Наш маленький Нью-Йорк

10

Том чувствовал себя в высшей степени странно. Еще бы: человеку от природы не свойственны некоторые ощущения. Например, еще два месяца назад Том сломал бы голову, но не ответил, что чувствует кусочек меха, по которому водят эбонитовой палочкой (кажется, что-то подобное он видел на уроке естествознания в школе…). А теперь-другое дело. Он с радостью кому-нибудь рассказал бы об этом ощущении — чтобы излить душу. Он мог бы даже написать об этом поэму, если бы умел хоть сколько-нибудь прилично рифмовать строчки…

А чувство это достойно того, чтобы его поэтизировали: как между волосками-нервами зарождается искра, и рядом еще одна, и еще, и эти искры скапливаются на кончиках нервов-волосков, напряжение растет, усиливается, сливается в озеро или паутинку на поверхности кожи, почти причиняя боль, рвется наружу, ищет повода, чтобы ударить, притягивает к себе мелочи — взгляды, слова, случайные прикосновения… Только бы это не закончилось. Только бы продлилось еще немного!

После того достопамятного разговора напряжения было столько, что хватило бы на подпитку полноценной лампочки. В кухне. Света было бы вдоволь.

Он сказал то, что сказал, и эти слова упали в Эмили, как падает в воду камень, и остались лежать где-то на дне. Круги на поверхности уже разошлись, исчезли, снова — тишь да гладь, но… Но ведь сам камень никуда не делся.

Она не подавала виду, что он, этот камень, что-то значит для нее. Эмили попросту вела себя так, будто бы у нее враз испортился характер. Она стала меньше улыбаться и больше хмурить брови. Она с демонстративной тщательностью делала уборку, стирала и гладила, в общем, всем своим видом показывала, как она занята: ну нет у нее времени на всякие там глупости, нет! Причем в категорию «глупостей» попало почти все: прогулки, долгие посиделки у телевизора, задушевные разговоры.

— Знаешь, я чувствую себя так, будто мы и вправду женаты, — запальчиво сказал ей Том как-то раз, когда его тонкая натура не вынесла ее очередного отказа провести вечер вдвоем.

На лице Эмили отразился немой вопрос. Она постаралась сохранить невозмутимость, но щеки все равно вспыхнули алым.

— Да-да, — продолжил Том, — женаты, причем уже лет семь. Надоели друг другу страшно, но все равно как-то уживаемся под одной крышей…

— Ах, я тебе надоела? — Эмили уперла руки в бока. — Надо же! Тогда найди себе соседку получше! Может, кто-нибудь еще согласится на тебя стирать, убирать и мыть за тобой посуду!

— Вот-вот. И ссоры у нас такие же. — Том вздохнул.

— Или любовницу! — фыркнула Эмили.

Тома ее слова глубоко возмутили. Он даже обиделся — да-да, мужчины тоже бывают чувствительными к мелочам и обидчивыми до крайности. Но суть не в обиде, а в том, что ему уже несколько недель в голову не приходила мысль привести к себе женщину.

И понятно, что у него сначала были большие проблемы, потом он привыкал к новой жизни, а потом их отношения с Эмили стали напоминать сладкий семейный быт… Теперь «семейный быт» стал кисло-горьким, и Том вспомнил, что он — здоровый молодой мужчина, организму которого просто необходимо общение с противоположным полом.

И это показалось ему большой подлостью по отношению к Эмили. Да, он ровным счетом ничего не должен ей — ничего, что выходило бы за рамки их соглашения. И тем более не обязан хранить какую-то верность. Он свободен, как ветер — не здесь, не в Нью-Йорке, где ветер теряется и умирает среди кирпичных коробок, а где-нибудь на просторах Техаса или Миннесоты.

И все-таки есть что-то неправильное в том, что он вспомнил об этом только сейчас. Как будто маленькое предательство. И может быть, это иллюзия, которая не имеет под собой никакой почвы вне его — внутри себя Том еще меньше хотел быть предателем.

С другой стороны, возможно, именно отсутствие женщины делало его жизнь с Эмили все мучительнее и мучительнее. И ее упрямо сжатые губы и строгий взгляд темных глаз тут вовсе ни при чем. Но каждый раз, когда Том видел, как она выходит из душа — с мокрыми прядями волос, в футболке или майке, которая бесстыдно льнет к влажной раскрасневшейся коже… Он изо всех сил сжимал зубы, стараясь этим нехитрым действием укрепить свою волю. Мы вожделеем к тому, что видим. И мало-помалу Эмили стала для него самой желанной женщиной на земле. Самой желанной, самой близкой — и самой недоступной. Ад.

Она свято верит в то, что отношения между мужчиной и женщиной регулируются простыми договоренностями, что любовь — это миф, который мужчины придумали для женщин, чтобы оправдать свою потребность в сексе, и что ей самой близость с мужчиной не нужна вовсе, — и все это ничего не меняло для него.

На выходные Мэтт и Мэри пригласили его съездить на барбекю к родителям Мэри. Том почти обрадовался перспективе провести денек-другой вдали от золотоволосого соблазна. Может статься, это внесет хоть какую-то ясность в его перепутавшиеся мысли…

Ясность эту ему пытался подарить Мэтт.

— Ну как там твоя прелестная подружка? — спросил он первым делом, когда все расселись вокруг стола, установленного в милой беседке.

Том выронил вилку с наколотым куском ароматного дымящегося мяса. Возникла пауза, в процессе которой все женщины — то есть Мэри, ее мать и тетя — оказались заняты тем, что убирали пятна жира со стола и брюк Тома, бегали в дом за чистым прибором, раскладывали повсюду салфетки и делали все, что в просторечии называется «хлопать крыльями».

От такого потока всеобщего внимания Том чувствовал себя неловко. Но еще более неловко ему было оттого, что ему не удавалось соотнести слова Мэтта с реальностью.

— Ты о чем, старина? — спросил он вполголоса, пользуясь легким замешательством присутствующих.

— Как о чем? И вообще — почему «о чем»? О ком! О твоей хорошенькой соседке! Ты ведь уже замутил с ней?

— Том, у тебя роман с соседкой? — поразилась Мэри.

Том не уловил в ее тоне ни нотки ревности. Возможно, ее там и не должно было быть. А может быть — Мэри за несколько лет научилась блестяще скрывать свои истинные чувства. Хотя нет, скрывать истинные чувства — это плохо, это нечестно, а Мэри — светлая душа… Ах, черт подери, он совсем, совсем запутался!

— Да, я же тебе говорил! — охотно подтвердил Мэтт.

— Ты ей говорил?! — Потрясению Тома не было предела.

— Да. Она же просто куколка, разве нет? Откуда это возмущение в твоем тоне?

— Мэтт, у нас ничего нет!

— Да брось! Она же…

— Только попробуй еще раз сказать, что она красавица, — угрожающе предупредил Том.

— А разве это неправда? — обиделся Мэтт.

— Что красавица — правда. И что Эмили моя соседка — тоже правда. Все остальное — досужие домыслы.

— Томми, я слышала, у тебя новая девушка? — уточнила подоспевшая мать Мэри, полная миловидная женщина с девически тугими кудрями.

— Да, они уже вместе живут, — пояснил ее муж, отставной полковник Филипс.

Том едва не взвыл — от внезапно осознанной невозможности переделать этот мир.

— Жить, как мужу с женой, до брака — это грех, — назидательно изрекла бабушка Мэри.

Она была слишком старенькой, чтобы участвовать в суете вокруг упавшей вилки, а потому сидела тут же, на почетном месте… и делала вид, что тихонечко дремлет.

Том встал. Его хватило на то, чтобы вежливо извиниться… и сесть обратно. Если бы он сбежал, то признал бы тем самым, что, во-первых, слаб духом, а во-вторых, что в чем-то виноват, ну и, само собой разумеется, что все домыслы верны.

Когда они с Мэттом остались один на один, Том едва сдержался, чтобы не задушить друга:

— С чего ты взял, что у меня с Эмили что-то есть? Да еще и стал распространять эту сплетню…

— А разве ничего нет? — искренне удивился Мэтт.

— Нет!!!

— Хм… а почему ты тогда ведешь себя, как внезапно остепенившийся семейный человек? Из дома тебя не вытащишь. Вечером посмотреть матч «я не могу, мне нужно встретить Эмили». В субботу «я не могу, мы идем за покупками». Рубашки — белее снега… И ты после всего этого будешь мне говорить, что она просто соседка?

— Да, у нас с ней договор. — Том постарался сохранить остатки спокойствия. Он позже подумает о том, как так получилось, что у Мэтта сложилось подобное впечатление.

Оно ведь чертовски правильное, это впечатление. Все кусочки мозаики Мэтт собрал верно. И только вывод сделал неправильный.

Хотя… может, это Том сделал какой-то неправильный вывод?

— Какой такой договор?

— Она делает женскую работу по дому, я мужскую. Все четко.

— И ты хочешь сказать, что спите вы порознь?

— Естественно. — Том кивнул для убедительности.

— По-моему, ты кому-то хочешь запудрить мозги. Мне, себе или ей, — задумчиво сказал Мэтт. Усмехнулся, покачал головой.

— Думать так недостойно истинного христианина. — Том постарался обратить все в шутку. Обычно Мэтту странно льстила его «непохожесть» на благообразного прихожанина своей церкви.

— Есть вещи, которых настоящие мужчины не делают, — в тон ему отозвался Мэтт.

— Ты о чем?! — Том почувствовал, что лицо вспыхивает от прилившей крови: то ли стыд, то ли гнев.

— О том, что ты, мой друг, влюбился, и это написано у тебя на лбу крупными буквами люминесцентной краской. А еще ты ведешь себя, как школьник, которого уличили в нежной страсти к однокласснице. И это тоже более чем заметно. Ты яришься и отнекиваешься, а потом сидишь с отсутствующим видом. Уже, наверное, пятнадцать раз за последний час вспомнил о своей ненаглядной блондиночке и пожалел, что не остался дома.

Вот уж что правда, то правда!

Том потер лоб рукой. Он ведь на самом деле мыслями все время возвращался к Эмили. Она вроде бы собиралась к родителям. Получился «взаимный выходной». Но он сам боялся себе признаться в том, что ему страшно хотелось бы переиначить все, оказаться дома, пойти с ней за покупками… нет, сначала — погулять в парк, покататься на чертовом колесе, а потом уже — за покупками. К тому же они давно хотели устроить домашний маскарад…

— Ты и правда думаешь, что я влюбился? — спросил он у Мэтта. Вопрос получился донельзя глупым.

— А разве ты так не думаешь? — съехидничал тот.

— Нет.

— Ну и дурак… Говорю тебе на правах лучшего друга, ты же понимаешь. — Мэтт доверительно понизил тон и похлопал Тома по плечу. — Я больше никому об этом не расскажу. И даже, заметь, проявлю деликатность и не стану пытать тебя насчет того, что у вас было, а чего — и это вероятнее — еще не было. Что-что, а это мне, благообразному христианину, точно воспрещено. — Мэтт хитро подмигнул Тому.

Том дал себе слово, что больше никогда, никогда в жизни не поставит себя в ситуацию, где можно почувствовать себя настолько нелепо и неловко.

Но это значит, что многое нужно менять.

Похоже, он пропустил несколько важных моментов, когда нужно было поступить совсем иначе и пустить поезд по другим рельсам.

Во-первых, нужно было при первой же встрече с Эмили плавно перевести разговор от поиска жилья к поиску спутника жизни, превратить деловые переговоры в романтическое свидание — и дальше действовать соответственно: прогулки за руку, цветы, еще больше цветов, откровенные взгляды, поцелуи… Черт, он живет с этой девушкой почти месяц — и еще ни разу ее не поцеловал, не взял за руку! Вечер с объятиями в гостиной не в счет!

Похоже, он и правда ослеп. И оглох. У него умерло две трети нейронов, и оставшиеся не справляются с восприятием информации извне и тем более — с ее обработкой. Иначе и не объяснить его временного умопомрачения. Он решил, что ему не быть с этой женщиной, не важно почему, решил и все. И ему хватило тупого упрямства, чтобы придерживаться этого решения даже тогда, когда все его существо уже готово было взвыть от тягучей тоски по ней.

И он продолжал бы толкать свой поезд в том же самом направлении, даже если бы пришлось каждый час лазить под ледяной душ, если бы не встряска, которую ему устроил Мэтт. Он вел себя, как мальчишка, что и говорить — и на этот раз среагировал тоже, как мальчишка. А ему без малого тридцать — самый подходящий возраст, чтобы стать наконец мужчиной! И плевать на трудности, на истаявший в жалкую лужицу счет в банке, на те двадцать собеседований, где ему отказали, и сто двадцать звонков, не давших результата… Он мужчина, он хочет эту женщину, и он ее добьется! Должен добиться. Потому что она нужна ему. Не на день и не на неделю, на долгое, очень долгое время — Том чувствовал это, и конкретные значения его не интересовали.

Он исполнился решимости, как парус наполняется ветром. И этот ветер-порыв гнал его вперед, и он был счастлив, ощущая движение.

Значит, нужен план.

Возможно, кому-то такой подход показался бы сухим и излишне хладнокровным, но годы менеджерской работы научили Тома одной сверхценной вещи: во всем нужен план. Сначала нужно понять, какого результата хочешь достичь, а потом определить хотя бы первый конкретный шаг на этом пути.

Результат — ясен, как небо в солнечный день. Первый шаг…

За исключением того памятного разговора, происходившего на кухне, Том всегда давал Эмили понять, что их отношения — исключительно дружеские, что между ними нет и не может быть связи. Это хорошо: она перестала сторониться его, почувствовала себя «в безопасности». И это плохо, очень плохо: это неправда. Теперь ему нужно переломить в ней это убеждение. Слава богу, ему есть на что опереться — тот самый «камень» до сих пор лежит в ней.

Цветы, наверное, подойдут отлично. Она говорила, что любит орхидеи. Возможно, придется повозиться, чтобы купить то, что нужно, но разве это может его остановить?!

Нет, конечно же такого рода трудности Том даже не рассматривал как препятствия.

Но жизнь намного богаче наших ожиданий, и не прошло и пары часов, как Том получил великолепную возможность в этом убедиться.

Та пара часов прошла довольно приятно. На обратном пути они долго стояли в пробке, но даже это не смутило Тома. Он предавался сладостному предвкушению вечера — и последующих дней и недель. Ему предстояла нелегкая задача — завоевать сердце девушки, которая не верит в любовь… Как же восхитительно будет ее решать! Том чувствовал себя как после нескольких бокалов шампанского: в крови играли пузырьки воздуха, в голове было легко и немного туманно. Предвкушение праздника как минимум не уступает самому празднику…

А чаше — оказывается гораздо лучше него. В этом Том уверился, когда, проведя всего какой-то час в поиске орхидей — хоть каких-нибудь, не говоря уже о том, что они должны были быть достойны Эмили, — вернулся домой.

Лифт был сломан. У Тома и раньше не очень-то хорошо складывались отношения с ним, он начинал подозревать в себе легкую форму клаустрофобии каждый раз, когда поднимался в этом гремящем, как привязанные к кошачьему хвосту консервные банки, приспособлении. Но это лучше, чем топать на восьмой этаж по крутым ступенькам.

Том убедился в том, что любой выбор, если он есть, — это уже роскошь. Судьба была не очень щедра к нему сегодня. Он твердо решил, что это не омрачит ему такой прекрасный и важный день, и уверенно двинулся вверх.

Путь его напоминал восхождение на гору Синай. Странное место: у всех на слуху, но Том, например, ни разу не видел ни одного его изображения. Тем не менее в голову пришло именно это сравнение. Возможно, потому, что на вершине его жизнь должна была переломиться пополам и пойти по-другому.

Том чувствовал тревогу, и, как ни старался он приободрить себя, выпрямить спину, расправить плечи и улыбнуться естественно, это ему не удавалось. Он будто нес не ветку орхидей, нежных цветов с едва уловимым сладким запахом, а увесистый камень. И смысл этого действия с каждым шагом вверх становился все менее и менее понятен ему.

На свою физическую форму Том не жаловался, но от шестого этажа идти стало совсем трудно. Он разозлился и потому последние пролеты преодолел быстро. Парадокс, но часто, чтобы что-то сделать, ему нужно было почувствовать досаду или ярость — от того что он этого еще не сделал.

Потом он услышал голоса. Сердце, бившееся быстро, пропустило удар. Один из голосов принадлежал Эмили. Другой — какому-то мужчине.

Дикий зверь, который до сих пор дремал в душе Тома, лишь иногда приподнимая тяжелую голову и пробуя воздух большим чутким носом, вскочил на все четыре лапы и ощерился. Опасность?!

Опасность. Может быть, не та, которую он заподозрил вначале… Поднявшись на этаж, он увидел, что Эмили разговаривает через порог квартиры с каким-то мужчиной.

— Это неправда, — сказала Эмили.

— Нет, правда, и ты это знаешь! Я люблю тебя больше жизни!

С того места, где он стоял, Том мог видеть лишь спину незнакомца, широкие плечи, ухо с маленькой серьгой-кольцом, которая — удивительно! — не смотрелась вульгарно, и упрямую скулу с желваком. У ног мужчины лежал ворох алых роз. Кажется, букет просто бросили на пол, не заботясь о его дальнейшей судьбе.

Незнакомец шагнул к Эмили, обхватил ее руками и склонился к ней…

Поцелуй?! Этот чужой матерый самец позволяет себе целовать Эмили.

Его Эмили?!

Том почувствовал, что его виски вот-вот взорвутся от прилива крови. Ему показалось, что какая-то часть его уже бросилась вперед, вцепилась когтями в дорогую куртку чужака, оттащила его от Эмили и принялась рвать в клочья.

Он остался стоять на месте. А те двое продолжали целоваться.

Том развернулся, едва отдавая себе отчет в своих действиях, и ринулся вниз по лестнице. Где потерял орхидею, он не помнил. На улице, где холодный вечерний воздух с запахом морозца и городской грязи ударил ему в лицо, Том понял, что ее уже нет.

Он задыхался, будто пробежал не несколько пролетов по лестнице вниз, а стометровку на соревнованиях. Мимо на роликах промчалась со скоростью олимпийского конькобежца девчонка-подросток в пестром шарфе. У соседнего подъезда оглушительно залаяла собака. За домами рычали машины. Мир рассыпался на кусочки-осколки, как мозаика, которую капризный ребенок собрал — и тут же безжалостно разворошил, раздосадованный чем-то. И каждый из этих кусочков был слишком ярким, слишком объемным, на порядок ярче и объемнее всей той целостной картины, которую Том привык воспринимать обычно.

Вот он, кратчайший путь к безумию.

Какая-то часть сознания Тома до сих пор не понимала, почему он здесь, а не там, наверху, почему он не сцепился с тем парнем в кожаной куртке и до сих пор не перегрыз его мускулистую, но от этого не менее уязвимую шею.

Другая часть испытывала отчаяние и стыд — Том пока не понимал за что.

Третьей было просто очень-очень больно, как будто ее долго и монотонно били тяжелым молотком.

Ну почему именно сейчас? И вообще, как она могла? Как?!

Здравый смысл, занявший позицию где-то поодаль от этих безумцев в его сознании, резонно вопрошал: «А почему бы и нет? А чего ты, собственно говоря, хотел? Разве она тебе что-то обещала? Хотя бы одним-единственным намеком?»

Том пытался вспомнить — и не мог. Ему хотелось заснуть, тут же, на месте, и проснуться через несколько часов со свежей головой, холодным сердцем и принятым уже решением о том, что делать дальше.

К сожалению, он не обладал паранормальными способностями, и для него это было не более чем фантазией — вожделенной, но совершенно далекой от реальности.

Он вздохнул. Осенний холодок неприятно пощекотал ноздри. Воздух показался гадким на вкус. Том машинально развернулся, и ноги понесли его прочь. Через несколько минут картинки и мысли, игравшие в чехарду в его голове, понемногу угомонились, и он обрел способность соображать. Или, по крайней мере, напрямую общаться со своим здравым смыслом.

Итак, он потерпел фиаско, не предприняв и первого шага.

Он захотел сблизиться с Эмили — и опоздал.

Что ж, такое бывает — в трагикомедиях и мелодрамах. Он, может быть, не самый подходящий персонаж для красивой повести о любви, где героиня хороша, как летний день, и нежна, как облачко, а герой мужествен, как древний бог, благороден, как истинный рыцарь, и пышет здоровой силой, как вороной арабский жеребец. Он не такой. Он просто человек, зато живой, настоящий, со своими мыслями, желаниями, каким-никаким жизненным опытом — и огромным ворохом душевных противоречий.

А на арабского скакуна похож, скорее, тот, другой, который сейчас наверняка обнимает Эмили — в крохотной прихожей, или на их уютной кухне, или даже в ее аскетически обставленной спальне…

С плакатом определенного содержания на стене.

И они наверняка сейчас усиленно попирают действиями содержание ее девизов, которыми она так дорожит.

Том ощутил приступ звериной, бессильной и оттого тоскливой ярости. У него скулы сводило от желания хоть что-нибудь сделать, чтобы прекратить этот абсурд, который причиняет ему такую неожиданную боль.

Он кретин. Десять тысяч раз кретин. Ему понадобилось несколько недель, чтобы из глубины души на поверхность сознания пробилась-таки простая мысль: эта женщина ему нужна. Он желает ее… в широком и весьма благородном смысле слова, кстати сказать!

Том с силой пнул жестяную банку, попавшуюся ему под ноги. Банка отлетела и ударилась в кирпичную стену. Том увидел себя со стороны — точно так же налетел на глухую стену, его отбросило в сторону, он упал, замер, в воздухе еще ненадолго остался звук.

Она ведь и правда ничем ему не обязана, ничего ему не должна. Их договор распространяется исключительно на домашние дела. В нем нет ни слова о вечной верности. Если бы были — это была бы уже совсем другая история, с кучей приглашенных на полированных скамьях церкви, торжественной музыкой и священником в белых одеждах.

Да, она была бы сказочно прекрасна в подвенечном платье. Она вообще похожа на принцессу, даже ранним утром, в съехавшей на одно плечо пижаме с глупыми мордочками звезд.

Принцессе нужен принц. Или, на худой конец, арабский скакун.

А ему, Тому Лерою, непринцу и нескакуну, придется пересмотреть свой жизненный план.

Том прислушался к себе. Самым разумным было бы отказаться от своего безумного желания добиться Эмили. Но… но все его существо воспротивилось этой мысли, как воспротивилось бы его тело всаженному в грудь стальному штырю.

Том горько усмехнулся: надо же, не прошло и полугода, как мы поняли, чего мы хотим на самом деле, — да еще с такой неистовой силой.

Значит, придется сыграть в стратегическую игру с самим собой. Игра называется «Обмани упрямца».

Ему так сильно хочется, чтобы Эмили была его? Ладно. Все не так страшно. Нужно только сделать так, чтобы ему перестало этого хотеться. Какие есть варианты? Рассориться с ней? Забыть о ней? Второй определенно лучше первого. Но вот по сложности воплощения…

— Эй, красавчик!

Том инстинктивно огляделся.

Да, это к нему она обращалась — высокая девушка, вульгарно и не по погоде легко одетая. Короткая джинсовая курточка, конечно, отлично сочеталась с ультракороткой юбкой и подчеркивала осино-тонкую талию, но совершенно не спасала ее от вечернего холода. Явно не справлялось с этой задачей и нелепое боа из страусовых перьев. Зачем она его нацепила, вообще непонятно: тепла никакого, а фиолетовый цвет гармонирует разве что с оттенком замерзших ладоней.

— Скучаешь? В одиночестве? — Ее явно приободрило его случайное внимание: она двинулась к нему игривой походкой.

Точнее походкой, которая могла бы быть игривой, если бы ей было хоть чуточку теплее. Бедолага. Вот так работенка у нее.

— Составить тебе компанию?

Том продолжал смотреть на нее, покусывая губы. Он отчаянно старался понять, что ему с ней делать.

В другой раз он просто отмахнулся бы — Том никогда не был поклонником любви за деньги. Но сейчас собственный душевный разлад сыграл с ним странную шутку, сделав невероятно чувствительным к тому, что происходит вокруг. Том ощущал себя человеком без кожи, и его будто било током при виде этой замерзшей девчонки лет восемнадцати, не больше, с огромными глазами, уставшей, но не возвращающейся в свой угол без денег.

— Час за двадцать, до утра сотка, — как-то очень серьезно произнесла девушка.

Этот тон никак не вязался с тем фальшиво-развязным, что он слышал от нее до сих пор. Профессиональный «акцент»… А это — настоящие слова настоящей ее.

Том никак не отреагировал. Кажется, в нем умерла — или впала в летаргию — способность принимать решения быстро, за которую его так ценил бывший босс.

— Ну… ну хочешь вполовину дешевле? Ты красивый. — Она почти взмолилась.

— Пошли.

Глупо получилось. Как будто он «зажал» для нее деньги, а потом обрадовался подвернувшейся возможности поразвлечься подешевле.

— Тебя как звать? — спросил он, отчаянно пытаясь сообразить, в какую сторону идти домой. Внутренний компас отказал, выведенный из строя магнитной бурей в душе.

— А как тебе нравится? — Она опять перешла на профессиональные интонации.

— По-настоящему.

— Кейси, — растерянно пробормотала она.

— Ладно, Кейси. Нам туда. Неудачный вечер?

— Да.

«И зачем я это делаю?» — ужаснулся про себя Том. Он ведь даже спать с ней не хотел. Красивенькая она, наверняка еще недавно работает — не затаскали. Но у него к ней не было ни тени вожделения.

Может, он и правда заболел? Столько времени без женщины…

— Меня зовут Том. — Он размашисто шагал по улице и надеялся, что не ошибся с выбором направления.

Пауза.

— Очень приятно.

— Тебе клиенты обычно не представляются?

— Да уж…

— Понятно. Но меня правда зовут Том.

— Я тебе верю.

Том усмехнулся про себя: он бы тоже не стал верить сумасшедшему парню, случайно встреченному на улице. Тем более это даже не входит в круг ее обязанностей.

Он представил себе, как сейчас придет домой. А там — Эмили со своим кабальеро. Может быть, ужинают на кухне, может, заперлись в спальне… И хорошо, если они делают свое дело тихо, а если нет?

Одному ему там точно делать нечего. Но вот с Кейси… Меньше всему ему хочется заниматься с ней сексом, нет, меньше всего — хочется вообще с кем-либо заниматься сексом в отместку Эмили, назло ей. Но ведь ему даже не нужно так низко падать!

И все же — какие у нее будут глаза, если она увидит у него на диване незнакомую девушку? Наверняка почти такие же, какие были у него, когда он обнаружил на пороге квартиры того жеребца!

Что ж, это многое решает.

По крайней мере, теперь ему захотелось, на самом деле захотелось привести эту девушку домой — не только из жалости, чтобы как-то ее обогреть, а и для себя тоже.

Да, возможно, это мерзко — использовать одну женщину, чтобы отомстить другой. Даже не возможно, а наверняка… Но злобный чертик внутри него прыгал от нетерпения осуществить этот план. И Тому наверняка завтра будет очень-очень стыдно. Но уж хуже, чем сейчас, чем полчаса назад — быть просто не может. Значит, нечего терять.

К тому же Кейси, кажется, счастлива каким-то неправильным, но бесхитростным и понятным счастьем.

Том ускорил шаг.