На первой полосе

Глава восемнадцатая

Секретарю Дейвины позвонил из Палаты общин дежурный офицер и поинтересовался, где министр. Он намеревался предупредить Дейвину о том, что в больнице ее могут поджидать журналисты. Офицер знал, что сегодня дети впервые должны были навестить своего отца. Министр будет благодарна ему за то, что он намекнул ей об интересе со стороны прессы.

— Сегодня утром три раза звонили из «Гэзетт», — позвонил он Дейвине уже на ее сотовый в машине. — Говорят, это по личному вопросу, и я подумал, мне следует вас предупредить, что они попытаются достать вас дома или в больнице. Я сказал им, что сегодня вы весь день заняты и у вас не будет возможности встретиться с журналистами.

Дейвина поблагодарила его.

— Спасибо за предупреждение. Пошлите, пожалуйста, в больницу еще одного полицейского.

Сначала «Кроникл», теперь «Гэзетт». Сколько у них этих проклятых снимков? Ее взяла оторопь при мысли, что журналистам известно об ее отношениях с Катей. Но она успокоила себя. Нет, конечно, нет. Речь идет о той глупой выдумке с Хьюго. Ей повезло, что она может все отрицать. А если еще немного повезет, то Дейвине даже не придется беспокоить Хьюго.

Страх того, что ее муж может поинтересоваться, как получилось, что Катя оказалась сфотографированной перед домом на Роланд-Мьюс, в месте, где сам он бывал редко, был слишком велик, поэтому Дейвина старалась об этом не думать. Если он узнает правду, вся ее карьера и личная жизнь может рассыпаться как карточный домик. И хотя она внушила Кате, что если статьи не удастся избежать, она сможет убедить Хьюго солгать, будто Катя ходила на свидание к нему, сама Дейвина знала, что не посмеет так поступить.

Дейвина поклялась себе, что если сможет на этот раз выпутаться, то больше у нее не будет никаких любовных авантюр. Она пересмотрит свою систему ценностей. Ее карьера, естественно, по-прежнему будет во главе угла, но она не будет ставить свои небольшие увлечения выше Хьюго и семьи. Это слишком рискованно.

Они с Хьюго по-прежнему будут терпеть друг друга, живя, как и раньше без любви, но и без чувства ненависти. Секс был неким ритуалом, вроде рождественского ужина, и занимались они им не чаще. Единственным исключением были ночи, когда Хьюго насмотревшись на девушек на вечерах, которые он посещал, возвращался домой подвыпивши и бормотал: «Быстрей, быстрей в кровать, я тебя хочу.»

Дейвина презирала его и себя за то, что уступает ему, но она шла на эту жертву ради сохранения своего имиджа. Для нее политический успех стоил того, чтобы унижаться.

Следующий звонок был из больницы. Взволнованная медсестра, дежурившая в отделении, гае лежал Хьюго, перехватила переодетого в белый халат и оснащенного стетоскопом репортера «Гэзетт», который пытался пробраться в палату. Второй полицейский прибыл слишком поздно.

— Это возмутительно, — отреагировала Дейвина. — Я обращусь в комиссию по рассмотрению жалоб на прессу. Репортер все еще там? Мне нужно сказать ему пару слов.

По правде говоря, она блефовала, и меньше всего ей хотелось разговаривать с журналистами. Она испытала огромное облегчение, узнав, что того репортера сразу же прогнали.

Дейвина посмотрела в зеркало заднего обзора на двух своих дочек, тихо сидевших на заднем сиденье. Они держали в руках картинки и подарки, которые приготовили для своего обожаемого папочки.

— Девочки, помните я вас всегда учила улыбаться фотографам? Так вот, сегодня, может быть, будут не очень хорошие фотографы, но вы все равно улыбайтесь. Все-таки папа почти поправился. А если кто-нибудь закричит на нас, не обращайте внимания. Хорошо?

Девочки не совсем поняли, чего хочет от них мать, но дружно кивнули, желая ей угодить. Иногда мама страшно сердится.

Когда Дейвина подъехала к больничной автостоянке, работник, узнавший ее, открыл ворота и помахал ей рукой. В эту самую минуту фоторепортер из «Гэзетт» выбежал из укрытия, где он прятался, и подскочил с камерой к стеклу машины. Дейвина резко нажала на педаль газа и буквально влетела на стоянку, слыша сзади недовольный крик, а затем с тревогой взглянула в зеркало на дочерей. С ними, похоже, все в порядке. Совершенно спокойны.

Фергусу как обычно послали по факсу на виллу первую страницу номера. Он просмотрел ее, сидя на огромном белом диване в своем кабинете, и забеспокоился.

Передовица «Кроникл» под заголовком «В КАБИНЕТЕ НАМЕЧАЕТСЯ ПЕРЕСТАНОВКА» не сообщала о чем-то оригинальном или новом. Это не возбуждало интереса и было, как чувствовал Фергус, хуже того, что делал Чарли. Он ошибся насчет Лиз?

Как обычно, в субботу вечером он позвонил редактору. Трубку снова взял Тони. Он солгал, что видел Лиз в художественном отделе. — Нет, сейчас ее нет на месте. С вами говорит Тони Бернс. Я могу вам помочь?

— Что случилось с передовицей про Крофт, о которой вы мне говорили сегодня утром?

— Я боюсь, редактор ее отменила. До нас дошли слухи, что этот материал будет опубликован в «Гэзетт». Они очень гордятся собой.

Фергус оставил это сообщение без комментариев.

— Попросите Лиз позвонить мне. И как можно быстрее.

Тони злорадствовал, передавая Лиз пять минут спустя это распоряжение.

— Фергус был вне себя из-за статьи про Крофт.

— Как он про нее узнал?

— Я упоминал эту статью, когда он звонил в десять утра. Если вы помните, тогда она была еще не отменена. Теперь он позвонил снова и требует, чтобы вы немедленно связались с ним.

Когда Лиз связалась с Фергусом, у нее не было намерения извиняться.

— Мистер Кейнфилд, было бы лучше, если бы свои претензии вы предъявляли сначала мне, а потом уже остальному персоналу.

Фергус оборвал ее.

— Господи, вы еще меня упрекаете. Впрочем, понятно: вы упустили главную статью номера, и вам ничего не остается, как встать в позу.

— Что вы хотите сказать?

— Тони доложил мне утром, что статья про Крофт у нас в кармане, а теперь он говорит, что эта статья будет передовицей в «Гэзетт». Что происходит?

«Что за двуличный ублюдок этот Тони!»

Фергус был на взводе.

— Лиз, я знаю, что женщина, про которую идет речь, одна из ваших лучших подруг, к я полагаю, это ставит вас в неудобное положение. Но вы должны понимать, что руководство газетой — нелегкое дело. Я этим занимаюсь уже более пятнадцати лет и никогда не смешивал работу и дружбу.

— Я не смешиваю, но эта история — ложь. У «Гэзетт» нет доказательств. Это обычная мешанина из непроверенных фактов и предположений, которая обойдется им в круглую сумму. Это единственная причина того, почему я отменила эту статью.

— Ладно, хорошо. Я принимаю ваше объяснение, — резко ответил Фергус. — Но я невысокого мнения о нашей передовице. Она скучна.

— Возможно, она и скучная, но это настоящая новость, не высосанная из пальца, — Лиз секунду помолчала. — Кроме того, это первый вариант. К восьми тридцати содержание номера должно измениться, и у нас будет другая первая полоса. Если бы у меня была возможность поговорить с вами, я бы все это сказала, но Тони не сообщил мне, что вы звонили. А я, естественно, не хотела вас беспокоить.

— Можешь беспокоить меня в любое время.

Хотя босс и произнес эту дежурную фразу, Лиз знала, что он, как и большинство владельцев, конечно же, не хотел, чтобы она следовала этому совету.

— Ну, а о чем будет новая передовица?

Лиз подробно изложила содержание новой сенсации владельцу. Она ничего не опустила, и по его ворчанию поняла, что Фергус в высшей степени доволен. Он извинился за то, что не поговорил утром с ней лично и отключился.

Лиз положила трубку и направилась в туалет. Спрятавшись в кабинке, она опустила голову и закрыла лицо руками. Чарли опубликовал немало бестолковых передовиц, иногда это у него случалось. Но у нее это произошло при подготовке первого номера. Лиз была подавлена.

Наконец, набравшись решимости, Лиз встала и поднялась на этаж выше в свой кабинет. Она не позволит, чтобы Тони увидел ее слезы. Все безнадежно. Если они не докажут, что Розмари Берроуз доносчица, новая передовица будет не лучше.

Почти против своей воли, Лиз поднесла палец к кнопке консоли, которая связывала ее с юристом газеты, и через мгновение отдернула палец. Что она ему скажет? «Передовица может не получиться, и мне нужен ваш совет. Это деликатное дело, о женщине-политике и ее любовнице-лесбиянке…»

Лиз колебалась. Проконсультироваться с юристом — все равно, что пустить это сообщение в эфир на весь мир. Он верен компании, но не редактору. Это может стать еще одним неверным шагом. Она поклялась никому об этом не рассказывать.

Она вышла из кабинета к присоединилась к другим сотрудникам, работавшим этажом ниже.

Когда Хьюго и Дейвина поженились, он предоставил ей свободу действовать не заботясь о том, чтобы ее деятельность приносила реальный доход. В свое время он нажил приличное состояние и знал, что финансовая обеспеченность даст Дейвине возможность сосредоточить свои силы на политическом поприще. Ей не нужно было предпринимать усилий для того, чтобы сделать члена семьи секретарем и, таким образом, пополнить семейный бюджет, или вписать в служебные расходы несуществующие поездки на встречи с избирателями, чтобы снизить расходы на содержание собственного автомобиля.

Когда они поженились, Хьюго не питал никаких иллюзий насчет того, что сильнее привлекало Дейвину: он сам или его банковский счет. Он вступил в брак впервые, в возрасте тридцати пяти лет, так и не узнав, что такое любовь. К тому времени, когда Хьюго встретил Дейвину, он решил, что пришло время остепениться и завести детей.

Лежа на больничной койке с загипсованной правой ногой на вытяжке, Хьюго был встревожен. Он часами анализировал сложившуюся ситуацию. Прежде чем столкнуться в открытую с Дейвиной, нужно все взвесить. Когда его клонило ко сну, перед глазами постоянно всплывала видеозапись двух обнаженных женщин, занимающихся лесбийской любовью… переплетение двух тел, голова Дейвины, склоненная над грудью Кати, глубокие, нескончаемые поцелуи… Как многие мужчины, Хьюго представлял в эротических мечтах двух женщин, занимающихся любовью. Но не собственную жену.

Ко вторнику Хьюго перебрал все возможные варианты и принял решение. Он был прежде всего прагматик. В принятии всех важных решений в жизни, от выбора спортивного хобби, дисциплин, которые он изучал в Кембридже, профессии и до вступления в брак, он никогда не руководствовался эмоциями.

Это из-за эмоций, которые возникли после просмотра видеокассеты, где увидел жену в постели с другой женщиной, он не справился с управлением и попал в аварию. Он больше никогда не повторит эту ошибку, не допустит, чтобы чувства взяли над ним верх. Карьера Дейвины не стоит ломаного гроша. Он будет принимать взвешенные решения, в своих интересах и в интересах детей.

Развода не будет. Пока. Это заключение основывалось на необходимости исключить насмешки над детьми со стороны их сверстников и на стремлении сохранить свою собственную репутацию. В кругу Хьюго супружеские измены считались обычным делом. Но не те, когда жена предпочитала супругу другую женщину. Он мог представить, какие пойдут слухи — он будет посмешищем.

Хьюго не хотел, чтобы его детей заклеймили дочерьми лесбиянки. Хьюго не был аристократичным распутником. Его ценности были традиционными. Он читал о шалостях лесбиянок в книжках Виты Саквилль-Уэст и Виолетты Трефюзис и презирал влияние этих «декадентских писательниц», как он их называл. Хьюго мог воспитывать своих детей в окружении людей из высшего класса, придерживающихся подобных взглядов, но он пришел бы в ужас, если бы они усвоили их извращенные, как он считал, ценности.

Когда Дейвина первый раз посетила его в больнице, он хотел ее ударить, но сдержал свой гнев. Прежде чем вступать с ней в конфликт, ему надо выздороветь и выйти из больницы. Во время последующих посещений он отворачивался от Дейвины, не в силах спокойно смотреть на нее. Она думала, что причиной его сонливости и плохого настроения были болеутоляющие средства.

Когда Хьюго пришел в сознание, его первые мысли были о видеозаписи, которую частный детектив сделал на Роланд-Мьюс. Сохранилась ли она после аварии? Он спросил медсестру про синюю спортивную брезентовую сумку, которая была с ним в машине.

— Она в целости и сохранности. Полиция доставила ее в понедельник после обеда, — сказала она. — Отдать ее вашей жене, чтобы она отвезла ее домой?

— Нет, не надо, — ответил он быстро очень властным тоном. — Там есть нужные мне вещи. Просто положите ее в камеру хранения больницы. Это можно сделать? Отлично.

Он хотел оставить за собой воспитание детей, и если, когда он обвинит жену, в качестве доказательства у него будет видеокассета, то все будет идти согласно его плану. Хьюго не называл это шантажом, но готовился он именно к этому.

Хьюго души не чаял в своих дочках и, когда Дейвина привела их в палату, он впервые оторвал от кровати свое худое тело и сел улыбаясь. Девчушки обрадовались, когда отец обнял их, забрасывая вопросами.

Дейвина позволила им наслаждаться встречей десять минут, а потом решила действовать.

— Нам с папой надо поговорить об одном деле, — произнесла она, показывая детям взглядом на дверь. — Поиграйте немного в коридоре, мы недолго.

— Зачем ты это сделала? — раздраженно спросил Хьюго.

— Прости, но мне надо с тобой поговорить. У газетчиков появилась странная мысль, что у тебя роман с Катей Крофт. Смешно, конечно, я им так и сказала.

Катя Крофт? У Хьюго даже кровь застучала в висках. Дни едва сдерживаемой ярости и боли в это мгновение напомнили о себе, и все планы выбрать подходящий момент были забыты.

— С этой поганой сукой? — Его обычно спокойные черты лица исказились. — Тебе о ней известно гораздо больше, чем мне, ты, грязная лесбиянка.

Дейвина уставилась на него с открытым ртом. Хьюго никогда не говорил таких слов. Он вообще редко когда выходил из себя.

— И у тебя хватает наглости обвинять меня, — продолжал он, давясь от злости. — Что ты пытаешься изобразить?

Голос Хьюго, переходивший в крик, напугал Дейвину. Ее начало трясти. «Он знает, — подумала она. — Он знает. О Боже! Нужно лгать. Лгать».

— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Ее голос срывался, хотя она отчаянно пыталась взять себя в руки. — Хьюго, я думаю, это лекарства подействовали тебе на мозги. Перестань так шуметь. Дети могут услышать.

— Когда ты валялась в кровати с этой проституткой с телевидения, ты ведь не думала о детях?

Помолчав, Дейвина спокойно ответила:

— Хьюго, что ты такое говоришь, ты что — сошел с ума?

Он понизил голос. Теперь он говорил взвешенно и тихо.

— Мне известно все про твою паршивую тайну. — Он посмотрел на нее с таким отвращением, что Дейвина отпрянула. — И не пытайся отрицать. Я видел вас обеих своими собственными глазами.

Его слова напугали Дейвину, но она попыталась возразить обиженным тоном.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь. Что ты видел своими собственными глазами?

— Теперь это уже не имеет значения, — ответил он ей с ненавистью. — Но у меня есть все необходимые доказательства, чтобы разрушить твою карьеру, и если ты причинишь мне хоть какую-нибудь неприятность, я незамедлительно использую их, пусть даже я сам пострадаю и опущусь до твоего уровня.

Дейвина оцепенела. Она видела, что Хьюго не блефует. Ему звонила Катя? Если да, то у нее еще есть шанс убедить его, что все это ложь.

— Тебе сказала об этом Катя Крофт? Нельзя верить ни одному ее слову. Она лжет.

Хьюго снова в ярости повысил голос.

— Ты лживая мразь! У меня есть видеозапись, где ты с Катей в постели. И не пытайся ее найти. Я сделал несколько копий. — Хьюго удивила та легкость, с которой он врал жене. У него только одна кассета. Но он перепишет ее.

Дейвина, обычно такая самоуверенная, такая выдержанная, впадала в отчаяние по мере того как Хьюго продолжал. Он же, напротив, приходил в себя.

— Слушай, слушай внимательно. Я собираюсь сказать тебе, что тебя ждет в будущем. С этой минуты ты забудешь о воспитании детей. Я не хочу, чтобы ты оказывала влияние на их жизнь, Бог знает, к чему оно может привести. Я не хочу, чтобы ты жила с нами в Уорикшире или в лондонском доме. Ты можешь жить на Роланд-Мьюс, я там больше не появлюсь. Мне будет помогать моя сестра, а тебе будет разрешено иногда видеться с девочками.

— Хьюго, — Дейвина чувствовала, как паника все больше охватывает ее, — ты не можешь так поступить, ты не имеешь права.

— Ты абсолютно права, моя дорогая женушка, — Хьюго фыркнул. — По закону у меня нет такого права. У меня есть кое-что получше. Видеозапись.

Дейвина молчала.

— Я еще не закончил, — продолжал Хьюго. — Через два года мы мирно разойдемся, и ты будешь жить на одну зарплату члена парламента. Посмотрим, как тебе и твоей шлюшке это понравится. А пока, если какая-нибудь газета напечатает эту глупую статью о связи между мною и ею, я хочу, чтобы ты вела себя как оскорбленная жена, у которой порядочный муж. Потом я подам на них в суд и вытрясу с них все до последнего пенни.

Дейвина призадумалась. Ее мозг напряженно работала. Должен же быть какой-то выход из этого тупика?

— Хьюго, я люблю детей. Ты не можешь это отрицать, что бы ни произошло между нами. Предположим, я со всем этим соглашусь…

— Если, как ты говоришь, ты их любишь, тогда, полагаю, ты не хочешь, чтобы эта статья появилась, правда? — насмехался над ней Хьюго. — Потому что если из-за тебя у меня будут неприятности, твоя карьера утонет в сточной канаве, в которой ты живешь.

Дейвина внимательно посмотрела на него.

— Значит, ты готов пожертвовать детьми, чтобы отомстить мне?

— Нет, я не хочу, чтобы они пострадали. Ты смогла родить детей, но ты не можешь быть матерью, я уверен, что суд с этим согласится. Ты и так почти с ними не видишься, даже когда они на каникулах. Я и гувернантка укладываем их спать. И еще. Один намек на то, что ты настраиваешь девочек против меня, и, я клянусь, я использую видеокассету. — У Хьюго разболелась голова, но он не мог показать ей свою слабость. — Как только девочки опять пойдут в школу, ты можешь забрать свои вещи.

— Ты не можешь так со мной поступить.

— Я? Не могу? Дейвина, не рискуй. Я поддерживал тебя, оказывал тебе содействие, делал все, что может сделать мужчина, чтобы помочь своей жене. Ты думала, я не знаю, что ты любишь кого-то другого? Я месяцами переживал. Я подготовил себя к тому, что у тебя есть другой мужчина. Это было бы не очень приятно, но, по крайней мере, это было бы нормально.

Хьюго упал на подушку. Дейвина сидела молча, задумавшись. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем она прошептала:

— Хьюго, извини меня. Я не хотела, чтобы ты когда-нибудь узнал об этом. — Она говорила почти шепотом, но в словах чувствовалась искренность.

Но они не подействовали на него. — Мне кажется, ты больше переживаешь из-за своей карьеры и собственного имиджа, — усмехнулся он. — Тебе будет приятно узнать, что я тоже об этом думал. До развода ты можешь приезжать в дом на выходные, но ко мне тебе путь заказан.

— Хьюго, я стану другой. Я брошу все это.

— В самом деле? И надолго? Эта, очевидно, у тебя не первая. Я догадываюсь, что могла бы мне рассказать та молодая советница, с которой ты была так дружна, поговори я с ней откровенно. Или гувернантка-француженка, которая так внезапно уехала. — Хьюго презрительно посмотрел на Дейвину. — Нет, ты уже не станешь другой.

Дейвина редко плакала. Она даже вздрогнула, ощутив, что по ее щекам текут слезы.

— Соберись с духом, — огрызнулся Хьюго. — Дети захотят узнать, что происходит. Впусти их сюда, а сама жди в машине. Помни, если они узнают хоть слово из этого разговора, тогда все. Для тебя все будет кончено. — Хьюго выглядел измотанным. — Теперь убирайся с глаз долой. Я хочу видеть дочек.

Наступило время традиционного обмена звонками между отделами новостей газет всего Лондона.

Для соперничающих газет, перехватывающих друг у друга идеи статей, это позволяло сэкономить время. В шестидесятые и семидесятые годы члены Национальной печатной ассоциации зарабатывали недельную зарплату, продавая первые, только что вышедшие из-под станка экземпляры газеты конкурентам, посылавшим парня на мотоцикле. Теперь ситуация была не столь драматичной.

Семь часов вечера — это достаточно поздно, поэтому конкуренты уже не смогут включить ваши статьи в первое издание своих номеров. Если была такая сенсация, что ее все же могли заимствовать, то, конечно, о ней не сообщалось по телефону, вместо этого сообщалось кое-что о второй главной статье. Хитрые редакторы даже иногда делали несколько сот экземпляров ложного первого издания, помещая в качестве передовицы малоинтересные статьи. Они раздавались конкурирующим газетам, а когда печаталась настоящая передовица, большинство редакторов уже сопели в кровати.

Редактор лондонского раздела «Кроникл» просунул голову в дверь кабинета Лиз и, поняв, что можно войти, появился весь.

— Вы не забыли, что на следующей неделе обедаете с лордом Решингтоном?

— Нет, Джеймс мне об этом напомнил. Не беспокойтесь, я записала.

— Кстати, босс, я работаю сейчас над интересным материалом. Но я не уверен, что вы его одобрите. Помните ту лондонскую фирму, которой докучал клиент, оспаривавший заключенную сделку? Они начали записывать на пленку все телефонные разговоры, но персоналу об этом не сообщили, чтобы работа протекала как обычно. Когда возник очередной конфликт, они прослушали нужную ленту, и, как вы думаете, что они услышали? Одна из их дилеров, крутая женщина в костюмах от кутюрье, как говорится, «пальчики оближешь», говорила клиенту: «Купите миллион акций компании «Фоулер», и я вам сделаю минет еще раз».

Лиз повела бровью.

— Разумеется, в течение часа ее вытурили из фирмы, — продолжал редактор лондонского отдела.

— Чтоб мне провалиться, а я думала, что только журналисты грязно работают.

— Полагаю, неплохой способ повышения производительности, — оскалился редактор лондонского отдела.

— И что с ней сталось?

— Не знаю. Вероятно, один из клиентов найдет ей дело. Так вы хотите, чтобы я разрабатывал этот материал?

— Секс в фирме… Хм, возможно, будет интересно, но нам нужно быть осторожными с такими вещами.

— Которыми она занималась?

Они оба засмеялись. За весь напряженный рабочий день у Лиз это была первая минута передышки. Она до сих пор не знала, получится ли статья про Берроуз.

— Нам надо будет обратиться за консультацией в Комитет хорошего вкуса. Не знаю, как мы сможем это использовать, — ответила Лиз.

«Не только в газетах записывают на пленку «клиентов», — подумала она.

Их прервал Тони. Он был взбешен.

— Догадайтесь, какую передовицу поместила «Гэзетт»?

Лиз насторожилась, а Тони процитировал заголовок из «Гэзетт»: «МУЖ ЧЛЕНА ПАРЛАМЕНТА + ТЕЛЕЗВЕЗДА.»

Лиз насупила брови.

— Нам было известно, что Родди бросится туда со своей фотографией. — Лиз тщательно подбирала слова. — Но у них, должно быть, очень расторопные ребятки, если они смогли поместить эту статью уже в первое издание. Я хочу сказать, невероятно, что им удалось так быстро узнать про Катю Крофт и Хьюго Томаса и найти свидетелей с Роланд-Мьюс.

Лиз в волнении кружила вокруг стола. — Мне интересно, кто это у них там такой? Мы не знаем, кто написал статью?

— Кажется, Фил Уоллас, — ответил Тони. — Он недавно перешел к ним из «Дейли экспресс». Шустрый малый.

Лиз отнеслась к этому с сарказмом. Может быть, ей следует пригласить редактора отдела новостей из «Дейли экспресс» и посмотреть на этого парня. Они, конечно, быстро работают. Надо сказать Бобу, пусть все устроит.

— Ладно, — сказала она. — А теперь, пожалуйста, очистите помещение. Мне нужно кое-куда позвонить.

Катя оказалась в осаде, она была пленницей в собственной квартире.

Конечно, она могла есть и пить то, что ей нравится и смотреть то, что ей хочется, по телевизору. Но она не могла выйти из квартиры. Орда фотографов и репортеров, посланных редакторами отделов новостей всех столичных воскресных газет, караулили ее у дверей.

Первые признаки того, что ее ждет, Катя обнаружила, когда возвращалась в обед от Джоанны. У входа в многоквартирный дом, в котором она жила, расположилась в машине молодая парочка. Их можно было бы принять за влюбленных, если бы линза камеры, лежащей на приборной доске «форд-эскорта», не давала зайчик.

Это «Гэзетт», не мудрствуя лукаво, послала фотографа. Девушке-репортеру было, вероятно, поручено взять у Кати интервью, а фотограф щелкнет затвором фотоаппарата перед ее лицом. В фотобиблиотеках газет хранятся сотни ее фотографий. Но им всегда требуется самая свежая, и время от времени результат бывает великолепным. Знаменитость в слезах, знаменитость рассержена. Газеты это любят. Они всегда печатают отвратительные, неретушированные снимки, и знаменитости ничего не могут с этим поделать.

Катя обдумывала, возвратиться ей к Джоанне или нет. Но Джо выглядит неважно, вероятно, у нее достаточно проблем и без нее. В любом случае нужно возвращаться к себе, как бы трудно это ни было. Она как-нибудь справится с парой газетных журналистов. Катя надела большие темные очки и расплачивалась с водителем такси, когда щелкнула камера. Катя лишь опустила голову. Ей сейчас ничего нельзя было говорить. Прошедшие сутки были нелегкими.

— Извините, мисс Крофт, — девушка-репортер волновалась. — Мы из «Санди гэзетт».

Из «Гэзетт»? Как они узнали? В ушах эхом пронеслись слова Лиз: «Если мы не опубликуем эту статью, то кто-нибудь другой опубликует».

Катя прошла мимо журналистов и стала набирать шифр замка парадной двери.

Отчаявшись, журналистка прокричала:

— Как насчет ваших отношений с Хьюго Томасом?

Катя пожала плечами и успокоилась, увидев, что грузный швейцар направился через вестибюль открыть дверь.

— Спасибо, Артур. Скажи этим людям, что я не хочу, чтобы меня беспокоили, ладно?

— Понял вас, мисс Крофт. Я с ними поговорю.

Откуда, провались они пропадом, журналисты «Гэзетт» узнали про Хьюго? И как им удалось так быстро до нее добраться?

Тогда Катя позвонила Лиз в поисках ответа.

— Я задаю себе те же самые вопросы, — сказала Лиз.

— Может быть, это Дейвина? — тихо произнесла Катя. — Помнишь, я говорила тебе, что она собирается убедить Хьюго признаться в связи со мной, если история всплывет, чтобы скрыть правду.

— Боже, если она это сделала, то что я скажу сотрудникам? — сказала Лиз. — Не говоря уже о Фергусе. Я убедила их, что это неправда.

— Может, тебе поможет мое опровержение?

— Да, может быть. И ты должна пригрозить «Гэзетт» подать иск в суд. Тогда Дейвина будет знать, что ей не удастся запутать это дело. Я помещу твое опровержение на первую страницу в первую колонку. «Гэзетт», скорее всего, забеспокоится. Но мы отклонились, — продолжала Лиз. — Возможно, Дейвина здесь ни при чем. Я хочу сказать, с какой стати она будет добровольно давать информацию «Гэзетт» или кому-нибудь еще? Нам нужно подождать, пока мы не увидим этот номер. У меня неприятное чувство, что эти сведения просочились из источника, который ближе ко мне, чем к тебе. Если я найду этого человека — выгоню с работы.

— Лиз, что мне теперь делать? После того как выйдет номер «Гэзетт», все журналисты с Флит-стрит соберутся у моих дверей.

— Я бы куда-нибудь уехала. Тут приятного мало.

— Куда мне можно поехать? Джоанне я и так вчера надоела, и не хочу, чтобы к кому-нибудь еще прилетел весь этот рой журналистов.

— Можешь спрятаться у меня, но в данных обстоятельствах, вероятно, тебе лучше позвонить на телестудию. Они могут снять тебе номер в гостинице и пришлют адвоката.

Лиз была права: нужно срочно посоветоваться с юристом. Личный адвокат Кати, к ее удивлению, был настроен оптимистично, когда она заверила его, что в заявлениях журналистов нет ни доли правды.

— Пока не давайте опровержения. Статья в первой редакции все равно появится, а четыре миллиона экземпляров «Гэзетт» с опровержением повредят вам больше, чем сто тысяч с недоказанной информацией.

— Я уже пообещала моей подруге, Лиз Уотерхаус, дать опровержение. Она исполняет обязанности главного редактора в «Санди кроникл».

— Этого лучше до завтра не делать.

Катя не могла объяснить, почему она не может ждать. Если за статьей в «Гэзетт» стоит Дейвина, то у нее нет выбора.

— Мне следует подать в суд, чтобы остановить «Гэзетт»?

— Сейчас уже слишком поздно. Этот иск не сумеют рассмотреть вовремя. «Гэзетт» заявит, что вы испугались разоблачения. Извините, но к тому времени, когда мы предоставим все необходимые доказательства, будет уже поздно. Слушайте, если репортеры сводят вас с ума, я могу приехать.

— Спасибо, я думаю, что смогу с ними управиться.

— Я буду у себя. Звоните мне в любое время, я к этому привык. В понедельник я приеду в студию, и мы с вами встретимся. Мне не нужно вам напоминать, что эти парни не дураки. Они будут стараться придумать какую-нибудь уловку, чтобы вынудить вас заговорить. Не попадитесь.

Соседи Кати привыкли к тому, что у входа постоянно дежурили несколько ее поклонников, но обычно они исчезали после того, как она давала им автограф. Соседи оказались неподготовленными к вечернему массированному налету. Фотографы нахально вытаптывали кусты древовидной гортензии перед домом, подбегая ко всем, кто входил или выходил из дома.

Артуру, швейцару, показали фотографию Хьюго и пообещали приличную сумму денег, если он скажет, был ли здесь когда-нибудь этот человек. К чести для него, Артур просто улыбнулся и занял свой пост у двери.

Репортеры применяли все известные журналистские хитрости. Они начали звонить в поисках информации во все квартиры подряд. Соседи Кати не поддавались на соблазны газетчиков. Некоторые, возможно, и впали бы в искушение, но они ничего не знали.

Одна газета заказала для Кати в местном ресторане пиццу, с доставкой на дом, чтобы под видом разносчика проникнуть к ней в квартиру. Но Катя была слишком искушенной, чтобы попасться на такую уловку.

Больше всего страдали от журналистов пожилые супруги, живущие в полумиле от Катиных родителей. Вначале они не понимали, почему их телефон звонит не переставая, и им задают вопросы про Катю Крофт, которую они видели только по телевизору. Ответ на этот вопрос был в лондонском телефонном справочнике. У хозяина дома были такие же инициалы и фамилия, как и у отца Кати, номер телефона которого не был включен в справочник.

Проклятье. Пугающая алая кровь.

Джоанна с ужасом смотрела вниз: два красных пятна на бледно-бежевом ковре. На мгновение ее мысли смешались. Потом полное отчаяние. Неужели снова?

Джоанна шаркающей походкой подошла к телефону, оставляя за собой ярко-красный след, осторожно присела и позвонила доктору Бишофф. На часах было 8.30.

Слушая гудки, она представляла себе дом врача на Ноттингхилл-Гейт. В холле между приемной и гостиной сейчас звонил телефон. Только бы она была дома. Господи, только бы она была дома.

Джоанна считала гудки. Гинекологу было уже за семьдесят. Ей нужно время, чтобы подойти к телефону. Но через несколько минут Джоанна потеряла надежду и положила трубку.

По ногам продолжала струиться кровь, и Джоанна набрала 999. Ей сказали, что «скорая» приедет через десять минут. Джоанна не могла двинуться с места, ей казалось, что если она сделает хоть шаг, матка откроется. Джоанна даже не осмеливалась глубоко дышать. Как она будет открывать дверь, когда приедет «скорая»?

Она ненавидела оставаться одна. Ей нужен был Джордж. Почему вчера она не поговорила с ним откровенно? «У меня все в порядке, правда, никаких неприятностей, — ответила она, когда Джордж звонил из Киншасы, вместо того, чтобы сказать. — С четверга у меня приступы и боли. Я расстроилась из-за истории с Катей. Она сильно на меня подействовала и подорвала мои силы». Джоанна всегда старалась не падать духом, и на этот раз отвечала, даже не задумываясь.

Черт, черт.

Джордж беспокоился за нее, спрашивал, бережет ли она себя, и правда ли, что у нее все хорошо. Она, как и ее подруги, ненавидела жаловаться, и рассказала ему бодрым голосом историю про Лиз, Катю и семью Томасов.

Она снова спросила себя, как она будет открывать дверь врачам «скорой».

Ну, конечно. У Кати есть запасной ключ, и она уехала только семь минут назад. Она сможет вернуться.

— Кэт, у меня беда. Из-за ребенка. Мне нужно открыть дверь. Срочно.

Катя, почувствовав по голосу Джоанны, что у той действительно беда, не стала задавать лишних вопросов.

— Не волнуйся, я уже выезжаю.

Катя порылась в сумочке, ища ключ, схватила пальто и остановилась. Она с ужасом поняла, что зайдя в свою квартиру, она уже не может выйти отсюда незамеченной.

Она подошла к окну и через кружевные занавески посмотрела на улицу. У входа ее поджидала армия журналистов. Они сидели в своих машинах, держа наготове фотокамеры. Если она поедет к Джоанне, они двинутся за ней. Джо сейчас не должна с этим сталкиваться.

Что, если к Джоанне поедет Лиз, у которой также есть ключ? А Катя приедет к ним в больницу. Журналистов туда не пустят. Столько раз в прошлом она набирала номер Лиз, когда ей нужна была помощь.

Когда в редакций «Кроникл» раздался звонок телефона, Лиз просматривала первую страницу готовящегося номера. В это время ей было не до разговоров по телефону, на звонки отвечала секретарша. Лиз посмотрела на нее, надеясь, что это Дэвид.

— Кто это? — Все же спросила она у секретаря.

— Женщина, она сказала слово «Констанция», говорит, что это очень срочно.

— Ладно, — ответила Лиз и взяла трубку телефона на своем письменном столе. — Не забудь отправить это по факсу Кейнфилду, и побыстрее.

Плохие новости. Катя сказала, что у Джоанны неприятности, и все разногласия между подругами были забыты. Это была первая суббота, когда Лиз несла ответственность за руководство газетой, но она нисколько не колебалась.

— Не волнуйся, — успокоила она Катю. — Я уже еду.

По пути она позвонила по двум номерам. Сначала Дэвиду, который опять не ответил, и потом Фергусу Кейнфилду, посоветоваться насчет передовицы. Лиз сделала все, чтобы передовица номера во второй редакции ему понравилась, но все же у нее не было полной уверенности.

Врачи неотложки не любили угрозы выкидыша, поэтому они поспешили побыстрее отправить Джоанну в предродовую палату.

Джоанну ввезли на каталке в просторную палату, выложенную светло-зеленой керамической плиткой с цветастыми занавесками, подобранными в тон. Обеспокоенная Лиз шла позади. У стен в два ряда стояли двенадцать кроватей. Обстановка была подобрана со вкусом, но в палате стоял тяжелый запах, который сразу выдает больницу, — смесь приторной микстуры, прокисшего молока, йода и хлорки.

Джоанна удивилась, почему во всех больницах один и тот же запах, даже в частных, где вместо линолеума ковровое покрытие.

После того как Джоанну положили на кровать, около нее сразу засуетилась медсестра. Прожив двадцать пять лет в Англии, сестра Мэри Галлахер все еще говорила так, словно продолжала жить в своем поселке в графстве Корк, на юго-западном побережье Ирландии.

— Доктор будет через минутку, дорогая. Ты не должна вставать с кровати. Незачем. Поняла? Ребеночек сам решит, оставаться ему на месте или нет, — сестра взглянула на встревоженное лицо Джоанны. — Дорогая, постарайся успокоиться, все будет хорошо.

Джоанна молила о чуде. Она не могла допустить даже мысли о том, что ей вновь придется выслушивать слова утешения. Сейчас, со смесью страха и нетерпения она ждала появления доктора, чтобы выслушать свой приговор. Лиз понимала ее состояние.

— Джо, я чувствую себя виноватой. Мы с Катей были такими эгоистками, выясняя свои проблемы. Утром тебе надо было выпинуть нас из дома.

— Не возводи на себя напраслину. У меня такое уже не первый раз. Просто мне не везет.

Вернулась сестра Галлахер, отлучавшаяся выпроводить из палаты рожениц чьего-то новоиспеченного отца.

— Дорогая, доктор уже идет.

Джоанна испуганно посмотрела на Лиз. — Я не хочу чтобы врач пришел и сказал мне, что я потеряла ребенка, что такое бывает и что все у меня еще впереди.

— Ну, Джо. — Лиз взяла Джоанну за руку. — Я уверена, что такого не случится.

— Мне страшно… и Джорджа здесь нет… — голос Джоанны дрожал.

— Катя постарается до него дозвониться, а потом сама приедет сюда.

— Я не хочу его беспокоить.

— Джоанна, ты всегда стараешься оградить людей от своих проблем, может быть, даже чересчур. Джорджу нужно знать обо всем. Теперь расслабься, мы за всем проследим. Катя скоро будет здесь и передаст тебе, что сказал Джордж. Ладно?

Легкий кивок приободрил Лиз. Она должна отогнать от Джоанны мрачные мысли.

— Не знаю, как ты, а я почти всю ночь не спала из-за того, что сообщила Катя. Невероятно. Ты когда-нибудь подозревала ее?

Джоанна нахмурилась.

— Нет, мне такое и в голову не приходило. Она ведь переспала с кучей мужиков.

— Может, она бисексуалка?

Джоанна с любопытством посмотрела на нее.

— Скажи, если бы у тебя не складывались отношения с мужчинами, ты бы из-за этого смогла увлечься женщиной?

— Навряд ли, особенно теперь, когда я познакомилась с Дэвидом. — Лиз напомнила себе, что нужно ему снова позвонить. — На Майорке я несколько месяцев спала с ней в одной постели. И никогда такого даже представить не могла, а ты?

— Господи, конечно, нет. Мы никогда не стеснялись друг друга, ходили раздетыми и даже принимали вместе душ.

Лиз наклонилась к кровати и прошептала:

— Вероятно, нам с тобой не хватает воображения.

Джоанна впервые за несколько часов засмеялась.

— Ой, не смеши меня, мне нельзя шевелиться.

Воспоминания о днях, проведенных вместе, были отчетливыми как фотоснимки — как они загорали обнаженными на балконе, как менялись одеждой, как разговаривали субботними вечерами в ванной, собираясь на дискотеку, когда одна из них мылась, а две другие накладывали на лицо косметику.

— Ты думаешь, она всегда была лесбиянкой? — спросила Джоанна.

— Не знаю, мне мало о них известно.

— Это у нее врожденное, или она стала такой, потому что отец стремился ее подчинить?

— Кто знает? Он всегда был негодяем. Он до сих пор хочет, чтобы она и мать ему подчинялись, — сказала Лиз.

— Нам с нашими отцами тоже было нелегко, но все же нас не тянет к женщинам. И женщины ко мне не тянулись, по крайней мере я такого не замечала.

Джоанна задумалась.

— Думаешь, отцовское воспитание в самом деле влияет на сексуальность дочери?

— Не уверена, — ответила Лиз. — Я знаю только, что мой отец заставил меня стремиться всегда быть первой и подниматься на вершину, а твой внушил тебе чувство, что ты необеспечена, и ты думаешь, что если у тебя не будет сбережений, то в конце концов тебе придется просить милостыню. Кто знает, что случилось с Катей.

Они помолчали.

Лиз осторожно спросила:

— Джо, твое отношение к ней изменилось?

— Честно сказать, я не знаю, — Джоанна ответила не сразу. — Думаю, я стала бы относиться к ней хуже, если бы она перестала нам доверять и скрыла от нас правду о том, что делает в постели.

Лиз придвинула свой стул ближе к Джоанне.

— А как ты думаешь, что они делали в постели? — прошептала она.

— Бог их знает. Наверно, не так уж все отличается.

— Отличается. У одного партнера нет нужного инструмента.

— Да, но им его и не надо. Считается, что они боятся пениса. — Джоанна вздохнула. — Мы все верим в индивидуальность, так? В этом все дело. Обращается внимание на личность, а не на пол. Только неделю назад, я прочитала, что в наши дни женщины считают, что лесбианизм это шикарно.

— Это все ерунда. Зачем женщинам это нужно?

Они обменялись лукавыми взглядами.

— А зачем это нужно Дейвине Томас? — спросила Джоанна. — Она всегда такая одержанная, такая серьезная.

— Такая она только на публике, но один раз я ездила с ней на поезде в Манчестер, и нам было очень весело.

— А она не пыталась тебя соблазнить?

Лиз пожала плечами.

— Слушай, скоро здесь будет Катя. Мы скажем ей об этом разговоре?

— Да надо бы. Теперь нам все известно, и мы должны принять ее такой, какая она есть. Она ведь все равно осталась нашей подругой?

Лиз задумчиво кивнула. Ей стало стыдно за то, что она чуть не рассказала обо всем юристу. Слава Богу, она вовремя одумалась.

— Дэвид не звонил?

Лиз вздрогнула. Находясь в таком состоянии, Джоанна еще думает про ее любовные проблемы. Она пожала плечами.

— Мы все никак не можем созвониться, но не беспокойся, я его еще увижу.

Сестра Галлахер торопливо подошла к кровати Джоанны.

— Я думаю, посетительнице пора уходить. Доктор может прийти в любую… — сестра не договорила, увидев входящую в палату знаменитость.

— Джоанна, ты как? — Катя попыталась улыбнуться. Она все еще дрожала, потому что на пути в больницу ее сопровождала целая армада автомобилей. Хорошо хоть, журналистов не пустили в больницу.

На строгом лице сестры Галлахер засияла улыбка.

— Вы, вероятно, не хотите, чтобы вас беспокоили. Я задерну занавески вокруг кровати. И можно я скажу, как мне нравятся ваши программы, мисс Крофт.

На этот раз Катина известность пошла ей на пользу, потому что подругам разрешили подольше побыть с Джоанной. Все мировые знаменитости жалуются, что не могут никуда пойти, не привлекая внимания, но забывают при этом, что их слава является смазкой, благодаря которой двигаются шестеренки их жизни в тех случаях, когда механизмы простых людей бессильны.

Кате было не по себе, но она старалась скрыть свое состояние. До этого она никогда не испытывала смущения перед подругами, но сейчас ей казалось, что они переменились к ней. Она еще больше, чем Лиз, считала себя виноватой за состояние Джоанны. Убеждая себя в том, что друзья — это роскошь, без которой она вполне сможет обойтись, она тем не менее не давала спать Джоанне в пятницу ночью, ища у нее поддержки.

Но ведь и Лиз не отказалась помочь ей, не было никаких «если» и «но», никаких «Я первый раз главный редактор номера» и никакого осуждения ее поведения. В этом и заключалась дружба.

— Джо, — сказала она, — я оставила Джорджу сообщение. Когда я звонила, его не было, но мне сказали, что мы можем связаться с ним в шесть утра по нашему времени. Я держу пари, ты не взяла свой сотовый. Я оставлю тебе свой.

Подруги заметили, что Катя нервничает.

— Катя, все в порядке. Мы с Джо обо всем поговорили, — сказала Лиз, — и наше мнение таково: ты наша подруга, и что бы ни случилось, мы на твоей стороне.

Поддавшись внезапному импульсу, они порывисто взялись за руки.

Прошло пятнадцать минут, а врач все еще не появился. Джоанне было рекомендовано лежать спокойно, но во время разговора она тайком двигала бедрами. Обычно ребенок от этого начинал шевелиться. Но сегодня он не подавал признаков жизни.

У Джоанны выступили слезы.

— Наверно, я никогда не стану матерью.

Хотя ее подругам тоже приходила в голову такая мысль после ее последнего выкидыша, они никогда не слышали от Джоанны ничего подобного.

— Какую чепуху ты говоришь, — успокаивала ее Лиз, надеясь, что ее слова звучат убедительно. — У тебя все будет хорошо.

Занавески раздвинул молодой доктор, выглядевший таким усталым, что Джоанне захотелось подвинуться и усадить его. Несмотря на усталость, в его голосе чувствовалось внимание к пациентке.

Катя и Лиз поспешно удалились в пустую комнату ожидания, Пока Катя организовывала две чашки больничного кофе, Лиз позвонила в редакцию. Боб Ховард был в приподнятом настроении.

— Я звонил на телевидение, на Ай-ти-эн, как вы мне советовали, — доложил он, — они хотят обладать эксклюзивными правами на использование нашей передовицы.

— Отлично, — сказала Лиз. — Что нового в Уорикшире?

— Ничего. Мак продолжает наблюдать за домом Розмари Берроуз.

— Хорошо, держите меня в курсе.

Когда Лиз закончила, Катя волнуясь спросила:

— Ты поместила опровержение статьи обо мне и Хьюго?

— На первой странице, в первой колонке, как и обещала, — ответила Лиз, и достала ксерокопию первой страницы «Кроникл». «ПРЕДАТЕЛЬНИЦА» — гласил заголовок передовой статьи. Ниже был подзаголовок: «Жена члена парламента доносила на членов своей партии». Слева был другой заголовок: «ТЕЛЕЗВЕЗДА ОПРОВЕРГАЕТ СЛУХИ О ЕЕ РОМАНЕ».

В передовице не называлось имя Розмари Берроуз, но были описаны уже известные факты и давались все подробности, которые удалось выяснить сотрудникам «Кроникл», агентству новостей «Стейси», голосовому и лингвистическому экспертам.

— Лиз, спасибо тебе за помощь, ты настоящая подруга, — поблагодарила ее Катя, отметив, что статья о доносчице занимает почти всю страницу.

Впервые на этой неделе они почувствовали себя непринужденно друг с другом.

— Ладно, у меня есть к тебе несколько вопросов, — сказала Лиз лукавым тоном. — Мне любопытно знать, ты притворялась все эти годы?

— Не совсем, — ответила Катя. — Хотя сейчас я вспоминаю, что обожала других девчонок.

— Ну, в школе у всех были кумиры среди девчонок. Я, например, тоже обожала Лоррэн Томпсон, возглавлявшую школьную сборную по хоккею. Я в нее была просто влюблена.

— Но у меня это продолжалось и после шестнадцати лет, — призналась Катя. — Когда мои подружки начали интересоваться мальчиками, я их не понимала. Мысль о поцелуях с парнями вызывала во мне отвращение. Я никогда не ходила на вечеринки, не садилась с ними на задний ряд в кинотеатре, а если все же нельзя было не пойти на вечеринку, например был чей-то день рождения, я находила предлог, чтобы уйти пораньше.

— И ты тогда ничего не подозревала?

Катя печально улыбнулась.

— Совершенно ничего. Родители и учителя думали, что у меня позднее половое развитие. Я тоже так думала. Даже когда все мои подружки стали наклеивать на стены фотографии голливудских актеров и рок-певцов, я собирала в тетрадку фотографии спортсменок. Я думала, это потому, что я увлекаюсь спортом.

— Когда я с тобой познакомилась, у тебя была куча парней, особенно на Майорке. Они что-нибудь для тебя значили?

— С одним или двумя мужиками было, действительно, весело, и я думала, что чувствую то же, что и вы. Когда мы говорили о сексе, вы с Джоанной жаловались, что большинство парней не могут довести вас до оргазма. Поэтому я думала, что у меня все, как у других женщин. Пока я не открыла, как это может быть. — Катя вздохнула. — Подумать только, мне никогда больше не придется заниматься оральным сексом с мужчиной. Просто счастье.

Лиз улыбнулась.

— Большинство замужних женщин сказали бы то же самое, но они все же не променяют мужика на женщину.

— Они не знают, от чего они отказываются, — убежденно сказала Катя.

Лиз подумала о ночи, проведенной с Дэвидом Линденом.

— Я с тобой не согласна. Иногда это совсем даже неплохо, о черт, — Лиз даже простонала от удовольствия.

— Лиз, не отрицай то, чего ты не пробовала.

— То есть французский поцелуй с женщиной, — скорчила гримасу Лиз.

Катя улыбнулась и решилась наконец рассказать о своих любовных секретах.

— Говорю тебе, я поняла, что секс с женщиной, как мне кажется, намного более интимный. Смотри, когда занимаешься любовью с мужчиной, — Катя лукаво взглянула на Лиз, — ты должна просто лежать, ну и стонать время от времени. И каждый раз их дурачить.

Лиз не улыбнулась в ответ.

— Тебе просто не везло. Иногда я проводила с мужчинами просто восхитительные ночи, взять хотя бы четверг.

Катя помотала головой.

— Я рада за тебя, но я свой выбор сделала. Замечательно бывает только с женщиной. Только подумай. Ты можешь делать со своей партнершей то же самое, что она делает с тобой.

— При гетеросексуальных контактах такое тоже случается.

— Не совсем. По крайней мере, для меня. Ладно, те же места целуются и трогаются, но когда ты любишь женщину, ласки и поцелуи другие, сама аура другая.

— Как такое может быть? Если не вдаваться в сложности, реагируют те же самые эрогенные зоны, ведь так?

Взгляд Кати был направлен в даль.

— Да, но ласки мягче, нежнее. Писательница-лесбиянка Джанетт Уинтерсон говорит, что женская сексуальность отличается от мужской, они по-разному представляют, что является сексуальным, и мне кажется, она права. Любовь двух женщин, она… нетороплива. Это не потные объятия. Это не старое «туда-сюда», после которого мужчина сразу же засыпает, а ты лежишь с открытыми глазами.

— Не критикуй тяжелое дыхание и пот. Некоторым женщинам нравится именно это. Я бы не отказалась еще раз позаниматься этим «туда-сюда» с Дэвидом.

Лиз была голодна. Кофе из автомата хотя и был горячим, но оказался совершенно безвкусным.

Катя старалась убедить свою подругу.

— Лиз, единственное, что я поняла про секс с женщиной, это то, что он искренний и он обогащает. Я чувствую, что меня любят, и тоже люблю; нет никого насилия и агрессии. Это… дает ощущение свободы.

Лиз сделала глоток и скорчила гримасу. Она вылила остаток кофе в цветочный горшок, а картонный стаканчик бросила в урну.

— Ладно, я счастлива за тебя, — сказала она. — Катя, но ты же вынуждена держать все в тайне. Тебе, должно быть, было так одиноко, потому что ты не могла этим ни с кем поделиться, даже с нами. Считала, что мы тебя не поймем.

— Очень долго я сама себя не понимала. Но любить Дейвину мне казалось самым естественным делом на свете, вот что самое забавное. Я знала, как вести себя в постели. Пропала моя всегдашняя неуверенность, я стала раскована. Лиз, я потеряла голову от любви. Тебя это приводит в ужас?

Лиз анализировала свои чувства.

— Нет… В конце концов, теряют же женщины голову от любви к мужчинам. Я немного удивлена, вот и все. И мне любопытно. А что ты делала?

— Это как круг, который не имеет конца, — ответила Катя. — Все продолжается и продолжается. Прикосновения, ласки и поцелуи, потом оральный секс, взаимный или нет. Это прелестно.

— Да, возможно, — произнесла Лиз. — Но я все-таки предпочитаю мужчин, — Лиз пробрала дрожь при воспоминании об Оксфорде. — Но если все было так хорошо, почему ты рассталась с Дейвиной?

Красивое лицо Кати помрачнело.

— Я думаю, мы были с ней на разных ступенях. Я чувствовала себя так, словно целый мир изменился, но она, вероятно, такого со мной не чувствовала. Лиз, я не могу передать тебе словами, какой она была холодной, когда разрушила наши отношения. Холоднее, чем любой мужчина, которого я когда-либо знала.

— Она тоже лесбиянка? — спросила Лиз.

— Думаю, да.

— То есть, такое у нее уже раньше было. Мне очень жаль, что для тебя все закончилось так плохо. — Лиз поняла, что когда успокаиваешь человека, брошенного своим любовником, пол не имеет значения. — Катя, могу я задать тебе один по-настоящему нескромный вопрос?

— После того, что мы обсуждали?

— Хорошо, — Лиз ерзала на стуле. — Если тебя всегда тянуло к женщинам, ну ты знаешь, э-э, как бы сказать, тебя влекло ко мне или Джоанне?

Катя нисколько не колебалась.

— Совершенно нет. Вы с Джо мне как сестры. А я против кровосмешения. — Она улыбнулась. — Я ведь такая же, как и была раньше, и надеюсь, между нами ничего не изменится.

— Разумеется, нет, — заявила Лиз. — Мы так поразились не потому, что ты лесбиянка, а потому, что никогда не могли бы даже такое предположить.

Катя открыла рот, но Лиз ее перебила.

— Я знаю, что ты собираешься сказать. Дейвина и ее работа усложняли все дело. Мы теперь поняли, что это была не только твоя личная тайна. Я думаю, что если бы ты была с кем-нибудь не таким известным, ты бы нам сказала. Мы же подруги, иначе и быть не может. О’кей?

Катя, широко улыбнулась.

— О’кей.

Лиз еще раз позвонила в редакцию. Там было все по-прежнему. Семья Берроуз исчезла, а Эндрю написал для второй редакции номера заметку, что бывший министр здравоохранения встретится в понедельник утром с «главным кнутом» и сообщит ему имя предательницы.

— Передовица не так хороша, как хотелось бы, — сказала Лиз Кате, — но это лучшее, что я могла сделать за такое короткое время.

Они видели, что толпа журналистов все еще бродит у входа в больницу. Лиз пришла идея.

— Давай попросим бригаду скорой помощи прихватить тебя с собой, когда они поедут по следующему вызову. Вот мой ключ, оставайся на ночь у меня. Мне нужно заехать в редакцию и «обмыть» номер.

Лиз ждали на ее столе две бутылки марочного шампанского, охлаждающиеся в ведерках со льдом, и номера конкурентов, вышедшие во второй редакции.

— Босс, слава Богу, вы вернулись, мы здесь умираем от жажды, — засмеялся Джефф.

Пока Лиз просматривала газеты, сотрудники поздравляли друг друга с выходом номера. Тони среди них не было, вероятно, он был в баре редакции.

Кто-то уже собирался произнести тост, когда Боб Ховард показал на экран телевизора, работающего с выключенным звуком. На экране появилась первая страница «Кроникл». Кто-то включил звук, и они услышали, что диктор рассказывал про их передовицу. Передовица «Гэзетт» в пресс-обзоре не упоминалась.

Помещение наполнилось радостными возгласами, и Лиз подняла свой бокал.

— За лучшую сенсацию в городе, — про себя она еще поднимала этот бокал за здоровье Джоанны к ее ребенка.

Когда сотрудники начали расходиться, Лиз сняла трубку. Она набрала оксфордский номер Дэвида. Его по-прежнему не было. Огорченная Лиз взяла свою сумочку и прошла к выходу через опустевший отдел новостей. Это был особенный и нелегкий день. Как жалко, что ее родители не могут порадоваться ее триумфу. Сидя на переднем сиденье редакторского «мерседеса» рядом с водителем, который вез ее домой, Лиз заснула.