ГЛАВА 11

Цезарион сидел за столом в своей каюте и задумчиво смотрел на папирус, лежавший перед ним. Был предрассветный час – |капитан корабля нехотя согласился, что сгружать вещи с корабля лучше днем, а не собираться в суматохе посреди ночи, рискуя привлечь внимание стражи. Рабы складывали последние ковры, занавески и мебель. Оставались лишь стол и лампа, которые были нужны ему для написания небольшого послания.

Все эти вещи и рабы принадлежали на самом деле одному другу его матери. Он не был ни родственником, ни первым другом: Архибий вообще не входил в круг особо приближенных. Он был просто богатым горожанином, которого иногда принимали во дворце. Однако после смерти царицы именно он предложил императору немыслимую сумму – две тысячи талантов серебра! – с просьбой, чтобы римляне не трогали статуи Клеопатры. По словам Родона, такой поступок резко отличал Архибия от других высокопоставленных лиц, среди которых были как раз те, к которым намеревался обратиться Цезарион. Когда царицу взяли в плен, царский диойкет Селевк указал Октавиану, где хранились сокровища, которые она хотела использовать в качестве откупа. И даже Олимпий, личный врач царицы, которому она безмерно доверяла, предупредил завоевателей о том, что Клеопатра хочет покончить с собой, дабы не увенчать своим позором триумф римлян. Другие люди, к которым мог бы обратиться за помощью Цезарион, – главный управляющий Мардион и царский секретарь Диомед – были мертвы. Сам Цезарион никогда бы не подумал просить помощи у Архибия, и Родон в этом отношении был весьма полезен, чем, признаться, очень удивил его.

К изумлению Цезариона, его бывший наставник и сам оказался одним большим сюрпризом. Юноша знал о нем только то, что у Родона неподалеку от Мусейона есть дом, а о том, что он живет с женщиной, родившей ему детей, он и не подозревал. Дом учителя представлял собой небольшой, но изысканно обставленный особняк, а любовница, рыжеволосая женщина родом из Галлии, поражала своей красотой. Родон купил галльскую красавицу на невольничьем рынке десять лет назад и дал ей вольную.

Этот брак не мог быть законным, но, по всей видимости, они так любили друг друга, что не очень-то переживали по этому поводу. Родона и его женщину больше всего беспокоило то, что им не удалось узаконить рождение детей, чтобы те после смерти отца могли унаследовать его имущество. Цезарион теперь очень живо представлял отчаяние, которое, должно быть, охватило Родона, когда он узнал, что на Александрию идут римские войска и ему придется бросить семью и бежать из страны. И то, что эту галльскую женщину отправили в рабство в ходе одной из завоевательных войн Юлия Цезаря и она, конечно же, не питала никакой любви к его сыну, совсем не спасало положение.

Раскаяние и душевные терзания Родона казались вполне искренними. Бывший учитель Цезариона с энтузиазмом принялся искать для него убежище и сразу же обратился к Архибию.

Сначала известный в Александрии богач даже отказался принять Цезариона в своем доме, но затем, очевидно из любопытства, согласился с ним встретиться. Вскоре после этого старик появился в особнячке Родона собственной персоной и, крепко пожав Цезариону руку, расплакался от радости. Он сообщил, что у него есть большое поместье на Кипре и ему хотелось бы, чтобы Цезарион принял его в качестве подарка. С трогательным участием глядя на юношу, Архибий добавил, что они могли бы составить фиктивный договор о продаже и это не вызвало бы подозрений у властей. Старик вынужден был продавать свои владения, чтобы покрыть те расходы, которые он делал, пообещав императору заплатить за статуи царицы. Архибий сказал, что будет бесконечно счастлив, если его имущество пойдет на пользу сыну божественной Клеопатры.

Цезарион просил их узнать о Филадельфе. Архибий, так же как и Родон, пообещал, что сделает все, что в его силах, но смог только еще раз уверить его, что мальчик, по крайней мере, находится вместе со своей кормилицей. Тем временем идея бегства на Кипр постепенно превращалась из простого предложения в тщательно разработанный план, и, к слову сказать, даже без участия самого Ариона. Архибий и Родон сами нашли корабль и переговорили сего владельцем, капитаном Кинесиадом, известным в Александрии своей сомнительной репутацией. Когда они выяснили, что это судно может покинуть гавань, не подвергаясь тщательной проверке, Архибий сам отобрал вооруженных охранников на тот случай, если капитану вдруг вздумается ограбить своего пассажира. Он также предоставил убранство для каюты, приготовленной для Цезариона, и рабов из собственного дома. Этот человек настолько рьяно взялся оказывать ему помощь, что юноше даже неловко было противиться его заботам. Однако мысль о том, что его могут поймать в поместье Архибия на Кипре, наполняла сердце Цезариона паническим страхом.

Теперь ему нужно было написать письмо Архибию и сообщить, что все усилия старика оказались напрасными. Это было непросто. С одной стороны, Цезарион испытывал стыд, ведь ради него, несмотря на огромный риск, было впустую потрачено столько сил, времени и бескорыстного труда. Но с другой – он не жалел ни о чем. Он спас Мелантэ, которую вернет отцу, и это было важнее его собственной никчемной жизни, от которой остались одни воспоминания. Тем не менее, чувствуя свою вину, он счел нужным извиниться перед благородным стариком. Бросив задумчивый взгляд на папирус, юноша взял стилос...

Птолемей Цезарь, своему другу Архибию, сыну Диодора, с приветствием.

Надеюсь, что Вы в добром здравии. С большим сожалением я вынужден Вам сообщить, что путешествие, которое Вы устроили, состояться не может. Когда я взошел на борт нанятого Вами судна, среди рабов, которые составляют основной перевозимый груз, я узнал дочь того самого купца, который спас мне жизнь возле Береники. Девушку похитили по наущению врага ее отца, и Кинесиад, капитан корабля, отказался отпускать ее, несмотря на то что я предложил за нее выкуп. Я просил, чтобы ее освободили, поскольку этого требовал долг, который я испытываю по отношению к ее отцу. В ходе возникшего спора меня узнали. И хотя нанятые Вами люди действовали выше всяких похвал, капитан корабля понял, кто я, и отказался везти меня куда бы то ни было.

Я в полной мере осознаю, что нахожусь в слишком опасном положении, чтобы задерживаться в Александрии и заниматься поисками нового корабля, и поэтому не смею более подвергать опасности своих друзей еще одной попыткой. Однако я сожалею не о себебоюсь, что, даже если бы я взял у Вас имущество, которое Вы так любезно предоставили, меня все равно вскоре постигла бы беда. Скорее я сожалею о том, что все, сделанное Вами, дабы помочь мне, вся та щедрость и преданность, проявленные Вами, Ваша поддержка, которую вы мне оказали в то время, когда остальные предали,все эти усилия были напрасными. Для меня было бы большим горем узнать, что сделанное Вами благо навлекло на вас беду. Поэтому я посылаю Вам это письмо вместе с моей искренней признательностью и возвращаю всех слуг и имущество, которые Вы с такой щедростью и добротой предоставили в мое распоряжение. Я заклинаю Вас не беспокоиться более о моей участи, но заботиться о собственной безопасности. Я постараюсь бежать из Египта другим путем.

Я благодарен Вам за преданность, проявленную Вами по отношению ко мне и в память о моей матери, ради сохранения которой Вы столько сделали. Я молю богов, чтобы они и впредь способствовали Вашему благосостоянию, которого Вы заслуживаете, и желаю Вам всяческих успехов.

Несколько минут Цезарион сидел неподвижно, наблюдая затем, как высыхают чернила, и чувствуя необыкновенное спокойствие к душе. Конечно же, он должен был умереть еще в Кабалси, но все-таки последний месяц, несмотря на все страдания, не прошел зря. Он встретил настоящую доброту и настоящую преданность; он узнал, что даже предатели могут жаждать искупления своих грехов; он спас честных и достойных людей; кроме того, он влюбился.

Дверь отворилась, и в каюту вошел Родон. Философ всю ночь не ложился спать, помогая собирать вещи и заботясь о том, чтобы их отправка с корабля не бросалась в глаза. Цезарион жестом попросил его подождать, затем подул начернила, свернул письмо в свиток и положил в изящный футляр для писем, который прилагался к столу по приказу Архибия.

– Я могу взглянуть? – спросил Родон.

После некоторого колебания Цезарион все же протянул ему незапечатанное письмо. Родон вынул его из футляра и начал читать вполголоса. В конце второго абзаца он остановился и пронзительно посмотрел на Цезариона.

– Какой еще другой путь ты имеешь в виду? – спросил он.

– Ты прекрасно знаешь, о чем идет речь, – негромко ответил Цезарион. – Умоляю тебя, не расстраивай этим Архибия. Скажи ему, что я надеюсь сесть на корабль в каком-нибудь порту на Красном море.

– Из-за какой-то девчонки! – в смятении воскликнул Родон. – Из-за какой-то шестнадцатилетней черноглазой девчонки, к тому же египтянки!

– Ты сам предал меня из-за любовницы и детей, – едко заметил Цезарион. – Есть причины и похуже. Но это не только из-за нее. Пойми, Родон, у меня и так не было ни малейшего желания бежать на Кипр. Я многим обязан Мелантэ и ее отцу. Нет смысла цепляться за опротивевшую мне жизнь, предав при этом людей, которые мне дороги.

Родон опустил письмо и с искренней печалью посмотрел на Цезариона.

– Дороги?

Цезарион почувствовал, как кровь прилила к его щекам, но не отвернулся.

– Они очень хорошие люди и были добры ко мне, не ожидая ничего взамен. Ты философ, Родон. Разве не утверждают все философские школы, что наше происхождение не более чем случайность и по своей сути мы все равны, все мы смертны? Я глубоко уважаю Мелантэ и всю ее семью и ни за что не предам их.

Родон недовольно заворчал:

– Ты прекрасно знаешь, что я не придерживался никакой определенной теории. И твое происхождение не случайность. Твоя мать решила, что хочет родить ребенка от Юлия Цезаря, и она этого добилась.

– Но все равно, с философской точки зрения, это тоже случайность. Это не изначально присуще моей человеческой природе.

– О Зевс! Я уже не знаю, что нам присуще и что мы выбираем сами. Но ты, вероятно, не хотел уезжать без Филадельфа?

– Наверное, да, – признался Цезарион. – Сам подумай, Родон, что бы я делал на Кипре, если бы рядом не было Филадельфа, о котором нужно заботиться? Пил бы до умопомрачения, а потом, будучи пьян, начал бы трепать языком, тем самым навлекая беду на тебя и Архибия. Я не был создан для спокойной жизни. Меня воспитывали для того, чтобы я стал царем. И изменить это я не могу, как не могу излечиться от моей болезни. У меня больше нет никакой цели в жизни!

Родон отвел взгляд. Он еще раз посмотрел на письмо, медленно скрутил его и положил свиток обратно в футляр.

– У меня такое ощущение, – хрипло произнес он, – что я хотел отправить тебя на Кипр, чтобы облегчить собственные муки совести. Если бы ты там спокойно обосновался, то мое предательство уже не имело бы большого значения.

– Оно и так не имело большого значения, – сказал Цезарион. – Ты был прав. Война уже тогда была проиграна. Если бы мы продолжили воевать, это бы не принесло ничего, кроме новых жертв и страданий.

Родон покачал головой. Цезарион с удивлением заметил, что но щекам учителя текут слезы.

– Я был не прав, – глухо произнес Родон. – Я жестоко ошибался. Я думал, что ты пошел в мать, что ты совершенно не способен чувствовать страдания других людей. Я ошибался. Ты был бы великим царем.

Цезарион был тронут и поражен этим неожиданным признанием.

– Никто не может знать, каким бы я был царем, – ответил он после продолжительной паузы. – Мне все равно никогда не суждено было править. Египет существовал только с молчаливого согласия Рима. Это было очевидно еще до нашего с тобой рождения. Моя мать надеялась заключить с Римом своего рода договор о партнерстве, но, когда он был нарушен, это стало означать для меня неминуемую смерть. Я не совсем даже понимаю, зачем она хотела выслать меня из города. Вряд ли Клеопатра ожидала от меня чего-то другого, чем просто продолжения войны. Родон удивленно посмотрел на юношу. – Она хотела, чтобы ты жил! Золото предназначалось для тебя, а не для солдат. Ты разве не понял этого?

Об этом Цезарион и не подумал. Мать так и не сообщила ему, с какой целью отправляет его из столицы. В одну из ночей, еще в начале лета, царица неожиданно позвала его к себе и приказала собираться в дорогу. Он надеялся остаться в городе до самого конца – все знали, что рано или поздно город падет.

– Ты должен бежать, – сказала Клеопатра, взяв его за руку и пристально глядя ему в глаза. – Октавиан может пощадить всех остальных, но только не тебя. Я приготовила корабль и деньги. Ты должен спешить, пока мы еще держим контроль над Нилом. Я присоединюсь к тебе, если смогу.

Затем она обняла его. Она часто его обнимала – обычно это было не более чем формальность, – как бы показывая всем придворным, что он ее сын и она от него не отказывается. Но на этот раз все было по-другому: Клеопатра крепко обняла Цезариона, прижавшись губами к его волосам, затем вытянула руки и долго-долго смотрела на него.

Только сейчас Цезарион понял, что мать уже тогда знала, что видит его в последний раз. Родон был прав. Золото и корабль предназначались не для продолжения войны, а лишь для сохранения его жизни. Он всегда знал, что мать произвела его на свет как средство и мечтала о том, чтобы объединить в одном человеке правителя Римской империи и наследника Александра. Мысль, подсказанная Родоном, что мать хотела сохранить ему жизнь, даже зная, что он никогда не достигнет той цели, ради которой она его родила, стала откровением для Цезариона. Он был поражен и глубоко тронут этим внезапным открытием. Он сидел не шевелясь и прислушивался к бешеному стуку сердца. Затем он поспешно выудил мешочек с травами и сделал глубокий вдох, опасаясь, что эта неожиданная новость вызовет у него приступ.

– Спасибо, – вымолвил он наконец.

– Ты разве этого не понимал раньше? – спросил Родон. Цезарион покачал головой.

– Она, конечно, не производила впечатления заботливой и любящей матери, – негромко продолжил Родон. – И поэтому ты не ожидал от нее такого проявления любви.

– Она жестоко разочаровалась во мне, когда случился первый приступ, – ответил Цезарион. – Она делала все возможное, чтобы меня вылечить. И это... разрушило наши отношения.

– На самом деле царица хотела, чтобы ты остался в живых, – мягко произнес Родон. – И у тебя все еще есть такой шанс. Как насчет того, чтобы действительно попытаться поехать в один из портов на Красном море? Архибий даст тебе денег.

– Нет. – Цезарион вытер невольно выступившие слезы и опустил мешочек с лекарственной смесью. – Я подвергаю опасности всех, кто мне помогает. По пути в Александрию меня дважды допрашивали римляне, я прошел через три таможенные заставы. Я выжил только благодаря тому, что ехал вместе с отцом Мелантэ, честным купцом, который законно вез свой товар, имея на руках все необходимые документы. Если же я буду путешествовать один, как какой-то беглец, да еще с огромной суммой денег, то меня точно поймают.

– Ты мог бы вернуться к тому купцу, – предложил Родон. – Судя по твоим словам, он стал тебе настоящим другом. Мы могли бы...

– Нет, – твердо сказал Цезарион. – Я не могу играть его жизнью. Как я смею просить добропорядочных людей рисковать своим благополучием ради меня, когда я сам не вижу смысла в своем существовании? Ты же сам это говорил. Я не стою больше ничьей жизни. – Юноша снова вытер глаза. – И вообще, я уже от всего этого устал. От лжи и постоянных ошибок, от предательства и болезни. Наконец-таки я обрету покой.

Повисло молчание, которое было прервано неуверенным стуком в дверь.

– Войдите! – крикнул Цезарион.

В каюту заглянула старшая из трех рабынь, которых ему предоставил Архибий.

– Хозяин, – волнуясь, начала она.

Но тут мимо нее в каюту протиснулась Мелантэ.

Неожиданно для самого себя Цезарион поднялся со стула и распростер перед ней руки. Мелантэ, даже не задумываясь, бросилась в его объятия, как будто это было в порядке вещей, и прижалась лицом к его плечу. В этом объятии было скорее утешение, нежели любовь, но все равно ему показалось, что весь он распахнулся ей навстречу. Цезарион поцеловал ее волосы и ласково погладил по голове. В этот момент на него нахлынуло ощущение безудержного счастья. Мелантэ была на свободе благодаря ему! Этим поступком можно гордиться.

Он думал отвести ее домой уже ночью, но пережитый ужас сделал свое дело: как только Мелантэ почувствовала, что опасность миновала, она упала на пол и забилась в истерике. Цезарион приказал служанкам позаботиться о ней, и те, дав девушке немного теплого вина, смешанного с медом и опиумом, уложили ее в постель. Теперь она проснулась – кажется, ее искупали и натерли благовонными маслами, – и он держит ее в своих объятиях.

Рабыня, казалось, приятно удивилась, увидев столь бурную встречу.

– Вы все-таки хотели увидеться с этой девушкой? – спросила она, понимая, насколько нелепо звучит ее вопрос. Слишком было очевидно, что он более чем хотел.

Цезарион кивнул.

– Спасибо за то, что вы позаботились о ней.

Служанка поклонилась и вышла из каюты. Мелантэ подняла голову и пристально посмотрела на него. Ее губы припухли от ударов, которые она вынесла вчера, а левая бровь была рассечена, но глаза светились от счастья и казались такими же обворожительными, как всегда.

– Ты действительно их хозяин? – спросила она. Интересно, поняла ли она что-нибудь из того, что произошло накануне? Наверное, немного. Мелантэ обладала исключительной наблюдательностью и была далеко не глупой, но, скорее всего, девушка слишком переволновалась вчера, чтобы все это осознать.

– Только на некоторое время, – ответил Цезарион. – Рабы принадлежат одному другу моей матери. И как только мы закончим складывать вещи, они отправятся к своему хозяину.

Мелантэ вздрогнула.

– И это все из-за меня? Из-за того, что ты за меня вступился? Вот почему капитан отказывается тебя везти...

– Это даже к лучшему, – твердо сказал Цезарион. – В любом случае я не очень-то и хотел ехать на Кипр.

– А что с твоим братиком?

Он покачал головой.

– Он жив. С ним его старая кормилица. По всей видимости, с ним ничего плохого не сделают. Я должен быть этим доволен, поскольку сам не могу гарантировать ему безопасность.

– А как насчет твоего троюродного брата? Он знает о том, что ты здесь?

– Троюродный брат! – удивленно воскликнул Родон. Цезарион даже забыл, что учитель тоже находится в каюте. Он выразительно посмотрел на Родона и спокойно произнес: – Да, это так, ты же сам знаешь. Дальний, но все же брат.

– Только он сам думает по-другому, – мрачно заметил Родон. – По его мнению, если кто-то из вас дальний, так это ты. Здравствуй, милая девушка.

К разочарованию Цезариона, Мелантэ выскользнула из его объятий и повернулась к Родону, окинув того недоверчивым взглядом.

– Здравствуйте, сударь. Вы друг Ариона?

Родон не смутился, услышав это имя: Цезарион еще при нем размышлял о том, чтобы путешествовать под этим именем.

– Я очень хотел бы им стать, – с достоинством ответил он. – Но, боюсь, Арион принял твердое решение не иметь друзей вообще. Я стараюсь убедить его принять помощь, а он упорно отказывается. Это правда, что твой отец ведет торговлю на Красном море?

– Да, сударь, – ответила Мелантэ, все еще не испытывая доверия к Родону. – Он заключил соглашение с капитаном по имени Клеон, который отправляется в плавание из Береники.

– Я был бы очень рад, если бы Клеону и твоему отцу удалось уговорить Ариона присоединиться к ним в качестве третьего компаньона и отплыть на корабле из Береники, может быть даже на своем корабле. Учитывая, что на Красном море хозяйничают пираты, путешествовать на двух кораблях будет даже безопаснее, чем на одном. У меня и моих друзей есть немного денег, которые мы могли бы вложить в это предприятие. Насколько я понимаю, эта торговля приносит доход.

– Родон! – запротестовал юноша, явно растерявшись. Он не думал привлекать Мелантэ к обсуждению его дальнейших планов.

Широко открыв глаза, девушка посмотрела сначала на него, а затем на Родона.

– Мой отец предлагал ему сотрудничество, – неуверенно сказала она, – но он отказался.

Родон удивленно вскинул брови.

– Правда? Хотел бы я встретиться с твоим отцом. Должно быть, он замечательный человек. Мой юный друг очень высокого мнения о нем, а ту семью, из которой он происходит, очень трудно чем-то поразить.

Мелантэ просто расцвела.

– А я-то думала, что он отказался из гордости! – воскликнула она, радостно улыбаясь.

– Должно быть, он отказался, опасаясь действий со стороны своего брата. Лично мне кажется, что бояться Ариону нечего, поскольку он пробыл столько времени за пределами Александрии. Его брат думает, что он давно мертв, и не собирается его искать, – сказал Родон, постукивая себя футляром по подбородку. – Знаешь, чем больше я об этом думаю, тем больше укрепляюсь в мысли, что из Ариона получится очень хороший командир корабля, который будет сражаться с пиратами на Красном море и заключать торговые сделки с варварами. Учитывая воспитание, которое наш общий друг получил в семье, это вполне подойдет для него. Во всяком случае, спокойная жизнь в поместье на Кипре ему быстро надоела бы.

– Родон! Я не могу этого сделать! – гневно крикнул Цезарион. – Ты же знаешь, что я не могу!

Родон посмотрел ему прямо в глаза.

– Поверь, тебе легче будет вынести это, чем твоим друзьям пережить известие о твоей смерти. – Он перевел взгляд на Мелантэ и с грустью сообщил ей: – Арион намерен покончить с собой, как только вернет тебя твоему отцу.

– Арион! – возмущенно воскликнула Мелантэ, поворачиваясь к Цезариону. – Это правда? – Девушка пронзительно посмотрела на него и в следующее мгновение вспыхнула от негодования. – Вижу, что правда! Ты хочешь сказать, что собирался ехать на Кипр и управлять там поместьем этого благородного господина, а я нарушила все твои планы? – С трудом переведя дыхание, она продолжила: – И теперь ты принял решение убить себя? Ты не имеешь права так поступать! Ты спас всех нас в Птолемаиде, а вчера ночью спас меня. Я готова отдать жизнь за тебя! И папа тоже, я не сомневаюсь! Ты не можешь просто так уйти и покончить с собой! Если мы нарушили все твои планы, то обязательно должны помочь тебе найти другой выход!

– Мелантиона... – неуверенно пробормотал Цезарион. Она схватила его за плечи и начала энергично трясти.

– Ты не имеешь права так поступать! – с пылкостью повторила девушка. – Может быть, тебе и все равно, что с тобой будет, но твоим друзьям – нет! Неужели для тебя это ничего не значит?

Цезарион посмотрел поверх ее плеча на Родона. Тот лишь улыбнулся и беспомощно развел руками. Казалось, он был до невозможности доволен собой.

– Наоборот, это значит для меня очень много, – сказал Цезарион, обращаясь к Мелантэ. – Поэтому-то...

– Арион уже принял твердое решение, – перебил его Родон. – Он очень упрям и настойчив, как и все в его семье. Думает, что ему больше незачем жить, и я уже потерял надежду убедить его, что он совершает ужасную ошибку, рассуждая подобным образом. Но я почему-то уверен, что у тебя это получится.

Мелантэ моментально все поняла. Она посмотрела Цезариону в глаза, затем убрала руки с его плеч, взяла его левую кисть и провела пальцем по красному рубцу на запястье.

– Когда ты сделал это, – со всей серьезностью произнесла она, вглядываясь в его лицо, – я тоже почувствовала боль. Правда, не очень сильно, потому что тогда я не так о тебе беспокоилась. Но если ты сделаешь это снова, то я тоже почувствую, как нож пронзает мое сердце.

Она поднесла его кисть к губам и поцеловала шрам. Почувствовав прикосновение ее губ, Цезарион вздрогнул.

– Ты не должен этого делать, Арион. Ты мне очень дорог. Тебе нет никакой нужды уходить из жизни. Ты можешь вернуться на «Сотерию» и оставаться на ней, пока мы не уедем из Александрии. А уезжаем мы очень скоро. Отец, наверное, уже купил олово. Твой троюродный брат не знает, кто мы такие, и ничего не заподозрит. Если твои друзья захотят снарядить для тебя корабль, они могут написать моему отцу или Клеону. Никто даже не узнает, что ты у нас. Все будет хорошо.

– А для нашего друга Архибия будет совершенно естественным делом вложить деньги в корабль, – не преминул вставить Родон. – Он уже несколько раз вкладывал свои средства подобным образом.

Цезарион высвободил свою руку и строго приказал Мелантэ:

– Иди к женщинам и собирайся. Скажи им, пусть подыщут для тебя пеплос. Мне нужно обсудить все это со своим другом.

– Ты не должен убивать себя! – настойчиво повторила Мелантэ. – Я тебе не позволю этого сделать!

– Мне нужно поговорить с Родоном! – нетерпеливо сказал Цезарион, подталкивая девушку к двери.

Она вышла, но в последнюю секунду демонстративно обернулась, всем видом показывая, что не собирается уступать ему, если он вздумает настаивать на своем. Цезарион закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

Родон расхохотался.

– О Афродита, дочь Зевса! Ты самая великая из всех бессмертных богов! Даже царям не совладать с тобой!

Цезарион бросил на него гневный взгляд.

– Это несправедливо! Мелантэ не знает, кто я на самом деле, и даже не подозревает, чем она рискует!

– Ее это не пугает, – ответил Родон. – Она уже сделала свой выбор и поставила возле твоего имени крестик: хочу его! И тебе, позволь заметить, это очень нравится. Только не пытайся возражать: у тебя на лице все написано. К тому же ничего страшного в этом нет. Мне бы тоже было приятно, если бы в меня влюбилась такая смелая и красивая девушка. Если ради этого не стоит оставаться в живых, то для чего же тогда еще?

Он подошел ближе и положил футляр с письмом на стол.

– Напиши другое письмо, – настойчиво посоветовал он. – Скажи, что ты нашел купца, торгующего на Красном море, и он приглашает тебя в качестве партнера. Напиши, что через несколько дней ты уезжаешь из Александрии в Коптос, а дальше в Беренику. Предложи Архибию написать купцу и вложить деньги в корабль.

Цезарион не нашелся, что ответить. Его покорность судьбе улетучилась в тот момент, когда Мелантэ вышла из комнаты, и воображение предательски начало возводить еще одно шаткое строение: Ани с радушием приветствует своего нового партнера; Мелантэ улыбается и целует его, держа за руку; путешествие из Береники в южные страны, полные всяческих чудес...

– А разве Архибий не расстроится, подумав, что я опозорил себя тем, что опустился до торговли с купцом? – спросил он, снова пытаясь вернуться к мысли, что вся эта затея – сущая нелепица.

– А как ты думаешь, откуда у Архибия нашлись две тысячи талантов серебра, которые он не замедлил передать императору? – спросил Родон. – Конечно же, у него есть земли. Но помимо этого он всегда разумно вкладывал доходы от этих земель. У него нет предубеждений относительно торговли, но главное в том, что он хочет, чтобы ты, царь, не погиб. Он хочет знать, что в Египте еще течет кровь Лагидов, что, несмотря на смену порядка и власти, величие нашего наследия еще не до конца утеряно. Для него это представляет большую ценность, как и для меня тоже. Я попытаюсь убедить его в том, что тебе лучше вести активный образ жизни и справляться с опасностями, нежели предаваться праздности в поместье. И, я думаю, он согласится, поскольку прекрасно знает историю вашей семьи.

– Ариек...

– Он не так велик! Поверь, если уж я решил пойти на это, да и Архибий тоже, то девочка тем более сомневаться не будет. Запомни: ты мертв, твой прах находится в той урне. Я не думаю, что все наши приготовления вызовут у кого-то подозрения, а Кинесиад уж точно не станет докладывать властям о встрече с тобой. Да, в Александрии тебя могут узнать, но за пределами города ты будешь в безопасности. А через год-два, когда у тебя отрастет борода, можешь вообще не волноваться. – Родон вынул из футляра письмо и поднес его к лампе. – Разреши мне это сжечь, – попросил он, – и напиши старику новое послание. Оставайся в живых. Дай этой девочке то, чего она так страстно желает. Она обещает тебе жизнь и любовь. Зачем тебе думать о смерти? Цезарион до крови закусил губу.

– Я не буду просить их о помощи, оставляя в неведении, – наконец прошептал он. – Я отведу Мелантэ домой и скажу Ани всю правду. И только тогда, если он согласится, я приму решение.

Родон улыбнулся и поднес папирус к пламени. Он мгновенно вспыхнул и задымился. Родон аккуратно поворачивал его, пока лист не сгорел почти полностью, затем бросил оставшийся клочок на грубый деревянный пол каюты и растоптал пепел ногой. Цезарион достал другой лист папируса, обмакнул стилос в чернила и принялся писать...

Закончив, он положил его в футляр, затем приготовил еще один чистый лист папируса и аккуратно написал:

Я, царь Птолемей Цезарь, Theos Philometor Philopater, в знак уважения перед своим учителем Родоном, сыном Никанора, постановляю отныне его детей, рожденных от свободной женщины Вельвы, считать законными. Данное постановление разрешает им называться гражданами Александрии и наследовать имущество их отца. Заверено на двадцать восьмой день июля, в двадцать второй год правления царицы Клеопатры, который является пятнадцатым годом моего царствования.

Второй свидетель:

Он протянул бумагу Родону.

– У меня нет царской печати, – сказал юноша. – Но если ты решишь воспользоваться этой бумагой, попроси от моего имени Архибия, чтобы он поставил свою подпись как свидетель. Ты тоже можешь подписаться, и этого будет достаточно, чтобы убедить судей. Вполне вероятно, что римляне попытаются его аннулировать, но они уже признали множество царских постановлений и указов, к тому же у них нет причин, чтобы отклонить твою просьбу. Родон в изумлении посмотрел на бумагу, его лицо побледнело.

– А как же дата? – прошептал он.

– Это случилось незадолго до того, как мы выехали из Александрии, – пожав плечами, ответил Цезарион. – Запоминай все, что я сейчас скажу. Итак, мы должны были вот-вот выезжать. Ты обратился ко мне с просьбой позаботиться о твоих детях, и я написал эту бумагу. Случайно проходя мимо дома Архибия, мы предложили ему выступить в качестве свидетеля. Я оставил сей документ у него, попросив поставить печать у моей матери. Но при всей той суматохе, которая царила в городе во время осады, он не успел выполнить мою просьбу, а когда узнал о твоей измене, решил и вовсе не отдавать его тебе. Однако недавно ты пришел к нему с визитом и поведал о том, что тебя ввели в заблуждение обещания римлян. Видя, что ты был жестоко обманут, а сейчас искренне раскаиваешься в содеянном, Архибий вернул тебе документ. Кстати, одновременно ты можешь объяснить, почему вы так зачастили друг к другу в последнее время, – добавил Цезарион, – если, конечно, это кого-то заинтересует.

Родон еще раз пристально посмотрел на папирус. Затем он прикоснулся к нему губами и дрожащей рукой спрятал за пазуху.

– Благодарю тебя, – сказал он и, опустившись на колени, распростерся перед Цезарионом – так в торжественных случаях приветствовали правящего царя. Преемники Александра переняли это приветствие от персов, которые, в свою очередь, выражали таким образом почтение царям и богам.

– Встань немедленно! – прикрикнул на него Цезарион. – Здесь не место для этого! О Зевс, да сюда же могут в любой момент войти!

– Я прошу у тебя прощения, царь, – торжественно произнес Родон, продолжая лежать на полу. – За мое предательство и за рану, что я тебе нанес.

– Я уже простил тебя, – прошептал Цезарион. – Я бы вряд ли написал это, если бы затаил на тебя злобу. Вставай!

Родон поднялся и неуверенно шагнул вперед, чтобы обнять Цезариона, как подобает царскому родственнику после простирания, но остановился, чувствуя стыд. Тогда Цезарион сам обнял его. Дрожащими руками Родон сильно прижал юношу к себе. Хрустнул папирус, мешочек с лекарством надавил на грудь, а нож, спрятанный в специальный чехол в потайном кармане за золотой каймой на его хитоне, ощутимо вжался в бок.

– Прости меня, – переводя дыхание, сказал Родон. – Мне следовало просто-напросто подойти к тебе, но я не думал, что царю есть до этого какое-то дело.

– Может, так и было, – признался Цезарион, чувствуя, как сердце бешено колотится в груди.

От избытка чувств ему вдруг стало дурно. Высвободившись из объятий Родона, он снова присел и достал свое лекарство. Травы в мешочке заменили на свежие. Он сделал глубокий вдох, стараясь побороть в себе ощущение панического страха. В его голове неожиданно мелькнула мысль о том, как было бы хорошо оставить все это в прошлом: пусть царь Птолемей Цезарь, бывший средоточием стольких страстей и опасностей, будет мертв, а его прах покоится в урне. Ему же захотелось снова стать Арионом.

– Запечатай письмо, – приказал он. – Нам пора идти.

За дверью стояли двое рабов, ожидая, когда им прикажут выносить стол и лампу. Цезарион кивнул им и начал подниматься по лестнице. Выйдя на палубу, он услышал, как за его спиной собирают складной стол. Родон в полном молчании следовал за ним.

Корабль Кинесиада стоял в гавани Эйносто, к западу от Фаросского маяка, возле старого полуразвалившегося причала, который находился в стороне от каменных пристаней, где швартовались более респектабельные корабли. Люди Архибия сгрудились в небольшую кучку на другом конце причала. Две телеги с запряженными мулами были уже нагружены их багажом.

Увидев Цезариона, Кинесиад, стоявший на палубе, направился к нему, нервно потирая руки. Желая хоть как-то сгладить ситуацию, он выдавил из себя тошнотворно глупую улыбку и заискивающе склонил голову. Работорговец, вор, мошенник и контрабандист, он все же чувствовал невольный трепет перед царем.

– Господин, – вежливо произнес он, – я надеюсь, вы на меня не сердитесь.

Цезарион закинул край своей хламиды на плечо и поправил шляпу. Хламида была новая – темного цвета и не слишком бросающаяся в глаза, – а шляпа осталась та же самая, которую Ани купил для него в Беренике.

– Если меня поймают, – ровным голосом сказал Цезарион, – будь уверен, что я сделаю все возможное, чтобы тебе отрубили голову. Ты заслужил это за жестокое обращение со свободными людьми. Если меня не поймают, я могу только молить всемогущих богов, чтобы они сами покарали тебя. Будь ты проклят, Кинесиад, на веки вечные.

Капитан замер от ужаса, но Цезарион, не сказав больше ни слова, поспешно кивнул ему и сошел по трапу на причал.

Мелантэ стояла чуть поодаль со всеми остальными. Женщины таки нашли для нее пеплос – уважающей себя девушке не пристало ходить по городу в одной тунике, – и он не сразу заприметил ее. Это был простой пеплос, сшитый из беленого льна, – рабыням и не нужны дорогие наряды, – однако Мелантэ и в этой одежде выглядела настоящей красавицей. Она с тревогой смотрела на него из-под накинутого на голову края пеплоса.

Цезарион кивнул ей, а затем всем слугам и рабам. Подождав, пока подойдут оставшиеся два раба, которые несли письменный стол, он поднял вверх руку, чтобы привлечь их внимание.

– Как вы уже знаете, – начал юноша, – наш план не удался, и поэтому я отсылаю вас обратно к вашему господину. Я написал ему послание, в котором объяснил ситуацию и ясно дал понять, что никто из вас не повинен в том, что произошло. Вы верно служили мне на протяжении последних нескольких дней, и я вам очень признателен за это. И все же я рад, что могу отослать вас домой. Ваш господин – достойный человек, и мне не верится, что вы не испытывали тоски, расставаясь с ним. Я думаю, что ваше сердце радуется при мысли о том, что вы вновь возвращаетесь к нему. – Цезарион прокашлялся и продолжил: – Я сообщил вашему господину, что постараюсь найти иной способ покинуть город и попытаюсь договориться об этом с каким-нибудь другим человеком, чтобы вам больше не пришлось утруждать себя ради меня. А сейчас вам, наверное, лучше идти вдоль берега гавани, чтобы повозки не привлекали внимания, хотя, в случае если вас остановят и начнут допрашивать, вы можете сказать, что переносите вещи из поместья, которое недавно продал ваш хозяин. Я же прощаюсь с вами здесь.

Он жестом подозвал рослого Кериада, главного среди нескольких вольнонаемных работников. Тот подошел к юноше и низко поклонился. Цезарион вручил ему запечатанное письмо, и Кериад, положив письмо за пазуху, снова поклонился.

Все тут же зашушукались, а Кериад, чуть помедлив, робко спросил:

– Господин, может быть, кому-нибудь из нас пойти с тобой?

– Нет, – без колебаний ответил Цезарион. – Я не хочу лишний раз обращать на себя внимание. – Это было правдой, но, кроме того, он хотел, чтобы как можно меньше людей знали, где находится «Сотерия»: так будет спокойнее. – Я постараюсь соблюдать осторожность. Со мной останется только эта девушка, которую я должен отвести к ее отцу.

Управляющий по имени Сосиад, отвечающий за рабов, казалось, был чем-то озабочен.

– А что прикажете делать с вашим багажом, господин? – спросил он, махнув рукой в сторону большого дорожного сундука, набитого разной одеждой. – Должен же кто-нибудь нести его.

– Он слишком бросается в глаза, чтобы нести его по улице, – ответил Цезарион, презрительно посмотрев на сундук. – Да и большое количество одежды тоже может вызвать подозрение. Положите мне в корзину лишь запасной хитон и гиматий – этого будет достаточно.

– Но кто-то должен понести корзину, – настаивал управляющий. – Благородному человеку не подобает самому нести багаж, будто он раб!

– Я понесу ее! – неожиданно заявила Мелантэ. Цезарион бросил на нее серьезный взгляд и сказал:

– Ты же не рабыня.

– Я привыкла носить корзины, – ответила она и вызывающе посмотрела на рабов. – В Коптосе для свободных людей это обычное дело!

Судя по выражению их лиц, им трудно было в это поверить.

– Мы с этим разберемся, – сказал Цезарион, сдерживая улыбку. – Просто дайте мне запасную одежду.

Недовольно ворча себе под нос, что с миром явно что-то не так, если благородные господа самых знатных кровей вынуждены идти через весь город пешком и иметь при себе такой маленький багаж, рабы все-таки нашли подходящую корзину и положили туда вещи.

Затем им пришлось их вынуть и поискать менее броскую одежду. Но и после этого возникла заминка, и поэтому Цезариону пришлось задержаться. Сосиад открыл сейф, в котором хранился набитый деньгами кошелек.

– Господин, мой хозяин сильно опечалится, узнав, что я позволил вам уйти без гроша в кармане! – с мольбой в голосе произнес управляющий.

Когда Цезарион наконец распрощался с рабами и наемными работниками, те побрели вдоль гавани, а с ним остались только Родон и Мелантэ.

– Ну а мне ты позволишь сопровождать тебя? – сухо спросил Родон. – Должен сказать, это не самый благополучный район города. Втроем нам будет безопаснее. По крайней мере я, бедный философ, буду чувствовать себя в большей безопасности.

– Можешь дойти с нами до Гептастадиона, – согласился Цезарион. – А затем тебе придется отправиться к Ар... – он замялся, – к нашему другу и рассказать ему, как обстоят дела. – С этими словами он поднял с земли корзину.

Мелантэ тут же подошла к нему и взяла у него корзину.

– Я же сказала, что понесу ее!

– Она не тяжелая, – нерешительно сказал Цезарион, пытаясь забрать корзину из ее рук.

– Тогда тем более позволь мне ее понести! По их мнению, тебе лучше этого не делать. И в душе ты с ними согласен. – Девушка по-хозяйски повесила корзину под локоть и вызывающе посмотрела на Цезариона. – Так ты решил, что будешь делать дальше?

Он грустно улыбнулся.

– Я все объясню твоему отцу. И если он согласится, я поеду обратно в Коптос с тобой на «Сотерии», а мои друзья в Александрии организуют все, что потребуется для вложения денег в дело и отправки корабля.

Ее вызывающий взгляд сменился широкой сияющей улыбкой.

– Это правда? – затаив дыхание, спросила Мелантэ. – Да будет прославлена Изида! – Она радостно обняла его. – Он согласится, вот увидишь!

Слова девушки его не убедили, но перед ее милым улыбающимся личиком устоять было просто невозможно. Цезарион; поцеловал ее, а она прижалась к нему всем телом, подняла руку и погладила его по голове в том месте, где у него были шрамы. Когда Цезарион посмотрел на нее, Мелантэ все так же улыбалась, а в ее глазах светилась любовь. Внезапно его снова пробрала дрожь, и он отпустил ее.

– Только если твой отец согласится, – мрачно повторил Цезарион.

Он зашагал прочь от причала, вдоль гавани, в ту же сторону, куда направились телеги с вещами Архибия. Родон был прав, говоря о том, что это не самый благополучный район и им следует держаться подальше от подозрительных закоулков, пока они не достигнут восточной части города.

– Отец обязательно согласится! – радостно и уверенно говорила Мелантэ, едва поспевая за юношей. – Ты и сам знаешь. Он предлагал тебе сотрудничество даже тогда, когда у тебя в кармане не было ни гроша. А когда отец услышит, что ты не только хочешь работать с ним, но для тебя собираются купить корабль, чтобы можно было расширить торговлю, он вообще подумает, что приехал в страну, где воистину живут боги и все совершается самым чудесным образом!

– Уважение, надо полагать, между вами взаимное, – вставил реплику Родон. Цезарион оглянулся и увидел, что учителя, кажется, забавляет эта ситуация.

Мелантэ в смущении потупила взгляд.

– Да, сударь, мой отец действительно уважает Ариона. Он... Видите ли, мы египтяне, и у моего отца не было возможности учиться, но он очень уважает ученых людей. Арион настолько хорошо образован и знает так много... Поэтому мой отец питает к нему особую симпатию.

– Кажется, я имею право на некоторую часть этого восхищения, – сказал Родон, уже не скрывая своей веселости.

– Родон был одним из моих учителей, – объяснил Цезарион.

– Философии и математики, – уточнил Родон.

– Правда? – изумилась Мелантэ. Глаза девушки загорелись от восторга. – Так вы философ? А какой? Стоик?

– Благодарю Зевса, что нет! – ответил Родон. – Меня не прельщает безразличие к земным божествам и свобода от всяких эмоций. Лично я не принадлежу ни к какой школе. В каждой из них мне видится нечто плохое. Я мог бы быть киником[46], но их вызывающее поведение навевает на меня тоску.

– Родон был хорошим учителем, – голос Цезариона звучал искренне. – Он рассказывал о том, чему учат разные школы, и помог мне увидеть их слабые стороны. Он учил меня мыслить критически.

– Тебя и учить-то особенно не приходилось, – улыбаясь, заявил Родон. – У тебя это было в крови. – Он повернулся к Мелантэ. – Наш друг был хорошим учеником. Любознательный, сообразительный, очень быстрый. Честно говоря, он больше интересовался естественной философией и практической математикой, чем умозрительными рассуждениями, но, похоже, в их семье это традиция.

– Мой отец был бы счастлив встретиться с вами, сударь, – восторженно произнесла Мелантэ. В глазах девушки светился живой интерес. – Он с удовольствием послушал бы вас. К сожалению, у нас в Коптосе из философов известны только стоики.

– Я бы тоже хотел встретиться с твоим отцом, – с готовностью откликнулся Родон. – Если необразованный египтянин смог произвести такое впечатление на... Ариона, должно быть, он действительно выдающийся человек.

– Не сейчас, – твердо сказал Цезарион. – Если Ани согласится с нашим планом, мы устроим эту встречу. Но, пока этого не произошло, я думаю, что будет лучше, если между ним и моими друзьями здесь, в Александрии, не будет явной связи. Риск слишком велик.

Цезарион невольно вздрогнул. Составляя первое письмо, он чувствовал себя спокойно и ничего не боялся, но сейчас мысли о возможных последствиях навеяли тревогу и страх. Мелантэ коснулась той части его души, которая всегда была уязвимой, а горькая потребность в любви, всегда испытываемая им, не приносила до сих пор ничего, кроме боли.

Они подошли к Гептастадиону – длинному насыпному молу, который вел к острову Фаросу. Родон всю дорогу отвечал на вопросы Мелантэ, которая, похоже, заинтересовалась философией. По ту сторону Гептастадиона открывалась Большая Гавань с ее ослепительно голубыми водами, вдоль которой возвышался город из белого мрамора. Дальше дорога шла мимо храма Цезаря, величественного здания, построенного в ионическом стиле. В храме находилась бронзовая позолоченная статуя богоподобного Юлия. Именно здесь Антилл искал убежище, но его нашли и вытащили, чтобы предать смерти. В миле отсюда, по другую сторону гавани, виднелся мыс Локиада – территория дворцов, где родился Цезарион. Издалека были видны красные с позолотой крыши зданий и пышная зелень деревьев. Сейчас император Октавиан, возможно, завтракает в комнате Нила. А может, принимает утреннюю ванну под изображением Диониса и пиратов на стене, в то время как его стражники меняют караул и идут в свои просторные казармы.

Где-то там просыпается и Филадельф, который сидит, наверное, у окна, пока кормилица расчесывает ему волосы, и размышляет о своей судьбе или оплакивает старшего брата.

Цезарион отвернулся. Он так и не смог ему помочь. И никогда уже больше не увидит брата. Ему вспомнилось, как одним жутким утром после перенесенного приступа он почувствовал на своей шее маленькие ручки, обнимавшие его за шею, и влажный поцелуй на щеке, оставленный губами брата. Он вспомнил, как Филадельф провожал его, – малыш стоял возле конюшен в своем пурпурном плаще, зажимая кулаком рот, и плакал. Цезарион ощущал эту боль почти физически, будто сердце пронзила игла. Вдруг Цезарион почувствовал головокружение и поспешно вынул свое лекарство.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Мелантэ, увидев, что он прижимает мешочек к лицу. – Ты...

Он покачал головой.

– Я просто вспомнил о своем младшем брате. – Собравшись с мыслями, юноша повернулся к Родону и объявил: – Здесь мы с тобой расстанемся.

Родон заколебался, но все же протянул руку.

– Надеюсь, что всего лишь на несколько дней. Как только появится возможность, пришли мне письмо, подтверждая наш договор. Я тогда приду, и мы обсудим все детали.

Цезарион покачал головой.

– Если Ани согласится.

– Папа точно даст согласие, – уверенно заявила Мелантэ. – Надеюсь увидеться с вами на «Сотерии», сударь.

– Если отец Мелантэ откажет тебе, – сказал Родон, крепко сжимая кисти Цезариона в своих руках, – возвращайся в мой дом, прошу тебя. Мы придумаем что-нибудь еще. Я глубоко признателен тебе и буду рад, если мне представится возможность отблагодарить тебя.

Цезарион кисло улыбнулся, не решаясь сказать что-либо в ответ. Он высвободил свою руку и зашагал по улице, которая выходила на набережную и вела от Гептастадиона к храму Сераписа. Он чувствовал, что Родон с тревогой смотрит ему вслед.

Вскоре они оказались в богатой части города. Несмотря на то что было еще совсем рано, лавки уже начали открываться. Когда они дошли до Канопской дороги, везде было полно народу. По вымощенным плиткой улицам ездили телеги, а торговцы на каждом углу расхваливали свой товар. Цезарион надвинул петас на глаза и прикрыл краем гиматия лицо. Он шел быстро, не говоря ни слова. Мелантэ едва поспевала за ним, то и дело задевая прохожих своей корзиной. Наконец, еле догнав юношу, она схватила его за руку.

– С тобой все в порядке? – с тревогой спросила она.

– Мне страшно, – признался Цезарион. – Если твой отец откажется, я даже не знаю, что мне остается делать. А он может отказаться, Мелантиона. Я никогда не говорил ему всей правды, и, когда Ани узнает все, он может решить, что риск слишком велик, и...

– Нет, он никогда, никогда не откажет тебе, – перебила его Мелантэ и приблизилась к нему вплотную. – Он помог тебе, Арион, даже когда ничего не знал о тебе, а после того, как ты спас меня вчера вечером, потеряв при этом.., все, что твои друзья сделали для тебя, отец просто не сможет сказать тебе «нет». Это же очевидно!

Цезарион остановился, взял девушку за обе руки и вгляделся в ее лицо. Люди на улице начали обращать на них внимание. Он нырнул в тень портика и потянул ее за собой. Когда они укрылись за колонной, юноша снова повторил:

– Мне страшно.

– Если твой брат думает, что ты мертв, то чего ты боишься?

– Я в этом не уверен! Что-то обязательно пойдет не так... Мелантэ, послушай, тогда, в Беренике, я боялся, что если я приеду сюда в качестве секретаря твоего отца, то помимо собственной воли превращусь в кого-то другого. Я оказался прав. Тогда, на корабле... – У него перехватило дыхание, и он не знал, что именно собирается ей сказать. Цезарион чувствовал, как бешено колотится его сердце, и терзался ощущением неумолимо надвигающейся опасности. Он ясно видел, что между этим мигом и встречей с Ани разверзлась страшная пропасть, которую он вряд ли преодолеет.

Она серьезно посмотрела на него широко открытыми глазами.

– И ты стыдишься этого?

– Нет, – искренне ответил юноша. Он говорил правду. – Мне лишь кажется, что я должен чувствовать стыд, но я его не чувствую. – Раньше, а потом уже на борту корабля они не знали, какой я на самом деле. Они знали только то, каким я должен быть.

Я и сам всегда это знал, хотя прекрасно понимал, что мне не дотянуться до этой планки. Во-первых, из-за болезни, а во-вторых, просто потому что... мне всегда не хватало чего-то, может мудрости, силы, терпения. Они выражали свое почтение перед тем, кем я должен был быть, но меня – того, что стоит сейчас здесь и разговаривает с тобой, – никто из них не знал и не видел. Если со мной происходило что-то такое, что меня раскрывало, – приступ или просто какая-то ошибка, – они смущались и пытались сделать вид, что ничего не произошло. Только ты да еще твой отец – вы одни знаете меня на самом деле, потому что все остальное я вам не рассказывал. И потому я боюсь. Понимаешь?

Боюсь того, что вы подумаете и почувствуете, когда узнаете всю правду. Я не страшусь смерти, но потерять свое «я», когда только начал себя узнавать... Я этого не выдержу. Но, похоже, я говорю бессмыслицу.

Мелантэ приложила палец к его губам.

– Я люблю тебя, – серьезно сказала она. – Я понимаю, что слишком молода и знаю тебя совсем недолго. Я давно догадалась, что ты многое утаил, но я люблю тебя, и ничто не изменит моего отношения к тебе.

Их головы соприкоснулись, и он почувствовал запах ее волос. Мелантэ погладила его по голове, проведя пальцами по узким шрамам на остриженном затылке. Внезапно ужас сменился радостью, причем настолько сильной, что, казалось, она вырывается из его сердца и освещает светом всю Вселенную.

– Мелантэ, – сказал он, и... мир пошатнулся.

Загрузка...