Не верь, не бойся, не проси. Книга четвёртая

ГЛАВА 69

Иногда – или даже часто – Яр думал: почему бы ему было просто не уехать с Янкой в какую-нибудь глушь с самого начала? Потрахивать её втихомолку, как делают все, кто не хочет всю жизнь доказывать свою правоту.

Горячий душ? Ну сделал бы он чёртов горячий душ. Велика ли проблема набатрачить на маленькие удобства без пальбы и разборок. Ну, может, не так быстро, может, за пару лет… Яна бы, наверное, потерпела. Да и кто бы её спросил?

И тут же Яр отвечал себе: нет. Такого быть не могло. Потому что мало было потрахивать втихомолку это вкусное, гибкое тело. Каждый раз, когда он приносил Янке что-то – от китайского свитера до документов на клуб – глаза его девочки загорались, светились любопытством и… любовью. И чтобы увидеть этот взгляд, Яр готов был на всё. Ему не жаль было ноги и не жаль всех тех, кто за эти годы оказался в земле. Пока был шанс увидеть этот взгляд, он был согласен на всё.

Мало было трахать. Хотелось… Хотелось распушить хвост. Доказать этой избалованной депутатской дочке, что он может дать ей всё то, чего не смог или не захотел дать отец.

Знал, что нельзя. Что привыкнет. Что будет любить эти деньги, а не его, но остановиться всё равно не мог.

Яр и сам не заметил, когда эта жажда превосходства превратилась в новую одержимость, и вместо очередной аудиосистемы появилась квартира в Ницце. Как он перестал замечать, что творится в этих глазах, потому что желание притащить, подарить ещё что-нибудь превратилось в самоцель.

Зато помнил отлично, как отозвалось болью счастье в глазах Яны, когда Яр увидел её с другим… С мальчишкой. Этого Яр не мог понять. Мог понять, если бы Яна выбрала кого-то сильнее его, богаче его, надёжней или даже добрее его.

Но мальчишка… Это не укладывалось в голове. Это означало, что все его потуги теряли смысл. Что всё, что было между ним и Яной, не было, не могло быть таким, каким видел это Яр.

Получалось, он не трахал любимую шлюху, а принуждал трахаться чужую, мало в общем-то знакомую ему девчушку.

Получалось, что прав был Журавлёв, и всё то лето померещилось ему, а Яна попросту не знала, как избавиться от него.

Получалось, что бессмысленны были все подарки, потому что Яна не могла, в принципе не была способна его полюбить.

Это открытие, это счастье в таких знакомых и чужих теперь глазах меняло всё.

Потом случалось, что Яр жалел. Не только о пожаре. Жалел вообще обо всём, что успел наворотить.

О том, что позволял кому-то касаться этого гибкого тела, которое хотел бы спрятать ото всех, не давать не то что трогать, а даже смотреть.

Жалел, что пытался принудить, заставить любить. Жалел, что с самого начала был жесток, и сам не пытался любить.

Жалел о том, что отпустил – или прогнал, потому что Яна не хотела уходить. Жалел о том, что не смог защитить.

Жалел о том, что были все те – бессмысленные и внушавшие отвращение тела в его кабинетах, в его машинах, в его кровати – все, кроме того одного, которое он по-настоящему хотел.

Жалел о каждой минуте и о каждом дне – и тут же с необыкновенной неотвратимостью понимал, что теперь уже не сможет ничего изменить.

Он был здесь, взаперти. Яна – там, по другую сторону колючей проволоки. У Яны была жизнь.

Яне осенью исполнилось двадцать семь. Девочкой её можно было назвать уже с трудом.

Собственно, на девчонку она не очень-то была похожа уже там, на суде – в сравнении с теми шлюшками, что в последний момент кинули его, она вообще казалась взрослой серьёзной женщиной.

А Яр успел забыть уже, что Яна всё ещё взрослеет, всё ещё растёт. Она замерла у него в голове девчонкой, изгибающейся на мятых простынях – будто на фотографии, которую мог смотреть один только Ярослав. И уже там, на суде, неожиданное несоответствие болезненно резануло по нервам осознанием того, что прошлое не вернуть. Но тогда Яру хватало других проблем.

Теперь, когда самое страшное уже произошло, Яр старался – и не мог прогнать от себя мысль, что Яна там, снаружи, теперь изменилась ещё сильней. А за десять лет, должно быть, изменится совсем.

Яна больше не была его, да и девочкой её можно было назвать с трудом, но у Яра всё равно саднило в груди, и не давал покоя несвоевременный, бестолковый каприз – увидеть, и увидеть именно её. Иногда даже накатывало желание позвонить, но Яр отбирал у себя самого телефон, отдавал кому-нибудь или просто прятал так, чтобы не дотянуться во сне рукой, потому что… Потому что на кой чёрт Яне оказавшийся в тюрьме банкрот?

Больше не будет ни подарков, ни квартир, ни стереосистем. Яр не мог дать ей ничего. И если Яна к тому же вообще не хотела спать с таким старым мужиком, то оставалось только надеяться, что там, на свободе – она найдёт себя. Что Яр не слишком изломал её. И что Яну не найдёт кто-нибудь другой.

Приближались февральские дни свиданий, и зона затихла в ожидании – никто не хотел накануне загреметь в ШИЗО.

Никто из людей Лысого больше к Яру не подходил, но Яр не сомневался, что тот о разговоре не забыл.

Яр теперь не исключал, что для того его и перевели в этот барак – втереться в доверие к Богатырю. Правда, оставалось не очень ясным, почему именно его, но тут Яр склонялся к мнению, что Хрящ просто решил избавиться от лишней занозы в заднице и остаться с Богомолом наедине.

Два-три вечера в неделю Яр проводил, сидя в кабинете у Богатырёва и на двоих с ним распивая коньяк – тоже французский и дорогой, хоть и не такой, какой купил бы он сам.

Богатырёв рассказывал, как начинал. Байки были те же, что и у всех – про джипы, которые обстреливали из гранатомётов, про рыночные ларьки, которые начинали крышевать на троих, и прочее фуфло.

Сам Яр из гранатомёта в Москве никогда не стрелял – только под Кабулом и только один раз. И в него тоже из гранатомёта не стрелял никто, хотя джипы стопали, было дело и не раз. Отстреляться, впрочем, обычно удавалось легко.

Он тоже мог кое-что рассказать, но почему-то больше хотелось молчать. Не было никакой ностальгии по прошлым временам, только по тому, что всё тогда было прозрачно и легко. Ясно кто и в кого, и понятно, кто, если что, предаст.

Яр слушал и всматривался в породистое, хоть и типично русское лицо – крупные губы, большой с лёгкой горбинкой нос. Богатырёв, как ни посмотри, казался нормальным мужиком, и плохо укладывалось в голове, что он кого-то там сдал.

То, что ссориться с Лысым не нужно, Яр умом понимал. Но если бы он и нашёл, что тому про Богатырёва рассказать, то однозначно тоже стал бы стукачом. Чёрт его знает, как бы это Лысый понимал, а то, что он стал бы стукачом для себя самого – это факт.

Богатырёв ему доверял, а Яр, сколь себя помнил, никого и никогда не предавал.

– А что за история с Пермскими? – спросил Яр как-то, когда градус был уже достаточно высок, а в разговоре наступила пауза, пока Богатырёв разливал коньяк.

Яр отчётливо заметил, как дрогнула у того рука, но тот всё же долил до уровня и осторожно опустил бутылку на стол.

– А тебе-то что? – рявкнул он.

Яр лениво повёл плечами.

– Да ничего. Говорят, то ли подставил ты их, то ли что…

Богатырёв какое-то время молчал.

– А то, что они Ирку… того… не говорят?

Яр какое-то время не отвечал. Взгляд у Богатырёва стал неприятный, почти безумный. Потом, наконец, Яр сказал:

– Ты должен был это решать сам.

Рюмка, которую Богатырёв держал в руке, лопнула, и коньяк вперемешку с кровью стал сочиться на стол.

– Не мог, – буркнул он. Потом тряхнул рукой. – Всё. Финита ла комедия, или как оно там.

Яр встал. Свой коньяк он допивать не стал. Сделал несколько шагов к двери, а потом остановился и спросил:

– Ты ж её вроде, сам…

Богатырёв не ответил, но по его шумному дыханию Яр понял, что он думает.

– Да, – сказал Богатырёв наконец. – Не разобрал, – помолчал, так что Яр уже собирался уходить, а потом вдруг продолжил: – Я когда понял, с повинной пришёл. Не мог просто так… А этих уродов, кого не посадили, сам заказал.

Яр ничего не сказал.

Воздух на первом этаже после апартаментов Богатырёва казался холодным и прогнившим. Как бы не драили здесь всё, всё равно избавиться от вони, въевшейся в стены и дерево шконок, было нелегко.

Дверь в камеру Яра тускло мерцала светом в дальнем конце коридора, и тот поёжился. Ужасно не хотелось возвращаться обратно туда, где ютились в одном помещении несколько десятков людей. Он подумал даже, что стоит всё-таки выкорчевать к чёрту телевизионную или спортзал и сделать просто хату для себя, но это ещё нужно было обмозговать.

Яр неторопливо побрёл вперёд.

Уже за пару метров от двери он ощутил, как что-то холодное и острое впивается ему в бок.

– Не оборачиваться, – прошипел кто-то у самого уха. Яр кивнул и продолжил смотреть вперёд. – Тебе письмо.

Яр кивнул.

– Давай.

– Лысый просил сказать, что пора Богатыря убирать. Ты решай как – сам, или мы сделаем, а ты просто поможешь нам?

Яр глубоко втянул воздух. Третьим вариантом ответа, очевидно, было перо в бок. Нужно было решить. Сказать, что сам – выиграть немного времени, вот только что потом? Просто Богатырёва сдать – отойти в сторону и дело с концом. Яр поджал губы.

– Сам, – сказал он.

– Отлично. Времени тебе до первого числа.

– А потом?

– А потом порешат тебя.

Щёлкнул механизм – видимо, закрылась бабочка в руках шныря – а когда Яр обернулся, в темноте не было уже никого.

Яр не стал вглядываться слишком долго – в два шага преодолел расстояние до хаты и, нырнув на освещённую территорию, захлопнул за собой дверь.

– Хорош базарить, давно отбой! – рявкнул он и сам направился к своему лежбищу из трёх шконок в углу у окна. Зеки по обе стороны от него стихали и, лениво урча, укладывались спать. А Яр шёл и пересчитывал всех по головам. Считая тех, что перевели вместе с ним, было тридцать два. И кто тут работает на Лысого – было никак не понять.

«Надо было перебираться в спортзал, – подумал он мельком, устраиваясь на собственной шконке. – Надо было, да не сейчас». Теперь уже подобный переезд лучше, чем что бы то ни было, говорил бы о его предательстве и о том, что он попросту струхнул. А не решил бы этот переезд ничего – убрать его можно было в любом тупичке, в коридоре, в душевой. Убрать… или что-нибудь ещё.

Той ночью Яр ни хрена не спал, как не спал и три ночи вперёд. Всё время мерещилось, что кто-то крадётся к нему в темноте, хотя головой он и понимал, что время ещё не пришло.

Оставалась почти неделя до назначенного срока, но он не мог заставить себя перестать гадать, каким будет обещанный итог. Что можно сделать с человеком в тюрьме под далёким Иркутском, куда ни одной проверке не доехать, он знал отлично – раньше по рассказам, а теперь увидел и сам.

Опущенных было не так чтобы много, но от одного вида их начинало тошнить. Были тут и хилые интеллигентики, кому сама судьба уготовила дорогу в петушиный угол, и мальчики, на которых он бы вряд ли снаружи бросил косой взгляд даже будучи по этой части – даже после армии, оголодав. А были и такие, как он – хоть бы и тот же Стальной.

Бывшего смотрящего Яр видел несколько раз. Волосатый зад его вряд ли мог кого-то завести, но Стального всё равно драли – старательно, даже не столько от желания потрахаться, а просто от желания установить своё господство над тем, кто недавно ещё был выше тебя и решал за тебя.

Стальной продержался недолго. За несколько месяцев иссохся и стал опускаться, хоть и зыркал на Яра злыми глазами издалека. Совесть, впрочем, Яра не мучила никогда. У него понятие было одно и самое простое, ещё с войны – или ты, или тебя.

«Или тебя» стало внезапно слишком ощутимым, и Яру всё более казалось, что он застыл между молотом и наковальней.

Чем больше он думал, тем сильнее ему не хотелось сдавать Богатыря – из принципа. Чтобы не думали, что могут запугать.

И в то же время он всё отчётливей понимал, что у них-то как раз есть все возможности запугать. Зона – это война. Ты либо с охраной, либо с блатными, третьего не дано. И даже если бы ему пришло в голову поднять против братвы весь свой барак, как он сделал бы на воле, никакого результата это бы не дало – половина выступила бы за понятия, а значит, перешла бы к Лысому. А если и нет, такое противостояние было бы просто смешно.

И тем не менее Яр не мог справиться с собой. Не мог заставить себя прогнуться под угрозу и настучать, пусть это было и «по понятиям», на нормального мужика, которого понимал как никого.

После того памятного разговора Яр нет-нет да пытался представить, как поступил бы он сам. Осознание того, что могло бы случиться, зайди он чуть дальше вперёд, накрывало неожиданно легко. Много раз он подходил к той грани, за которой, не разобравшись, мог бы убить, и если бы против него стояла тогда не Яна, а кто-то другой… Впрочем, если бы не Яна, ничего подобного вообще не могло бы быть.

К концу недели Яр решил излишне не мудрить и выбрать меньшее зло. Он как обычно поднялся к Богатырёву на коньячок, но сильно выпить ему не дал – после первой же рюмки перехватил руку и сообщил:

– Тебя хотят убить.

Богатырёв замер и медленно поднял взгляд на него.

– Вот как. Может, ещё и скажешь кто?

Яр пожал плечами, отобрал у него бутылку и, долив себе коньяк, откинулся назад.

– Предлагали, например, мне.

– Кто ж у нас тут такой дипломатичный, чтобы предлагать.

– Кто предлагал, ты, думаю, знаешь сам. А что не слишком дипломатично – тут ты прав. У меня выбор небольшой. Или я им тебя сдам, или они прищучат меня, – Яр медленно, одними губами потянул коньяк. – Вот как-то так.

Богатырёв тоже откинулся назад и, прищурившись, посмотрел на него.

– А с чего мне верить тебе?

– Потому что ты, вроде бы, не дурак.

Богатырёв со свистом втянул воздух через нос.

– Ко мне сюда не войдёт никто, – отрезал он.

– И мыться тоже не пойдёшь?

Богатырёв открыл было рот, но тут же замолк. С водой на зоне было не очень хорошо, и хотя санузел бывший гендиректор оборудовал себе свой, напора не хватало, и мыться зимой приходилось в общей душевой.

Богатырёв молчал. Видимо, обдумывал все возможные ответы, которых было море – и ни один из которых не отвечал заранее на всё. Видимо, он всё-таки понимал, что его могут и убрать.

– Допустим, – сказал он наконец. – Дальше что?

Яр покатал на языке коньяк.

– Перевестись отсюда можешь?

Богатырёв поджал губы. Покидать насиженное место ему не хотелось. Какое-то время он так и сидел, а потом врезал по столу кулаком.

– Чёртов Лысенко, кого там только дёрнуло его пристроить сюда!

Яр молча смотрел на него, и Богатырёв пояснил:

– Он сам тут меньше, чем год. Иначе мы с ним разобрались бы давно.

Яр продолжал молча смотреть на него.

– Ваши дела – это ваши дела, – наконец сказал он. – Я тебе советую отсюда валить… Ну, или привыкай мыться холодной водой. У меня одна просьба к тебе, чтоб не шло разговоров, что я тебя предупредил – в пятницу выйди как всегда.

– И что?

– И я попробую тебя порешить. Сразу говорю. А на этом всё. Больше я с тобой дела иметь не хочу. Не получится – вот и повод нам поссориться с тобой.

Богатырёв смотрел на него какое-то время, а затем кивнул.

В пятницу Яр стоял под тугими струями дольше обычного – выходить не хотелось. Чувство, что что-то меняется, что-то выходит из привычной колеи, накрыло его с головой.

Потом, когда душевые уже почти опустели, и вертухаи принялись дубинками разгонять опаздывающих на ужин, дверь открылась, и появился Богатырёв.

Всего их в душе теперь было семеро: Богатырь, два вертухая, которые привели его, Яр, два его быка и какой-то шнырь, зажавшийся в углу.

«Шнырь – это хорошо», – подумал Яр. А вот быков он бы предпочёл отпустить – незачем вмешивать молодцов.

Вся затея вообще сейчас казалась ему шитой белыми нитками. Надо было бы быть дураком, чтобы поверить, что он сам взялся убирать Богатыря всерьёз. На секунду даже промелькнула мысль переиграть, попытаться пойти другим путём, но было уже двадцать шестое февраля и до дня расплаты оставалось три дня. Потому Яр плюнул на всё и, дождавшись, когда Богатырёв будет проходить мимо него, быстро-быстро скрутил полотенце петлёй и накинул ему на горло. Богатырёв захрипел, пытаясь вырваться, охранники бросились на Яра, быки – на ментов. Завязалась свалка, итог которой был предрешён – не потому что охранники или Богатырёв были сильней, а потому что они были частью системы, царившей здесь, и Яр не собирался расшатывать её. Он хотел только пройти по кромке и остаться живым.

Он почти не дрался – только прикрывал голову и лицо руками, когда его свалили и принялись пинать, перемежая удары ногами с ударами дубинок. Было стыдно от того, что где-то рядом, так же скрутив, избивают быков, а потом всё поплыло и стало трудно дышать.

Перед глазами прояснилось ещё раз, когда его вывели на мороз, всё так же голого потащили туда, под бараки, куда лучше было вообще не попадать. Яр выругался, поняв свою ошибку – он слишком много думал о том, как бы не поссориться с братвой, а о том, что начальство может попросту сгноить его живьём в двадцатиградусный мороз, не задумался ни разу до сих пор.