашней пище.

После ужина Эмма отправила всех в гостиную и включила телевизор.

– Я скоро приду, – весело сообщила она, не имея ни ма­лейшего желания к ним присоединяться.

Она собиралась прибраться, вымыть кастрюли и сково­родки и пойти отдохнуть в оранжерею. Родственники обой­дутся без нее. Но ничего не вышло. Джимми разыскал ее там и погнал в гостиную, как отбившуюся от стада корову.

Неожиданно пришло спасение – раздался звонок в дверь.

– Я открою, – быстро сказала Эмма, вскочила и выбе­жала в холл. К ее удивлению, в дверях стояли Патрик и Кирс­тен с зеленым лицом.

– Мы не могли позволить тебе мучиться здесь в одиночестве, – сказал Патрик.

– Очень даже могли, – проворчала Кирстен, проходя мимо сестры и поспешно направляясь на кухню, чтобы попить воды.

– Я заставил ее рассказать мне, что случилось с вашей мамой, – прошептал Патрик Эмме. – Все это ужасно.

– Только ты и Пит относитесь к этому серьезно, – ска­зала Эмма, радуясь присутствию Патрика. Он был очень сильным человеком, Джимми никогда им не помыкал, хотя Кирстен себе в этом не отказывала.

– А где Пит?

Эмма подняла глаза к потолку.

– На это Рождество мы должны были идти к его родите­лям, но папа настаивал, чтобы мы пришли сюда. Вот мы и решили разделиться. Я позже туда поеду.

– Почему бы тебе не поехать сейчас? – сжалился над ней Патрик. – Мы останемся до вечера.

– Ты не можешь уехать! – прошипела Кирстен, которая как раз вышла из кухни и услышала последнюю фразу. – Не собираюсь сидеть весь вечер с этой проклятой… О, привет, тетя! Как вы поживаете? Какое на вас красивое платье, – за­щебетала она, потому что в дверях гостиной появились тетка и отец.

– Кирстен, радость моя! Счастливого Рождества! – вос­кликнул Джимми О'Брайен.

Последовали поцелуи и объятия, даже Анна-Мари, каза­лось, вышла из транса и приветствовала вновь прибывших.

– Твои подарки под елкой, – радостно сообщила она младшей дочери. – Я и о тебе не забыла, Патрик.

Иногда Эмма, наблюдая за ней, начинала думать, что ма­теринская проблема существует только в ее воображении. Еще несколько минут назад Анна-Мари молча сидела, одно­сложно отвечая на вопросы мужа. Но сейчас она была душой компании, смеялась и шутила. Или она так любит Кирстен, что приходит в себя только в ее обществе?..

В полном смятении Эмма схватила пальто и сумку. – Поехала к Питу, – тихо сказала она Патрику. Он сочувственно кивнул, и она выскользнула из дома, прежде чем кто-либо успел заметить. Наверняка родители обидятся, что она не расцеловала всех на прощание, но она не могла больше разыгрывать из себя послушную дочь. Те­перь ей хотелось поскорее присоединиться к мужу.

– Может, я все придумала? – спросила она его час спус­тя, после того как все встретили ее с распростертыми объ­ятиями, осыпали подарками и напоили чаем. – Может быть, мне только кажется, что мама больна? Она была совершенно нормальной после приезда Кирстен. Наверное, это у меня крыша поехала. Пит обнял ее.

– Не придумывай, малыш. Ты самая разумная в этой семье. И ты ведь только что рассказала, как она пыталась от­крыть банку сбивалкой для яиц. Это ведь не слишком нормально? Просто твоя мать обожает Кирстен и все сделает, чтобы не огорчать ее. Она изо всех сил старается при ней ка­заться нормальной и только с тобой может позволить себе расслабиться и показать, как она себя в самом деле чувствует. Эмма с сомнением покачала головой.

– Не может же человек по собственной воле выбирать время, когда тебе во всем путаться, а когда нет. – Она устало потерла глаза. – Жаль, что я так мало знаю про болезнь Альцгеймера. Может быть, книгу поискать? Или пойти к врачу и с ним поговорить?

– О чем с врачом поговорить? – спросила миссис Шери­дан, которая пришла спросить, не хотят ли они поиграть в слова.

– Так, ни о чем, – улыбнулась Эмма. Ей совсем не хоте­лось нарушать праздничное настроение еще и в этом доме.

На следующий день Патрик и Кирстен появились в доме Эммы и Пита с бутылкой шампанского и огромной коробкой дорогих шоколадных конфет.

– В честь примирения! – заявила Кирстен, проходя кухню. – Давайте прямо сразу и откроем.

На этот раз она прекрасно выглядела – ничего зеленого, кроме сережек с изумрудами, которые Патрик подарил ей на Рождество.

– Они подходят к моему кольцу, – сказала Кирстен, на­клоняя голову, чтобы Эмма могла оценить серьги.

– Прелестные, – признала Эмма, вынимая бокалы для шампанского. – И пальто тоже новое?

– Господи, нет, оно как раз древнее, – ответила Кирс­тен, небрежно проведя рукой по длинному кожаному пальто, которого Эмма раньше не видела. – Кстати, Патрик едва не убил меня, когда я ему рассказала о маме. Но, Эмма, мы ведь не знаем ничего наверняка, и я думаю, что ты чересчур бо­лезненно на все реагируешь…

Эмма вырвала бутылку из рук сестры.

– Вот этого не надо! Если хочешь выпить, неси бокалы в гостиную.

Пит, Патрик и Эмма пришли к единому мнению, что с Анной-Мари что-то неладно.

– Моя бабушка стала такой же перед смертью, – сказал Патрик. – Тогда это называли старческим маразмом. Теперь используют разные названия: слабоумие, болезнь Альцгеймера… Я тут передачу видел по телевизору, это какой-то кош­мар.

Они немного помолчали – даже Кирстен, потягивающая шампанское с таким видом, будто у нее нет никаких забот.

– Так что же нам делать? – спросила Эмма. – Ведь она может попасть в автокатастрофу, да мало ли что… Я никогда не прощу себе, если с мамой что-нибудь случится только по­тому, что у меня не хватило смелости сказать о своих подо­зрениях отцу.

Все они сошлись в одном: поговорить с отцом лучше всего Кирстен.

– Просто скажи, что ты беспокоишься о маме и хотела бы показать ее врачу. Кто знает, может, это лечится, и мы все ошибаемся, – добавила Эмма, хватаясь за соломинку.

У этого плана был всего один недостаток: Кирстен реши­тельно отказалась.

– Не выйдет! – заявила она. – Я считаю, вы все рехну­лись. С мамой все в порядке, так что я не собираюсь ничего говорить.

– Кирстен! – сердито одернул ее Патрик.

– Слушай, ты ведь вчера тоже ничего не заметил? – воз­разила Кирстен. – Сам же сказал: она кажется вполне нор­мальной.

– Ну да, и еще я сказал, что не мне судить, и если Эмма считает, что с ней беда, значит, так оно и есть. Не надо меня передергивать.

Он явно очень разозлился, и Эмма призадумалась: все ли в порядке между ним и Кирстен. Патрик, как правило, на жену не нападал, позволяя ей говорить все, что вздумается. Что-то определенно изменилось.

– Мне плевать на то, что вы все думаете! – заявила Кирстен упрямо. – Я ничего не буду говорить папе. Мама вела себя абсолютно нормально, мне этого достаточно. Если ты считаешь, что она сходит с ума, ты и сообщи об этом отцу. Пошли, Патрик, нам надо еще успеть на вечеринку.

Позднее, когда они с Питом сидели перед камином, Эмма снова заговорила на ту же тему:

– Ты тоже считаешь, что я не должна ничего говорить папе?

– Не знаю, малыш. Твой папаша из тех, кто может при­бить человека, принесшего дурные вести. Ты же знаешь, ви­новатой в том, что она больна, окажешься ты. Он тебя никог­да не простит.

Эмма кивнула.

– Ты прав. Жаль, что никто, кроме меня, не заметил ее странного поведения. Если бы Кирстен увидела…

– Забудь про Кирстен! – перебил ее Пит. – Я знаю, она твоя сестра, но она настолько беспечна, что поверить невоз­можно. Кирстен хочет, чтобы вокруг нее были одни розы, и никакие проблемы ее не волнуют. Если бы не Патрик, один бог ведает, куда бы ее занесло.

Эмма вспомнила, как злился Патрик и как, вероятно, он бушевал, когда будил ее и заставлял поехать к родителям, и снова подумала, что в отношениях сестры и ее мужа что-то изменилось.

И если Патрик решит, что с него хватит истерик Кирс­тен, их семье придется нелегко.

«Прекрати! – приказала себе Эмма. – Перестань беспо­коиться о Кирстен, она сама и десяти секунд не посвятит чужим проблемам. Жаль, что я так не умею».

Эмме уже до смерти надоело беспокоиться о своей семье. Хотелось просто побыть с Питом. Она вытянула голые ноги к огню и прижалась к мужу.

– Как насчет того, чтобы лечь пораньше?

В ответ он легонько укусил ее за ухо и расстегнул верх­нюю пуговицу блузки.

– А что, если не идти в постель, а побыть здесь, у огня?

– Замечательная мысль!

Эмме нравилось заниматься любовью перед камином. Это напоминало ей о том времени, когда они еще не были женаты и очень редко имели возможность остаться наедине. Они ждали, когда все семейство Шеридан разойдется по спальням, и устраивались у камина, заводясь все сильнее и сильнее, но в то же время опасаясь, что кто-нибудь спустится вниз попить воды и застанет их в самый разгар любовных игр. Они никогда не рисковали заниматься любовью в доме О'Брайенов. Эмма пребывала в постоянном страхе, что отец заявится в гостиную с ружьем в одной руке и Библией в дру­гой.

Эмма вдруг почувствовала забытую свободу и легкость и решила выбросить из головы все мысли о ребенке. Если она будет думать об этом как одержимая, ничего не получится. Все, с сегодняшнего дня одержимость в прошлом. Они с Питом научатся получать удовольствие от того, что дает им брак. Если детей не будет – что же, так тому и быть.