Мятные леденцы

29 марта

– Значит, меня вам не отдадут, да?

– Не отдадут, Вить. Понимаешь, я живу бедно очень, у меня квартира маленькая очень, и мне еще лет мало, и мужа у меня нет…

Лиза стерла тыльной стороной ладони сбежавшую слезу. Она знала. Знала, что не следует говорить всего этого ребенку. Что ему вообще лучше ничего не знать, чтобы не питать пустых надежд. Что лучше вообще свести их общение на нет, чтобы зря его не ранить. Что, может быть, у него есть шанс попасть в хорошую семью, а из-за привязанности к ней ему будет только хуже. Она все это знала. Но ничего не могла с собой поделать. Витя уже давно стал ей как родной. И ее не покидало ощущение, что это не она не может его забрать, а у нее его бессовестно отобрали. Если бы не вся эта история, возможно, у нее еще был бы какой-то шанс. Но не теперь.

– Знаете, Лиза Вадимовна, а про вас еще летом один мужчина все время спрашивал. Высокий такой, волосы темные. Сначала просто спросил, как вас зовут, а потом еще несколько дней все узнавал, как ваши дела. Влюбился, наверное. Вот бы вы с ним поженились. Он мне хорошим показался. Конфетки еще все время мне давал.

Витя не стал рассказывать Лизе Вадимовне, что, помимо прочего, именно этот мужчина после его просьбы принес ему тогда слабительное для Воротынцева. Не нужно ей про такое знать.

– Какие конфетки, Вить?

– Леденцы… мятные…

– Ох, Витя…

– Да я же его недавно совсем опять видел, вчера вот буквально.

– Вить, ты уверен?

– Уверен, – подтвердил ребенок, – он вон у того дерева стоял, – Витя указал рукой за ограду, где через дорогу росли высокие тополи, – только в этот раз он подходить ко мне почему-то не стал. Постоял немного и ушел. Может, не узнал меня в этой шапке дурацкой?

– Вить, ты же уже большой мальчик. Должен знать, что нельзя у незнакомых конфеты брать.

Витя тяжело вздохнул и принялся внимательно рассматривать носки своих потертых ботинок.

– Лиза Вадимовна, а если бы было можно, вы бы и правда меня забрали?

– Правда, Вить.

Лиза не стала рассказывать Вите, что, возможно, ей бы и удалось обойти многие формальности и добиться того, чтобы суд встал на ее сторону, если бы не директор детского дома, которая сказала, что сделает все возможное, чтобы такой, как она, ребенка не отдали. Какой «такой» Лиза уточнять не стала, но догадывалась и сама.

– А можно… можно… я буду вас мамой называть? Я пойму, если вы откажетесь…

– Можно, Вить, – Лиза всхлипнула и прижала к себе сопливую чумазую голову.

– Мы с тобой вдвоем против всех, да, мам?

– Ох, Витя…

Хрена с два я так просто сдамся!

Ее смена уже закончилась, но Лиза все еще сидела на длинном потертом диване на входе в кухню приемного отделения и рассматривала содержимое своего кошелька: несколько мелких купюр, мелочь в отделении для монет, пара скидочных карт из сетевых супермаркетов, которые она посещала чаще всего… зарплатная карта… Денег на той практически не осталось. Наверное, даже если бы она не тратила свою зарплату целый год, ее все равно в итоге хватило бы в лучшем случае на пару месяцев умеренной экономии. Между тонкими перегородками внутри ее кошелька так до сих пор и лежала еще одна карточка – черный прямоугольник из плотного пластика с эмбоссированными серебристыми буквами и цифрами – карточка Яна. Лиза вытащила карточку и с несколько секунд внимательно и задумчиво рассматривала, поглаживая пальцами. Прости, Ян. Но ты сам всегда говорил, что нельзя нигде ходить одной по вечерам, нужно думать о своей безопасности и всякое такое. Лиза убрала карточку, вытащила смартфон, открыла приложение для вызова такси, сделав заказ, нажала кнопочку предварительной оплаты и убедилась, что оплата с карты успешно прошла, еще и со скидкой. Все как договаривались, Ян. Все как ты просил.

За большим столом напротив дивана сидела принявшая у нее смену Даша с чашкой чая и упаковкой печенья на столе. У воспитанников уже был отбой, из комнат старших детей, понятное дело, доносился мерный гул с редкими громкими выкриками, но чисто формально можно было сказать, что они уложены на сон. Лиза, до этого делавшая вид, что не замечает косых взглядов Даши в ее сторону, когда та стукала своей чашкой об стол, убрала кошелек обратно в сумку, потом вдруг откинулась на спинку обшарпанного дивана, на котором сидела, и приклеила к ночной воспитательнице внимательный мрачный взгляд.

– Тоже считаешь, что я «самавиноватая» и должна была смотреть, кому ноги раздвигаю, думать головой и всякое такое, что там еще вы про меня говорите?

Даша как-то странно на нее посмотрела, нахмурилась и, ничего не ответив, отвела взгляд.

– А, может, я и правда виновата, – равнодушно обронила Лиза и задумчиво посмотрела на свои ногти, прижав к ладони пальцы правой руки. И почему она никогда не делала себе маникюр?

Потом встала с дивана, неторопливо приблизилась к сменщице, наклонилась к ней, почти вплотную прижавшись губами к ее уху, и вкрадчиво прошептала:

– Может, я даже догадывалась…

Даша отшатнулась, едва не расплескав на себя остатки чая.

– Ты больная, Степанова, – прошипела она, но Лиза, словно не услышав ее слов, уже шла к дверям.

Конечно, Вите могло показаться. Наверняка показалось. Он ведь ребенок. Конечно, по новостям бы сразу сказали, случись, скажем, какой-нибудь громкий побег. Несмотря на то, что «в интересах следствия» все новостные выпуски после того большого и единственного, прекратились. Но конечно же, подобную информацию не могут скрывать от общественности. Конечно… а вот и такси подъехало.