Нежный плут

ГЛАВА XII

– «Понадобиться», – крикнула Джорджина, сев на большой кровати. Ее глаза с подозрением сузились. Она смотрела на капитана, который откинулся на спинку стула и смотрел на нее. – Понадобиться для чего? В середине ночи?

– Я плохо сплю, разве ты не знаешь? Звуки на корабле часто будят меня.

– Ну а я при чем?

– Ну, Джорджи, мальчик, – заговорил он тоном, в каком обычно обращаются к ребенку, – а вдруг мне что-нибудь понадобится? – Она хотела было сказать, что, дескать, ночью он мог бы обойтись и без нее, когда он добавил: – Ведь это и есть твоя обязанность, между прочим.

Этого она отрицать не могла. Но не спать потому, что ему не спится? И она хотела эту работу? Нет уж. Она не желает служить этой кирпичной стене.

Она попыталась объясниться.

– Я полагала, что под обязанностями подразумевается носить вам пищу из камбуза?

– Это разумеется, – ответил он. – Но иногда мне нужно услышать голос, который мог бы успокоить, усыпить меня. Ты умеешь читать, не так ли?

– Конечно, – автоматически ответила она.

Слишком поздно она поняла, что больше бы выиграла, если бы соврала, сказав, что не умеет. И вообразила себе картину, как она читает ему в середине ночи. Он лежит на кровати, она сидит на стуле возле его изголовья или даже на краешке кровати, если он пожалуется, что плохо слышит. Светит только одна лампа, чтобы ей было удобно читать. Его глаза закрыты. Слабый свет смягчает его черты, делает его не таким пугающим, более… Черт подери, надо найти Мака и поскорей.

Она сбросила ноги с кровати, тут же услышав резкое:

– Джорджи! Лежать!

Она поняла, что он сидит напротив на стуле, между ней и дверью. У нее нет сил выдерживать дальше это испытание, и она не желает больше смотреть на него, этого отвратительного человека.

«Господи, как нелепо», – подумала она, но легла. Она повернулась на бок, чтобы смотреть ему в лицо.

Сжав зубы, она стала настаивать:

– В этом нет необходимости, капитан, я чувствую себя лучше.

– Я сам определю, когда ты будешь чувствовать себя лучше, малый, – сказал он рассудительно, снова откинувшись на стуле. – Ты бледен, как покрывало, на котором лежишь, поэтому останешься лежать, пока я не скажу тебе встать.

От гнева ее щеки покраснели, хотя она не отдавала себе отчета в этом. Она смотрела на него, развалившегося на стуле, подобно лорду. Возможно, он и был лордом. Скорее всего, он пальцем не пошевелил, чтобы сделать что-либо самостоятельно за всю свою жизнь. Если все кончится тем, что она проведет на его корабле еще несколько недель, потому что этой нежеланной заботой он совершает насилие над ней, она быстро станет выполнять по его требованию те услуги, которые ему понадобятся, и будет ненавидеть все это. Эта мысль была невыносима. Но поскольку она была экипирована, как двенадцатилетний мальчик, она не могла просто так уйти из каюты.

Придя к такому заключению, Джорджина вернулась к мысли о том, где же ей спать, если она останется на корабле на ночь.

– Как я понимаю, капитан, все подходящие каюты заняты.

– Да, а в чем дело, парень?

– Я как раз думаю, куда мне отнести мои вещи, чтобы я был под рукой и мог услышать, если понадоблюсь вам ночью.

В ответ раздался смех.

– И куда же, несчастненький, ты думаешь, следует поместить тебя?

Его изумление по поводу ее слов проявлялось так же бурно, как и его навязчивая забота.

– В прихожей, например, – сказала она, – что, должен вам сказать, меня не устра…

– Перестань, малый, или ты доведешь меня до слез. Какую, мать твою, чепуху ты несешь. Ты будешь спать здесь, конечно, как и мой предыдущий юнга, и все до него.

Как она и опасалась, он предложил ей это. К счастью (что спасло ее от девичьей истерики), она слышала о таких обычаях. Многие капитаны делили свои каюты с младшими членами команды, чтобы защитить мальчишек. Так поступал и ее брат Клинтон, особенно после того, когда его юнга сильно пострадал от трех членов команды. Она никогда не знала в подробностях, что же произошло, но только Клинтон был в таком бешенстве, что велел хорошенько выпороть всех троих.

Однако этот капитан знал, что она на корабле не одна, что у нее есть здесь брат, который мог бы ее защитить в случае чего. Но она не могла спорить с ним не только потому, что он не стал бы ее слушать. Глупо протестовать, если на этом корабле всегда так делалось и если все юнги делили каюту вместе с ним.

Поэтому ей осталось задать только один вопрос.

– Где здесь будет мое место?

Он указал головой на один пустой угол в комнате, справа от двери.

– Думаю, подойдет. Здесь достаточно места, чтобы расположить твой сундучок и все, что ты можешь притащить с собой. А в стене есть крюки, чтобы повесить твой гамак.

Она увидела крюки, о которых он говорил. Действительно, на них можно было повесить гамак. Странно, но вчера, когда она заходила в каюту, их не было. По крайней мере, она не помнила. Угол был довольно далеко от кровати, однако между ними не было никакой высокой мебели, которая могла бы создать у нее хоть какое-то чувство уединения.

– Подойдет, паренек?

Она как будто боялась, что он предложит что-нибудь еще, если она скажет «нет», в то время как она хорошо понимала, что он не намерен создавать для себя неудобства ради какого-то каютного юнги!

– Полагаю, что да, но было бы еще лучше, если бы я мог воспользоваться ширмой.

– Это зачем?

«Для уединения, балда!» Но он смотрел с таким изумлением, что она просто добавила:

– Да я просто так подумал.

– Тогда не нужно думать, дорогой мальчик. Пользуйся просто здравым смыслом. Ширма прикреплена к полу. Все привинчено к полу, кроме стульев, на случай плохой погоды.

Джорджина не удивилась. Она знала это. На корабле все должно быть привинчено, прикреплено, иначе все болтающиеся вещи могут причинить большие неприятности. Как она могла это забыть?

– Я не знал. Я раньше не плавал, – сказала она в свою защиту.

– Из Англии, да?

– Нет! – сказала она быстро и резко. – Я хочу сказать, что я приплыл сюда, но как пассажир. – И добавила: – Я не обращал внимания на такие вещи.

– Не имеет значения. Ты научишься всему, что нужно. Сейчас ты работающий член команды. И не бойся задавать вопросы, парень.

– Тогда, поскольку у вас сейчас есть время, капитан, не были бы вы столь любезны, не могли бы вы объяснить мне мои обязанности, другие, кроме тех, что вы уже упомяну…

Она остановилась – одна из его золотых бровей поползла вверх в удивлении. «Что же она, черт возьми, такого сказала, что он все время скалится, ухмыляется».

Он недолго держал ее в неведении.

– «Не были бы вы столь любезны?», – он теперь хохотал. – Милостивый Боже, парень, надеюсь, что нет. Я не был любезен даже в твоем возрасте, но столь любезен – никогда.

– Это просто такое выражение, – растерянно пыталась объяснить она.

– Которое говорит о твоем хорошем воспитании, парень. Манеры слишком хороши для каютного юнги.

– Разве отсутствие манер – необходимая предпосылка для приема на работу. Тогда мне должны были бы сказать об этом.

– Не хитри со мной, парень, а то я сниму твою кепку и обнаружу под ней ослиные уши.

– О, да, они здесь капитан, два острых и длинных уха. А то зачем же мне их прятать?

– Ты приводишь меня в растерянность, дорогой мальчик. Ты действительно очень предусмотрителен… Два больших уха?

Она улыбнулась против воли. Его остроумие было поразительным. Кто бы мог ожидать такого от кирпичной стены. Это удивляло. Еще больше удивляло то, что она приняла всерьез его намерение сорвать кепку и обнаружить под ней ослиные уши, как он сказал ей.

– Ах, – сказал он, приняв ее улыбку и ответив своей: – У парня есть зубки. Буду осторожней. Жемчужно-белые. Конечно, ты молод. Скоро они будут гнить и вонять.

– Ваши же не гниют.

– Ты хочешь сказать, что я настолько стар, что должен был давно потерять их?

– Я не… – Она остановилась, а потом напомнила: – А как насчет моих обязанностей, капитан?

– Разве Конни не объяснил тебе, когда подписывал контракт?

– Он сказал только, что я должен прислуживать вам, но не другим офицерам. Нет, подробно он ничего не объяснял, только сказал, что я должен делать все, что вы прикажете.

– Но этого достаточно, разве нет?

Она стиснула зубы, пока раздражение не прошло, потом сказала:

– Капитан Мэлори, мне рассказывали о юнгах, которых заставляли даже доить коров…

– Милостивый Боже, вот это да! – сказал он с притворным ужасом, но через некоторое время ухмылялся снова. – Я не люблю молока, парень, так что успокойся. Это тебе делать не понадобится.

– А что понадобится? – настаивала она.

– А многое. Подносить за столом. Играть роль слуги в каюте и многое другое. Например, поскольку я забыл бумажник дома, то и эту роль тебе придется взять на себя. Но ничего особо сложного, как видишь.

Только быть у него всегда под рукой. Собственно, она так и предполагала себе эту службу. Ее так и подмывало спросить, не нужно ли будет еще к тому же потереть ему спинку или подтереть жопу, но хотя он и сказал, что не следует прятать уши под кепкой, то есть скрывать свой темперамент и образованность, она не решилась. Это было смешно. Ради Бога, каютный юнга Дрю не должен был делать ничего, кроме как приносить еду с камбуза. Из всех капитанов в гавани ей довелось выбрать этого англичанина, и не просто англичанина, а бесполезного аристократа. Если он когда-либо физически работал в своей жизни, она съест свою кепку.

Но ничего этого она не сказала этому человеку. Она не сумасшедшая.

Джеймсу пришлось сдержать свой смех. Он, конечно, не собирался загружать ее какой-либо работой. И ей не пришлось бы жаловаться. Он готов взять на себя часть ее трудов. Например, роль бумажника. Потому что он целых десять лет вообще обходился без бумажника. Но чем более она будет занята в каюте, тем меньше она будет маячить на глазах у команды. Он не хотел бы, чтобы кто-нибудь еще раскрыл ее секрет, пока он не будет готов раскрыть его сам. Затем, чем больше она будет в его каюте, тем вернее она будет принадлежать ему.

Сейчас же, однако, ему нужно было, чтобы между ними было как можно большее расстояние. Наблюдая, как она свернулась в клубок у него на кровати, он кое-что придумал.

«Самообладание, старичок, – сказал он себе. – Если ты не можешь, то кто сможет?»

Отличная штука. Давно он не переживал такого искушения. Самоконтроль – самое простое, когда чувства притупились от скуки, от ожидания, что же, как не самоконтроль, заставит их снова встрепенуться.

Джорджина решила, что беседа с капитаном Мэлори нисколько ей не повредила. Может быть, молчание как раз толкнуло бы его на какие-нибудь другие фокусы. Она не думала, что он мог бы подойти к кровати и осмотреть ее, но этот день был не так уж удачлив для нее.

Она открыла глаза и увидела, что он склонился над ней.

– Все еще бледен, как вижу, – сказал он. – Я сделал так, чтобы облегчить нагрузку на твой нервный животик.

– О, вы это сделали, капитан, – ответила она.

– Больше не нервничаешь?

– Нисколько.

– Прекрасно. Теперь тебе не нужно больше лгать. И торопиться не нужно. Подумай, что тебе ничего больше не надо, кроме как принести в следующий раз еду.

Он успокоил ее разговором, и она забыла, какой он опасный человек.

– Извините, но я не спал предыдущую ночь.

Он выглядел очень дружелюбно. Он никогда не казался ей настолько дружелюбным. Но он не выглядел свирепым и снова изумлял ее.

– Ты еще молод заниматься тем, чем занималась моя команда в прошлую ночь. Так почему же ты не спал?

– Ваша команда, – ответила она, – возвращается, отрекается от всего, чего бы она ни натворила.

Он засмеялся.

– Через несколько лет, дорогой мальчик, ты станешь более терпим.

– Да, я понимаю, капитан. Я знаю, что матросы обычно делают в последнюю ночь в порту.

– О? Знаком с этой стороной жизни, да?

«Помни, что ты мальчик! Помни, что ты мальчик, и, ради Бога, не красней больше!»

– Разумеется, – ответила Джорджина.

Она снова увидела, как поднялась эта дьявольская бровь. Смеялись и его зеленые глаза.

– Тебе рассказывали или подсказал… твой опыт?

Джорджина икнула. Потом кашляла целых десять секунд.

Капитан похлопал ее по спине. Когда она стала дышать снова нормально, у нее было ощущение, что он сломал ей позвоночник, эта кирпичная стена, своими кирпичными кулаками.

– Не думаю, что мой опыт, капитан Мэлори, или отсутствие такового могут как-то отразиться на моей работе.

Она могла бы многое сказать по поводу его неортодоксального допроса, но его «Правильно!» лишило ветра ее паруса. И это к счастью, потому что в этот момент она не рассуждала, как двенадцатилетний мальчик. А он должен был ей сказать еще многое.

– Извини меня, Джорджи. Это привычка у меня такая, так разговаривать. Поэтому не принимай ничего на свой счет, поскольку, если быть совершенно честным, твое поведение очень изумило меня.

Она не ожидала от него таких слов. Что это такое? Хочет – хамит, хочет – издевается, хочет – оскорбляет. Черт его подери, да это худший негодяй, чем она думала раньше.

– Могли бы вы оградить меня впредь от подобных провокаций, сэр, – спросила она сухо, сквозь зубы.

Он рассмеялся.

– И пропустить такие сеансы колдовства, как этот? Нет, дорогой мальчик, я не откажу себе в удивлении и любопытстве, ни ради мужчины, ни ради женщины, ни ради ребенка. Во мне так мало осталось этого любопытства.

– Не щадя никого, не так ли? Даже больных детей? Или вы считаете меня достаточно выздоровевшим, чтобы я мог встать, капитан?

– Так ты мужчина или плакса?

– Кто я?

– Ты не плакса?

Грязный мужик. Он подзуживает ее, используя ее гордость. Мальчики двенадцати лет очень гордые, что, без сомнения, он учел. Девочка такого же возраста уже залилась бы слезами. Но парень скорей умрет, чем признает, что он обижен, расстроен. Черт возьми, она женщина, которая не хочет ничего, кроме как дать ему по физиономии, но не может, потому что Джорджи, которым она притворяется, такие вещи делать просто не может.

Она смотрела на него и видела, что он прямо-таки готов к целой серии сарказмов и только и ждет от нее какого-нибудь ответа, чтобы начать.

– У меня есть братья, капитан, все они старше, чем я, – сказала она ему холодно. – Поэтому всякие подколки и подтрунивания не являются чем-то новым для меня. Мои братья находят в этом удовольствие… хотя, я уверен, не такое, как вы.

– Хорошо сказано, паренек!

На его физиономии было написано удовольствие. О, если бы была возможность дать по этой роже до того, как она покинет корабль!

Но новая волна чувства поднялась в ней, когда этот человек наклонился, ощупывая ее подбородок точно так же, как это делал мистер Шарп, исследуя ее лицо. Однако, в отличие от мистера Шарпа, прикосновения капитана очень нежны. Двумя пальцами он касался ее левой щеки.

– Много мужества и, как сказал Конни, ни одного усика. – Пальцы ползли медленно по ее щеке к подбородку, очень, очень медленно, очень возбуждая ее. – Отлично, дитя.

Джорджине снова стало плохо, начались боли в животе. Но они прекратились сразу же, как только капитан убрал свою руку. Все, что ей оставалось делать, – это лежать на спине, но он неожиданно вышел из каюты.