Маша
Месяц спустя
— Не знаю, услышишь ты меня или нет… — произносит Андрей в трубке, которую зажимаю между плечом и ухом.
— Я отлично тебя слышу, — отвечаю, прекрасно понимая, что он имел в виду совсем не качество нашей телефонной связи. Леон капризничает, топчась у входной двери.
Он полностью одет для улицы — в легкий комбинезон и шапочку. Сентябрь в этом году ветреный, так что я не мелочилась, выбирая сыну одежду.
— Это все очень непросто, — голос Андрея возвращает меня к разговору. — Это ежедневная борьба. И колоссальная работа над своим телом. Она сопряжена с перепадами настроения, приступами гнева. Я бы хотел, чтобы это было преувеличением, но нет. У меня нет возможности часто его навещать, он особо гостей и не принимает. Общаться с ним сейчас действительно трудно.
Глядя в стену, спрашиваю:
— И какие у него результаты?
— Он делает успехи.
— Успехи… — повторяю.
— Путь, который он сейчас проходит — это испытание для сильных духом людей. Как бы банально это ни звучало.
— Это он сказал?
— Нет. Я делюсь собственными мыслями.
— А что говорит он сам?
— Он… просит тебя немного подождать.
Вот как он теперь заговорил?!
Подождать?!
Я знаю, что уже неделю он находится в каком-то питерском реабилитационном центре. Один. Полностью переданный под опеку врачей, это было его решение.
Его успехи…
О них я всегда узнаю через посредника, и вынуждена с этим мириться, ведь выбора мне никто не давал.
— Возможности своего тела он пока изучает. Это вопрос времени, — делится информацией Андрей. — Времени и тренировок. Наверное, лучше и не скажешь.
— Так и не говори. Я больше не хочу играть в испорченный телефон, — сообщаю вспыльчиво. — Если он хочет что-то мне сказать, пусть позвонит сам.
— Думаю, он так и поступит, как только будет готов.
— Замечательно. В таком случае, я прошу тебя мне больше не звонить. Всего хорошего и пока.
Нажав отбой, швыряю телефон в сумку. Туда же сгребаю лежащие на комоде ключи. От машины и от квартиры, которую закрываю, выйдя вместе с сыном за дверь. Мы едем в больницу на плановый осмотр, и всю дорогу я сжимаю и разжимаю пальцы на руле. Вымещаю эмоции, они бурлят, как вулканическая лава, но я все равно прокручиваю в голове каждое услышанное слово:
“Ежедневная борьба”
“Колоссальная работа”
“Перепады настроения”
“Успехи”
“Позвонит, как только будет готов”
Каждое из них заряжает меня энергией, но она достаточно разрушительная, чтобы оборвать контакты с адвокатом Мельников, как и обещала. Чтобы не чувствовать вины за свою грубость, в конце концов, он прекрасно знает — эта вспышка адресована другому человеку.
Моя жизнь вернулась в привычную колею. О том, что совсем недавно ее накрыло ледяной волной, напоминает только маячащий позади неприметный седан — наша с Лео охрана, которая продолжает быть где-то поблизости каждый день, но я настолько привыкла, что перестала обращать внимание.
В остальном, мир, люди и события вращаются вокруг меня на той же скорости и по тем же осям, что и раньше. Словно ничего не было, и только я внутри будто заледенела. Заморозилась, чтобы не пропасть, и в этом панцире моему сердцу невероятно комфортно.
По крайней мере, оно не ноет и не стонет, как тоскующее животное, и это позволяет мыслить ясно.
Со мной связалась его мать и попросила прислать фотографии Леона. Общаться нам не так уж сложно, ведь мы не предъявляем друг другу никаких требований. Она хотела бы увидеть внука, но была слишком занята заботой о благополучии сына, а после занималась накопившейся за это время работой. Я ответила, что мы с Лео всегда рады гостям. Оставила открытой дверь для нашего общения, и этим приглашением Вероника Мельник может воспользоваться, когда ей будет угодно.
Мы успеваем пройти всех врачей за пару часов, а после отправляемся навестить моих собственных родителей. Они живут в двух часах езды от города, и выбираются сюда очень редко.
Мы бываем у них не часто, это скорее… для галочки.
Моя мать относится к Леону с искренней нежностью и теплотой, и мы виделись бы гораздо чаще, если бы это позволяли мои натянутые отношения с отцом. Он отрицал и продолжает отрицать любые решения, которые я когда-либо принимала в жизни, потому что они противоречат его собственным жизненным взглядам. К счастью, он никогда не узнает, сколько ошибок я наделала, и как однажды за них расплатилась. Никогда не получит возможности ткнуть меня в них носом, ведь я никогда не расскажу ничего более существенного, чем плавающее на поверхности.
В двадцать лет я решила, что справлюсь без их поддержки, и сейчас тот выбор уже часть меня, а Леон — мой пластырь от любых чертовых невзгод.
Так было до тех пор, пока его отец не вернулся в мою жизнь.
Те раны, которые наносит мне он, заживут только в том случае, если однажды я проснусь и не вспомню, что Кирилл Мельник вообще когда-либо существовал.
Над нами сгущаются сумерки, когда возвращаемся в город. Капли дождя с громкими хлопками стучат по крыше. Включив дворники, сметаю воду с лобового стекла, думая о том, что вот так, начисто, можно стереть и свои чувства, если они не настоящие, а мои слишком настоящие, чтобы когда-нибудь, хотя бы на один миг, я могла о них забыть.
Я не приму от него ничего, что мы не смогли бы разделить на двоих. И не дам тоже. Ничего, пока он сам меня об этом не попросит.