Наш маленький Нью-Йорк

12

Эмили не помнила, как заснула, точнее помнила только, что заснула счастливой, до самых краев своего существа полной пережитого наслаждения.

И ей страшно не хотелось просыпаться. В общем-то она уже проснулась, но мысль о том, чтобы открыть глаза, казалась ей невыносимой.

За тоненькой завесой век ее ждал большой, холодный, жестокий мир. Воспоминания о вчерашнем таяли, и она едва не плакала от горечи: ну почему так? Почему все уже закончилось? А вдруг это больше не повторится? И сколько будет орать этот дрянной будильник?!

Со злым шипением она села на постели и потянулась к будильнику. Потом обернулась к Тому. Он лежал на боку, подперев голову кулаком. И по его глазам Эмили поняла, что, если она даст ему хотя бы маленький шанс, все повторится, и не раз.

Эмили покраснела:

— Привет.

Глупо говорить «привет» парню, с которым проснулась в одной постели, а что еще ему сказать?

— Доброе утро. Как спала?

— Не помню, наверное, хорошо. — Эмили смущенно улыбнулась. — А ты?

— А может, хватит светских бесед? — Он наклонился к ней, чтобы поцеловать.

Позволить ему сейчас это сделать — значит согласиться с тем, что… все повторится. Может, сейчас, может, этим вечером.

А хочет ли она этого?

Возникла заминка. Эмили пыталась найти ответ на этот вопрос в своем сердце, но невозможно предаваться самокопанию и поцелую одновременно. Том отстранился, на лице его промелькнуло болезненное выражение.

— Что-то не так? Ты жалеешь?

— Мне надо подумать, — честно ответила Эмили.

— Откровенно.

— Да.

— Меньше всего я хотел доставить тебе какие-то неприятности.

— Что ты! Мне было очень приятно. Но сейчас я…

— Растеряна?

— Да, пожалуй, растеряна. И мне надо на работу. Поговорим вечером?

— Поговорим.

Эмили выскользнула из постели. Одеяло было только одно, поэтому она не стала стаскивать его с Тома, а натянула на себя футболку, висевшую тут же, на стуле. Никогда в жизни она не одевалась так поспешно и неловко.

Наверное, если бы моменты сладчайшей гармонии не чередовались в жизни с моментами острой неловкости и прочих проявлений дисгармонии, жизнь была бы не жизнь, а малиновый джем.

Утро получилось на редкость скомканным. Как ни торопилась Эмили поскорее улизнуть из дому, с глаз Тома, все равно опоздала на работу и получила легкий нагоняй от Миранды.

— Ты странно выглядишь, — констатировал Скотт. — Личико румяное и цветущее, а глаза бегают, и морщины на лбу совершенно страдальческие.

Эмили задумалась, что бы такое ему сказать, чтобы не напороться на придирчивые расспросы, презрительное хмыканье, но и не соврать, у Скотта чутье на ложь.

— Вчера приходил Роберт.

Надо же, а она почти забыла об этом!

— О-го-го! И что? На коленях умолял вернуться и ты согласилась?

— Нет, ни то ни другое. То есть ему очень хотелось бы возобновить отношения, но до коленопреклонения не дошло, слава богу. Да и я была далека от того, чтобы ему что-то простить.

— Так и чем кончилось дело?

— Пришел мой сосед и спустил его с лестницы.

— Вот это да! — восхищенно воскликнула закройщица Бетси. Оказывается, весь разговор она слушала, навострив ушки.

И пускай! Эмили распушила несуществующий хвост от гордости. Да, черт подери, за нее есть кому вступиться!

— Еще интереснее! — Скотт восхищенно пощелкал языком. — И что? Он получил заслуженную награду?

— К-какую?

— Сердце прекрасной дамы.

Эмили остолбенела. Она даже и не думала об этом в таком ключе! Но ведь в словах Скотта, несомненно, есть логика. Том… Том имел право на награду. Желанный приз. И пусть она отдалась ему искренне, как это ни глупо звучит, от всей души, потому что ей этого хотелось… Как, интересно бы узнать, воспринял это он?

Ей стало так не по себе, что она поежилась и обхватила плечи руками.

— Эмили? — Скотт смотрел на нее встревоженно. Посторонний человек, мало с ним знакомый, принял бы этот взгляд за ироничный, но Эмили отлично знала, что Скотт под иронией может спрятать все, что угодно.

— Нет, Скотти. Не говори глупостей, — сказала она как можно убедительнее.

— Ладно, я вообще могу помолчать. Но ты потом не говори, что я не говорил…

Эмили скрыла смятение под напускной веселостью и, игриво чмокнув его в щеку, умчалась в туалет.

Ох, не надо было этого делать… В смысле — не надо было допускать близости с Томом. Но с другой стороны… Эмили вспомнила поговорку, которая некогда ей очень нравилась: лучше сожалеть о том, что сделал, чем о том, что чего-то не сделал.

Ей вчера впервые в жизни настолько сильно захотелось быть с мужчиной, и она сейчас кусала бы губы от неутоленного желания, если бы не сделала этого.

А так — итог один, она кусает губы, пусть от другого. Наверное, от страха перед будущим… Но Том подарил ей нечто драгоценное и прекрасное, и отрицать это было бы величайшей неблагодарностью.

А что будет дальше — покажет время.

Быть или не быть?

Опять этот дурацкий вопрос! То есть не дурацкий, конечно. Умнейшие люди всех времен задавались им, но все-таки при этом… подзатерли, что ли. Эмили маялась, маялась отчаянно, с самого утра и до конца рабочего дня. Она пыталась разобраться, как дальше быть с Томом.

Какая-то малодушная часть внутри нее хотела сбежать. Ей — подумать только! — было стыдно за вчерашнее. Она настойчиво повторяла, как старая бабушкина пластинка: «Он тебе чужой человек, а ты прыгнула с ним в постель, какой позор!»

Эмили пыталась возражать: какой же чужой, они несколько недель живут вместе, да, пусть в их отношениях не было романтики, так получилось, но…

«Бабушкина пластинка» была непреклонна.

Другая часть — маленькая и глупая, Эмили старательно отмахивалась от нее, — робко спрашивала: «А может быть, это все-таки он? Он самый?»

Нет, жестко отвечала ей Эмили. «Он самый» должен быть на белом коне. А у Тома даже машины нет. Он второй месяц сидит без работы.

И у него всегда подгорает яичница, так что в квартире невозможно находиться, как после газовой атаки… И вообще.

Неопределенное магическое «и вообще» действовало. «Наивная девочка» грустно умолкала.

Сама Эмили настойчиво твердила по памяти записанные на плакате реплики.

«Большой любви не существует.

Маленькой — тоже.

Этот мужчина меня не полюбит.

Я его — тоже.

Мои мечты сбудутся.

Я буду правильно мечтать.

Секс нужен им, а не мне.

Пусть добиваются.

Я самое независимое существо на свете».

Впервые в жизни они ей не нравились.

«Ладно, время покажет. Должно показать. Вечер уже близок», — говорила себе Эмили.

И страшно злилась на телефон, по которому Том не звонил. Он и раньше-то не звонил ей на работу. Но в голове все время досадливой мухой жужжала мысль: «А ведь после такого можно было бы и позвонить»…

Время показало ей Тома с сияющими от радости глазами и вздрагивающими от волнения крыльями носа.

Эмили растаяла, когда увидела его. Да, такой взгляд счастливого и взволнованного человека может окупить все волнения и темные мысли сегодняшнего дня!

Первая же его фраза очень быстро опустила ее с небес на землю. Она почувствовала, как снова покрывается корочкой льда.

— Эм, меня взяли на работу!

Он встречал ее у метро, как много раз до этого. Он был веселее обычного. От него так и веяло энтузиазмом и энергией. Но в остальном — ничего не изменилось.

Кажется, прошлой ночью он что-то говорил ей о цветах!

Эмили усмехнулась.

Он обнял ее, схватил крепко-крепко, поднял:

— Ну, разве ты не рада?

И… лучше бы он этого не делал… он порывисто поцеловал ее, но не в губы, а куда-то рядом с носом. Как младшую сестренку или старую подругу.

Эмили поняла, что вот он, ответ на вопрос, который она так и не решилась себе задать. На вопрос о том, как он на самом деле к ней относится.

На глаза набежали слезы. Относится, как и положено, — как к симпатичной девчонке-соседке. Да, что ни говори, у мужчин с этим проще.

Эмили испытала почти непереносимое желание влепить себе пощечину. Все-таки повелась. Все-таки опять захотела чувств.

А как сильно захотела — поняла только сейчас.

— Эй, Эмили! Ты чего молчишь? — Улыбка сползла с лица Тома, он растерянно вглядывался в ее глаза.

— Еще не сообразила… — Она в свою очередь улыбнулась ему так широко, как только могла. — Но ничего, я скоро окончательно пойму… Поздравляю!

— Спасибо, мое солнце!

Эмили закусила губу. Зачем, спрашивается, называть ее солнцем, если все… именно так, как она и предполагала?

— Пойдем домой? И устроим праздник! — Он обнял ее за плечо и почти потащил в сторону дома. Эмили чувствовала себя неуютно. — Чего ты хочешь? Мороженого? Сока? Вина?

«Чтобы опять наступило вчера», — мрачно подумала Эмили, а вслух сказала:

— Торт.

За ужином она старалась вести себя естественно. Но вот проблема: она поняла, что не знает, как это — естественно. Весело? Нет, не то, она вообще-то не очень веселый человек. Спокойно? Один шаг до холодности… Она была напряжена, как пружина или что там еще есть внутри ружья, готового выстрелить.

Опыт показал, что естественность и напряжение несовместимы, как ни старайся, сделаешь только хуже.

Тома взяли в небольшую фирму, торгующую недвижимостью. Со страховым бизнесом не связано, да, но у него пятилетний опыт менеджерской работы, а это тоже немаловажно… И перспективы очень неплохие. Если он сумеет освоиться и в новой сфере, то через несколько месяцев можно будет брать выше, переходить в другую компанию… А может быть, и эта фирма покажет неплохой результат на рынке, кто знает, все зависит от людей, таких же, как он, Том, и лично от него — тоже…

— Здорово это — знать, что от тебя что-то зависит, да не что-то, а очень многое… Эмили, в чем дело, ты совсем меня не слушаешь!

Эмили сидела над тарелкой, в которой красовалась нетронутая запеченная курица, точнее ее половинка, и складывала то ли розочку, то ли кораблик из салфетки.

На самом деле Том напрасно был так строг к ней. Она ведь решала важную задачу: как строить отношения дальше. Строить-то придется…

Меньше всего на свете ей хотелось снова чувствовать боль. А она ее чувствовала. Она обижалась на Тома, глубоко и сильно, не отдавая себе отчета, за что именно. Вроде бы все хорошо, все в выигрыше: он получил, что хотел, она получила то, о чем даже не мечтала, и вероломное тело теплым нытьем внизу живота напоминало о том, что славно было бы попробовать еще что-нибудь из того восхитительного меню, которое мог предложить ей этот мужчина. И при этом он остался тем же замечательным парнем, жить с которым одно удовольствие.

Или все-таки теперь — сплошная мука?

— Я слушаю, — тихо сказала Эмили. — Просто задумалась. Извини. Мне на самом деле стоило бы более бурно радоваться твоей работе.

— Тебе «на самом деле» стоило бы больше смотреть мне в глаза, этого было бы достаточно. Я чувствую себя идиотом. И мне начинает казаться, что я в чем-то виноват.

Эмили промолчала.

— И это, как мне кажется, очень несправедливо, потому что вчера нам было хорошо. Обоим.

— Ты прав. Я… мне просто трудно уследить за тем, как меняется жизнь. Она ведь правда сильно меняется.

Том накрыл ее руку своей и улыбнулся.

— А мне показалось, что ты приревновала меня к работе, на которой я еще не провел ни дня.

Эмили была вынуждена улыбнуться тоже.

— Нет, что ты… Но мне думалось, что сегодня пройдет как-то иначе.

Том встал из-за стола, подошел к ней, встал сзади, наклонился, обнял. Эмили обволокло тепло его тела, запах кожи… Снова захотелось растаять и забыть обо всем. Будь что будет!

И она ни за что, ни за что не расплачется!

Пусть будет хотя бы это. У Эмили защемило сердце от желания тепла. Можно даже без секса. Мог ли Том дать ей его? Наверное, мог. Хотел ли? Неясно. Но он мог дать ей снова почувствовать себя живой, пылкой, страстной, дать ей насладиться плотской любовью…

И хорошо. Это все равно лучше всего, что у нее прежде бывало в жизни.

Эмили закрыла глаза и откинулась на спинку стула. Честно говоря, эта спинка ощутимо мешала ей.

— Я тебя хочу, — сказала она просто.

Том издал счастливый рык на грани стона.

Это был один из ярчайших моментов жизни, когда Эмили почувствовала, как это сладко — говорить правду. И как потом бывает хорошо.

Этой ночью ей снился ребенок. Впервые в жизни она увидела себя во сне матерью.

Он был прекрасен, как ангелочек: русые волосы, серые глазки, очень похожий на Тома. Он возил пластмассовые паровозики по игрушечной железной дороге и был полностью погружен в игру. А она что-то хотела сказать ему, но не знала, как позвать — не помнила его имени. И это «невоспоминание» мучило ее, как опытный палач.

После этого сна Эмили проснулась в слезах. Подушка была неприятно мокрой. Она придвинулась к Тому. Но не только потому, что не хотела лежать на влажном.

Она никогда не думала всерьез о материнстве. То есть, конечно, она понимала, что рано или поздно дети будут, должны быть, но это всегда было как-то далеко и неопределенно. Настолько далеко и неопределенно, что почти не имело к ней отношения.

Сейчас она не думала тоже. Ей просто захотелось маленького и все.

В груди застыл вдох. Ведь вчера они не предохранялись! Том был осторожен, но, может быть, все-таки… Да, это несусветная глупость — хотеть ребенка от человека, с которым у тебя непонятно даже, какие отношения — то ли дружеский секс, то ли странный роман, когда твоя зарплата не превышает тысячи трехсот долларов в месяц и ты живешь в квартире, где даже вода бывает не каждый день. Но, как и многие женские чувства, это, особенное, было начисто лишено рационализма.

Эмили положила руку на живот и прислушалась к себе. Жаль, что нельзя увидеть того, что творится внутри. Вдруг там уже растет маленький комочек клеток, из которого выйдет новый человек?

И как же его все-таки звали?..

Эмили поняла, что не знает ответа ни на один важный вопрос. Усмехнулась. Вот что значит — совсем запуталась.

Вопросов, собственно, было три (помимо имени малыша из сна): что она чувствует к Тому, что Том чувствует к ней и как жить дальше.

Эмили вздохнула и повернулась лицом к Тому. Он, не просыпаясь, обнял ее. Как приятно… Можно почувствовать себя мягкой и нежной и расслабиться до конца.

Наверное, можно.

Эмили точно знала только две вещи: ей хотелось как можно больше ночей в своей жизни провести вот так. И при этом она очень боялась влюбиться.

Хотя это даже глупо — бояться влюбиться после такого.

По крайней мере, так говорил ей здравый смысл. Но здравый смысл — чудесное образование разума, жаль только, не всесильное.

Эмили чувствовала, что запуталась так, как не запутывалась еще никогда в жизни. Некогда она считала себя умной девушкой — так вот, от этой иллюзии не осталось и следа. Она осознала свою полную беспомощность перед лицом новых жизненных обстоятельств. Точнее беспомощность своего разума.

Сердце что-то пыталось ей сказать — но она не понимала что. Не могла расслышать. Может быть, она вообще разучилась общаться с ним?

Она приняла единственно возможное, как ей показалось, решение: жить сегодняшним днем. Не думать о завтра было трудно, тем более что это «завтра» нависало над ней как дамоклов меч. Сегодня было довольно хорошо: Том был с ней ласков и мил, Том продолжал ходить с ней по субботам за покупками. Только встречать после работы перестал — заканчивал позже нее. Он приходил домой пьяный от усталости. Она привыкла к тому, что теперь он целовал ее при встрече… Спали чаще всего у нее. Эти ночи, а иногда еще и утро, а по выходным и полдень превратились для нее в сладкий сон — нечто прекрасное и бессвязное.

— В крайнем случае, — сказала как-то Эмили своему отражению в ванной, — мы разъедемся, когда он станет лучше зарабатывать, а мне на память останется разбуженная чувственность.

И снова — болезненная раздвоенность: тело ожило теплом внизу живота. Сердце тоскливо сжалось при мысли о том, что они могут расстаться.

— Решено! — повторила Эмили и просверлила взглядом собственное отражение. Жесткость. Больше жесткости. Ей нужен каркас, если уж нет рельсов. — Я хочу заниматься с ним любовью, и я буду это делать. А все остальное… Посмотрим, что скажет время.

Это был первый раз, когда Эмили употребила применительно к Тому слово «любовь» без отрицания.

Она так и не выяснила для себя, как он относится к ней.

Том внутри себя ответ знал, точнее догадывался о нем. Но, как это часто случается в жизни, обстоятельства работали против него.

Он получил работу, ему бы радоваться, но… Он чувствовал, что она сейчас крадет у него слишком много сил, слишком много его самого — и не остается того, что он мог бы дать Эмили. Должен был бы дать. Он хотел смеяться от счастья каждый раз, когда видел ее — вместо этого только улыбался и целовал. Он хотел проводить с ней часы — вместо этого по-настоящему с ней бывал по нескольку минут в день, когда не спешил на работу, не приходил в себя после работы и не думал о проблемах на работе.

Он почти тосковал по тем дням неустроенности, когда можно было заниматься своими делами сколько захочешь и наслаждаться Эмили.

В их отношениях появился секс, а общения и тепла стало меньше, и в этом заключался парадокс, который пугал его.

Эмили была нужна ему, очень нужна — но она жила словно за стеклом. Он видел ее, отчетливо, подробно, но не мог достучаться, узнать, что с ней происходит. Ему, обескровленному проблемой поиска денег и стабильности, выдохшемуся на новом поле деятельности, не хватало сил, чтобы разбить проклятую прозрачную стену, вытащить Эмили в нормальный мир, прижать к себе, почувствовать, как бьется ее сердце и о чем оно бьется…