Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

ГЛАВА 66

Тело у Яны было гладким, а кожа – бархатистой и мягкой, как дорогая ткань. Яра всегда поражала эта мягкость, больше подходившая какой-нибудь не знавшей забот дорогой кукле, чем его настоящей и сильной девочке, и он не переставал поглаживать её, вольготно расположившуюся в его руках.

Впрочем, он и среди дорогих кукол ни разу не встречал никого настолько красивого, никого, к кому так хотелось бы прикоснуться, пройтись по этой самой изнеженной коже рукой. Только один раз – и только одну. Он видел пару раз в самых дорогих борделях таких же безупречных, идеально холёных, без единой крапинки или родинки на бледной коже, но это было фальшивкой, и все они были пустыми – как сгнивший орех. А Яна была живой. Её можно было потрогать – хотя и казалось иногда, что тело её сделано из воска и человеку не может принадлежать.

Когда Яр проводил рукой по белому плечу или по животу, по нежному холмику маленькой груди, тело в его руках прогибалось, тянулось вслед за касанием, а иногда Яна издавала стон – не горлом, не грудью, а всем существом, как стонет натянутая струна.

Яр не привык говорить. О том, как заставляет каждую клеточку, каждую крупинку его существа напрягаться и дрожать это тело. О том, как трудно прекратить касание, отпустить хоть на мгновение это безупречное плечо. О том, как оно сладко на вкус, и о том, как хочется пробовать его ещё и ещё. Яр не привык говорить и потому лишь – как всегда – уткнулся носом в волосы девочки, устроившейся в его руках, втянул густой аромат сандала, от которого напрягалось в груди и в паху, и одними губами прошептал – так, чтобы не услышал никто, даже он сам: «Янусь»…

Это «Янусь» совсем не подходило его Янке. Оно было слишком простым. Слишком деревенским. Слишком родным. Быть может, её следовало называть как-то на европейский манер, или ещё каким-то чужеземным именем, которое Яр никогда не решился бы произнести, но он хотел ближе, хотел вот так, кожа к коже, и других слов подобрать не мог.

На секунду стиснув в руках тело Яны и тут же ощутив, как скользят по его собственной загрубевшей спине тонкие ласковые руки, Яр перекатился на спину и усадил Яну на себя – верхом.

Яна любила так. Ярик догадывался, что виноват в этом сам, что бывает груб и чересчур нетерпелив, но сдерживаться, когда это сладкое упругое тело тает в твоих руках, было невозможно.

Яна поняла приказ без слов. И всё же медлила – это она тоже любила. Поддразнить, потереться бёдрами о член – и без того напряжённый до предела. Мазнуть своей сладкой дырочкой по головке, вырвать глухой стон из груди любовника, который и от боли-то никогда бы не стал стонать. Потом проверить свою власть – губами скользнуть по скуле Яра, по его шее, вдоль ярёмной вены, так что в паху всё скручивалось тугим узлом. Яна любила останавливаться тут и играть с ключицами, хотя могла и попросту начать беспорядочно целовать, так что каждый мускул на теле Яра оттаивал от этой непрошенной, но такой желанной нежности.

Иногда Яна делала всё сама. Иногда ждала, пока руки Яра, окончательно потерявшего нить реальности, схватят её за бёдра – до боли, до синяков – и насадят на себя. Яр не знал, что его девочка чувствовала в этот момент – только боль или упоение собственной важностью, собственной значимостью, собственной властью?

Его самого в такие мгновения больше всего сводило с ума осознание того, что эта сладкая, безупречная девочка принадлежит ему. Самое лучшее, что он видел когда-то – только для него. Он может делать всё, что захочет, и Яна будет лишь покорно прогибаться, стонать, ласкать и ластиться к грубым рукам.

Яр не мог трахать её долго, потому что наслаждение в паху и в животе, подкреплённое этой возбуждающей вседозволенностью, нарастало слишком стремительно, слишком быстро приближалось к точке взрыва – но он переворачивал Яну, швырял её на живот и, взявшись за собственный член, тоже дразнил. Вырисовывал круги на белоснежных ягодицах, очерчивал ровное розовое отверстие, всегда слишком узкое и слишком тугое.

Иногда ему казалось, что Яна не человек. Не может человек, которого трахало, заставляло сосать, насиловало столько мужиков, оставаться таким чистым и упругим. Она – могла. И Яр входил в неудержимом желании порвать это тело, ворваться в самую его глубину, иметь его – по-настоящему иметь целиком, а не только ту часть, которую мог увидеть глазами.

Яна стонала и извивалась, и дёргалась навстречу, и просила ещё – как шлюха. И это слово невозможно было удержать.

Потом уже Яр обнимал её, прижимал к себе в приступе нестерпимой нежности. Желание обладать отступало вглубь. Оно бурлило там, под тонким слоем спокойной воды, заставляло стискивать сильней, кусать белые плечи – и снова желать.

Яна сводила его с ума.

Яр распахнул глаза и обнаружил, что тяжело дышит. В паху было тяжело, и он невольно провёл по животу рукой, надеясь, что не кончил как мальчишка – во сне. Нет, одежда, по крайней мере, осталась сухой.

– Хромой, не спи! – кто-то в очередной раз тряхнул его за плечо, и Яр резко сел. Мотнул головой, восстанавливая самоконтроль. Кровь приливала к щекам, и хотелось верить, что он ничего не бормотал во сне.

– Что? – голос ещё грубый спросонья. Впрочем, такой, как всегда.

– До сеанса осталось чуть-чуть. Идёшь?

Сеансы придумал он сам. Собственно, придумали их задолго до него, только так обычно делали в городах – запускали шлюху в дом напротив и смотрели, как она трясёт хозяйством перед окном.

Хуже выходило в такой глуши, где оказался он. Никаких домов напротив зоны не было и быть не могло. Девочек завозили под видом юристок, но хватало их едва ли на одного. Яр же предложил другой подход.

Теперь девочек покупали не себе, а ментам. На любой праздник, от дня рождения до именин. Уговор был один – встречи проходили в сторожке, окна которой выходили на четвёртый барак. Охранники от подарков не отказывались почти никогда, а братве доставался стриптиз – тоже кое-что.

Девочки вообще оказались хорошим способом завоёвывать авторитет – куда лучшим, чем водка и наркота. Здесь, где почти все мужики сидели по десять лет, и многие не по первому году не видели нормальных баб – матери и сёстры не в счёт – за шлюху можно было купить человека целиком.

Всё упиралось в телефон – но эта проблема решилась сама собой. Оставив, правда, неприятный осадок в душе от того, что решил её не совсем тот, кого бы Яр больше всего желал.

Едва разрешили первую встречу на четыре часа, Яра вызвали к ментам, и он обнаружил, что в комнате свиданий его ждёт Кантимир. Ещё более худой и мрачный, чем всегда.

Яр не знал, что сказать. Расстался он с Туком не хорошо. Тук оставался последним, кому он ещё мог тогда доверять, и Тук его обманул. Убить его Яр не мог. Не теперь, когда их осталось всего двое. Впрочем, его, наверное, он не смог бы убить никогда – слишком много вместе прошли.

На суде Тук не появился, да и чем занимается теперь, Яр толком не знал – слышал только про развод, про то, что Тук продал недостроенным дом – и всё. Так что увидеть его теперь было равноценно тому, чтобы встретить привидение – за прошедшие годы не постаревшее, не помолодевшее и не изменившееся вообще ни на грамм.

– Привет, – произнёс Яр и прокашлялся.

Тук смотрел на него лишь секунду, а затем перевёл взгляд на конвоира. Кивнул ему, не говоря ни слова, и тот, двумя ловкими движениями перестегнув наручники Яра так, чтобы они оказались впереди, вышел за дверь.

Яр проследил за ним взглядом и неторопливо двинулся к столу. Находиться рядом с Туком было тяжело. Почему-то он чувствовал себя дураком.

– Привет, – произнёс Тук наконец и откинулся назад. Теперь он разглядывал Яра без всякого стеснения.

– Посмеяться пришёл?

Тук покачал головой.

– Идиот, – коротко сказал он.

Яр поджал губы. Он по-прежнему считал, что не надо было воровать, но всё же не мог не признать, что если бы тогда не сменил Тука на Романа, ничего этого бы не произошло.

– Можешь вытащить меня? – спросил он после долгого молчания.

Тук покачал головой.

– Тогда нахрена, чёрт бы тебя побрал, ты пришёл? – Яр вскочил и навис над столом, но Тук не шевельнулся и, повисев над ним так несколько секунд, Яр снова сел.

– Спросить. Может надо чего.

Яр задумался, но пока он думал, слово сформулировалось на языке само:

– Телефон.

Тук кивнул.

– Что ещё?

Яр помолчал.

– Не знаю. Не хочу напрягать.

– И правильно, – Тук усмехнулся. – Золотую рыбку читал.

Яр ответил ему такой же усмешкой.

Тук встал.

– Пожал бы руку, – произнёс Яр, – но…

Тук, впрочем, не собирался уходить. Просто подошёл к окну и закурил. Потом помахал пачкой в воздухе, как бы предлагая Яру одну.

Яр покачал головой. Он твёрдо решил завязать.

– Про Яну расскажи, – попросил он наконец, чувствуя, что не может больше держать в себе этот вопрос. – Что она решила? Что я грохнуть хотел её?

Тук покачал головой.

– Бегала, просила помочь. Я не помог.

Яр закрыл глаза и зажмурился. Яна вдруг предстала перед глазами будто живая.

– А почему… Почему не пришла? – спросил он хрипло, но ответа не услышал, и, только открыв глаза, понял, что Тук просто пожал плечами.

– Я ей кто?

– Никто, – согласился Яр. Помолчал, но всё же добавил. – Слушай, ты это… Береги её. Она не виновата, что я такой урод.

– Сам бы не догадался, – Тук зыркнул на него искоса зло и снова посмотрел в окно.

Снова наступила тишина. Курить вдруг захотелось невыносимо – просто чтобы почувствовать хоть на пару часов, что он не в тюрьме. Что всё может быть хорошо.

– Ладно, – сказал Тук, отбрасывая прочь бычок. – Я пошёл. Точно сам разберёшься с остальным?

Яр молча кивнул.

Главное было решено, и через три дня у него появился телефон. Но и от того, что с Туком всё решено, стало неожиданно легко – будто со спины свалился привычный уже мешок.

Дальше начиналось то, что Яр уже делал – когда-то давно. То, что давно уже свалил на помощников и секретарей, но что ещё не забыл до конца.

Один звонок за другим – он пробивал старые связи, выяснял, кто готов работать с ним и за что. Оказалось, что поставщиков достаточно – оставалось только организовать оплату.

Яр колебался недолго. Деньги из Швейцарии достать было нельзя, и он решил пока что продать дом – всё равно Яр никогда не испытывал по отношению к этому месту особого тепла. Он строил его только потому, что такая жизнь, казалось, подходила Яне больше всего – но это не помогло, дом Яне с самого начала пришёлся не по вкусу, и теперь, думая о нём, Яр вспоминал в основном Миру с её меховыми кашне.

Яр пока не готов был признаться себе, что Мира стала его ошибкой номер два, но в глубине души это уже почти понимал.

И всё равно нужен был посредник на воле, который взял бы всё на себя.

Звонок Туку дался ему нелегко. Да и Тук, казалось, не горел желанием услышать бывшего главаря. Выслушав всё, он долго молчал, а потом спросил с непривычным ядом в голосе:

– А если украду?

– Я это учёл. Мне половину оставь.

На том разговор был завершён, и через три дня к Яру приехал адвокат, который помог оформить доверенность. Дело стремительно входило в знакомую колею.

О поставках договаривались с местными и с охраной, а также с теми из зэков, кто мог выходить в посёлок. Проносили не помногу, но достаточно часто и стабильно. Сахар, консервы, курево – прежде всего. Наркотики и баб – как элитный товар.

С наркотиками Яр связываться не хотел вообще. От нариков толку по его твёрдому убеждению было мало, а каналы свои он слишком уж давно перекрыл. Но выпускать из рук такой хороший поводок не хотелось ещё сильней – и Яр постепенно склонялся к тому, что можно заняться и наркотой.

– Не пойду, – бросил он разбудившему его шнырю. Сам он на баб не вёлся ничуть – то ли возраст, то ли что-то ещё. – Вали, если надо. Хрюшка, а ты сиди.

Парень с выпученными голубыми глазами, ничуть не похожий на свинью, выглянул из-под шконки и тут же нырнул обратно в темноту.

Яр покопался под подушкой и, откопав пачку сигарет, закурил. Зэки, видимо, ожидавшие его разрешения, потянулись из камеры один за другим. Хрюшка зыркал на них со своего места злыми глазами, пока дверь не закрылась, а затем, не дожидаясь приказа, вынырнул и, подскочив к ней, заблокировал ближайшим столом.

Считалось, что Яр трахает петухов. Если быть точным, одного конкретного петуха. Вопросов не возникало ни у кого, потому что уже начинался декабрь, а нормальному мужику четыре месяца без секса вроде как перебор.

На деле же на Хрюшку у Яра не вставало так же, как и на купленных им же самим шлюх.

Но Хрюшка годился кое для чего ещё. Его никто не замечал – потому что на таких, как он, не принято было даже смотреть, а вот сам паренёк, которого звали на самом деле Севой, замечал всё. Его не приходилось покупать за баб – он легко соглашался работать за еду, и хотя Яр не очень-то ему доверял, рассказывал ему достаточно всего.

– Богомол вчера звонил в Москву, – сообщил Сева тут же, едва удостоверился, что дверь закрыта напрочь. Яр заглянул в полупустую пачку, подумал и протянул ему. Сева тут же закурил.

– Что говорил?

– Какой-то… Марат… Да, Марат. Обещает ему волокно.

Яр кивнул. Речь шла о той самой поставке наркоты, на которую он так не хотел идти. Чего, в сущности, упирается, он и сам не знал – а теперь, похоже, становилось поздно.

Смотрящим Богомол вряд ли бы стал – он предпочитал вершить свой закон помимо всех. Да и сам Яр, если бы у него был выбор, предпочёл бы отсидеться в тени – вот только ему-то пришлось нанести первый удар, иначе бы ударили по нему. А Богомол тихо мутил воду в своём углу. Хрящ ему позволял, но на деле все трое понимали, что Богомол решает в бараке куда больше, чем Хрящ.

Яру он не то чтобы мешал… Яру мешало скорее то, что уже на третий день Богомол подошёл к нему и стал объяснять что-то про десятину, инициативу и слабый пол.

Яр тогда плюнул и растёр, и объяснил, что ещё одна предъява – и у кого-то пострадает лицо. Но до Богомола не дошло.

Яру устроили тёмную на третий день – били долго и тщательно, так что оставалось только материться на ногу, которая подвела в такой неудачный момент.

Тогда ещё мобильного не было, и верил Яру мало кто, но всё же договориться с медиками он сумел; а пока лежал в больнице и смотрел в окно, подобрал парочку ребят, которых можно было купить не за сигареты и не за баб, а за обещания и красивые слова.

Когда в конце недели пацаны Богомола подошли к нему за десятиной, два новых друга Яра были наготове, и втроём сборщиков отпинали как полагается.

С тех пор стычки повторялись ещё несколько раз. Яру было смешно. Даже когда его били, ему было смешно. Он будто бы погружался туда – на десять лет в прошлое, когда всё решал крепкий кулак. Снова становился молодым.

Он так и сказал Богомолу в конце концов, когда тот подкатил к нему наконец сам:

– Ты чё думаешь-то, браток? Мы когда начинали, таких, как ты, хоронили штабелями. А тут ты вылезать надумал – как будто я тебя тут не зарою так же, как снаружи бы зарыл.

Богомолу на вид было лет тридцать, и вовсе не факт, что самое интересное в жизни он пропустил – но Яру всё равно было смешно.

Богомол в тот день предложил договориться – барак делили пополам. Но оба понимали, что это хреновый договор. Богомол хотел рулить бараком сам и при этом не занимать ни должность, ни пост. На понятия ему было плевать.

Яру тоже на понятия было плевать. Но он чувствовал, что десять камер из двадцати и постоянная угроза нападения – для него слишком мало.

– Богомол звонил в Москву, – повторил он и, затянувшись в последний раз, затушил бычок. – Хорошо. Будем знать.