Нарисуй мне лето (СИ)

Глава 25. Луиза

Телефон вырывает меня из сна своей трелью. Сердце екает, а по телу пробегает мерзкий холодок. На экране высвечивается "Мама". Рука трясётся, пока тяну время, не хочу отвечать. Но знаю — если проигнорирую, будет только хуже.

— Алло, — выдыхаю, пытаясь взять себя в руки.

— Наконец-то удосужилась ответить, — её голос холоден, как Северный полюс. — Чего не звонишь? Мы переживаем.

Едкий смешок чуть не вырывается наружу, но я прикусываю губу. Переживают? Ага, с каких это пор?

— Прости, закрутилась, — вру, глядя в сторону. — Обустраивалась на новом месте.

— И как, справилась? — в её тоне сквозит ехидство. — Надеюсь, не запамятовала, что скоро возвращаться?

Её слова как пощёчина. Возвращаться. Туда, где меня никто не ждёт. К тем, кому я чужая. Воздух застревает в горле, и я еле выдавливаю:

— Нет, помню.

— Вот и славно. И про свои обязанности не забудь, — безэмоционально чеканит она.

Человек, которого я не видела в глаза, но за которого должна выскочить замуж. Меня мутит, но я сглатываю.

— Да, я в курсе, — шепчу едва слышно.

— Отлично. На следующей неделе позвони, — даже не попрощавшись, она вешает трубку.

Телефон выпадает из ослабевших пальцев. Внутри пусто и холодно. Она даже не назвала меня по имени. Не поинтересовалась моим самочувствием. Наивно ждать такого. Для них я пустое место. Была и буду.

Босиком шлёпаю по прохладному полу, мурашки бегут. Бреду к окну, обнимая себя за плечи. За стеклом безбрежный лес. Красотища… Вот бы остаться здесь навечно. Затеряться от всех, укрыться от тех, для кого я обуза. Перед глазами всплывают картинки из прошлого. Я, совсем мелкая, топчусь на пороге огромного дядиного дома. В руках потёртый чемоданчик, всё, что осталось от прежней жизни. Тётка глядит на меня, будто на таракана:

— Ненадолго это, — цедит она мужу.

Ага, конечно. "Ненадолго" растянулось на 18 лет. От меня шарахались, как от прокажённой. Когда приходил кто-то из их знакомых, меня ссылали на чердак в мою каморку.

— У нас только двое детей, — щебетала тётя с притворной улыбочкой.

А я сидела наверху, прижавшись ухом к полу, и ловила обрывки веселья внизу. Вместо школы я была на домашнем обучении.

— Так будет лучше для всех, — изрёк дядя.

Для кого лучше — то? Для них, конечно. Не придётся перед другими объяснять, откуда я такая взялась. А мне каково? Я росла в изоляции, не умея общаться с ровесниками. Единственной отдушиной было рисование. Я могла часами корпеть с альбомом, создавая на бумаге свои миры. Но даже это вызывало у них лишь насмешки.

— Что за мазня? — фыркал дядя, косясь на мои рисунки. — Лучше бы чему полезному училась.

Его дети — мои кузены — тоже не упускали момента поглумиться.

— Эй, Пикассо — недоучка! — гоготал Джейсон, вырывая у меня из рук альбом. — Нарисуй лучше, как ты свалишь от нас навсегда.

Ногти впиваются в ладони. Нет, я не разревусь. Только не сейчас. Отворачиваюсь от окна и чешу в душ. Горячие струи молотят по плечам, но даже они бессильны смыть всю эту горечь.

Какого чёрта я должна выйти замуж за человека, которого даже не знаю?

— Это выгодно для бизнеса, — заявил дядя, вываливая новость о помолвке.

Кому выгодно? Явно не мне. Растираюсь полотенцем. Вываливаюсь из ванной и рушусь за стол. Цапаю альбом и карандаш. Может, порисовать, для успокоения нервов? Рука сама начинает водить линии. Вот домик в чаще. Вот высоченные сосны вокруг. А вот… Итен? Откуда он взялся на моём рисунке? Пялюсь на набросок его лица. Тёплая улыбка, добрый взгляд.

Вспоминаю свою каморку на чердаке. Тесная, с покатым потолком и крошечным окошком. Летом там стояла адская жара, зимой собачий холод. Но это была моя берлога, единственное место, где я могла оставаться собой. На стенах мои художества. Сотни листов, приляпанных скотчем. Пейзажи, портреты, абстракции. Всё, что рождалось в голове.

Как-то тётка заявилась ко мне и увидела эту "галерею".

— Господи, что за бардак! — заверещала она, брезгливо морщась. — А ну, быстро убрала эту мазню!

Я умоляла её оставить рисунки. Рыдала, орала. Но куда там.

— Ты живёшь в нашем доме, — отрезала тётка. — И будешь плясать под нашу дудку.

В тот вечер я сидела на полу среди обрывков своих работ и ревела белугой. Кажется, тогда я впервые по-настоящему осознала, какая я здесь чужая.

Откладываю альбом, чувствуя, как к горлу подкатывает ком. Дядя не отстанет. Выследит, припрётся сюда.

— Ты не можешь так с нами поступить, — уже слышу его злобный голос. — Мы столько для тебя сделали!

Ага, сделали. Прям интересно, чего такого? То, что не выпнули на мороз? Что кормили объедками? Что позволили влачить жалкое существование на задворках их сказочной жизни?

Снова хватаюсь за альбом. Рука сама рисует знакомые черты. Почему я постоянно думаю о нём? Почему с ним я другая, настоящая, живая? Может, потому, что только он видит во мне человека, а не обузу? Не смотрит с жалостью или презрением? Просто… принимает меня такой, какая есть?

Вздыхаю, бросая альбом. Вечереет уже. Солнце неспешно тонет за верхушками деревьев. Лучи пробиваются сквозь листву. Красота. В доме стало прохладно. Без Итена здесь так пусто и неуютно. Где он сейчас, интересно?