Не гореть!

09. Игры с огнем

— Поднимайся, пошли, — раздалось над Надёжкиной, и появившийся из безликой толпы Басаргин потянул Олю вверх. Она не сопротивлялась, а только брела за ним, не отпуская его руки, и как-то безропотно, безвольно подчинялась, будто скажи он ей сесть в маршрутку и ехать отсюда домой — поедет. Но вместо этого, запихивая ее в машину, Денис зло крикнул Юрке: — Нашатыря ей дай!

И снова растворился среди толпы, когда отсчет все еще шел на минуты.

Снова искали людей, вскрывали двери, тушили квартиры, отреза́ли внешний огонь, не давая ему проникнуть внутрь здания. Не замечая времени, усталости, сосредоточенно, зло.

На шестом в дыму угорел дед. Так и не проснулся, остался как был, под одеялом.

В соседней квартире, с трудом вскрытой, разрывался от плача восьмилетний ребенок. Мать ушла в ночную смену. Ночевал один. Боялся так, что своими ногами идти не мог.

На одиннадцатом женщина потеряла сознание. Живая. Вынесли.

На девятом огонь слизал целую комнату, подчистую, все превратил в труху, разваливающуюся в руках. С ним и боролись, чтобы остановить, не пустить дальше.

К реальности их вернул приказ РТП о смене личного состава. Облегчения не наступило. Крыша все еще горела. Горело и в голове от напряжения. Жертвы. Из строя вышли два насоса. При разборе полетов достанется всем.

И неверие, что из этого ада они уходят, оставляя его другим, следующим, не давало сделать и вдоха.

Басаргин подошел к ПСА последним.

— Жор, все собрали? — спросил Каланчу.

— Так точно, — отозвался тот, приподняв шлем с потного, влажного лба. Потом глянул на посеревшее небо, из которого срывались унылые брызги, и мрачно выдал: — А как издевается. Дождь?

— Вертушки вызвали, — устало сказал Дэн и осмотрел всех, будто по головам пересчитал. Леха дремал, Каланча ворчал, Олька вжималась в угол. Басаргин кивнул. — Погнали, Юр.

Гнать сквозь утренние пробки по запруженным столичным улицам не получилось. Добравшись до базы, молча расходились от машины, зная, что до возвращения домой им всем — как до Луны. Разобраться с рукавами, осмотреть инструменты и машину, сдать смену.

Во дворе части его вдруг окликнула Надёжкина, приблизившись тогда, когда, и сама должна понимать, не до нее.

— Прости меня, пожалуйста, — выдала она срывающимся голосом.

— Балда, — с усмешкой проговорил Денис и неожиданно крепко ухватил ее за плечо. — Черт, Оль, не сейчас. Не бери в голову!

Дэна, помимо прочего, ожидали бумаги, обязательные к заполнению, и личный бонус — встреча с Пироговым. Полкан просто обожал выслушивать разбор действий в исполнении Басаргина. Исключительно единоличном. Садистки устраивая потом повторный, уже вместе с личным составом, принимавшем участие в тушении.

По дороге к начальству Денис наткнулся на Грищенко, все еще тусившего в части.

— Ты чего здесь?

— Мы с Юрцом уехать договорились, его жду, — отозвался Лёха и кивнул прямо по коридору: — К уродцу?

— Угу, — буркнул Дэн. — Олька ушла?

— Ждала, пока наши помоются, чтоб в душ забуриться, — заржал Грищенко.

— Не гореть, Леха!

Пирогов мурыжил долго: с чувством, толком, расстановкой. Кипела не только Басаргинская голова, он сам готов был взорваться в любую минуту, сдерживая себя из последних сил, которых действительно не осталось. Так что, даже оказавшись на свободе, не понял до конца собственного счастья. Наконец-то можно было ехать домой, если бы не одно «но». Он так и не знал, что с Олей. То ли давно свалила, то ли торчит где-то на базе.

И откровенно не понимал, что для нее лучше в ее состоянии. Не понимал, какого черта она оказалась рядом с погибшим. Сидела б в машине, как обещала! Денис вспомнил ее глаза — огромные, пустые, потерянные, словно она была не там, на бордюре, рядом с накрытым телом. И он хорош, позволил. Надо было выволочь ее хоть за шкирку, не пускать. Четвертый ранг — для нее как попасть в ад.

Дэн выругался в космос и, достав телефон, набрал Олю.

Она ответила почти сразу. Будто перед глазами промелькнуло: услышала звонок, всполошилась, нахмурилась, стала рыться в карманах своей слишком короткой для февраля куртки. А увидев, кто звонит, зависла всего на секунду — взгляд светлый, больной, почему-то удивленный — с тем, чтобы мазануть пальцем по экрану. Каждое действие, черт подери, как если б сам видел. Когда успел-то так ее изучить?

— Дэн, — услышал он Олин голос, безжизненный и какой-то далекий.

— Ты где?

— Я… еще на базе… ну, на улице. Я не ушла. А ты?

Не ушла. В дом, где одна, — не ушла. После всего, что видела ночью, — не ушла. Дэн рванул к раздевалке.

— Я сейчас выхожу. На сегодня наконец-то все. Подожди немного, домой поедем.

— Я и жду. В смысле, тебя жду, — последнее — совсем тихо.

Очень скоро оказавшись на улице, Денис увидел Олю.

Она стояла уже за КПП, пряча нос в шарфе. Длинный испуганный молодой жирафик. К тому же, кажется, изрядно замерзший. К концу месяца в начавшейся схватке зимы с весной зарядили сумасшедшие ветра и сырость вдохнуть не давала. Оля, похоже, в самом деле и не дышала. Или дышала лишь через раз. И на лице — не только следы переутомления или грусти. Она все еще была дезориентирована и вряд ли могла разобраться в собственном состоянии.

Едва Дэн очутился рядом, она сама потянулась к нему всем своим худеньким телом, казавшимся обманчиво хрупким даже в объемной зимней одежде, и вдруг сказала голосом, в котором по-прежнему жизни не было:

— Он сильно зверствовал?

— Нет, все нормально. Ты зачем мерзла? Идем!

— Не хотела тебя пропустить. А на КПП маячить — тоже не того…

— Надо было позвонить, — взяв Олю за руку, Денис довел ее до машины и усадил внутрь. Как и там, на пожаре, она не выдергивала ладонь, а смиренно шла рядом. Сел сам, включил на максимум печку и, пока грелся двигатель, рассматривал ее опустошенное, безжизненное лицо. Она была сжатой пружиной, чуть тронь — разожмется до предела, рассыпавшись на молекулы, не выдержав силы упругости.

Ехали в тишине — о чем можно было говорить? В эти минуты они словно понимали друг друга без слов. Так казалось Денису. Он смотрел на дорогу, стремясь поскорее добраться, ради них обоих. У Олиного дома остановил машину под самым забором, чтобы она не мешала проехать, и, наконец нарушив их тишину, спросил:

— У тебя диван запасной есть? Я обратно не доеду.

— Пойдем, — кивнула Оля. Ее подбородок дернулся. И теперь уже она вела его за руку. К калитке. По двору, уже такому знакомому. До крыльца.

А на крыльце, покуда она возилась с замком, он очень хорошо видел ее сосредоточенный профиль. И это тоже понятно. Бродя по пустым и темным, пугающим лабиринтам внутри себя, Оля пыталась занять собственные руки и собственные мысли чем угодно, только бы не думать и не говорить о том, что случилось.

— Пойдем, — повторила она, заводя его в прихожую. Последняя вспышка ее суетливости пришлась именно на это место. Она торопливо расшнуровывала ботинки, разматывала шарф. А потом спросила — как будто часть вибрирующей энергии выбросила из себя: — Ты же не обидишься, если я пока не дойду до кухни?

— На кухне диван? — развеселился Басаргин. Штатный семейный клоун.

— Нету у меня дивана.

— Придется в машине дрыхнуть. И ты отдыхай!

— Пойдем, — устало сказала она в третий раз и снова взяла его за руку.

Повела за собой. К себе. В маленькую комнатку, кровать в которой, надо сказать, занимала почти все пространство. Здесь Оля засыпала еще подростком с того дня, как Леонила Арсентьевна впервые забрала ее на «перевоспитание». Странно. У нее тут угол свой был, а у Ди — нет.

— Есть еще бабушкина, — хрипловато объяснила Оля, когда они оказались стоящими рядом на ее пороге. — Но я там ничего не меняю. Ты не против? Раздевайся, ложись.

И с этими словами она отделилась от него, пройдя к окну, чтобы закрыть шторы, погружая комнату в полумрак.

Информацию Дэн воспринимал уже плохо. Настолько вымотанным он не был давно. Быстро скинув джинсы и куртку со свитером, притулил одежду на стул, попавшийся под руку, и отрубился раньше, чем его голова коснулась подушки.

Оля некоторое время стояла, отвернувшись и глядя в окно сквозь щель в ткани. Голые деревья, покрытые каплями дождя. Черные-черные, будто бы выгоревшие, как и черная земля под ними. Спазмом сжало горло, и она заставила себя отвернуться, чтобы оказаться лицом к лицу с тем, чего боялась и чего хотела. Картинка идеальной жизни, в которой выбор пал на нее. То, чего быть не может. Если бы она могла хоть о чем-то еще думать, то, наверное, ужаснулась бы.

Денис спал. Как мало времени надо, чтобы заснуть. Сколько времени понадобится ей, чтобы привыкнуть? Чтобы справляться. Чтобы Юркины слова и для нее стали обыденностью.

До кухни Оле дойти все же пришлось — пошарила в подвесном шкафчике, где сколько себя помнила, хранились таблетки. Они и сейчас там были. Запасов она не пополняла, но осталось от бабушки. Валерьянка в помощь — надо же хоть как-то заснуть, когда внутри до сих пор все колотится. Колотится так сильно, что она даже не знала, как хоть шаг ступить из части, чтобы не оказаться в сводящем с ума одиночестве. Впрочем, она и сошла с ума. Додумалась — ждать Дэна.

И вместе с тем ощущение правильности того, что он сейчас под ее крышей, лежит в ее кровати, странным образом наполняло если не мысли ее, то хоть чувства. Не сознавала до конца, но ей было нужно, чтобы с ней оставался сегодня именно Денис.

Особенно когда случается подстава в виде просроченной валерьянки.

Она разочарованно выбросила пузырек в мусорное ведро и вернулась назад, в комнату.

Дэн.

Спит.

Даже не укрылся. И его широкая грудь в футболке мерно и спокойно то вздымается, то опадает.

Оля стащила с себя кофту и джинсы. Запихнула их в шифоньер. Вынула пижаму, переоделась прямо здесь, не в силах идти в уборную. И доползла до кровати. Перелезла через Дэна и улеглась с другой от него стороны. Накрыла их обоих одеялом. Устроилась на подушке. И тяжело вздохнула.

Она ни за что не уснет. Ни за что не уснет. Никак не уснет. Уткнувшись лбом в его плечо, обтянутое трикотажной тканью и зачем-то закинув на него руку, она потянула носом вмиг сделавшийся родным запах и, всем своим существом растворяясь в тепле и покое, от него исходивших, закрыла глаза, стремительно проваливаясь в беспамятство.

За окном был вечер, когда Денис проснулся. Так же сразу, как и заснул. В темноте комнаты угадывались очертания мебели. Стул, небольшой шкаф, каких сейчас, наверное, и не делают, дверной проем. Где-то там есть кухня — Дэн улыбнулся. Традиционно хотелось жрать. Да и Олю, мерно сопевшую у него под боком, тоже не мешало бы накормить. Иначе она от большого ума задумает уморить себя голодом.

Выбравшись из-под одеяла, он натянул джинсы и, легко ориентируясь в ее доме, все так же в темноте направился на кухню, где принялся по-хозяйски шуршать у нее в холодильнике. Денис выуживал из него подходящие продукты, когда краем глаза заметил движение в районе подоконника. Повернул голову и встретился взглядом с зелеными кошачьими глазищами, неотрывно взирающими на него. Басаргин подошел к окну и широко открыл форточку.

— Кто такой? — спросил он у животного.

Тот в ответ сделал вид, что происходящее никак к нему не относится. Но стоило Денису вернуться к столу, как кот закружил у него в ногах, не давая ступить и шагу. Ценой свободы стала ветчина.

Басаргин был гуру омлетов. Нет, приготовить он мог много чего. Особенными кулинарными талантами не отличался, но, предпочитая общепитовской кухне домашнюю, развлекал себя разнообразным рационом. А омлеты он всегда делал легко, быстро и с удовольствием. Правда, Ксюха называла его шедевры деревенской пиццей, что не мешало ей и самой перенять предпочтения старшего брата.

Пока сковородка негромко ворчала на заключительной стадии приготовления, Денис налил себе чая и присел к столу. Кот деловито намывал морду. И так бы они, наверное, и сидели в ожидании, когда проснется хозяйка, если бы прямо перед глазами Басаргина не оказалась открытая дверь, в которой свет, падающий из кухни, выхватывал странные предметы. Азарт любопытства заставил его подняться и, оказавшись на пороге соседней комнаты, Дэн щелкнул выключателем.

Стену прямо напротив входной двери занимал огромный стеллаж, две полки которого были забиты куклами. Большие и маленькие, рыженькие, черненькие, светленькие мальчики и девочки в панталонах и кружевах были плотно рассажены, теснясь и чуть ли не падая друг на друга. Девочек, впрочем, было, на первый взгляд, гораздо больше, чем мальчиков. Они даже на антресоли сидели, свесив ножки в чулках и башмаках, торчащие из подолов юбочек. На полках ниже — ряды книг. А еще ниже — целый склад коробочек, шкатулок и пакетов. Весь этот скарб был весьма небрежно запихнут и, очевидно, разобраться в этом беспорядке мог только человек, для которого все это представляло некую систему.

Возле шкафа стоял большой рабочий стол с двумя табуретками. На столе — лампа. А вся столешница — заставлена баночками и банками, бумажными пакетами неизвестного происхождения.

«AudreyBlackmanPorcelain».

Краска надглазурная «FERRO».

«Вата каолиновая муллитокремнеземистая».

Это можно было прочитать, чуть приблизившись.

Рисунки — эскизы? Целая коллекция гипсовых мордочек на подоконнике. И одна — особо крупная и перекошенная, почти как у Джокера или Гуинплена, тоже на столе.

В углу — светлый металлический цилиндр, крышка которого приоткрыта. Недолго догадаться. Печь.

Перебирая рисунки, Денис с удивлением думал, как эту инопланетянку занесло в часть. И если даже предположить, что ради стабильной зарплаты, то связи между созданием кукол и пожарной криминалистикой он совершенно не находил.

— Где логика? — спросил он у одной из уродливых мордочек, взяв ее в руки.

— У меня сестра сгорела, — услышал он за спиной Олин надтреснутый голос.

Басаргин быстро обернулся, взгляд его метнулся по всей ее фигуре. Она стояла перед ним в тонкой хлопковой пижаме из футболки и брючек, сжимая в руках большой свитер объемной вязки, с растрепанными, неожиданно начавшими подкручиваться волосами.

— Давно? — спросил Денис.

Оля шагнула в мастерскую. Медленно прошла к нему, кажется, еще теснее прижимая к себе одежду. И сказала:

— Я подростком была. Она не погибла, просто обгорела очень сильно. Думали, не выживет.

— Это не самая хорошая мотивация, Оль, — проговорил Дэн. Вернул обратно кукольную головку и снова посмотрел на нее. — Ты как?

— Нормально. Просто понимаешь… когда тот мальчик упал, я подумала, что он просто хотел вырваться из огня. И никто не помог. Сестре тоже никто не помог, она сама выползла. Они ее все забыли там, хотя и любили, вроде. Это хорошо или плохо, что у нас на даче только один этаж?

— Не знаю, — он обнял ее за плечи и привлек к себе. — Правда, не знаю. Наверное, моя сестра могла бы сказать, что живой всегда лучше мертвого. И родители мальчика, погибшего вчера. А я не знаю.

— Она была очень красивой, самой красивой у нас, — глухо сказала Оля, снова, как утром, уткнувшись лбом в ткань Денисовой футболки. — Актрисой собиралась стать, звезда курса, везде звезда и всегда первая, куда мне до нее, а из-за травм все бросила. Они там все пьяные были. Кто это устроил — до сих пор неизвестно. Неосторожное обращение с огнем. Дэн?

— М-м?

— Ты же понимаешь, почему я… понимаешь, что не брошу?

— Потому что ты упрямая, — ответил он с улыбкой.

— И это тоже. Не злишься?

— Злюсь.

— От злости ничего никогда не меняется, только хуже.

— Ужинать пошли, философ! — Денис развернул ее лицом к двери и слегка подтолкнул. — Кукол сама делаешь?

— Делаю, — улыбнулась она, но ее улыбки он не увидел. Она натянула свитер и зашагала на кухню. — Это странно?

— Не странно. Интересно. И Савелия сделала?

Оля обернулась. Подмигнула и пошла к плите.

— А ты думал, он Мэйд ин Чайна? — поинтересовалась она, приподняв крышку сковородки. — Ого!

— Я не ясновидящий, — развел руками Дэн.

— Признайся, тебе, в общем-то, было все равно.

— Это ты сейчас обижаешься?

— Отобижалась уже. А ты завидный жених. Готовишь, — усмехнулась она и потянулась за посудой. Разделила омлет на две порции. Себе третью часть, остальное Дэну. И через минуту на столе красовались две тарелки с дымящимся то ли завтраком, то ли ужином. Все перепуталось. У нее в голове все перепуталось. Салат — накануне стругала. Натуральный силос. Кофейник на плиту.

Потянулась к шкафчику, там у бабушки всегда был бренди, она в кофе добавляла.

— Ты же сегодня уже не поедешь? — спросила Оля, показывая бутылку.

— Пить не буду, — отказался Дэн, раскладывая по тарелкам салат.

— А я буду, ладно?

— Только закусывай, — Басаргин усмехнулся и принялся жевать.

Оля кивнула. Не объяснять же, что закуска слабо ей помогает. Да и вообще, что может сейчас-то помочь?

Рюмки у нее были маленькие, с наперсток. Но бренди очень хороший, выдержанный, Леонилу Арсентьевну кто-то из поклонников, которые водились у нее до самой смерти, снабжал неизменно. Бабушка плохого не держала. Ни в смысле алкоголя, ни в смысле мужчин.

Первый глоток прокатил тепло по пищеводу. И оттуда оно стало медленно разливаться по всему телу. Почти как когда прижималась к Денису несколькими часами ранее. Глянув на него, она послушно зажевала свой бренди листиком салата и демонстративно улыбнулась.

Пальцы давно уже не подрагивали. Озноб прошел. Напряжение — все еще держало в силках. Это напряжение до сих пор никуда не делось и даже не собиралось. Но только если утром ей нужно было молчать, то сейчас она говорила. Готова была говорить без умолку. О деле, о боли, о любых мелочах. Шутить и смеяться. Забить под завязку пустующий звенящий помехами эфир.

В кофейнике зашипело, и Оля поднялась к плите.

— А тебе бывало страшно… на этой работе? — спросила она.

Он, казалось, задумался на мгновение.

— Бывало, конечно. Я же не робот.

— А мне показалось, что он самый. Ну, тогда, там.

— Тебе показалось. Ешь давай!

Оля вернулась к столу. Снова села. С тарелки умопомрачительно пахло. Она взялась за нож и снова заговорила:

— А самый первый раз помнишь?

— Помню. Нас вызвали на задымление в подъезде, пошли с разведкой, несло сгоревшей едой. Шли по квартирам, искали. Нашли на третьем этаже. Звонить — никто не отвечает. Взломали дверь, в квартире никого, а на включенной плите — сковородка с чем-то, что часа два назад, если не больше, было едой. Сковородку в мойку, командир полицию встречает. Я смотрю — а в углу мешок шевелится.

— И что в мешке? — хохотнула Оля, наклонившись через стол. И снова потянувшись к бутылке.

— Питон.

— Питон?!

— Ага, альбинос.

— О, Господи! — рассмеялась Оля. — Настоящий питон?

— Настоящее некуда, — рассмеялся вслед за ней Денис.

Еще порция бренди скользнула по языку и, согревая, провалилась в желудок.

— Что он там делал?

— Жил. Домашний питомец хозяина.

— Кнопик лучше питона!

— Потому что ты змей боишься больше собак? — спросил Дэн, удивленно вскинув брови.

— Не-а. Потому что Кнопик хозяйку закрыл, а питон обед сжег вряд ли. Тут дебил-человек постарался.

— Логика! — расхохотался Денис. Закинул в себя остатки омлета и сунулся к мойке.

Оля уставилась на его подрагивающую от смеха спину и выдохнула, снова потянувшись к бутылке. Легкость в голове, которую давал ей бренди, была весьма кстати и одновременно пугала. «Частишь», — сама себе сказала Оля, но все же налила еще рюмку, боясь растерять волну, которую только сейчас поймала.

— Как ты оказался возле меня? — вдруг спросила она. — На пожаре. Я сначала даже не поняла, что ты, думала Юрка или еще кто…

— Так совпало, — Басаргин закрыл кран и медленно обернулся к Оле. — РТП вызвал, создавал новые звенья… А ты обещала не соваться.

Она сглотнула и виновато опустила голову.

— Я и не совалась, я у машины стояла. Потом Юра ее отогнал, а я осталась на месте. И… он падал… ты же сам сказал, что в стороне невозможно.

Дэн сделал шаг к ней и присел рядом, заглянув ей в лицо.

— Надо было услышать, что тебе говорят, и остаться на базе.

— Ты не убережешь меня от всего.

— Ну если специально искать себе приключений…

— Ничего со мной не случится, — улыбнулась она, разглядывая его глаза. Так близко, слишком близко, проникающие взглядом туда, куда она никогда раньше не пускала. — Все тумаки и плюшки не мне. Неудачный проект, разочарование мамы с папой.

— А не похоже, что тебе это важно.

— Я успешно это скрываю. Но, в конце концов, каждый человек хочет, чтобы выбрали именно его. Когда есть в собственной семье пьедестал, на котором никогда не будешь стоять, это… не может не накалять. Тебе не знакомо?

— Нет, у нас никто и никогда не стоял на пьедестале, — Денис резко поднялся во весь свой рост и со смехом сказал: — Ешь давай! Иначе я сейчас начну тебя жалеть, потом приставать, а после всего — отвезу к своим родителям, где точно нет никаких пьедесталов.

Оля задрала голову, не в силах оторваться от его лица, даже когда он намеренно отдалился. Расстояние между ними увеличилось и неприятно царапало под ребрами. Она медленно переваривала сказанное и понимала, что у нее только эти секунды, чтобы разобрать, упорядочить то, в чем запуталась. Что он там говорил про жалость? Не хочет она жалости. Не нужна ей чертова жалость. Он нужен. Всегда он один.

Напряжение в ней, вопреки легкости в голове, которую она испытывала от алкоголя, достигло максимальной точки. Требовало выхода. Искало его. Находило.

Находило в тот момент, когда она сама поднялась со своего стула и выровнялась перед Денисом. Взгляд ее выцепил его губы. Она знала, как он целуется. И хотела этого снова. До такой степени, что почти не понимала, как все еще может быть далеко от него, когда он сам зовет… сам говорит ей слова, которых никто не говорил. По-настоящему, по-взрослому. Она и не знала, что он так может и будет с ней.

— Пристань ко мне, пожалуйста, — попросила она вдруг, сама того от себя не ожидая. Впрочем, вранье. К этому она стремилась всем существом.

Его взгляд потемнел и заметался по ее лицу, искал. Денис сдерживал себя, не зная, правда ли видит то, что ищет, или выдает желаемое за действительное.

— Оль, ты играешь с огнем, — хрипло выдохнул он.

— Я не играю, — она улыбнулась и несмело коснулась ладонью его щеки — колючая, господи… — Я обжечься боюсь.

— Что творится в твоей голове… — прошептал он и в следующее мгновение крепко держал Олю в своих руках, целуя ее губы со вкусом бренди. Ее ладони крепко, почти судорожно обхватили его плечи, и она сама всем телом прильнула к нему, ощущая каждым членом, всей кожей тепло и силу, исходившие от него. Наверное, когда все на свете потеряет значение, она все еще будет искать это тепло и эту силу. Но сейчас — уже нашла, в один миг приняв решение. Теперь поцелуй разрывать было незачем, она знала, что граница уже перейдена. Только ни черта не помнила, к чему были эти границы, не позволяя себе сомневаться в эти бесконечные и стремительные одновременно секунды, когда открывала рот, впуская в себя его язык, и часто дышала от волнения.

Он сжимал ее крепче, словно боялся, что она все еще может передумать, но отпускать ее Денис не хотел. Не мог. Чувствовать ее поцелуй, слышать сбившееся дыхание, ощущать запах, исходивший от ее волос, касавшихся его лица. И всё, случившееся до нее, становилось неважным, когда его большая горячая ладонь легла на Олин затылок. Так, будто было дорогой к ней. Чтобы сегодня они оказались посреди ее кухни, целуя друг друга до звона в ушах.

Олины пальцы на его футболке сжались, захватывая ткань в кулачок, и, не понимая, как такое может происходить с ними, с ней, не испытывавшей никогда ничего подобного, она услышала негромкий всхлип, вырвавшийся из собственной груди. Ни черта он не отрезвлял. И ее ладони заскользили ниже, к его рукавам, чтобы нырнуть под них и чувствовать кожу и мышцы рук. Ее захватило и понесло. И это был не алкоголь. Если Оля и была пьяна, то только от его присутствия. Остальное — побочка.

Денис все-таки оторвался от нее. Легко подхватил на руки и в несколько шагов был в комнате, опускал ее на кровать, сдергивал футболки — с нее, с себя — и впервые, жадно, быстро касался ее кожи, обжигая щетиной грудь, ребра, живот и следом распаляя сильнее губами и языком.

Несколько мгновений она лежала, не шевелясь и глядя на него, на то, как он двигался, создавая поцелуями портрет ее тела. Ладони были закинуты над головой и зависли в воздухе, пока она дышала открытым ртом, как рыба на суше. Взгляд выхватывал рисунок на его груди и плече, частично уходивший на руку. Присмотреться. Разглядеть. Черные линии, грубые и тонкие, штриховкой и пятнами, вырисовывали под ключицей глаз, натуралистичный, с потеками краски под нижним веком, с ресницами, расползающимися вверх, венами, реками — в ветви дерева. На плече это дерево, облепленное вороньем. Алые пятна, имитирующие кровь — из него, из дерева. Циферблат часов, уходящий вниз по плечу — придающий единства всей этой сложной фигуре. Она никогда не видела раньше. Дэн то в форме, то рукава закрывали. Она никогда не видела. Его не видела. Видеть — не позволяла себе. А сейчас не могла насмотреться.

— У нас татуировки с одной стороны, — зачем-то сказала Оля непонятно кому — себе или Денису.

— Это хорошо или плохо? — спросил Дэн, нависнув над ней.

Она мотнула головой и не ответила. Приподнялась и потянулась губами к его шее. Ее язык, лаская его, чертил замысловатые линии, спускаясь по полукружию вниз, к ключицам и груди. Она никогда так не вела себя, но сейчас отпустила собственные желания, заперев на замок все мысли. Никакой неловкости, никакого стыда, ничего такого, что она испытывала бы с любым другим мужчиной. Да и не было никаких других. По-настоящему — никогда не было. А то, что было, лишь однажды, чтобы доказать самой себе, что не сошелся свет клином на Денисе Басаргине.

Но, выходит, сошелся. Она аксиому приняла за дурацкую теорему, топчась на месте и ища сложностей там, где их нет. А ее собственная ладонь, находя дорогу к ремню его джинсов, была единственным доказательством того, что только сейчас все правильно.

Время ускорилось от их нетерпения и жарких рук, не встречающих больше никаких препятствий, обострившихся чувств и неровных дыханий, с хрипом вырывающихся из грудин. Но неожиданно замирая, Денис разглядывал в неверном свете, падающем из коридора, блестящие Олины глаза и всю ее, здесь и сейчас — совершенно неземную. В душе нарастало новое желание, гораздо большее, чем обладание. Знать, чувствовать, что она вся — его. Засыпать и просыпаться вместе. Иметь право проводить рядом с ней ночи, выходные, жизнь. Любить… Любить так, чтобы она начинала дрожать в его руках, а он сходил с ума, ощущая ее всю, целиком, от макушки до самых кончиков пальцев на ногах.

Как сейчас.

Сейчас, когда она выгибалась дугой под ним, когда с губ ее слетали вскрики, которые она даже не пыталась сдерживать. Ее дыхание — тоже с запахом бренди — то замирало, сбиваясь, то вновь становилось похожим на дыхание загнанного животного. И отвечая на его движения, она двигалась — отчаянно, самозабвенно, до самого конца, до самого дна, насколько ее хватало. Пока не забилась в яркой вспышке сверхновой, увлекая его за собой.

В себя Оля приходила медленно, еще долго вздрагивая от его дыхания, которое ощущала на влажной коже. Глаза были закрыты. Кончиками пальцев она продолжала водить по Дэновой щеке с пробившейся щетиной, с удовлетворением отмечая, что ощущение того, что он колючий, ей нравится. А в ее собственной голове мрак был абсолютным. После света всегда — мрак. Даже если это просто из-за смеженных век. Открывать их она не хотела.

Он смотрел за двоих. Словно видел их со стороны, слившихся в один организм. Тесно прижав ее к себе, как в первый миг, в который все началось, он дышал ее дыханием и, кажется, даже не знал, что так бывает. Все сущее сосредоточилось в том, чтобы она узнала самое главное.

— Я люблю тебя, Оль, — прошептал Денис, коснулся губами ее плеча, шеи, уха и снова негромко выдохнул: — Я хочу, чтобы мы были вместе.

И тут же почувствовал, как что-то изменилось. Она будто окаменела в его руках и замерла в своих неуловимых движениях, делавших ее живой и настоящей. Только глаза распахнулись и впились в него всей глубиной, какой, он был уверен, больше ни у кого нет на свете.

— Как это — вместе? — шевельнула она губами.

— Обыкновенно, — улыбнулся Дэн. — Заберу тебя к себе. Познакомлю с родителями, с сестрой. В выходные станем ходить в кино, если, конечно, не будешь занята своими куклами, а в отпуск поедем в Тунис. Еще я хочу собаку, но ты их боишься. Поэтому собаку заводить не будем.

Оля вздрогнула и отпрянула от него. Дернулась, вырываясь из его рук, из плена его объятий, дальше по кровати, к другому ее концу и судорожно пыталась собраться с мыслями, чтобы хоть немного вникнуть в сказанное им. Но глядя на него, застывшего в неизвестности, знала одно точно и наверняка: молчать нельзя. Ни в коем случае нельзя молчать, потому что он тоже сбит с толку. Ею, черт подери!

— Ты соображаешь, что ты предлагаешь? — звонко спросила она.

— Более чем, — он перестал улыбаться. В отличие от Оли, его голос прозвучал глухо.

— Я не хочу. Я не… не могу, Денис. Я тебя… не люблю, — по нисходящей, последнее — совсем тихо. Но она упрямо закусила щеку, чтобы очнуться, и продолжила: — Прости. Ты знаешь, где у меня ванная… А потом тебе лучше уйти… или переночевать в бабушкиной комнате.

— Тебе в ванную нужнее! — злость неуправляемо выплескивалась в накалившийся вокруг них воздух. Дэн сорвался с кровати, внезапно ставшей пустой, несмотря на Олю, жавшуюся к краю. Одевался с такой скоростью, словно сдавал норматив. Обернулся на пороге, собираясь что-то сказать, но передумал и сделал глубокий вдох. Шумно выпустил из легких воздух и с улыбкой проговорил: — Спокойной ночи, Оль.

— Денис! — в ужасе, будто бы пытаясь его остановить, выдохнула она, но дверь за ним уже закрылась. И единственное, на что остались у нее силы, это сдавленно прошептать: — И тебе не гореть…