Наш маленький Нью-Йорк

7

Эмили не покидало чувство, что она стала героиней бульварного романа. Будто кто-то пишет ее жизнь за нее. Подсовывает невероятные повороты сюжета, подталкивает в нужном — не ей, кому-то другому нужном! — направлении, вкладывает в ее уста слова, которые она в общем-то не собиралась говорить, где-то заставляет молчать и слушать, смотреть по сторонам и удивляться.

Она с легким, непозволительно легким сердцем пошла на самую большую авантюру в своей жизни — согласилась жить под одной крышей с незнакомым мужчиной.

Да, Миранда помогла ей, провела разведку, выяснила, что Том Лерой — обычный парень, можно даже сказать, хороший парень, но попал в затруднительное положение, из которого отчаянно пытается выбраться, в сексуальных домогательствах замечен не был… А если вдруг что, то приятельница Миранды — его крестная, и она запросто найдет на него управу.

Эмили не знала, какую управу может найти крестная на взрослого, самостоятельного мужчину, но ей почему-то не верилось, что понадобятся какие-то специальные меры.

Не верилось, и все тут.

Он был красив, умен, обаятелен и мил — достаточно, чтобы получать удовольствие от общения с ним, но недостаточно, чтобы заподозрить его в каком-то дурном умысле.

Скотт качал головой — он искренне волновался за нее. Настолько волновался, что на следующую встречу — смотр квартиры — пошел вместе с ней.

Кандидатура была одобрена.

— Ну раз уж ты не против, то я действительно выбрала хорошего соседа… — смеялась Эмили.

Скотт обижался и отворачивался.

— Где бы ты была, если бы не мой гениальный мозг? — спрашивал он, демонстративно надувая губы.

— На дне, — честно отвечала Эмили. — Ты, именно ты меня спас.

Скотт прятал довольную улыбку. Он был от души щедр на добро — но кому не хочется услышать заслуженную похвалу?

И вот — свершилось. Чудо. Или сумасшествие. Она поставила свою единственную сумку на пол. Ее новый дом…

Даже самый отъявленный романтик не дерзнул бы назвать это местечко райским гнездышком. С милым, конечно, рай и в шалаше, но милого рядом не было… Возможно, ситуацию спасли бы розовые очки. Но вряд ли. Скорее уж — три-четыре пачки чистящего порошка, пять пар резиновых перчаток и два дня непрерывных трудов. И сантехник.

— Ну?! — Том вошел позже нее: ему пришлось тащить в четыре раза больше вещей. Он был доволен, его лицо светилось неподдельной радостью. — Как?! Уже чувствуешь себя независимой белой леди?

— Еще нет, — призналась Эмили. Она прикинула фронт работ и поняла, что уж кем-кем, а белой леди ей в ближайшее время себя чувствовать не придется. Скорее уж — рабыней с южных плантаций.

— Зря! — провозгласил он.

— Но ничего, думаю, ближайшая неделя все расставит по своим местам. Не обращай внимания: во мне говорит перфекционизм.

— Поиск совершенства — путь к тому, чтобы никогда не быть довольным тем, что есть.

— А довольство тем, что есть, — путь к тому, чтобы никогда не достичь совершенства.

— Похоже, у нас намечается интереснейшая жизнь! Будем долгими осенними вечерами дискутировать на философские темы…

— Я приглашу Скотта. Тебе понравится.

— В каком смысле понравится? — с подозрением спросил Том.

— В самом лучшем, — заверила его Эмили. — И невинном. Он великолепный собеседник и очень умен…

— Хорошо-хорошо. Я уже согласен. А то я уж было подумал плохое…

— Будешь думать плохое про моих друзей… — Эмили осеклась, не успев придумать достойную кару.

— Нет-нет, что ты. Ой, посмотри, какой здоровый!

— А? — Эмили прошла вслед за Томом на кухню.

— Таракан! — Том указал ей на неимоверно жирного, уверенного в своей безнаказанности обитателя квартиры, который неспешно шествовал от раковины к холодильнику. — Эй, погоди, приятель, туда еще ничего не положили.

У Эмили свело скулы от отвращения. Она с детства боялась насекомых, почему-то пауков меньше, а жуков, тараканов и стрекоз — больше.

— Ты чего? Не любишь?

— Можно и так сказать.

— А по мне — так вполне симпатичные товарищи. Живучие такие…

— Интересно, как домовладельцу удалось с ними договориться, чтоб они не показывались во время осмотра квартиры? — выдавила из себя Эмили. Если бы она знала, что здесь по кухне ходят такие… животные, ноги бы ее во второй раз в этой квартире не было.

— Может, он их дрессирует? Или эти особо интеллектуальные? Негуманоидный разум… — Том склонился над представителем чуждой расы.

Эмили застонала и развернулась, чтобы поскорее унести ноги с кухни. Так, три пачки чистящего порошка, пять пар резиновых перчаток — и шесть баллонов спрея от тараканов!

Позади раздался громкий хлопок. Она чуть не подпрыгнула от неожиданности.

Том смотрел на нее невинными, веселыми глазами.

— Я убил его в твою честь. Заметь, без всякой внутренней антипатии к жертве. Переговоры с негуманоидами не удались.

Эмили подумала, что, может статься, совершила непростительную ошибку, согласившись снимать эту квартиру на пару с Томом. В нем столько обаяния, что все ее принципы с плаката «кошачьей независимости» могут пойти прахом..

Но она будет не Эмили Блант, если позволит этому случиться!

Да, Том — один из самых красивых мужчин, которых я видела в жизни, рассуждала Эмили, надраивая пол на кухне, как заправский юнга на большом корабле: в линялой ковбойке и с волосами, небрежно повязанными косынкой, она и правда напоминала юную пиратку.

История с Робертом научила ее не доверять красавчикам. Да и вообще — всем представителям мужского пола.

И пусть Том — само обаяние, и в детстве Эмили именно таким рисовала себе своего принца, когда слушала волшебные сказки, что читали ей мама и бабушка, да-да, с такими же вьющимися русыми волосами, глазами льдистого цвета — то ли серыми, то ли голубыми, такими же рельефными, красивыми руками… На этом сходство с принцем из личного мифа заканчивается!

Эмили фыркнула по-кошачьи. Вот еще придумала. И слово это навязалось — принц, принц… Не бывает принцев-безработных! Не бы-ва-ет! Она позлорадствовала, будто нашла у личного врага уязвимое место.

Пожалуй, она и сражалась со своим самым главным врагом: собственной глупостью.

Да, надо выстроить мощную оборону. Оборону против самой себя. Чтобы не получилось так, что она сама себя загнала в ловушку в коммунальном аду на восьмом этаже старой восьмиэтажки, и деваться ей уже некуда.

Итак… со всех экранов кинематограф трубит о том, что современный принц должен быть богат и знатен, или только богат, но безмерно (человек, который сам сделал себя и свое состояние), благороден, красив, высок, остроумен и интеллектуален, хорошо одет, должен водить дорогую машину, увлекаться чем-нибудь необычным вроде дайвинга с акулами или экстремального альпинизма… Он должен легко и изящно разрешать все проблемы, обходиться с женщиной, как с королевой всей вселенной…

Черт! Эмили намочила в тазу с мыльной водой тряпку и зло шлепнула ее на пол.

Том очень умен. И с чувством юмора у него полный порядок. И одевается он со вкусом. Хорошо хоть машины у него нет. И ростом он всего на пару дюймов повыше ее. Про деньги можно умолчать… И вряд ли он выходец из высшего света…

В общем, Том отличный парень.

— Но никакой не принц, — прошипела сквозь зубы Эмили. — Да и ты не королева, даже в масштабах Манхэттена, не то что всей вселенной. И с твоей стороны, Эм, было бы величайшей глупостью влюбиться в него…

Да и вообще, откуда такие мысли? Влюбиться, влюбиться…

Эмили оторвалась от своего занятия, раздраженно сдернула перчатки и пошла в свою комнату — спальню, — чтобы сделать то, что надо было сделать с самого начала, сегодня с утра.

Повесить на стену плакат с квинтэссенцией ее и Скотта жизненного опыта.

Идти пришлось через гостиную — в гостиной Том занимался перестановкой мебели.

— Фэн-шуй? — поинтересовалась Эмили. По ее мнению, до того, как Том взялся за дело, все стояло идеально.

— С потолка течет. — Он перевел дыхание. — Дождливая нынче осень…

Эмили проследила взглядом за его жестом и увидела немаленькое темное пятно на диванной подушке, прямо у изголовья. Туда приземлилась еще одна капля.

— Давай помогу.

— Нет, ни в коем случае! Ты же девушка!

— Ты хочешь заработать грыжу в одиночку?

— Нет, я даже не собирался двигать шкаф.

Эмили скрестила руки на груди.

Том бодро приподнял за один край диван и потащил его на место, которое только что освободил от комода, столика и двух кресел.

Подмигнул ей.

— Какого черта вы тут творите?! — грянул от дверей густой, гулкий бас.

Эмили подскочила на месте, как ошпаренный котенок.

Том уронил диван. Видимо, метко — прямо на ногу. В воздухе повисло громкое проклятие, правда, одно. Том сжал челюсти, но на лице его была написана вся брань, которую он рад был бы выплеснуть наружу, если бы не присутствие «белой леди» в закатанных джинсах и косыночке-бандане.

В дверном проеме возникла огромная фигура. Эмили подумала, что надо подороже продать свою жизнь и честь. Она огляделась в поисках оружия. Единственное, что попалось ей под руку — впрочем, не самый плохой вариант, — это тяжеленная бронзовая статуэтка, изображающая пару, танцующую танго.

— На шестом этаже слышно, как ты тут надрываешься, двигая мебель, и портишь хозяйские полы, — совсем другим тоном сказал незнакомец, обращаясь конкретно к Тому. — Поберег бы… их.

— Ты меня чуть не убил, — выдохнул Том с искренним облегчением.

— Это ты себя чуть не убил. И юную леди тоже. И вообще, двери нужно держать на замке, особенно в этом районе. Вы не на Пятой авеню. Да представь ты меня наконец своей подруге!

— Эмили, знакомься, это… кхм… мой друг детства, Мэтт Бродерик.

Эмили не обратила внимания на странную запинку.

— Мэтт, это Эмили Блант.

Эмили не сразу сообразила, что этот большой человек протягивает ей свою большую руку для приветствия. Рукопожатие обернулось для нее поцелуем — тыльной стороны ладони, разумеется. Тысячу лет мужчина не целовал ей руку. И должно же это было случиться именно сегодня, сейчас, когда кожа пропахла резиной, тальком и порошком!

— Очень приятно, мисс Эмили Блант. Том, по-моему, тебе несказанно повезло.

— Говоря по секрету, я тоже так считаю. — Том подмигнул ей с беззастенчиво широкой улыбкой.

Эмили почувствовала, что щеки заливает густой румянец. Нет, только не это! Если мужчина понимает, что в его власти вогнать тебя в краску — все, тебе конец.

— Я… у меня сейчас пол высохнет. — Эмили сморозила глупость, поняла это и тем скорее ретировалась из гостиной.

Она даже забыла, зачем туда шла, то есть даже не туда, а в спальню — шла лишний раз напомнить себе о своих новых жизненных принципах…

«Большой любви не существует.

Маленькой — тоже.

Этот мужчина меня не полюбит.

Я его — тоже.

Мои мечты сбудутся.

Я буду правильно мечтать.

Секс нужен им, а не мне.

Пусть добиваются.

Я самое независимое существо на свете.

Я почти совершенна.

И я умнею не по дням, а по часам!»

Строки «Этот мужчина меня не полюбит. Я его тоже» и «Я умнею не по дням, а по часам» были выделены оранжевым маркером. Чтобы глаз останавливался на них почаще.

Эмили лежала на кровати с книгой в руках, но смотрела не в нее — на те слова, которые записала как руководство к действию. Она пребывала в глубокой задумчивости. Поводов призадуматься было предостаточно, что и говорить.

Они с Томом жили под одной крышей уже почти неделю. Как ни странно, за это время не произошло ничего такого, что заставило бы ее прятаться за крепостной стеной своих новых девизов.

По крайней мере, во «внешнем» мире. Основная часть внимания Эмили в последнее время была направлена вовнутрь.

История с Робертом, как ни странно, стремительно выцветала в ее памяти, будто фотография, забытая на солнце. Острая боль от предательства сменилась глухим неприятным чувством, чем-то средним между тоской и раздражением.

Меньше всего на свете Эмили хотела, чтобы нечто подобное повторилось в ее жизни еще раз. Второго такого удара, пожалуй, можно и не пережить. Если даже ее могучий дух с ним справится, то не факт, что выдержит нежное женское сердечко.

Если судьба и готовила ей какие-то еще злые розыгрыши, то ничем не выдавала своих намерений. Затаилась. Возможно… А может статься, основное испытание уже позади?

Все было бы хорошо, если бы с ней рядом находился не Том, а кто-то другой. Может быть, кто-то грубый и напористый, или хитрый — о, Эмили научилась чувствовать хитрость и неискренность! Если бы этот кто-то давал ей понять, что она ему интересна как женщина и он намерен ее добиться, Эмили просто как щитом закрылась бы своим новоприобретенным кредо.

Но нет же!

Том был само обаяние.

Том был приветлив, спокоен, рассудителен и остроумен. Он не совершал в ее сторону ни малейшего поползновения, не делал ни шажочка к сближению, ни даже пол шажочка… Он не проявлял к ней ни тени мужского интереса!

Это успокаивало. И в то же время настораживало. Том вел себя по отношению к ней так, будто они со школьной скамьи были закадычными друзьями, потом их пути надолго разошлись, и вот они опять встретились: другие, взрослые, с некоторым обоюдным теплым чувством — но совсем чужие люди, которые неплохо ладят друг с другом, но на сближение никогда не пойдут.

Эмили начинало казаться, что с ней что-то не так.

Она не привыкла к тому, что мужчины — кроме разве что Скотта — смотрят на нее без огонька в глазах. Да, ее смущали и иногда даже злили такие взгляды, но она считала, что это естественно и по-другому быть не может и не должно.

Том улыбался ей, когда они встречались в первый раз за день, при случае старался рассмешить веселой шуткой, поделиться новостями — но к теплоте примешивалась отстраненность.

Эмили убеждала себя, что это ей нравится.

Но ей почему-то так и не удавалось поверить в это «нравится» до конца.

Она говорила себе: «Вот, наконец-то встретила нормального парня, не озабоченного тем, чтобы осеменить все, что движется». Следом за этим закономерно возникал вопрос: «Ну почему единственный порядочный из всех симпатичных парней на меня даже не смотрит?!» То есть смотрит, но… не так, как хотелось бы.

Эмили, возможно, хотелось отомстить. Кому-нибудь. За Роберта. Это было несправедливое, нечестное, даже подлое желание. Но она ничего не могла с ним поделать. Ей хотелось утвердиться в жизненной философии «самого независимого существа», но Том, тот человек, который волею судеб оказался в этот момент ближе всего к ней — территориально, разумеется, — не давал ей ни одного повода сказать: «Все вы одинаковы» — и применить один из «законов».

Она даже и представить не могла, чего это ему стоило.

То есть, конечно, нельзя сказать, что ему приходилось заниматься аутотренингом или каждый час вставать под ледяной душ, чтобы сохранять способность соображать и не наброситься на нее. Но тем не менее…

Тем не менее рядом с красивой женщиной мужчине бывает тяжело придерживаться принятых решений — если это решение о том, что между ними никогда ничего не произойдет.

Еще в тот день, когда они въехали в квартиру, у Тома состоялся серьезный разговор с Мэттом.

Мэтт, несмотря на свою христианскую мораль, принялся развивать мысль о том, как Тому повезло: его соседка похожа на сказку, а маленькая квартирка — идеальное местечко для развития любовной истории. Хотя бы мимолетной…

Том спорил с пеной у рта. Том даже взял на себя смелость пристыдить Мэтта. Мэтта можно было понять: он был напрямую заинтересован в том, чтобы Том завел себе наконец постоянную девушку.

Но Том не хотел.

Он точно знал, как это будет: он добьется от Эмили… чего-нибудь: симпатии, доверия, секса, влюбленности. В зависимости от приложенных усилий. Может быть, даже сам увлечется ею. Но пройдет несколько недель, и тяга охладеет, ослабнет, выродится в неловкость и неприязнь, все хорошее закончится — и оставаться под одной крышей они уже не смогут. Конечно, он и не собирается годами жить в этой дыре, и свалит отсюда при первой возможности — но лучше сделать это по собственной воле и тогда, когда будет удобно, а не под влиянием обстоятельств.

К тому же Эмили по-настоящему хороший человек, а не просто красивая девушка, и причинять ей боль ему не хотелось.

Почему-то Том искренне верил, что без боли не обойтись.

Так всегда бывало у него с женщинами.

К тому же его крестная — в некотором смысле чудовищная женщина, потому как у нее напрочь отсутствовало понятие о границах чужой жизни, — долго промывала ему мозги на тему того, что «девочка пережила большую драму, и если ты, остолоп, посмеешь сделать ей больно»… В общем, грозила отлучением от церкви и прочими карами.

Отлучения от церкви Том не боялся, но вредить славному человеку — не хотел. Он изо всех сил старался относиться к Эмили, как к существу без пола — или, на худой конец, как к хорошей подруге.

А это было трудно.

Потому что красота, даже не выставленная напоказ, даже щедро приправленная скромностью, остается красотой. И его мужское сердце каждый раз ёкало, когда он видел Эмили, а взгляд помимо воли «приклеивался к ней».

Он делал все, чтобы она этого не замечала. Он позволял себе любоваться ею только тогда, когда она не могла этого видеть. Он запретил себе поворачивать голову ей вслед.

Она поначалу держалась с ним настороженно, как неприрученный зверек, потом, наверное, привыкла. Она перестала опускать голову, когда проходила через гостиную в свою комнату. Она не стеснялась уже готовить ужин, если он тоже в это время оказывался на кухне.

Она даже уже не краснела, когда он шутил на тему их странного соседства. И не напрягалась, когда он заговаривал с ней о какой-нибудь ерунде.

Том вел себя естественно, как ему казалось. То есть более естественно, конечно, было бы попытаться сблизиться с ней, но Том решил, что этого не будет, — значит, не будет.

А с влечением он легко справится. Или он не мужчина?

Тем более у него есть приоритетные задачи, которые нужно решить прямо сейчас. Или хотя бы чем скорее, тем лучше.

Потому что, честно говоря, чтобы почувствовать себя до конца мужчиной — мужчиной, заинтересованным в том, чтобы рядом с ним была женщина, — ему просто необходимо было найти работу, но все усилия на этом фронте, бесчисленные звонки и собеседования пока успехом не увенчались. Том чувствовал, что теряет форму, лоск и, что хуже всего, задор.

А в менеджерском деле без этого никуда.

Том начинал бояться, что в конце пути его и ждет это самое «никуда», пустое и мрачное.