Нежный плут

ГЛАВА XI

Сердце Джорджины забилось так, как если бы она столкнулась лицом к лицу с самим капитаном «Принцессы Анны». Но это был не капитан. В дверях стоял, занимая собой весь проем, первый помощник. Его глаза пронзительно скользнули по ней, хотя это был наверное, не более чем обычный короткий взгляд.

– Это ты, малыш? Удивлен, что я тебя не приметил, когда записывал.

– Может быть, потому, что тогда вы находились за столом, а я стоял перед вами…

Она замолчала, потому что он взял ее за подбородок большим и указательным пальцами и медленно повернул ее лицо влево-вправо. Джорджина покраснела, хотя не видно было, чтобы он заметил.

– Ни единого усика, – отметил он.

Она снова задышала. И только сейчас вспомнила, что она должна прикидываться парнем по имени Джорджи.

– Мне только двенадцать, сэр, – заявила она.

– Но и в свои двенадцать ты очень маленький. Черт возьми, твой поднос такой же большой, как ты сам. – Его пальцы сжали ее руку. – Где же твои мускулы?

– Я расту, – сердито выкрикнула Джорджина, такой подробный осмотр сводил ее с ума. Она даже забыла о своем первоначальном испуге. – Через шесть месяцев вы меня не узнаете. – Это была совершенная правда.

– В вашей семье все такие, да?

Ее глаза широко открылись:

– Что?

– Да рост, парень. Что я еще должен был иметь в виду, черт возьми? Уж по крайней мере, не вашу внешность, поскольку вы с братом совершенно не похожи. – Он вдруг захохотал глубоким голосом.

– Не понимаю, что вас так удивляет. У нас с братом разные матери.

– О, я тоже подумал, что-то отличается. Матери, говоришь? Может ли это объяснить отсутствие у тебя шотландского произношения звука «р»?

– Никогда не думал, что мне понадобится рассказывать свою жизненную историю ради этой работы.

– Почему ты так агрессивен, малый?

– Отстань от него, Конни, – очень ясно произнес другой глубокий голос. – Мы же не собираемся запугивать парня, не так ли?

– Запугивать для чего? – хихикнул первый помощник.

Глаза Джорджины сузились. Может быть, она подумала, что ей очень не нравится этот рыжий англичанин?

– Еда стынет, мистер Шарп, – сказала она строгим серьезным голосом.

– Ну, так вноси ее, хотя я серьезно сомневаюсь, что у него сейчас еда на уме.

Снова пришла нервозность. Ведь прервал их беседу голос капитана. Как она могла забыть, даже на минуту, что он ждет внутри? Хуже того, похоже, он слышал все, о чем она говорила с его первым помощником. Ее спровоцировали, но все равно это непростительно. Она не более чем юнга, каютный мальчик, во имя Господа, а она отвечала Конраду Шарпу как равная ему по положению… как будто она была Джорджиной Андерсен, а не Джорджи Макдонеллом. Еще одна такая ошибка, и она может сорвать кепку и показать грудь.

После этих ее последних тайных мыслей первый помощник толкнул ее внутрь и вышел из каюты. Сначала ей трудно было заставить свои ноги повиноваться, но когда она справилась с собой, она буквально подлетела через дверь к дубовому обеденному столу в стиле Тюдоров в центре комнаты. Этот огромный элемент мебели был таким, что за ним могли разместиться больше полдюжины офицеров.

Глаза Джорджины сосредоточились на подносе, и она продолжала стоять даже после того, как опустила его на стол. Над столом нависала большая тень. Что-то загораживало стол от хорошо освещавших комнату окон. Она не знала, что именно загораживает свет, но сообразила, где находится капитан.

Она восхищалась этими окнами вчера, когда готовила помещение для капитана. Такая каюта, по ее мнению, вполне подошла бы и королю. Она никогда не видела ничего подобного ни на одном из кораблей «Скайларка».

Мебель была экстравагантной. У длинного обеденного стола стояло единственное кресло в стиле французского ампира, сделанное из красного дерева и бронзы! На сиденьях и спинках стульев изображены букеты ярких цветов на фоне цвета слоновой кости. В каюте несколько стульев: два у окон, два перед письменным столом и один за ним. Этот письменный стол тоже выглядел впечатляюще – на огромных овальных пьедесталах (назвать их ножками язык не поворачивается), отделанных в классическом стиле. Кровать выглядела как истинное произведение искусства, сработанное в стиле итальянского Ренессанса. С высокой красивой спинкой у изголовья. Матрас покрыт белым шелком. Вместо морского сундука стоял высокий китайский шкаф красного дерева (из тика), похожий на тот, который ее отец подарил матери после своего первого возвращения с Дальнего Востока, когда они поженились. Он отделан яшмой и другими полудрагоценными камнями и прекрасными раковинами. Был также буфет в стиле королевы Анны. Между ними часы из черного дерева и бронзы, в стиле модерн.

Вместо обычных полок, прибитых к стене, стоял отделанный золотом книжный шкаф красного дерева со стеклянными дверцами. Все его восемь полок полностью забиты книгами. Она признала стиль Ризенер в комоде с его цветочными декорациями. А за ширмой, кожаным изделием, разрисованным английскими пейзажами, стояла фарфоровая ваза. Спасибо, не слишком глубокая, поскольку, возможно, ей придется наполнять ее водой. Возле письменного стола – шкафчик с навигационными инструментами, двухфутовая статуя голой женщины из бронзы, сидящей на полу. Медный чайник в углу, возле вазы с водой. Лампы, одна не похожая на другую, дополняли роскошь обстановки – они висели на крюках на потолке и на стенах.

Стены украшены большими и малыми картинами, толстыми коврами. Создавалось впечатление, что находишься во дворце губернатора, а не на корабле. Ничего здесь не говорило ей о капитане Мэлори, за исключением того, что он, должно быть, эксцентричная натура и любит окружать себя дорогими вещами даже там, где они явно неуместны.

Джорджина не знала, смотрит ли капитан на нее или в окно. Она не поднимала глаз на него, и тишина била ей по нервам. Ей хотелось уйти, не привлекая к себе внимания с его стороны, если она уже не привлекла его. Почему он ничего не скажет? Он должен был знать, что она еще здесь, ждет, чтобы обслужить его, как он потребует.

– Ваша еда, капитан… сэр.

– Почему ты говоришь шепотом? – спросил голос таким же шепотом, как и ее собственный.

– Я говорил вам… что… я думал, что вы плохо себя чувствуете. – Она прочистила горло и резко продолжила: – Головная боль, сэр. Мой брат Дрю всегда жаловался, что его раздражают громкие звуки, когда у него… головная боль.

– Я думал, твоего брата зовут Ян.

– У меня есть и другие братья.

– И у меня тоже, к сожалению, – отметил он сухо. – Один из моих прошлым вечером старался напоить меня, чтобы я свалился под стол. Наверно, он думал, что это будет очень забавно, если из-за моего состояния корабль не сможет отплыть.

Джорджина почти улыбнулась. Сколько раз ее братья делали то же самое. Не с ней, а друг с другом. Да и она вносила свою лепту в пирожные, в горячий шоколад с ромом. Очевидно, все братья одинаковы, не только в Коннектикуте.

– Сочувствую вам, капитан, – сказала она. – Это довольно неприятно.

– Довольно, да.

Она услышала юмор в его голосе и поняла, что он нашел ее ремарку претенциозной, то есть слишком взрослой для двенадцатилетнего мальчишки. А ведь она собиралась тщательно взвешивать свои слова, прежде чем произносить их. Она ни на минуту не могла забывать, что притворяется мальчиком, причем маленьким. Но, оказалось, трудно помнить об этом особенно тогда, когда она, наконец, заметила, что произношение у капитана было самое что ни на есть британское. Плохо, если он англичанин. Она могла бы избегать общения с другими людьми на корабле, но не смогла бы избегать капитана.

Она чувствовала себя как щенок, впервые брошенный в воду, – сам, дескать, выплывай, – когда услышала слова капитана:

– Представься, парень, и дай я взгляну на тебя.

Ладно. Всему свое время. Произношение может быть отработанным. Он просто жил в Англии. Поэтому она начала медленно двигаться вокруг стола, приближаясь к тени, пока в поле ее зрения не оказалась пара блестящих сапог. Выше брюки, обтягивавшие крепкие мускулистые ноги. Не поднимая наклоненной головы, она быстро взглянула на белую рубашку с длинными рукавами, красивыми запонками у запястий, лежавших вдоль узких бедер. Но ее глаза не смотрели выше того места, где из расстегнутой рубашки была видна загорелая кожа. Весь он был такой высокий… и широкий.

– Не надо стоять в моей тени, – продолжал он направлять ее. – Иди влево, к свету. Так-то лучше. – И наконец, заметил очевидное. – Да ты нервничаешь, не так ли?

– Это моя первая работа.

– И, понятно, ты не хочешь осрамиться. Успокойся, мальчик. Я не откусываю головы детям… только взрослым мужикам.

«Может быть, он будет хорошо относиться ко мне».

– Приятно слышать это.

«О Боже, ну что я болтаю. Следи за своим непослушным ртом, Джорджи».

– Мой ковер так интересен?

– Сэр?

– Ты не можешь оторвать от него глаз. Или, может быть, тебе рассказывали, что я настолько ужасен, что могу швырнуть тебя в бобовую похлебку, как только ты встретишься взором со мной?

Она начала улыбаться. Ситуация глупая, но их отношения налаживаются. Однако случилось то, чего она опасалась. Он смотрел на нее при полном свете, и она не была обвинена ни в чем. Но беседа не окончена. А раз нет, то пусть он думает, что юнга растерялся, юнга нервничает, оттого и допускает ошибки.

Джорджина покачала головой в ответ на его вопрос, как это, по ее мнению, мог бы сделать мальчик, которого она изображала, и медленно подняла подбородок. Она собиралась быстро взглянуть на него и снова опустить голову, как бы нырнуть головой. Это обычное поведение застенчивого ребенка.

Однако этого не получилось. Голову-то она подняла… Но когда посмотрела в его зеленые глаза, она вдруг вспомнила их так, как будто они преследовали ее в кошмарах в течение нескольких ночей подряд.

Но это невозможно! Кирпичная стена? Сердитый грубиян, с которым, ей казалось, ее пути больше никогда не пересекутся? Здесь? Он не может быть мужчиной, служению которому она решила посвятить себя. Неужели она такая несчастная.

С ужасом она заметила, как одна бровь на его лице с удивлением поднялась.

– Что-нибудь не так, малый?

– Нет, – пискнула она и уронила взгляд в пол, столь быстро опустив голову, что стало больно в висках.

– Ну как, не боишься попасть в гороховый суп?

Она выдавила из себя звук отрицания.

– Прекрасно. И не думай, что раз я такой большой, значит, я такой страшный.

Чего он болтает? Ему бы следовало указать на нее пальцем и обвиняющим тоном сказать: «Вы!»

Может быть, он не узнал ее. Даже ясно разглядев ее лицо, он продолжает называть ее «малый». Она вновь взглянула на него, но в его глазах не было ни удивления, ни подозрения, ни сомнения. Глаза его все еще казались угрожающими, но если в них и было какое-то изумление, так это в связи с ее нервным поведением. Он не узнал ее. Даже имя «Мак» ничего ему не напомнило.

Невероятно. Конечно, она выглядит совсем не так, как в тот вечер в таверне, где на ней была одежда не по росту, что-то велико, что-то мало. На этот раз все надето как надо. Не тесно и не свободно. Все, вплоть до ботинок, новенькое. Только кепка та же самая. Одежда создает прямые линии, ловко скрывая грудь. И она выглядит как мальчик. А в тот вечер освещение было плохим. Может быть, он не разглядывал ее так внимательно, как она его? В конце концов, зачем ему помнить тот инцидент? Учитывая, как грубо он держал ее в таверне, он был уже предостаточно пьян.

В этот момент и Джеймс Мэлори был уверен, что она успокоилась и поверила в то, что он не узнал ее. Ибо была вероятность, что она припомнит ему их первую встречу, и он затаил дыхание, когда она узнала его, и испугался, что она прекратит игру и к ней вернется та злость, с какой она обращалась с ним в тот вечер в таверне. Не подозревая, что он узнал ее, она, судя по всему, решила держать язык за зубами и играть ту роль, которую она на себя взяла, на что он, собственно, и надеялся.

Теперь он мог расслабиться, за исключением сексуального напряжения, которое охватило его с того самого момента, как она вошла в дверь. Столь остро не ощущал он присутствия женщины очень давно… Милостивый Боже, это было так давно, что он не может даже вспомнить, когда. Женщины стали так легко доступными. Даже соревнование с Энтони по части успеха у женщин, наиболее красивых, потеряло свою остроту задолго до того, как он покинул Англию десять лет назад. Соревнование превратилось в спорт без приза. Завоевание какой-либо леди не имело особого значения, поскольку оставалось много других, которых можно было бы выбрать.

Но здесь было нечто иное, подлинный вызов, настоящая трудная борьба. Никакие женщины для него уже не имели значения. Он желал именно эту. Может быть, потому что он уже однажды потерял ее и был несколько раздосадован этим фактом. Может быть, потому что он почувствовал к ней интерес, любопытство.

Какими бы ни были причины, обладание ею казалось для него сейчас особенно важным, хотя как этого добиться, он еще не знал. Вот почему он легко забыл о какой бы то ни было скуке, вот почему напряжение в нем не ослабевало, когда она стояла рядом. Фактически он был ограничен в своих возможностях. Ведь он не дотрагивался до нее, и не сможет дотронуться, если хочет, чтобы игра продолжалась. А игра доставляет и обещает доставить так много удовольствия.

Поэтому он, преодолевая искушение, подошел к столу, дабы изучить, что же ему принесли. Раздался ожидаемый им стук в дверь.

– Джорджи, не так ли?

– Капитан?

Он посмотрел на нее через плечо.

– Это твое имя?

– О, да! Меня зовут Джорджи.

Он кивнул.

– Пришел Арти с моими вещами. Ты разбери их, пока я не покончу с этой холодной пищей.

– Не хотели бы, чтобы я подогрел ее, капитан?

Он услышал в этих словах нотки надежды, которые выдали ее желание поскорее покинуть каюту. Но он не хотел терять ее из виду, пока «Принцесса Анна» не оставит берега Англии далеко позади. Если у нее есть хоть немного ума, она должна сообразить, какому риску подвергается, ибо даже если он не узнал ее сразу, он может вспомнить о ней в любое время. В этих условиях она может постараться покинуть корабль, пока не поздно. Даже если придется добираться вплавь, если, конечно, она умеет плавать. Он не хотел давать ей такую возможность.

– Еда удовлетворительная. В любом случае у меня нет пока большого аппетита. – А поскольку она продолжала стоять на месте, он добавил: – Дверь, дорогой мальчик. Она сама не откроется.

Он отметил, как она сжала губы, пока шла к двери. Она не любит, чтобы ей указывали. Или, может быть, ей не нравится его сухой тон? Он также обратил внимание, как начальственно она указала Арти, куда поставить сундуки, заработав кислый взгляд матроса, после чего снова изменила манеру поведения, превратившись в молодого парня.

Джеймс чуть не расхохотался, пока не сообразил, что если она будет забывать о роли, которую взяла на себя, это может создать много проблем. Команда такого парня могла бы не потерпеть. Однако он объявил, что парень находится под его особой защитой. После этого за его спиной начали, наверное, шептаться, хихикать, а Конни хохотал. И Джеймс должен был сам приглядывать за Джорджи Макдонеллом. Но это не так трудно. В своей мальчишеской одежде она была просто обаятельна.

Шерстяная кепочка, которая ему запомнилась, все еще скрывала ее волосы, хотя соболиные брови подсказывали, что волосы ее темные. О том же говорили красивые карие глаза. Из-под кепки не торчало никаких подозрительных локонов. Значит, то ли ее волосы были недостаточно длинны, то ли она их обрезала (он все-таки надеялся, что она этого не сделала), чтобы лучше выдавать себя за мальчика.

Белая курточка была с длинными рукавами и высоким воротником средней ширины и эффектно скрывала ее формы. Он попытался сообразить, что же она сделала с грудью и узкой талией, которой, как он помнил, она обладала. Талия была не такая уж узкая под широким ремнем. Если она что-то и подложила, то очень аккуратно, искусно и незаметно. Остальное скрывал дождевичок, накинутый поверх курточки.

Да, это идеальная одежда для ее целей. С одной стороны, ее – где надо – полнит шерстяная одежда, с другой – толстая кожаная. Дождевичок сидит плотно, как стальная клетка, он не слетит даже при сильном ветре. Если его развязать, он едва ли покажет три дюйма ее курточки в районе груди и живота.

Курточка скрывала все остальное до бриджей. Они же заканчивались ниже колен, где толстые шерстяные чулки прятали ее икры. Не будучи ни просторными, ни обтягивающими, они создавали вид нормальных мальчишеских ног.

Он молча смотрел, как она извлекала каждую вещь из сундука и находила ей место в комоде и шкафу. Джонни, его предыдущий юнга, не так аккуратно обращался с вещами. Просто рассовывал их по ящикам и все. Джеймс достаточно повизжал, прежде чем тот научился делать все как надо. Но маленькая Джорджи управлялась с делами с женской аккуратностью. Он сомневался, осознает ли она это, известен ли ей какой-либо иной способ раскладывания вещей. И долго ли она будет разыгрывать свою роль, выказывая такое неумение притворяться, как сейчас?

Он старался смотреть на нее глазами человека, не знающего ее секрета. Это было трудно, потому что он-то как раз хорошо знал, что скрывается под мальчишеской одеждой. Но если бы он не знал… Господи, было бы не так легко догадаться. Именно рост подтолкнул, видимо, ее к такой идее. Конни-то был прав, она действительно штучка. Рост не больше чем у десятилетнего мальчика, хотя она определила свой возраст в двенадцать лет. Ад и пламя, она не так уж молода для него, разве нет? Он, конечно, не мог ее спросить об этом. Ему было трудно поверить, что это она. Не важно, что он чувствовал тогда вечером в таверне. Ее сладкий, душистый рот. Ее глаза, подчиняющие душу мужчины, заглянувшего в них. Она, должно быть, молода. Но не слишком.

Она закрыла крышку второго пустого чемодана и спросила:

– Можно их вынести отсюда, капитан?

Он ухмыльнулся, помимо воли.

– Сомневаюсь, что ты сможешь это, дорогой мальчик, поэтому не надо напрягать свои еще неокрепшие мускулы. Арти вернется за ними позже.

– Я сильнее, чем кажусь, – настаивала она упрямо.

– Действительно? Приятно знать это, поскольку тебе целыми днями придется двигать эти тяжелые стулья. Обычно по вечерам я обедаю вместе с первым помощником.

– Только с ним? – Ее глаза обежали пять стульев, стоявших в каюте. – А другие офицеры?

– Это же не военный корабль, – заметил он. – Я предпочитаю уединение.

Ее немедленно озарила мысль:

– Тогда я, пожалуй, пойду…

– Ну зачем так спешить, парень. – Он остановил ее у двери. – Куда ты спешишь, если твои обязанности ограничиваются этой каютой?

– Я… ну… так понял, что вы… нуждаетесь в уединении.

– Мой голос показался, наверное, слишком резким для тебя, малый?

– Сэр?

– Ты разговариваешь слишком невнятно.

Она опустила голову.

– Простите, капитан.

– Не так. Ты смотри мне в глаза, когда просишь прощения, иначе не считается. Я ведь не твой отец, чтобы отодрать тебя за уши или выпороть, я твой капитан. Поэтому не прячься каждый раз, когда я повышаю голос или когда я в плохом настроении и смотрю сердито. Делай, что тебе говорят, без вопросов и возражений, и мы будем прекрасно ладить. Понятно?

– Вполне.

– Превосходно. Тогда двигай сюда свою жопу и приканчивай эту еду вместо меня. А то мистеру О'Шону покажется, что я не благодарен ему за его работу, и тогда не ручаюсь, что он положит мне на тарелку в следующий раз. – Когда она попыталась запротестовать, он прекратил это, заявив: – По всему видно, что ты влачишь полуголодное существование, будь я проклят, если это не так. Но мы заставим твои косточки обрасти мясом еще до того, как прибудем на Ямайку. Даю тебе слово.

Джорджине ничего не оставалось делать, кроме как тащить стул к столу, особенно после того, как она убедилась, что он практически не притрагивается к еде. Не то чтобы она была голодна. Но как ей есть, когда он будет смотреть на нее? А она должна разыскать Мака, а не тратить дорогое время на еду. Она должна рассказать ему потрясающую новость о том, кто является капитаном, иначе будет поздно.

– Между прочим, паренек, мое стремление к уединению не распространяется на тебя, – сказал капитан, подталкивая к ней поднос с уже остывшей пищей. – Да и как это возможно, если в твои обязанности входит постоянно находиться при мне? А я ведь тебя последнее время даже не замечал.

Да, но как бы там ни было, теперь он ее заметил и ждет, когда же она начнет есть. С удивлением она заметила, что и рыба, и овощи, и фрукты были превосходны. Холодные, они оставались вкусными.

Хорошо, скорее начнешь, раньше закончишь. Она торопливо принялась за еду и только через несколько минут заметила свою ошибку. Ее стало тошнить. С расширившимися от ужаса глазами она сорвалась с места с одной мыслью в голове: «Господи, освободи меня от этого». Вдогонку ей неслись слова капитана:

– Господи, уж не собираешься ли ты… Да, вижу, да…

Ее уже не волновало, что он думает, потому что ей было плохо. Когда все прошло, она почувствовала мокрую ткань у себя на лбу и тяжелую сочувствующую руку на плече.

– Я виноват, парень. Я должен был сообразить, что ты слишком чувствителен к такой пище. Успокойся, пойдем, уложу тебя в постель.

– Нет, я…

– Не возражай. Может быть, тебе никогда больше не предложат полежать на настоящей, мать ее, удобной кровати. Воспользуйся моим хорошим расположением к тебе.

– Но я не хоч…

– Я думал, мы согласились, что ты будешь исполнять мои приказания? А я приказываю тебе лечь на кровать и отдохнуть. Поэтому как нам поступить: или мне отнести тебя, или ты в состоянии передвигать свою жопу самостоятельно?

– От нежности к остроумию, от остроумия к грубости. Джорджина не могла ему ответить, она побежала к кровати и бросилась на нее… Он любит быть господином, единоличным правителем, он из тех, кто считает, что капитан на корабле в открытом море – это сам Господь Всемогущий. Но она так плохо себя чувствовала, а тут еще приходилось лгать дальше. Пришлось лечь. На его кровать, будь она неладна. Он стоит над ней. А теперь склонился… Она икнула, потом стала молиться, чтобы он не услышал этого, поскольку он прикладывал мокрую тряпочку к ее лбу. Тебе нужно снять кепку и дождевичок, ботинки тоже. Тогда будешь чувствовать себя удобней.

Джорджина покраснела. Не пора ли перестать ему подчиняться?

Она постаралась, чтобы се голос не звучал саркастически:

– Может быть, вы думаете иначе, капитан, но я знаю, как о себе позаботиться. Я себя чувствую хорошо.

– Делай что хочешь, – ответил он, пожав плечами и, к ее облегчению, вышел. Но несколько позже она услышала:

– Между прочим, Джорджи, не забудь забрать свои вещички и принести все сюда, когда почувствуешь себя лучше. Мой каютный юнга должен спать там, где он может понадобиться в любую минуту.