Наследник Клеопатры

ГЛАВА 14

Арест в Птолемаиде был все-таки хуже, утешал себя Ани, наблюдая за тем, как римляне отнеслись к «Сотерии», оставив на ней охрану. В прошлый раз были крики, побои, визжащие дети, и солдаты, орудовавшие на лодке и почти не говорившие по-гречески, своим поведением вызвали смятение, ужас и боль. Сейчас все выглядело довольно прилично.

– Ты Ани, сын Петесуха, купец из Коптоса? – спросил их командир на хорошем греческом. – Это ваша дочь? У нас приказ арестовать вас.

Он так и не уточнил, почему их арестовывают, но тут же объяснил – и без криков! – что не может этого сказать, поскольку ему самому ничего неизвестно. Двое солдат с интересом уставились было на Мелантэ, но тут же получили выговор от своего командира. Римляне тщательно проверили личность каждого члена команды, стараясь не допустить ошибки, а затем по очереди связали всех мужчин – аккуратно и без всякого насилия.

Несмотря на это, сам по себе арест, конечно, наводил страх. В Птолемаиде Ани получил то, что полагалось египтянину со стороны греческого правосудия, более похожего на произвол. Сейчас методическая проверка всех и вся, а также соблюдение порядка свидетельствовали о том, что над этими солдатами стоит власть, которой они сами страшатся. К тому же на этот раз они арестовали всех – даже Тиатрес и детей.

Один из римлян, закончив составлять опись документов на лодке, расписался, положил ее сверху других папирусов и поместил все в специальную коробку. Держа коробку под мышкой, он кивнул командиру. Тот отдал приказ, и они отправились в путь. Все египтяне были связаны между собой и следовали за римлянами, которые возглавляли процессию. Позади них было еще несколько стражников.

Ани досталось место во главе колонны пленников, в соответствии с его положением. Как и у всех, руки у него были связаны за спиной, а веревка на шее соединяла его – к их обоюдному смущению – с Аполлонием, который шел сразу за ним. Женщин и детей связывать не стали – мальчики были слишком малы, а женщины присматривали за мужчинами. Тиатрес и нянька по очереди несли Изидора, который не мог долго идти пешком, а Meлантэ вела за собой Серапиона, крепко сжав ладошку брата в своей руке. Мальчик расплакался, увидев, как связывают его отца, но теперь успокоился и только смотрел на все вокруг большими глазами, в которых застыл страх.

Ани оказался рядом с командиром. Когда они прошли уже достаточно большое расстояние, он ускорил шаг, натянув веревку до предела, и, не обращая внимания на протесты Аполлония, позвал:

– Господин, позвольте?

Тот бросил на него неодобрительный взгляд через плечо.

– Господин, куда вы нас ведете? – спросил Ани.

– Во дворец, – последовал краткий ответ.

– Во дворец? – не веря своим ушам, повторил Ани. – Но зачем?

— Я уже сказал вам, что мы лишь выполняем приказ. Мне не позволено требовать от своего начальника уточнений. Помалкивай лучше.

– Но, господин, мы же обычные люди!

– Если была допущена ошибка, это выяснится, когда мы туда придем. А сейчас прикуси язык.

Путь оказался неблизким: через городские ворота со стороны озера Мареотис, вверх по улице Сома, мимо гробниц Птолемеев и мавзолея основателя города Александра Великого, мимо прославленного Мусейона и знаменитой Александрийской библиотеки. Постепенно улицы становились все шире, а здания по обеим сторонам – все величественнее. Веревки натерли Ани руки, а плечи начали болеть от долгой ходьбы со связанными за спиной руками. Однако Ани заметил, что боль не доставляет ему особого беспокойства: слишком он был оглушен необъяснимым страхом, наполнившим его душу. Казалось, к нему пришло какое-то ужасное и жизненно важное откровение, но непостижимым образом он забыл его. Возможно, часть его самого, уловившая столь неожиданное откровение, была слишком напугана, чтобы выдержать это. Наконец они дошли до какой-то стены и ворот, которые охранялись людьми в такой же униформе, в какую были одеты арестовавшие их солдаты. Римляне остановились, чинно шаркнув ногами, а пленники, споткнувшись, застыли на месте.

– Это и есть дворец, – тоненьким голоском сообщил Серапион и, несмотря на то что на него тут же испуганно зашикали, продолжил: – Мы вчера пытались попасть внутрь, чтобы посмотреть на зверинец, но нас не пустили.

Офицер развернулся и посмотрел на мальчика с мрачной улыбкой.

– Сегодня, дитя, тебя впустят. А если вам повезет, то, возможно, и выпустят. – Он направился к воротам, поговорил с охраной, и огромные, окованные железом двери открылись.

Царский дворец представлял собой не одно здание, а целый комплекс строений. От ворот им было видно множество куполов и портиков, разбросанных среди щедрого изобилия зеленых садов. Это была волшебная картина, фантазия из мрамора и пальм, позолоты и винограда – воздушная, просторная, прекрасная и радующая глаз. Однако охрана повернула направо, во двор, где располагались казармы и конюшни. Там пленники остановились и ждали на солнце, пока командир ходил докладывать начальству.

Это заняло много времени. Пленникам было жарко, они устали и хотели пить после долгого пути. Изидор начал плакать. Тиатрес опустилась на колени прямо на пыльную землю и, обняв малыша, взяла его на руки. Нянька, бедная испуганная женщина, понуро сидела, обхватив руками голову. Мелантэ пристроилась рядом с ней и держала за руку Серапиона.

Поначалу римляне, окружавшие их кольцом, стояли, вытянувшись и держа наготове копья, но спустя некоторое время они позволили пленникам-мужчинам сесть там, где те стояли, и половина охранников отошла, чтобы расположиться в тени у западной стены казармы.

Наконец командир вернулся. С ним был человек в коротком красном плаще и позолоченных доспехах. «Какой-то начальник», – подумал Ани, хотя и не был осведомлен о римлянах настолько, чтобы сказать, каково его звание. Охранники, устроившиеся в тени, поднялись, а те, кто присматривал за пленниками, стали тыкать в них копьями, чтобы они встали. Начальник с отвращением смотрел на египтян.

– Кто у вас старший? – спросил он. Ани распрямил ноющие плечи.

– Я, господин, – откликнулся он. – Мое имя Ани, сын Петесуха. Господин, я думаю, что произошла какая-то ошибка. Я купец, господин, я...

– Ты из Коптоса? – не слушая его, спросил человек в позолоченных доспехах.

– Да, господин. Я доверенное лицо своего партнера Клеона, кап...

– У тебя есть дочь, которой около шестнадцати лет? – снова перебил его римлянин.

– Это я, – сказала Мелантэ, прикрывая краем пеплоса лицо. Человек в позолоченных доспехах, прищурившись, посмотрел на нее, а затем кивнул. Обернувшись, он бросил что-то на латыни римлянину, который арестовал их, и тот ответил ему. Затем начальник изложил приказ, и командир отряда отдал честь.

– Вы с девушкой пойдете с нами, – сказал он, обращаясь к Ани. – Все остальные останутся здесь.

Серапион заплакал. Тиатрес пыталась его успокоить. Пока солдаты развязывали веревку у него на шее, чтобы разделить их с Аполлонием, Ани с тоской смотрел на свою жену и сыновей. Затем он снова взглянул на командира.

– Господин, – смиренно попросил он, – пожалуйста, нельзя ли дать моей семье немного воды?

Римлянин на мгновение заколебался, а затем щелкнул пальцами и отдал приказ на латыни.

– Сейчас мои люди принесут воду, – сказал он.

– Спасибо, – прошептал Ани.

Римлянин кивнул и махнул рукой в сторону главных ворот. Ани склонил голову и пошел, подчиняясь приказу.

– Не туда! – крикнул человек в позолоченных доспехах. Командир выглядел испуганным и смущенным. Его начальник фыркнул, а затем указал рукой в противоположном направлении – через казарменную площадь к конюшням. Командир еще больше смутился. Тогда начальник сам пошел в указанном им направлении, а тот уже повел за ним Ани и Мелантэ.

Они зашли в конюшню, где среди стойл для лошадей увидели запертую дверь. Начальник вытащил из-за пояса ключ и открыл ее. Вниз, в непроглядную тьму, уходили ступеньки. После слепящего солнца на площади этот вход казался черным, как врата Аида. Начальник в позолоченных доспехах отступил в сторону, пропуская их вперед и приготовившись запереть дверь изнутри, как только они войдут. Он что-то быстро сказал своему подчиненному – похоже, это был какой-то приказ или предостережение.

Ани видел, как охранника охватил страх, и, похолодев от ужаса, почувствовал, что у него самого по телу побежали мурашки. Римлянин в смятении взглянул на Ани и Мелантэ, а затем кивнул и пошел вниз по ступенькам. Его шаги гулко отдавались в тишине.

Мелантэ задержалась наверху, дрожа и вглядываясь в темноту.

– Что это? – испуганно спросила она, не замечая, что перешла на шепот. – Что вы будете с нами делать?

– Это еще один вход во дворец, – нетерпеливо пояснил начальник. – Тайный. Вам предстоит встреча с императором.

Голова девушки дернулась, и она в ужасе уставилась на командира.

– Императором? Зачем? М-мы ничего не с-сделали!

Ани почувствовал, что начинает терять самообладание. Снаружи, во дворе казармы, сидит его жена с сыновьями; в гавани стоит конфискованная римлянами лодка, а ему с дочерью остается только одно – путешествие в этот подземный мир, откуда им вряд ли удастся вернуться. Но у него не было выбора. В сердце своем он положился на Изиду и Сераписа – лишь они были сильнее Судьбы.

– Мы очень скоро узнаем, зачем понадобились императору, – сказал он Мелантэ. – Ступай, пташка, я иду следом за тобой.

Мелантэ затаила дыхание, а затем медленно двинулась навстречу темноте. Ани последовал за ней. Римлянин в позолоченных доспехах, который задержался, чтобы закрыть дверь, шел последним.

И все-таки таинственный коридор освещался. Через отверстия, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга, внутрь просачивался слабый свет, который немного рассеивал темноту и освещал пол, выложенный каменными плитами. Стены были гладкие, оштукатуренные и побеленные, а сверху доносились разные звуки. Сначала они слышали стук лошадиных копыт, а затем человеческие голоса; также можно было различить шум льющейся воды – вероятно, кто-то копал землю в саду и поливал растения, – но люди находились слишком далеко, чтобы можно было понять, о чем они говорят. Сами они шли в тишине, в которой эхом отдавались лишь звуки их шагов – щелкающий стук подбитых гвоздями сандалий двух римлян, более мягкое шарканье Ани и легкий шорох Мелантэ. Спустя некоторое время они увидели еще один лестничный пролет – на этот раз ступеньки вели вверх. Когда они поднялись, проход стал больше похож на коридор; пол в нем был обшит досками. Он изгибался и заворачивал, будто пробираясь внутрь здания. Иногда вместо световых люков встречались окна, но все они находились слишком высоко, и можно было лишь мельком увидеть верхушку дерева или кусочек неба. Один раз перед ними появилась дверь, и римлянин, возглавлявший шествие, остановился и вопросительно посмотрел на человека в позолоченных доспехах, но тот покачал головой.

Как раз в тот момент, когда Ани начал думать, что коридор будет тянуться вечно, они завернули за угол и наткнулись на людей. Это были солдаты, одетые в уже знакомую униформу. Они стояли с копьями в руках, а на полу между ними сидел человек. Прислонившись спиной к стене и опустив голову к коленям, он, казалось, ничего вокруг не замечал.

– Арион! – воскликнула Мелантэ, каким-то образом узнав его в тускло освещенном коридоре.

Человек на полу поднял голову. О боги! Это и в самом деле был Арион, закованный в кандалы, которые звякнули на его лодыжках и запястьях, когда он шевельнулся. В тусклом свете его хитон отливал золотом. Лицо юноши было бледным и осунувшимся.

Ближний из двух стражей встал между ними и угрожающе направил копье на новоприбывших.

– Consistete[48], – приказал он.

Начальник в позолоченных доспехах что-то выкрикнул, затем протиснулся между пленниками и заговорил с охранником, который снова поднял копье.

Арион встал, звеня оковами и опираясь на стену. Все римляне туг же встревожен но посмотрели на него.

– Мелантэ, – хрипло произнес он, – Ани... – Он глубоко вздохнул. – Мне очень жаль...

– Тасе![49] – крикнул ему стражник.

– Тебе нужно было оставить меня еще там, возле Кабалси, – сказал Арион, не обращая внимания на стражника. – Жаль, что ты этого не сделал.

Ани подумал, что стражники начнут бить его и угрозами заставят замолчать, но они этого не сделали. Казалось, они сами побаивались его. Вместо этого один из них жестом приказал пленникам пройти дальше. Шедший впереди командир торопливо повиновался, а начальник в позолоченных доспехах схватил Мелантэ за руку и потащил было ее за собой. Она уперлась.

– Прости меня! – прошептала девушка, обернувшись к Ариону. – Если бы не я, ты был бы уже на пути к Кипру.

Арион слабо улыбнулся и покачал головой. Человек в доспехах грубо поволок Мелантэ за собой мимо юноши. Ани шел последним. Он чувствовал, что нужно что-то сказать, но растерялся. Кроме того, ему казалось, что, вымолви он хоть слово, стражники тут же ударят его, и поэтому прошел молча. Коридор был узким, и его плечо почти коснулось груди Ариона. Молодой человек не сводил с него взгляда, в котором читались отчаянное напряжение, боль и стыд. Ани хотел остановиться, взять мальчика за руку и успокоить его, сказав, что не все еще потеряно. Но он не мог этого сделать – его руки были связаны.

Ани, не оборачиваясь, проследовал вперед. Позади него Арион, звеня оковами, сполз на пол и закрыл лицо руками.

В конце коридора была небольшая дверь. Человек в позолоченных доспехах постучал, и она открылась.

Помещение за дверью напоминало просторную гостиную. На стене, напротив двери, в которую они только что вошли, висела огромная картина с изображенным на ней человеком, стоявшим на берегу темной реки. Он с мольбой протягивал руку другому человеку, а тот от него отворачивался. Вокруг застыли бесплотные духи, а друзья склонили головы в знак скорби. После того, что произошло в коридоре, эта картина так потрясла Ани, что ему показалось, будто его сердце пронзили иглой, и первые несколько мгновений он мог лишь стоять и молча смотреть на нее.

– Это и есть та самая девушка, – произнес кто-то, и Ани отвел взгляд от картины.

В комнате было трое мужчин: один из них – невысокий, в алом плаще – заговорил первым, другой – рослый, смуглый, в простой одежде – прислонился к стене у двери, а третий – худощавый, бледный, в белой тунике с пурпурной каймой – сидел на скамье из слоновой кости.

– Это Арей, – пояснила Мелантэ, придвигаясь ближе к отцу и глядя на человека в алом плаще.

– Ну что ж, – удовлетворенно произнес мужчина в белой тунике, – кажется, вы узнали друг друга. А ты, приятель, отец этой девушки?

– Да, – чуть слышно ответил Ани. Во рту у него пересохло. – Я Ани, сын Петесуха. Прости меня, не хочу показаться дерзким, но я нездешний, и мне мало известно о могущественных людях. Вы император?

– Да, – спокойно, с достоинством ответил мужчина. – Я император. – Он слегка улыбнулся. – Со временем Египет научится меня узнавать.

Ани неловко опустился на колени. Он знал, что перед царем нужно падать ниц, но понятия не имел, как это делается.

– Нет, падать ниц необязательно, – сказал Октавиан, жестом показывая, чтобы он поднялся. – Это восточный обычай, который мы, римляне, презираем.

Не прибегая к помощи рук, Ани с трудом выпрямился.

– Ты знаешь, почему я приказал привести тебя сюда?

Мелантэ глубоко вдохнула.

– Это из-за Ариона, – храбро заявила девушка, несмотря на то что вся дрожала. Дочь стояла достаточно близко к Ани, и он видел, как она побледнела от волнения. – Этот человек, Арей, наврал тебе о своем троюродном брате Арионе.

– Что еще за брат по имени Арион? – удивленно спросил император. – Кого ты имеешь в виду?

Ани пожалел о том, что император не дал ему преклонить колени; они у него подкашивались, и ему хотелось провалиться сквозь землю. Ему наконец-то открылась ужасная правда.

– О Изида! – прошептал египтянин.

Мелантэ взглянула на отца со смятением и тревогой.

– О боги, его зовут не Арион, – сглотнув, сказал ей Ани. Он снова посмотрел в холодные глаза императора. – На самом деле этот юноша Цезарион, да? – прошептал он.

– Цезарион – это царь, – возразила Мелантэ, и ее лицо внезапно застыло, а широко открытые глаза потемнели от ужаса. – Царь мертв! – запротестовала она. – Я видела урну с его прахом!

Голос подвел ее. Этот пронзительный возглас прозвучал фальшиво, и всем стало очевидно, что она сама не верит в то, что говорит.

– Он сказал мне, еще в самом начале, что римляне считают его мертвым, – нерешительно произнес Ани. – По его словам, солдаты якобы натерли его благовониями для погребального костра, но, пока они спали, Арион пришел в себя и покинул лагерь. Честно говоря, я думал, что от боли у него помутилось сознание и он просто бредит.

– Выходит, он все-таки рассказывал вам о себе, – голос императора прозвучал угрожающе.

– Нет, – ответил Ани, от страха едва ворочая языком. – Он вообще старался избегать разговоров о себе. Я сопоставил все только тогда, когда ваши стражники пришли за нами. – Ани взглянул в суровое лицо нового повелителя Египта. – И когда Арион поведал нам, что у него есть некий троюродный брат, который убьет его из-за какого-то спора, связанного с наследством, он имел в виду не Арея, а вас. Я правильно понял? Он имел в виду вас...

– Да, – согласился император, довольно усмехнувшись.

– Троюродный брат? – переспросил смуглый человек.

– Если принять во внимание то, что Клеопатра говорила ему об отце, – ответил Октавиан, – я действительно прихожусь ему троюродным братом.

Ани не решался смотреть в глаза этому могущественному человеку и поэтому по возможности старался избегать его взгляда. Тысячи незначительных деталей сложились вдруг в общую картину, такую целостную и гармоничную, что он удивился, как ему до сих пор не удалось разглядеть то, что, казалось бы, лежало на поверхности. Ани вспомнил, как сильно горевал Арион, услышав, что царицу взяли в плен, как он забеспокоился, когда впервые было упомянуто имя Цезарион. Ани, конечно, заметил, что юноша с трудом скрыл свое изумление во время беседы с римским центурионом в Беренике, который обратился к нему, назвав его Арионом. Ани тогда не придал этому значения и даже не мог подумать, что это имя вымышленное. Ему вспомнилось, как мальчик, раненый и измученный болезнью, объяснил, что римляне подумали, будто он мертв. И позже, узнав, что в лагере был царь, которого там убили, Ани не сопоставил эти два факта. Он даже на мгновение не мог допустить, что этот молодой грек, участвовавший в сражении и считавшийся убитым, явно аристократического происхождения и точно такого же возраста, что и сын Клеопатры, и есть юный царь, наследник Лагидов. И множество мелких подробностей, которые всплывали с тех пор: отец-римлянин, скорбь по царице, прозрачные намеки о существовании очень могущественного врага, которого нужно избегать любой ценой, – все это не смущало его, потому что он создал в своем воображении нелепую историю о поместьях и наследстве. Каким же надо быть слепцом и дураком, чтобы не разглядеть столь очевидную истину?

А все потому, что он простолюдин, которому не каждый день приходится просить беглых царей писать для себя письма. И еще потому, что по мере сближения с Арионом этот юноша казался ему все более приятным, общительным, хотя и очень ранимым. У Ани в голове не укладывалось, что молодой грек, спасенный им в пустыне, и божественный сын царицы Клеопатры и Юлия Цезаря – одно и то же лицо.

– Но у него же проклятая болезнь, – брякнул Ани. – Я никогда не слышал о том, что царь страдал этим недугом.

– О подобных фактах обычно предпочитают умалчивать, – ответил Октавиан. – Я узнал об этом от тех людей, которые хорошо осведомлены о жизни в царском дворце. – Он посмотрел в сторону Арея. – Судя по всему, Клеопатре прекрасно удавалось пресекать любые сплетни, касающиеся недуга ее старшего сына.

– Арион сказал, что эта болезнь у него от отца. Я никогда не слышал, что...

– Мой приемный отец, – холодно прервал его император, – действительно страдал этой жуткой болезнью. Я, разумеется, не принимаю всерьез заявление Клеопатры, что якобы Птолемей Цезарь – его кровный сын. Царица получила большие преимущества, заявив во всеуслышание, что он сын Цезаря. – Октавиан постучал по подлокотнику скамьи. – Надеюсь, тебе понятно теперь, насколько шатко положение, в котором ты находишься. Ты предоставлял убежище и поддержку царю Птолемею Цезарю, которого я приговорил к смерти. Я ведь полагал, что мой приговор приведен в исполнение. Не очень-то приятно было узнать, что человек, которого, как мне казалось, превратили в прах, на самом деле спокойно разгуливает по Египту в течение последнего месяца. Если хочешь остаться в живых, тебе придется рассказать все, что ты знаешь: где он был, что делал и, самое главное, с кем встречался. Совершенно очевидно, что для меня не имеет значения, знал ты, кто он, или нет. Ты был гораздо ближе к Цезариону, чем ему самому хотелось думать. У тебя дочь, – сказал император, и его взгляд ненадолго задержался на Мелантэ, – и, как мне сообщили, жена, сыновья и рабы. Все они сейчас в моих руках. Эти люди умрут – можешь не сомневаться! – если ты будешь лгать или попытаешься хотя бы немного исказить истину.

Ани спокойно стоял, чувствуя на себе холодный взгляд Октавиана. Он видел, как рядом дрожит от страха Мелантэ, ощущал боль в растертых веревками запястьях, ломоту в плечах. Он представил, как Тиатрес сидит сейчас на пыльной земле под палящим солнцем у казарм и пытается утешить детей. Неожиданно удушающий ужас, охвативший его с момента их ареста, сменился иным чувством – острым, всепоглощающим гневом.

– Я нашел его по дороге в Беренику, – начал Ани свой рассказ, – возле стоянки в Кабалси. То была ночь с четырнадцатого на пятнадцатое августа. Он лежал на дороге раненый, без сознания. Я подобрал его и помог ему просто потому, что без чьей-либо помощи он бы просто умер. Как я мог оставить юношу умирать на дороге, если у меня была возможность ему помочь? Он сказал, что его зовут Арион и что он родом из Александрии. Кроме того, он объяснил, что находился в лагере царских войск, который был захвачен отрядом римлян. Позже, когда я узнал, что в лагере погиб царь, юноша уточнил, что он был другом царя. Арион надеялся встретить корабль в Беренике и уехать из Египта, но ваши люди успели захватить триеру. Я же собирался поехать в Александрию по делам и предложил ему отправиться вместе со мной. Мы договорились, что взамен он будет вести мою деловую переписку. Я неграмотный, господин, – деревенский выскочка, если хотите. Я выращиваю лен, шью одежду и только этим летом решил стать купцом. Я поехал в Беренику с готовой льняной одеждой и тканями, которые продал судовладельцу по имени Клеон. Капитан согласился сотрудничать со мной и доверил мне везти его специи в Александрию, чтобы я продал их здесь и получил свой процент. На вырученные деньги я собирался купить стекло и олово. Для простого человека не так уж легко завоевать расположение александрийских купцов, и я подумал, что, имея рядом хорошо образованного грека, который будет писать для меня письма и снабжать дельными советами, я смог бы добиться своей цели. Поразмыслив, Арион согласился, и письма эти действительно помогли. Ваши люди забрали все документы, и, если вы хотите проверить, что именно делал для меня Арион, можете посмотреть их. Хотя, признаться, он был не очень рад взяться за это дело, особенно с самого начала. Юноша считал, что это ниже его достоинства. Что ж, если он на самом деле царь, то получается, что Арион был прав. Тем не менее он занимался перепиской, пока мы плыли в Александрию, и никаким образом не был связан с политикой. Когда семь дней назад мы наконец приехали в столицу, я уговаривал его остаться со мной, предложил ему сотрудничество, но Арион заявил, что у него есть враг, который при случае погубит меня и мою семью, если узнает, что я ему помогаю. На этом мы и расстались. И с тех пор я впервые увидел его только вот сейчас – в коридоре за этой дверью. Все это чистая правда, клянусь жизнью, господин.

– Твою дочь видели с ним сегодня утром, – вставил смуглый человек.

Ани встретился с ним взглядом.

– Мою дочь, господин, вчера днем похитили с лодки разбойники, которые к тому же убили одного из моих рабов. Если не верите, спросите у начальника гавани или у городской стражи. Я всю ночь простоял под их дверью в ожидании хоть какой-нибудь новости. Она сама вернулась на лодку всего лишь несколько часов назад. Моя дочь рассказала, что Арион спас ее и они уже шли домой, когда у него случился приступ. Так он и оказался у вас. – Тут Ани поймал себя на мысли, что говорит о юноше как об Арионе. Даже то, что он теперь знал настоящее имя молодого человека, не изменило его отношения к нему. Мальчик. Арион. Царь Птолемей Цезарь, Бог, любящий своих отца и мать. Сын женщины, которая говорила о себе как о воплощении Изиды на земле... Все эти титулы как-то не вязались с юношей, которого он знал. Милостивая мать Изида, во что же он вляпался!

Император еще раз красноречиво посмотрел на Мелантэ. Затем он перевел взгляд в сторону воина в позолоченных доспехах, который отдал ему честь.

– Я просмотрел бумаги, о которых говорил купец, – доложил воин. – Большинство из них действительно представляют собой документы об уплате таможенных сборов, накладные на благовония и олово. Но кроме прочего там есть письмо, написанное от имени Гая Корнелия Галла, в котором говорится, что купец был арестован по обвинению в подстрекательстве к мятежу. Галл пишет, что он провел расследование, в результате которого выяснилось, что это обвинение ложно и было выдвинуто против него конкурентом.

Император снова посмотрел на Ани, и на этот раз его лицо словно окаменело.

– У меня есть враг по имени Аристодем, – поспешил объяснить Ани, который внезапно обнаружил, что может говорить твердо и ясно: ничто уже не ухудшит его положения. – Он раньше был партнером Клеона, того самого судовладельца, который сейчас работает со мной. Аристодем очень разозлился, потому что я, по его мнению, захватил его место. Он мельком видел Ариона на рыночной площади в Коптосе, когда мы ходили туда платить пошлину за товар. Услышав, что Арион был другом царя, этот купец поехал в Птолемаиду Гермейскую и донес военачальнику Галлу, что Арион якобы мятежник, подстрекающий народ, а я ему помогаю, снабжая товаром, который привез на лодке. Аристодем оболгал юношу, чтобы напакостить мне. Об Арионе он особо не беспокоился. Он даже не догадывался, что юноша может говорить на латыни. Если бы он знал, то, наверное, придумал бы другой план, потому что только благодаря Ариону и его знаниям нам удалось выкарабкаться из этой передряги. Арион, прекрасно владеющий латынью, сумел убедить римлян... – Ани растерялся и тут же поправил себя: – Я имею в виду людей военачальника Галла, чтобы они послушали еще и наш рассказ. Моя дочь говорит, что грабителей на лодку послал не кто иной, как Аристодем. Я и об этом говорил с городской стражей. Проверьте по документам, и вы убедитесь, что мы не замышляли никакого мятежа. Третьего сентября я уплатил таможенные пошлины в Коптосе. Военачальник Галл арестовал нас в Птолемаиде Гермейской шестого сентября, но уже на следующий день отпустил. Все сказано в том письме, которое он написал. Двадцатого числа мы прошли таможенную заставу возле Вавилона и зарегистрировались в Александрийском порту на озере Мареотис двадцать третьего. От Коптоса сюда путь не близкий, господин, а баржа моя очень тяжелая. К тому же мы плыли лишь на восьми веслах: у нас даже времени не хватило бы на то, чтобы устраивать мятеж. Я нигде не сбывал свой товар, а сразу же привез его сюда, в Александрию, и на вырученные деньги купил стеклянные изделия и олово, – стараясь не упустить ни одной подробности, говорил Ани. – Что касается чистой прибыли Клеона и причитающейся мне части, то эти деньги я оставил на хранение в банке. Я честный человек, и мне больше нечего вам сказать. – Он снова встретился с холодным взглядом императора и добавил: – Я даже не воевал за царицу и, признаться, не думаю, что она была хорошей правительницей. Вдоль Нила плодородные земли превратились в пустыню, потому что все деньги и рабочая сила, предназначавшиеся для ремонта каналов и плотин, пошли на ведение войн где-то за пределами Египта. Как новый повелитель нашей страны, вы, я надеюсь, будете править более разумно и выделите средства на процветание ваших земель.

Повисло неловкое молчание, после чего император, негромко кашлянув, заметил:

– Египтянин, да ты наглец.

– Простите меня, – совершенно искренне извинился Ани. – Я не хотел. Я же говорю вам: я всего лишь простой человек и не знаю, как нужно вести себя в присутствии царя. Я бы упал перед вами ниц, но вы сказали, что не любите этого.

Октавиан поморщился и откинулся на спинку скамьи.

– Ну что ж, замечательно. Допустим, я принимаю на веру все, что ты мне рассказал о себе и своей торговле. Из всего этого следует, что Птолемей Цезарь самым невинным образом начал принимать участие в торговле. И началось это в день его предполагаемой смерти – четырнадцатого августа. Я не ошибаюсь? – спросил он, обращаясь к Агриппе.

– Да, с четырнадцатого августа и вплоть до вашего прибытия в Александрию, – подтвердил тот и потребовал, повернувшись к египтянину: – Повтори еще раз, какое это было число?

– Двадцать третье сентября, – глухо произнес Ани. Неужели император и в самом деле всерьез воспринял его показания? Смеет ли он на что-то надеяться?

– Двадцать третье сентября, – задумчиво повторил Октавиан. – Надо же, прямо на мой день рождения. Клянусь Аполлоном, чудный подарок! Сегодня двадцать девятое. Согласно твоим словам, ты расстался с царем семь дней назад и с тех пор ничего о нем не слышал, кроме того, что он якобы спас твою дочь, так ведь? – Он снова окинул Ани и Мелантэ холодным взглядом. – Мне известно, что Цезарион обращался за помощью к некоторым своим друзьям. Мне нужно знать, к кому именно. Если вы назовете мне их имена, то я и впрямь готов поверить, что вы не мятежники. Только в этом случае я смогу милостиво обойтись с вами и со всеми остальными вашими людьми, которые находятся у меня в руках. Если же вы откажетесь открыть их имена, это будет означать, что вы все-таки являетесь участниками заговора, и, следовательно, я буду вынужден поступить с вами соответствующим образом.

Ани все еще не знал, стоит ли ему рассчитывать на благополучный исход их пребывания во дворце, но чувство внутреннего спокойствия оставило его вовсе. Сердце бешено стучало в груди, и он еще раз пожалел о том, что император не разрешил ему опуститься на колени.

– Я не знаю, к кому он обращался, – хрипло ответил он. – Мелантэ, если ты что-то знаешь, скажи ему.

Мелантэ подняла на императора свои огромные глаза.

– От этого зависит жизнь всех нас! – настаивал Ани.

– Я... – начала девушка и тут же закусила губу. – Господин, пожалуйста... Скажите, что будет с д-друзьями Ариона... то есть царя? Они только хотели ему помочь. Они не собирались устраивать никакого мятежа против вас.

– Если это правда, то им нечего бояться, – без колебаний заявил Октавиан. – Ты знаешь, кто они?

– Мне... мне кажется, что да. Государь, с Арионом все время был только один господин. Был, честно говоря, еще один, который снабдил его деньгами, всякими вещами, слугами и рабами. Больше никого не было – во всяком случае, я больше ни о ком не слышала.

– Был с ним? Где именно? – резко спросил смуглый человек по имени Марк. – Где все происходило?

– На корабле, сударь. Разбойники притащили меня на корабль. Я не знаю, как он назывался, но к капитану все обращались по имени Кинесиад. Он должен был отплыть на Кипр. Капитан этот занимается тем, что покупает свободных людей и продает их на невольничьих рынках в других странах. Арион был на том корабле как пассажир. Из разговоров я поняла, что Кинесиад дал взятку портовому начальству, чтобы ему можно было выйти из гавани без досмотра. С Арионом было много людей. Он собирался плыть на Кипр, чтобы жить там в поместье своего друга. Когда же он случайно увидел меня, то попытался вступиться. Была схватка с разбойниками. До меня только сейчас дошло, что капитан, наверное, узнал его и из-за этого отказался везти на Кипр. Он потребовал, чтобы Арион покинул корабль. Тогда я не поняла настоящей причины, и мы сошли с корабля. Арион отправил слуг со всеми вещами обратно к их владельцу и сказал, что будет искать другой выход из города. Тот друг, который был с ним, объяснил мне, что под этими словами Арион подразумевал самоубийство. Узнав, что он хочет лишить себя жизни, я вместе с другом Ариона начала убеждать его не совершать глупость, а вместо этого принять предложение моего отца и стать партнером. Но поверьте, господин, никто из нас не говорил ничего о том, чтобы как-то восставать против вас!

– Назови их имена! – нетерпеливо приказал Марк. – Ты сказала, их было двое! Назови эти два имени!

– Того человека, которому принадлежало имение и рабы, звали как-то Архи... – Девушка замялась. – Я его не видела и даже имя слышала только один-два раза: Арион старался его не упоминать. Но я услышала от рабов. Архи... Архиб...

– Архибий? – спросил Марк. – Да, – ответила Мелантэ, – точно.

Марк, довольно ухмыльнувшись, взглянул на императора.

– Да, это похоже на правду, – сказал Октавиан. – К тому же мы легко можем проверить, есть ли у него имение на Кипре. Очень хорошо, девочка. А как насчет второго друга, с которым ты встречалась?

– Родон, – тут же выпалила Мелантэ. – Этот человек сказал, что он философ и раньше был наставником Ариона.

Ани внезапно вспомнил, где он слышал это имя. Родоном звали учителя молодого царя, который, собственно, и предал его. Именно на его копье якобы напоролся царь и погиб. В голове египтянина вдруг мелькнуло воспоминание о том, как он в первый раз допрашивал Ариона: «А почему на тебе не было доспехов? – Я спал. Пришел Родон, и...» И еще потом, во время того жуткого путешествия по пустыне, когда он сам, страдая от голода, жажды и жары, решил поддеть мальчика: «Он что, был твоим любовником, этот Родон?»

Нет, Родон был тем самым человеком, который продырявил Ариону бок. Так что же он делал на корабле вместе с Арионом, словно он ему близкий друг? Как-то странно все это выглядит, если только не предположить, что они с самого начала договорились и смерть царя Птолемея Цезаря была лишь инсценировкой. Может, действительно был заговор? Тогда получается, что Родон с самого начала был его участником...

Нет, никакого заговора не было и в помине. Он видел рану и то смятение, которое охватило мальчика. Однако император может этого и не знать. Судя по тому, что на его лице появилось выражение тревоги и недоверия, так оно и есть.

Мелантэ в растерянности смотрела на императора, не говоря ни слова и смутно ощущая, что сказала нечто неожиданное, что поразило его.

– Родон, – отчетливо повторил Октавиан. – Ты уверена, что не ошиблась?

Низкорослый человек по имени Арей отлепился от стены и наконец-то напомнил о своем присутствии. Здесь, в этой комнате, «самый могущественный человек во всей Александрии» казался таким незначительным, что Ани даже забыл о нем.

– Цезарь, – обратился он к императору. Октавиан взглянул на него.

– Я и Родон... мы вместе учились... Я разговаривал с ним несколько раз с тех пор... Мне показалось, что он испытывает угрызения совести. Он говорил, что не хотел смерти царя и думал, что его возьмут в плен и привезут обратно в столицу. Он надеялся, что ему удастся убедить вас пощадить Цезариона. Я... я не думаю, что имел место какой-то тайный план. Мне кажется, Родон искренне верил, что царь погиб. Но когда он увидел его живого, то ухватился за возможность каким-то образом загладить свою вину.

Октавиан пристально смотрел на философа. Арей смиренно склонил перед ним голову, однако не сдавался. Ани понял, что на самом деле Арей – порядочный и милосердный человек, готовый помочь своим друзьям, и Мелантэ, скорее всего, просто недооценила его.

– Государь, я хорошо знаю Родона, – настойчиво продолжал Арей. – Он очень прямодушен. Я не могу себе представить, чтобы он притворялся, будто мучается стыдом и угрызениями совести, зная, что царь, которого все считают убитым, живет и здравствует. Он не такой хороший актер, Цезарь, чтобы убедительно сыграть какую бы то ни было роль вообще. И потом, господин, ваши собственные люди докладывали, что Птолемея Цезаря проткнул копьем его собственный учитель и от этой раны тот скончался. Допустим, что человек, которого смертельно ранил Родон, на самом деле был не Птолемей Цезарь, – спокойно говорил Арей, – тогда кого же этот купец нашел на дороге? С другой стороны, если купец и его дочь тоже участвуют в заговоре и никого на дороге не находили, то зачем бы они стали сейчас называть имя Родона? Если же они не участники заговора и, опять же, не находили никого на дороге, то откуда они знают молодого царя? – Арей, выдержав взгляд Октавиана, словно подвел итог своим рассуждениям: – Цезарь, данное обвинение может показаться веским на первый взгляд, но при ближайшем рассмотрении появляется слишком много противоречий, и тем слабее оно становится.

Обстановка, казалось, снова разрядилась. Император кивнул, соглашаясь с Ареем. Затем он повернулся к начальнику стражников, который за все это время не вымолвил ни слова, и приказал ему:

– Скажи тем, кто стоит в коридоре, чтобы они ввели сюда молодого человека. Только чтобы сначала сняли с его ног оковы. Пусть идет нормально, не волоча ноги.

Тот поклонился и вышел.

Повисла тишина. Мелантэ стояла молча, но при этом вся дрожала, до боли сцепив пальцы рук. Она с такой надеждой поглядывала на дверь, что Ани почувствовал легкий укол ревности. Ему вспомнилось то время, когда он повстречал ее мать. Ему тогда было ненамного больше, чем сейчас Мелантэ. О Изида! Какая жестокая участь! Он и не думал, что в сердце его дочери разгорится такой огонь страсти к человеку, который всю свою жизнь принадлежал другому миру и скоро вообще отойдет в мир теней.

Не исключено, однако, что их всех ожидает такая же участь, напомнил он сам себе.

Дверь отворилась, и в комнату вошла небольшая процессия: начальник шагал впереди, за ним – первый стражник, затем – Арион, и, наконец, шествие замыкал еще один стражник. На запястьях Ариона звенели оковы, на нем не было хламиды, а дорогой, расшитый золотом черный хитон стал грязным и помятым. Его покрасневшие глаза казались воспаленными. Несмотря на это, юноша держался, как подобает царю. На самом деле, и Ани сейчас это очень хорошо понял, Арион всегда выглядел величественно: ехал ли он на верблюде, плыл ли на лодке, находился ли в компании или наедине с собой. Даже когда он лежал полуголый на соломенном тюфяке под навесом и страдал от раны в боку, ему удавалось сохранять чувство превосходства и пренебрежительное отношение ко всему, что его окружало. От него, казалось, веяло каким-то непоколебимым величием. Ани сразу же почувствовал превосходство юноши, и это его раздражало, хотя впоследствии именно эти качества произвели необходимое впечатление на тех людей, с которыми Ани заключал сделки. Да, он всегда истолковывал поведение Ариона по-своему, не так, как это было на самом деле.

Арион с грустью посмотрел на египтянина. Затем его взгляд чуть-чуть дольше задержался на Мелантэ. И только после этого юноша повернулся к императору, словно здесь, подумал Ани, командует он, а Октавиан присутствует лишь для того, чтобы сделать доклад.

– Архибий, – ровным голосом произнес Октавиан, – и Родон. В глазах Ариона промелькнули страх и боль, и, когда он снова посмотрел на Мелантэ, она увидела в его взгляде невыносимую муку. Но уже в следующее мгновение это выражение сменилось маской презрения.

– Родон преподнес мне сюрприз, – едко заметил Октавиан. – Когда это вы успели обо всем условиться?

– Наша встреча была совершенно случайной, – ответил Арион. Его голос звучал ровно, с неизменно изящной интонацией. – Когда мы приплыли в Александрию, я отправился в сад, к гробницам Птолемеев, чтобы обдумать, как мне следует поступать в дальнейшем. В этом прекрасном месте, где я раньше любил проводить время, мне в глаза бросилась та самая урна. Через какое-то время туда же пришел Родон, чтобы убрать могилу. Я попытался скрыться от него, но он и его слуги помешали мне. В ходе недолгого разговора я поведал ему, что больше всего на свете желал бы удалиться в какое-нибудь тихое место, и тогда он попросил меня принять его помощь. Я оставался в доме Родона, а он тем временем обратился к Архибию. Никто из них не строил никаких планов против тебя, император. Они ни в чем не виноваты. Единственная их провинность заключается в том, что они решили спасти жизнь своему другу. Ты примешь к рассмотрению мое прошение?

Арион всем своим видом бросал ему вызов, и император, не переставая смотреть на юношу с прежней своей холодностью, пытался дать оценку его поведению.

– И все-таки Родон меня удивил, – продолжил Октавиан. – Твой учитель предал тебя. К тому же все, кто участвовал в нападении на ваш лагерь, свидетельствуют о том, что именно он нанес царю смертельную рану. Или я что-то путаю?

– Да, это сделал он, – не колеблясь ни секунды, ответил Арион. – И если слов целой центурии тебе недостаточно, то, быть может, веским доказательством будет мое собственное тело? Уверен, ты не побрезгуешь и сам осмотришь рану, тем более что я даже не смогу тебе перечить.

Император бросил на него подчеркнуто скучающий взгляд, но затем кивнул начальнику стражи.

Воины, не желая выказывать даже малейшего неуважения к царю, очень осторожно взялись за хитон Цезариона, рассчитывая просто спустить его до пояса, чтобы не снимать одежду совсем. Но хитон был зашит на плечах, и спустить его не представлялось возможным, к тому же мешали оковы на руках пленника. Они начали возиться со швами и цепями, в то время как Арион, хотя и покраснел от стыда, старался сохранять невозмутимое спокойствие. Наконец закованными в цепи руками он расстегнул свой пояс и позволил ему упасть на пол. После этого стражники просто-напросто задрали хитон на голову, выставив на всеобщее обозрение его тело, будто он какой-то раб. На правом боку юноши был виден свежий шрам, все еще красный и припухший. Возникло неловкое молчание. После того как Октавиан кивнул, стражники опустили хитон и застегнули ремень.

– Центурион, которому было поручено провести ту операцию, очень надежный человек, – сказал император. – Я не сомневаюсь, что Родон действительно ранил тебя и ты не подавал признаков жизни. Но почему тогда ты вновь доверился ему? Ты сделал даже больше: когда я приказал назвать имена тех, кто тебе помогал, то услышал отказ. Ты не захотел выдать его даже под угрозой пыток. И это, признаться, больше всего удивляет меня.

Мелантэ в ужасе прикрыла рукой рот, осознав, что она несколько минут назад с невероятной легкостью назвала имена людей, которые сам Арион не стал бы раскрывать даже под пыткой.

– Я простил его, – сказал Арион. Щеки его по-прежнему горели, и Ани понял: юный царь не ожидал, что император подвергнет его тело осмотру, и поэтому сейчас испытывал ярость и боль унижения. – Я осознал причину предательства Родона и не желаю ему смерти, Цезарь. Я не хочу, чтобы кто-то погиб только потому, что просто помогал мне. Ответь, ты удовлетворишь мою просьбу?

Мелантэ шумно вдохнула, и Арион в то же мгновение повернулся к ней. На лице юноши снова была написана грусть.

– Он обещал, что не будет наказывать тех, чья провинность заключается лишь в том, что они тебе помогали, – прошептала Мелантэ, прерывисто дыша.

– Цари лгут, Мелантиона, – ответил Арион. – Этот человек уже неоднократно лгал, подписывая полные обещаний договоры, которые без всяких колебаний нарушал. Но откуда тебе, простой девушке, знать об этом? Что еще он сказал вам? Что он пощадит всех, если вы назовете имена людей, которые поддержали меня в трудную минуту?

– Да, – дрожа от волнения, тихо произнесла Мелантэ. – Государь говорил, что если мы не скажем, то он убьет нас всех, даже моих маленьких братьев.

– «Цари лгут»! – с сарказмом повторил Октавиан. – Она должна была научиться этому у тебя, Арион. – Император повернулся к Мелантэ. – Девушка, у меня нет ни малейших причин убивать твоих братьев. А что касается прошения Птолемея Цезаря, я еще не решил, удовлетворить его или нет. Можешь мне не верить, но я со своей стороны стараюсь проявлять милосердие там, где могу.

– Разве ты не мог проявить милосердие, – дерзко спросил Цезарион, – когда вместе со своими приспешниками подписал проскрипции[50] и тем самым приговорил лучших людей Италии к смертной казни? Надо полагать, их было не меньше двух тысяч.

– Это было двенадцать лет назад, – резко ответил Октавиан. Его холодность сменилась внезапной вспышкой гнева. – И все те люди были моими врагами. Архибий и Родон тоже оказали мне своего рода услугу.

– Две тысячи талантов серебра, – фыркнул Арион, – и пятьдесят талантов золота. Конечно, проскрипции тоже позволяют зарабатывать много денег. Твое милосердие всегда уступало твоей жадности. Был ли ты милосерден к Мардиону, или к Диомеду, или к Алексию? А как ты поступил с Антиллом? С моей матерью? Со мной?

Октавиан сжал кулаки.

– Тише, мальчик! – процедил сквозь зубы Ани и, не обращая внимания на гневный взгляд Ариона, брошенный в его сторону, продолжил: – Ты сейчас только навредишь. Если человек говорит, что хочет проявить милосердие, заклинаю тебя, не мешай ему!

Наступила тишина. Щеки Ариона пылали, в глазах горел огонь. До Ани только сейчас дошло, что он при всех назвал его «мальчиком».

Но, по всей видимости, именно это позабавило императора и остудило его гнев. Октавиан с изрядной долей иронии посмотрел на Ани и затем снова переключил свое внимание на Ариона.

– Ты простил Родона, потому что понял, почему он так поступил, – напомнил император, как бы предлагая юноше продолжить разговор.

Некоторое время Арион стоял молча, густой румянец все еще заливал его щеки.

– У него в Александрии живут любовница и дети, – наконец вымолвил юноша. – Он не хотел покидать их, сознавая, что после падения города его семья будет совершенно беззащитна перед новой властью. Как он сам сказал – и надо признать его правоту, – война уже тогда была проиграна, а простое оттягивание ее конца привело бы к новым бессмысленным жертвам и расходам. Родон не хотел, чтобы ради дела, которое уже было обречено на поражение, продолжали страдать невинные люди. – Цезарион поднял голову. – Моя мать могла противостоять тебе, Октавиан, только потому, что среди ее союзников был Антоний. У меня нет союзников среди римлян: они все либо служат тебе, либо уже мертвы. Я сын Цезаря, но его наследником являешься ты. Если бы я был на свободе и оставался царем Египта, то и тогда не смог бы тягаться с тобой. Все, что я мог бы сделать в таком случае, – это доставить тебе небольшие неприятности, ввергнув в излишние расходы. Если бы я начал войну против тебя, она бы закончилась уже через год, но больше всех при этом пострадал бы мой народ. Ты единственный, кто сейчас обладает властью, благодаря которой можно построить мирные отношения. И поэтому я согласен с Родоном, что для меня лучшим выходом была бы смерть. Я готов уйти из жизни, но напоследок мне хотелось бы попросить тебя о том, чтобы ты судил по справедливости и пощадил тех, кто не сделал ничего дурного, кроме оказанной мне помощи. Последовала длинная пауза.

– Признаться, ты меня очень удивляешь, – медленно произнес Октавиан.

– Ты выполнишь мою просьбу? – настаивал Арион. Император наклонился вперед и подпер рукой подбородок.

– Давай-ка вместе с тобой подумаем, что именно сделали твои друзья. Если бы они взяли и спрятали сокровища, конфискованные в пользу государства, им бы полагалась за это смертная казнь. Если бы обнаружилось, что они тайно копят оружие и военные машины, их бы тоже казнили – даже если бы они заявили, что просто пытаются сохранить эти вещи, ни в коем случае не пуская их в ход. Ты мог бы стать настоящей находкой, в случае если кому-то взбредет в голову идея поднять восстание, и опасным оружием в любой предстоящей войне. Твои друзья прекрасно это понимают.

– Но только не эти двое.

– Эти двое уже стали свидетелями стольких вещей, которые я не хотел бы разглашать.

– Если ты не хочешь даровать им милость, – тихо сказал Арион, – может, позволишь мне купить ее у тебя? – Последние слова Арион произнес таким рассудительным тоном, что Октавиан встрепенулся.

– Все, что у тебя было, перешло ко мне на правах завоевателя. И что же ты собрался мне предложить? – прищурившись, спросил император.

– Письмо, – ответил Арион. – Освободи Ани и его семью, не преследуй Родона и Архибия, оставь им все их имущество и владения, а я напишу для тебя письмо, в котором признаюсь, что Клеопатра однажды открыла мне имя моего истинного отца. – Голос юноши слегка задрожал, а сам он побледнел от волнения. – Я датирую его этим годом, но, разумеется, более ранним числом и адресую какому-нибудь человеку, которому на самом деле мог бы сделать подобное признание. Снова последовала пауза.

– Я действительно поражен, – не скрывая своего изумления, сказал Октавиан. – И кто же твой настоящий отец?

– Цезарь, – ответил Арион, с презрением поджав губы. – О чем ты сам прекрасно знаешь. Но в этом письме я укажу любое имя, какое назовешь ты. Я доверяю тебе в том, что ты не оскорбишь памяти Цезаря, вынуждая меня говорить, будто моя мать обманывала его с каким-нибудь недостойным человеком.

После некоторого колебания Марк покачал головой.

– Это бесполезно, – заявил он императору. – Для того чтобы это письмо имело хоть какой-то вес, оно должно быть скреплено его личной печатью, а мы ее уничтожили. Те, кто верит, что он сын Цезаря, назовут этот документ гнусной подделкой.

– Но они бы утверждали это, даже если бы под письмом и вправду стояла печать, – ответил Октавиан. – Они бы говорили: «Если он не сын Цезаря, то почему в таком случае его убили?» – Император криво улыбнулся. – Однако, как бы то ни было, твое предложение, Цезарион, меня заинтересовало. Два года назад я бы помиловал за него дюжину преступников или заплатил за него целый корабль золота. Но сегодня... я думаю, что будет лучше и проще, если откажусь от него.

Арион понурил голову.

– Но я готов удовлетворить твою просьбу, – заявил император. Арион встрепенулся и в изумлении уставился на своего противника.

На лице Октавиана появилась самодовольная улыбка.

– Мое милосердие даруется, а не покупается. Для начала я хочу убедиться – насколько это возможно, – что все, сказанное этими пленниками, правда. Если я удостоверюсь, что эти люди не лгут, от них потребуется только одно: торжественно поклясться не разглашать тайну твоей личности. После этого они могут идти на все четыре стороны. Родона и Архибия мне все равно придется допросить, и, если их показания совпадут с твоими, я отпущу их с той же самой клятвой. Когда мы с тобой последний раз беседовали, сын Клеопатры, ты сказал, что поступками царя может управлять только его свободная воля. Если бы я захотел убить твоих друзей, мнение народа не смогло бы защитить их. Ты, разумеется, усвоил этот урок благодаря своей матери, поскольку она то же самое говорила моему отцу. Однако мой отец скончался на ступенях Капитолия от двадцати трех ножевых ранений, и Клеопатре следовало бы сделать соответствующие выводы и признать, что она ошибалась насчет значимости общественного мнения. Но она, к сожалению, пренебрегла этим печальным опытом. Затем она убеждала в том же и Антония. И что? Он тоже мертв! А где она сама? Они могли бы выжить после битвы при Акции, если бы люди оставались им верны, но все оставили их, как только дело царицы дало трещину. И как ты думаешь, сын Клеопатры, почему? А потому, что твоей матери было все равно – ненавидят ее или почитают. Главное, к чему стремилась царица, – это беспрекословное подчинение. – Октавиан гордо выдвинул подбородок. – Однако для меня общественное мнение небезразлично. Я надеюсь все-таки править дольше, чем она. Архибий – уважаемый человек в Александрии, а что касается Родона, то все знают, что он оказал мне услугу. И поскольку эти египтяне даже не поняли, во что оказались втянутыми, я намерен проявить милосердие.

Ани догадался, что Октавиан с самого начала понял, что будет безопаснее и удобнее для него же самого пощадить их, чем заниматься местью, но император слишком долго тянул, желая заставить Ариона просить его и быть за это благодарным, проявлять почтение и унижаться. Он видел, что требование императора было необоснованным, – как Арион мог благодарить человека, который захватил страну, убил и пересажал в тюрьму всю семью, а потом приговорил к смерти и его самого?

Арион заколебался, затем слегка склонил голову, даже не шевельнув руками, и вполне искренне произнес:

– Я благодарю тебя, Цезарь, за твою милость. Октавиан, самодовольно ухмыльнувшись, изрек:

– Я очень тронут твоим признанием. Ну скажи мне, чья жизнь так дорога тебе, что ты готов унижаться и злословить в адрес своей матери? Мне кажется, что это не из-за Родона, несмотря на то что ты его простил. Ты что, и правда настолько влюблен в эту девочку? Арион выпрямился, и его лицо снова приняло величественный вид.

– Да, я действительно люблю эту девушку. Но с такой же настойчивостью я мог бы просить за каждого из них. Позор, которым бы я себя покрыл, – ничто по сравнению с осознанием того, что я разрушил жизни моих друзей.

– Да уж, и откуда у тебя взялась совесть? – съехидничал Октавиан. – По линии твоей матери этого никто не замечал.

– К сожалению, эту ценность я не смог бы прибрести и по линии отца, – поморщившись, ответил Цезарион. – Давай согласимся на том, что мы в ответе за наши души. – Повернувшись к Ани, он добавил: – Этот человек показал мне ценность многих вещей в жизни.

Ани от изумления едва удержался на ногах. Император метнул на него испытующий взгляд и затем, вытянув руку, приказал смуглому человеку, внимательно наблюдавшему за их беседой:

– Марк, найди бумаги, о которых говорил купец, и убедись, что они говорили правду. Арей, ступай с ним. Лонгиний, седлай лошадь, отправляйся к начальнику гавани и выведай все про эту историю с разбойниками. А ты, Витал, расспроси людей купца о том, как они плыли в Александрию. И точно узнай, не выходил ли Ани или Арион самостоятельно на берег, не встречались ли они с людьми, о которых не упоминали в своей истории. Не смей никому говорить, кто он. Вы двое, – обратился он к стражникам, охранявшим Ариона, – отведите узника обратно в коридор. Позвольте девочке побыть с ним, пусть поговорят, если им хочется. А я пока побеседую с купцом.

Марк кивнул и вышел через большую дверь. Арей поклонился и последовал за генералом. Воин в позолоченных доспехах и два стражника по очереди отдали честь императору и скрылись за дверью, которая вела в коридор. Оставшиеся два стражника выпроводили Ариона и Мелантэ через ту же дверь. Удивленный и немного растерянный, Ани остался наедине с властителем мира.

Октавиан поднялся, огляделся по сторонам и поднял с пола возле своей скамьи нож длиной в человеческую руку с простой черной рукояткой. Зайдя за спину, он перерезал веревку, которой были стянуты руки Ани. После этого он вернулся на свое место. Ани размял занемевшие руки и посмотрел на свои израненные запястья. Потом бросил настороженный взгляд на играющего ножом императора и сказал:

– Благодарю вас, государь. – Эта фраза, похоже, была вполне уместной. – Я очень благодарен вам за ваше милосердие. – Ани осмелился на неуверенную улыбку. – У меня, сударь, жена, дети, и я буду очень рад снова увидеть их.

Октавиан кивнул, принимая благодарность.

– Надеюсь, что ты больше не представляешь опасности для меня. Ты напоминаешь мне отчима. – Увидев недоумение на лице египтянина, Октавиан добавил: – Не внешностью, разумеется. Но есть что-то... – Император помахал в воздухе рукой, пытаясь найти нужное слово. – Есть что-то общее между вами.

– С вашим отчимом, государь? – недоверчиво переспросил Ани, гадая, кого же император может считать свои отчимом (ну не Цезаря же, конечно...).

— Я говорю о Луции Марции Филиппе, – сказал Октавиан, будто прочитав его мысли. – Он был вторым мужем моей матери. Хороший человек, каким мне кажешься и ты.

Эта неожиданная похвала насторожила Ани. О мать Изида! Сколько же у императора отцов? И кровный, и приемный, да еще отчим. Интересно, что ему нужно от него? Октавиан не нравился Ани, и даже обещанная милость императора не внушала ему доверия. Ани вспомнил Тиатрес, детей и всех остальных. Где они сейчас? Все там же, во дворе возле казарм, или их тоже заперли в темницу? О боги, вот бы снова увидеть их...

Ани сказал себе, что, скорее всего, этому холодному, расчетливому и подлому человеку хочется, чтобы его превозносили более за милосердие, нежели за величие, могущество или воинскую доблесть. Его, вероятно, волнуют идеалы человечности, в отличие от большинства других правителей. Нужно, наверное, отдать ему должное – по крайней мере он хочет быть хорошим человеком.

– Мне интересно, – обратился к нему император, – что ты сделал с Птолемеем Цезарем?

– Простите, государь? – удивился Ани.

– Он утверждает, что именно ты раскрыл для него, что такое совесть. Ты назвал его «мальчиком», и он тут же смирился. А ведь он Лагид! А может, и Юлий тоже, несмотря на то что я отрицаю это. Но сомневаться в том, что он Лагид, не приходится. Он умолял пощадить тебя, умолял богов быть свидетелями, и, по всей вероятности, они действительно касались его, потому что я не могу себе представить, чтобы Лагид так унижался перед кем-то, не говоря о том, чтобы ради кого-то.

– Никто не желает зла своим друзьям, господин. Арион... – Ани заколебался.

– Его зовут Птолемей, – поправил его Октавиан.

– Я знаю его под этим именем, господин. Я думаю, что у Ариона было очень мало друзей, и поэтому он так дорожит теми, кто у него все-таки есть. Если хотите знать правду, господин, то мне кажется, что в своей прежней жизни он был глубоко несчастен.

Ани вновь осекся. Похоже, он сказал лишнее. Арион-Цезарион был все-таки сыном царицы и бога. До этого лета этот зал, этот дворец, этот город и все Египетское царство принадлежали ему. Однако Ани все же осмелился продолжить:

– Юноша рассказывал, что никто никогда не помогал ему, не ожидая чего-то взамен, и что он никому не доверял, потому что льстецы подобны червям, съедающим заживо твое сердце. Похоже, его мать считала, что ребенку пойдет на пользу увидеть человека, страдающего проклятой болезнью, с раскроенным черепом и еще живого. Одно это говорит мне, что она была кем угодно, но не женщиной. Может быть, это хорошо для ребенка, но уж точно не для такого, как Арион.

– Какого «такого»? Ани пожал плечами.

– Чувствительного, с богатым воображением и очень вспыльчивого.

– Ты так говоришь, будто приходишься ему отцом. Ани почувствовал, как кровь прилила к лицу.

– Я знаю свое место и знаю, кто он. Но я нашел его раненого и абсолютно беспомощного, я ухаживал за ним и переживал за него. И... возможно, вы правы: я чувствую к нему что-то вроде отцовской любви. Моя дочь ненамного младше него. Если это звучит дерзко, простите меня: я ничего не могу с этим поделать, Я же не знал, что он царь.

– Думаю, ты стал бы для него прекрасным отчимом, – добродушно усмехнулся Октавиан. – Но только не при дворе Клеопатры. Ты был бы жестоко наказан царицей за дерзость.

– О Изида! Я не настолько дерзок. Я не принадлежу к тем людям, которых приглашают во дворец, разве что на задний двор, ближе к хозяйственным постройкам.

– Клеопатра была необыкновенной женщиной. Даже под конец жизни, находясь в плену, она вызывала искреннее восхищение. Когда она заходила в комнату, все остальные рядом с ней казались блеклыми. Величественная женщина. Я никогда не желал ее смерти на самом деле. Конечно же, не думаю, что с ней приятно было иметь дело. И в качестве матери такую женщину мне сложно представить. Она никогда бы не допустила, чтобы кто-то из приближенных был ей подстать. Мне кажется, ты прав у Цезариона действительно была несчастная жизнь. Болезнь сама по себе – уже тяжкое горе. Я помню, как мучился мой дядя.

Теперь еще и дядя... Ани подозревал, что на этот раз он таки имеет в виду Цезаря. Египтянин еще раз задался вопросом, с чего это император захотел поговорить с ним по душам.

– Он рассказывал, что во время приступов к нему возвращаются страшные воспоминания, – робко произнес Ани. – И так все время.

– Мой дядя тоже страдал этой болезнью, – негромко вымолвил Октавиан. – После приступа он обычно приходил в себя и начинал рыдать. – Император посмотрел в глаза Ани и еще тише продолжил: – До чего же странно, что Цезарион напоминает мне моего дядю, точнее моего отца – ведь он меня усыновил. По правде сказать, он навсегда для меня останется троюродным дядей Юлием. Воспоминания нахлынули на меня, когда Цезариона принесли во дворец. Он еще не пришел в сознание после приступа. Марк и Арей спорили между собой, что с ним, и, когда юноша очнулся, я уже знал ответ на этот вопрос, потому что неоднократно видел Юлия Цезаря в таком же состоянии. Своим поведением юноша похож на Юлия. Смотрит на тебя, словно только что спустился с Олимпа... И этот гордый взгляд, когда его переполняют чувства. Однако той утонченности, которая была присуща его матери, у него нет. Все-таки ты прав, говоря, что он был несчастен.

Последовало молчание, затем Ани неуверенно спросил:

– Господин, что вы собираетесь делать с мальчиком?

Он не столько хотел это знать, сколько понимал, что ему нужно это знать. Но при этом Ани чувствовал, что по какой-то необъяснимой причине Октавиан хочет, чтобы он, именно он, задал ему этот вопрос.

– Оставлять его в живых слишком опасно, – тут же ответил Октавиан. – Ты называешь его мальчиком, но, когда мне было столько же лет, сколько ему сейчас, погиб мой дядя и меня объявили его наследником. Многие – в том числе Марк Антоний – думали, что я слишком молод, и не собирались принимать меня всерьез. Но все они жестоко ошиблись.

– Но вы же слышали, что Арион не хочет соперничать с вами, – осмелился возразить Ани, взвешивая каждое слово и остерегаясь, чтобы его снова не назвали наглецом. – Государь, вы ведь не против, если он бесшумно исчезнет. И он мечтает о том же. Птолемея Цезаря уже месяц как нет в живых. Разве вы не можете сказать, что Арион – обыкновенный юноша, который просто похож, на покойного царя. Никто никогда не поверит, что сын Клеопатры стал торговцем на Красном море.

Октавиан, усмехаясь, посмотрел на египтянина.

– Ты действительно похож на моего отчима. Он тоже до последнего стоял на своем. Я вижу, что ты все еще хочешь, чтобы этот юноша стал твоим партнером. Он что, спал с твоей дочерью?

Кровь снова прилила к лицу Ани.

– Нет, – коротко ответил он. – Насколько мне известно, нет. Мелантэ – порядочная девушка. – Ани вздохнул и признался: – Мне очень жаль, что моя дочь вообще с ним повстречалась, потому что она уж точно не захочет его отпускать.

Октавиан снова посмотрел на нож, который продолжал держать в руках, и начал им поигрывать.

– Вот что я тебе скажу. Когда Цезарь объявил меня своим преемником, мой отчим уговаривал меня отказаться от престола. Он говорил, что меня или сметут с пути, или убьют в борьбе за престол, или вся эта бесконечная вереница обманов, жестокости и измен, на которые мне придется пойти самому, чтобы достичь успеха, разрушат в конечном итоге мою душу. Я очень любил Филиппа и внимательно прислушивался к его советам. Мне кажется, что он был очень мудр, о чем свидетельствуют сказанные им слова. Моя душа еще не совсем умерла, но я вижу, как постепенно я утрачиваю то, что всегда считал главной ценностью: вот я поступился принципами, вот расстался с сокровенной надеждой, а вот и кого-то предал...

– Вы хотите пощадить его, – твердо сказал Ани, внезапно осознав, для чего его здесь оставили.

Октавиан, криво улыбаясь, снова посмотрел на египтянина и ответил:

– Когда Клеопатра была у меня в плену, она показала мне некоторые письма, которые мой дядя ей писал. Он и вправду ее любил. Будучи ребенком, я обожал дядю Юлия. Я обязан ему всем. Он признал Цезариона своим сыном. И этот юноша действительно его сын, что бы я ни говорил всему свету. До сегодняшнего дня я не был в этом уверен, но сейчас у меня не осталось никаких сомнений. Дяде Юлию не понравилось бы, если бы я его убил. – Октавиан тяжело вздохнул. – Признаться, Цезарион чуть не вывел меня из себя своим показным превосходством и тем, как он говорил тут о проскрипциях. Тем не менее нужно признать, что он обладает исключительной смелостью вкупе с умом, красноречием и преданностью своим друзьям. Кроме того, он знает, что такое совесть. Лучше бы я вообще с ним не встречался. Не видясь с ним, мне бы было гораздо легче отдать приказ, чтобы его убили.

– Но вы же император! – воскликнул Ани. – Почему вы должны делать что-то, чего вам не хочется?

– Если я подарю юноше жизнь, это будет похоже па то, как если бы я победил армию, но оставил при этом всех целыми и невредимыми, не забрав у них даже оружие и деньги. – В голосе Октавиана чувствовалась горечь. – До тех пор пока Цезарион ходит по этой земле, он представляет собой угрозу для мира. Сегодня он хочет незаметно скрыться, и в этом его поддерживают друзья, – но только сегодня. А что станет через несколько лет, если случится какое-нибудь непредвиденное несчастье – опустошительное наводнение или вторжение иностранных завоевателей – и Египет будет взывать к спасителю? Не появится ли он тогда?

– Государь! Вы же сами слышали, что он сказал! Арион твердо убежден в том, что если он пойдет на вас войной, то будет только хуже. Он признает, что вы единственный, кто способен обеспечить в этой стране мир. Или вы думаете, что он лгал, когда заявил вам, что ему и в самом деле лучше умереть? У него даже в мыслях не было, что вы можете его пощадить!

– Я не сомневаюсь, что Цезарион не кривил душой, – он говорил правду, в которую он сейчас свято верит. Но обстоятельства меняются, и царям, если они хотят выжить, приходится под них подстраиваться.

– Такое может случиться, если он будет оставаться Птолемеем Цезарем, – подойдя ближе и став на одно колено, произнес Ани. Он пронзительно посмотрел императору в глаза и продолжил: – Будучи Арионом, он уже ни для кого не опасен. А после трех лет жизни под этим фальшивым именем никто и не поверит, что он когда-то был Птолемеем Цезарем. Вы убили Птолемея Цезаря, и всем об этом известно. Но теперь вы могли бы подарить жизнь Ариону.

Октавиан засунул нож в чехол и крепко сжал его двумя руками. Затем он поднял голову и пристально посмотрел на Ани.

– Такая жизнь, разумеется, не подходит для царя, – осторожно произнес Ани. – Это будет жизнь купца. Но мальчик будет жить, и вы будете знать, что сын вашего дяди все еще видит белый свет и что кровь все еще течет в его жилах. Вы будете осознавать, что где-то продолжается его род, пусть даже с примесью нецарской крови. Вас не будут терзать угрызения совести, что вы уничтожили это семя. Сейчас у вас есть возможность одновременно избавиться от врага и сохранить троюродного брата.

– Ты за него ручаешься? – негромко спросил Октавиан. – Поклянись своей жизнью и жизнью каждого из членов твоей семьи, что он останется Арионом до конца своих дней.

Ани подумал с минуту, а затем набрал полную грудь воздуха и торжественно объявил:

– Да, государь. Я клянусь своей жизнью и жизнью каждого члена моей семьи. Отдай его мне, и я буду за него в ответе. Только я не знаю... не знаю, согласится ли Арион на это. Юноша чрезвычайно горд, а его собственная жизнь не представляет для него никакой ценности. Мне кажется, что он видит в смерти свое освобождение.

– Он любит твою дочь, – возразил Октавиан. – Я сделаю ему это предложение. Если он согласится, я перепоручу его тебе.

С этими словами император поднялся, подошел к двери и распахнул ее.

Неподалеку от двери, посреди тускло освещенного коридора, стояли Арион и Мелантэ, охраняемые стражниками. Мелантэ проскользнула в петлю, образованную двумя руками юноши, закованными в кандалы, и ласково гладила его по волосам. Когда дверь отворилась, все обернулись.

– Заведите его обратно, – приказал император.

Мелантэ вынырнула из-под оков и взяла Ариона за руку. Стражники поспешно встали на свои места: один – в голове их маленькой процессии, а второй – сзади. В таком порядке они снова прошли в зал для аудиенций.

Ани вспомнил, каким был Арион в последние дни их путешествия, когда они плыли от Птолемаиды до Александрии. Преодолевая сомнения, робость и страх, Арион как будто раскрывался навстречу новому счастью. Ани внезапно захотелось, чтобы это не заканчивалось. Однако гордый юноша был Арионом лишь месяц, а всю свою прежнюю жизнь он оставался Птолемеем Цезарем. Можно ли надеяться, что он с готовностью откажется от всего того, что было неотъемлемой частью его жизни, ради чего-то совершенно нового, которое только-только начинает зарождаться?

Октавиан присел, снова пристально посмотрел на своего узника и объявил:

– Я обсуждал создавшуюся ситуацию с твоим другом Ани, сыном Петесуха. И он, как мне кажется, выдвинул дельное предложение. Ты читал «Электру» Еврипида?

Арион непонимающе уставился на Октавиана. Затем его лицо побледнело.

– Цезарь, – начал было он, но осекся.

– Конечно же, в этой пьесе ожиданий царицы не выполнил простолюдин, – безжалостно продолжал Октавиан. – Но от тебя я такого поведения не потерплю.

– Цезарь, – прошептал Арион. – Цезарь, я этого не просил.

– Птолемей Цезарь мертв и должен таковым оставаться. Если ты будешь жить, то станешь Арионом, сыном Гая. Ты откажешься от своего прежнего имени и статуса и поклянешься никому об этом не рассказывать. Ты уедешь прочь из Александрии, как только представится возможность, и никогда больше сюда не вернешься. Что же касается Родона и Архибия, я сообщу им, что предал тебя смертной казни, а ты, в свою очередь, не будешь искать встреч ни с ними, ни с кем-либо еще, кто знал тебя в прошлом. Ты будешь оставаться в семье Ани, сына Петесуха, который согласился отвечать за твое поведение, поклявшись своей жизнью и жизнью всех членов его семьи. Мы условились, что я отдаю тебя на его попечение, а сам ты никогда не будешь нарушать спокойствия Египта. Ты согласен принять мое предложение?

Арион не сказал ничего. Вместо ответа он удивленно посмотрел на Ани, затем перевел взгляд на Мелантэ, в глазах которой светилась надежда. Из его горла вырвался нечленораздельный звук, он вцепился руками в край хитона и упал на колени. Глаза юноши уставились в одну точку, и в них застыло ощущение беспредельного ужаса.

– Это приступ, – поспешно пояснил Ани, опасаясь, как бы император не оскорбился и не забрал назад свои слова. – Он... его слишком переполнили чувства. Придется подождать, пока это пройдет, господин.

Октавиан отстраненно смотрел на юношу, а когда он начал скрежетать зубами, лицо императора исказилось от ужаса.

– Но он же не упал, – пробормотал Октавиан, не в силах скрыть отвращения.

– У него часто такое бывает, когда он не падает, – сказал Ани, чувствуя некоторый стыд за то, что обсуждает эту болезнь таким спокойным тоном, будто это в порядке вещей. – Такие небольшие приступы случаются с ним гораздо чаще, но они быстро проходят.

Октавиан вздохнул. Оглядевшись по сторонам, он увидел на том же месте на полу, где до этого лежал нож, шелковый мешочек на тонкой золотой цепочке.

– Он сказал, что это лекарство, – сказал он и протянул мешочек Ани.

– Да, это оно, – подтвердил египтянин и поспешил приложить мешочек к лицу Ариона, искаженному страшной гримасой. – Не помню, чтобы это средство когда-нибудь предотвращало приступ, но все же оно как-то успокаивает его.

– Государь, – благоговейно произнесла Мелантэ, глядя на Октавиана своими сияющими от радости глазами. – Вы очень добры, и я бы хотела от всего сердца поблагодарить вас. Я буду молить богов, чтобы вы правили в Египте долго и счастливо. Я надеюсь, мои дети застанут еще ваше правление.

– Он же еще не дал своего согласия, девочка, – сказал Октавиан и снова самодовольно улыбнулся.