Нежный плут

ГЛАВА XXVI

После того как стало ясно, что Дрю проявил настоящее сочувствие к ее душевным страданиям, Джорджина с большим оптимизмом ожидала встречи с остальными братьями, хотя и не строила на этот счет особенных иллюзий.

Конечно, Дрю полагал, что она плачется по Малкому. Но все ее мысли и чувства были сконцентрированы на другом человеке. На человеке, которого она поминала в разговорах с братом лишь как капитана того корабля, который доставил ее на Ямайку.

Ей было очень неловко оттого, что приходится обманывать Дрю. Не раз она испытывала горячее желание рассказать ему всю правду. Но, с другой стороны, она не хотела еще раз испытывать на себе его гнев. Вообще его буйность в первые минуты их встречи сильно потрясла ее. Ведь это был самый веселый из ее братьев. Он баловал ее больше других и всегда готов был поднять ей настроение. В этом на него смело можно положиться. Если бы она попросила, он бы и в этот раз сумел бы развеселить ее. Но он не знал, что же на самом деле ее угнетает.

Постепенно для него все станет ясно. Как, впрочем, и для других братьев. Однако плохие известия могут подождать. Нужно подлечить немного свою боль. Кроме того, надо сначала посмотреть, как они отнесутся к тому событию, которое в ее глазах утратило всякую значительность. По крайней мере, по сравнению с тем, о чем ей придется рассказать им спустя месяц или два, когда ребром встанет вопрос об отцовстве ребенка, изуродовавшего ее некогда маленькую и стройную талию… Как-то Джеймс рассказывал ей о своем брате Язоне… Что он сделал? Упал однажды и пробил собой крышу в доме? Ну что ж,- у нее пять братьев, и все пятеро вполне могут повторить этот поступок…

Кстати, она и сама до сих пор четко не определилась в отношении к последствиям своей краткой вольности. Она была напугана беременностью, это верно. Чуть сбита с толку и одновременно чуть довольна. Да, она испытывала радость и не могла этого отрицать. Да, это грозило многими осложнениями, наверняка и скандалом, но вместе с тем она была рада, и эта радость выражалась в двух словах: ребенок Джеймса. Разве что-нибудь иное могло иметь какое-нибудь значение рядом с этим фактом? Немыслимо! Она должна была чувствовать отчаяние от того, что ей придется родить и воспитать малыша без мужа. Она должна была чувствовать, но не чувствовала. Потому что понимала, Джеймса у нее уже не будет и никто другой заменить его не в состоянии. Она хочет ребенка, она вырастит его. Да, именно так она и поступит. Джорджина слишком любила Джеймса, чтобы поступить иначе.

Мысли о малыше, – а Джорджина теперь была уверена в своей беременности, – были причиной того, что у нее заметно улучшилось настроение ко времени последнего этапа их плавания, когда «Тритон», спустя три недели, достиг вод Лонг-Айленда. Вскоре уже можно было наблюдать Бриджпорт, и они повернули в реку Пеконок, где была устроена гавань, достаточно глубокая для швартовки океанских лайнеров. Она была рада попасть домой, особенно в то любимое ею время года, когда погода стоит еще довольно мягкая и повсюду разлиты краски неяркого осеннего солнца… По крайней мере, у нее было отличное настроение до тех пор, пока она не увидела в порту множество судов-жаворонков. Окончательно же она поникла, когда ей бросились в глаза три посудины, – она желала видеть их где угодно, только не в этом порту!

Дорога до особняка из красного кирпича, который она называла домом, была спокойной и тихой. Ехать нужно было на одну из окраин города. Дрю сидел в экипаже радом с сестрой, держал ее за руку и даже чуть стискивал ее, желая тем самым подбодрить Джорджину. Теперь он твердо стоял на ее стороне, но много ли ей толку от этого при встрече с остальными братьями? Дрю никогда не мог в критических ситуациях противостоять им, особенно когда они выступали единым фронтом.

Одежда юнги, в какой она провела все плавание, осталась в каюте. Кстати, этот наряд отчасти и был причиной гнева Дрю. По крайней мере, при встрече с остальными братьями в этом отношении им трудно будет к ней привязаться. Если на время плавания ей пришлось стянуть одежду у команды «Тритона», то теперь на ней было хорошенькое платье, которое Дрю планировал привезти своей девчонке из Бриджпорта в качестве презента. Ну и ладно, он купит здесь другое платье и подарит его другой своей девчонке из другого порта.

– Держи улыбку, Джорджи. Не надо смотреть на меня так, будто сегодня конец света.

Она отвернулась от Дрю и стала смотреть в сторону. Не известно, каким образом он нашел то положение, в каком она оказалась, забавным. Этого она не могла оценить ни в малейшей степени. Впрочем, веселость и юмор были типичными его чертами. Он так сильно отличался от остальных своих братьев! Он был единственным во всей семье человеком с такими темными глазами, что все их называли не иначе как угольками. Он был также единственным членом семьи, который мог, после того как его сбили с ног, подняться с улыбкой на губах. Собственно, именно это и случалось множество раз, когда он что-то не мог поделить с Уорреном или Бойдом. А с другой стороны, он просто жутко был похож внешне на своего брата Уоррена.

У них у обоих были темно-золотистые волосы, которые часто оставались нечесаными и представляли собой скомкавшуюся паклю. Оба они высоки, как пожарные каланчи; у обоих идентичные черты лица, считавшиеся красивыми и даже очень. Но если у Дрю глаза черные, как смола, у Уоррена – светло-салатового оттенка, как и у Томаса. И если женщины обожали Дрю за его чертовское обаяние и непринужденные манеры, то к цинизму и взрывному темпераменту Уоррена они относились с подозрением. Впрочем, тоже бегали за ним стаями.

Несомненно, Уоррен принадлежал к той породе мужчин, на которых виснут женщины. Джорджина искренне жалела девушку, уступавшую холодно-расчетливому обольщению Уоррена. А сколько перебывало у него этих девушек в разное время – страсть! Значит, есть в нем нечто такое, что они находили неотразимым. Джорджина никак не могла понять, что же именно? Она не видела в нем ничего особенного, что могло бы сильно привлечь женщину. Что же касается его невозможного характера и взрывного темперамента, то кому и знать об этом лучше других, как не Джорджине. Но эта буйность, как постоянная черта Уоррена, не имела никакого отношения к достоинству мужчины в женских глазах.

Вспомнив о темпераменте Уоррена, она так ответила Дрю на его ободряющую реплику:

– Тебе легко говорить. Сомневаюсь, что они станут выслушивать мои объяснения… Прикончат сразу же. Вот увидишь.

– М-да… Что до Клинтона, то он и вправду особенно долго не станет тебя слушать, потому что сразу учует этот отвратительный английский акцент, которого ты понабралась за время своих странствий. Может, тебе следует доверить переговоры мне?

– Это мило с твоей стороны, Дрю, но если Уоррен там, то…

– Понимаю, о чем ты, – беззаботно улыбнулся Дрю, вспомнив свою последнюю ссадину, полученную от старшего брата. – Ну, в таком случае нам с тобой остается надеяться, что он провел веселенькую ночь на постоялом дворе «Утка» и поэтому не успеет пустить в ход свои кувалды, прежде чем Клинтон объявит свой вердикт. Тебе повезло: Клинтон сейчас дома.

– Повезло? Повезло, как же!…

– Тс! – прошептал он. – Мы приехали. Не будем их извещать заранее.

– Наверняка кто-то уже сообщил им о том, что «Тритон» бросил якорь в гавани.

– Да, но о том, что ты была на борту, кто их известит? Элемент внезапности, Джорджи, может сыграть свою роль. И пока они будут хлопать глазами, ты успеешь им многое объяснить.

Да, элемент внезапности мог сыграть свою роль… Мог бы, точнее. Если бы в кабинете вместе с Клинтоном и Уорреном в ту минуту, когда там появилась Джорджина с Дрю за ее спиной, не было Бойда. Самый младший из ее братьев первым увидел сестру и вскочил со стула как ужаленный. Пока он обнимал и тискал ее, обрушивал на ее голову целые каскады вопросов, – причем с такой скоростью, что у нее не было ни малейшего шанса ответить хотя бы на один из них, – двое старших братьев получили время оправиться от удивления, вызванного появлением сестры, и теперь приближались к ней с такими выражениями на лицах, что стало ясно: основное гостеприимство еще впереди. Создавалось даже впечатление, что они будут драться между собой за право первого «рукопожатия» с сестрицей.

Надежда, питаемая Джорджиной относительно того, что братья не причинят ей серьезного вреда, – слабенькая, признаться, надежда, – улетучилась как дымок, когда она увидела, с какой решимостью на лицах они наступают на нее. Она оторвала себя от объятий Бойда, развернула его спиной к себе – откуда только силы взялись, – толкнула вперед Дрю, а сама спряталась за ними, сомкнувшимися плечом к плечу, как стена.

Выглядывая из-за плеча Бойда – кстати, нелегкое занятие: Бойд, как и Томас, почти шести футов ростом и, тем не менее, на полголовы ниже Дрю, – Джорджина крикнула первым делом Клинтону:

– Я могу все объяснить! – Затем добавила для Уоррена, уже отчаянней: – Правда, могу!

Они никак не отреагировали на эту мольбу и не остановились, а, подойдя к Дрю и Бойду, стали огибать каждый со своей стороны эту ее баррикаду. Тогда она протиснулась между младшими братьями и бросилась прямо к письменному столу Клинтона. Обежала его кругом и только тогда запоздало поняла, что стол не помеха для братьев, твердо решивших добраться до нее, и что, бегая от них, она только распаляет их гнев.

Но вдруг и внутри нее заклокотало негодование. Она увидела, что Дрю, положивший было свою руку на плечо Уорренну с целью задержать его продвижение, едва успел уклониться от удара, последовавшего в наказание за это поползновение.

– Черт вас возьми, вы несправедливы! – крикнула она.

– Замолчи, Джорджи! – проревел Уоррен.

– Не замолчу! Я не обязана отвечать тебе, раз здесь присутствует Клинтон! Так что ты можешь остановиться там, или я… – Она схватила первую попавшуюся вещь с письменного стола и замахнулась ею как башмаком, который хотят метнуть в крысу. – Или я дам тебе по башке!

Он и впрямь остановился. То ли потому, что изумился ее бунту против него, чего никогда прежде не было, то ли потому, что поверил в серьезность ее угрозы. Клинтон также остановился. У них у обоих была тревога на лицах.

– Поставь вазу на стол, Джорджи, – едва слышно проговорил Клинтон. – Она слишком дорого стоила, чтобы разбить ее вот так просто об голову Уоррена.

– Дорого стоила? – крикнула она. – А он, по-моему, так не думает!

– Думаю, – тоже тихо проговорил Уоррен, потрясенный дерзостью сестры. – Думаю.

– Боже, Джорджи! – взмолился с другого конца кабинета Бойд. – Ты даже не видишь, что у тебя в руке! Ну послушайся ты Клинтона!

Дрю глянул на бледное лицо своего младшего брата, затем на две широченные спины перед ним, затем на сестренку, застывшую у стола с вазой в руке, как с дубинкой. Вдруг он не удержался и разразился хохотом.

– Тебе удалось их потрясти, Джорджи, девочка! Черт возьми, тебе удалось! – сквозь смех воскликнул он.

Она лишь на какую-то долю секунды скосила на него холодный взгляд.

– Я сейчас не в настроении выслушивать твои остроты, Дрю, – жестко сказала она, но после паузы добавила: – Что ты имел в виду?

– Ты их застала врасплох, вот что! Теперь они, как миленькие, выслушают тебя, вот увидишь. Спроси их сама.

Она перевела полный надежды взгляд на старшего брата.

– Правда, Клинтон?

Еще полминуты назад тот размышлял бы над тем, какой подход к сестре мог быть наиболее удачным: жесткость или мягкие уговоры. Но неожиданное и нежелательное вмешательство Дрю сбило напряжение.

– Я… Хорошо, я готов тебя послушать, если только ты…

– Никаких «если», – оборвала она. – Да или…

– Черт возьми, Джорджина! – взорвался наконец Уоррен.

– Дайте мне…

– Замолчи, Уоррен, – прошипел Клинтон. – Ты дождешься, что она выпустит себя из рук, и тогда я лишусь вазы. – Он обратился к сестре: – Ты хоть посмотри, Джорджи, что ты собираешься метнуть в Уоррена.

Она скосила взгляд на вазу, которую продолжала держать в готовом для броска положении. У нее вырвался непроизвольный тихий возглас восхищения – никогда еще не приходилось ей видеть что-либо столь утонченное и красивое. Фарфор был настолько тонок, что просвечивал на свету, а на его поверхности чистым золотом по белому фону шел рисунок на восточный сюжет с множеством изысканных деталей. Она все поняла, и ее первым желанием было поскорее поставить обратно этот великолепный образчик античного фарфорового искусства, пока она случайно не обронила и не разбила его.

И она почти сделала это: поставила вазу на стол, боясь дохнуть на вещь, столь изысканную и удивительную. Но коллективный вздох, раздавшийся при этом ее движении, заставил Джорджину изменить свое решение в последний момент.

Чуть приподняв бровь и наклонив голову, – жест, подмеченный ею как-то у одного английского капитана и вызвавший у нее тогда большое раздражение, она спросила у Клинтона:

– Говоришь, дорого стоила?

В кабинете раздался стон, вырвавшийся у Бойда. Уоррен развернулся к ней спиной, чтобы она не могла слышать его проклятий, но она расслышала их достаточно хорошо, ибо он произносил в голос каждое слово. Дрю только приглушенно хихикнул. Зато Клинтон вновь вошел в состояние страшного гнева.

– Это шантаж, Джорджина, – прошипел он сквозь зубы.

– Вовсе нет. Просто мера, принятая для безопасности с моей стороны. Кроме того, мне хочется еще полюбоваться на эту…

– Ты добилась своего, девочка. Может, мы лучше все сядем, и тогда ты сможешь не выпускать из своей ладошки вазу.

– С удовольствием.

Когда он высказывал свое предложение, Клинтон никак не ожидал, что сестра предпочтет занять его собственное место за письменным столом. Место старшего брата. Кровь заметно прилила к его лицу, когда она села. Глаза полыхнули злее. Джорджина поняла, что перегнула палку, но ее всю заполнили пьянящие. чувства исключительности и превосходства надо всеми. Это была уникальная ситуация в семье. Разумеется, для ее безопасности достаточно было просто не выпускать из рук вазы, о которой так беспокоились братья.

– Могу я, наконец, узнать, почему вы все набросились на меня? Я только-то и сделала, что поехала в…

– Англию! – воскликнул Бойд. – Не куда-нибудь, а в Англию, Джорджи, пойми! Это земля, из которой произошел сам сатана, и ты это прекрасно знаешь!

– Там было не так уж и плохо…

– И одна! – заметил Клинтон горячо. – Ты отправилась туда одна, черт возьми! Где была твоя голова?

– Со мной был Мак.

– Он не является твоим братом.

– О, ладно тебе, Клинтон! Ты же знаешь, что он всем нам почти что как отец!

– Но он не умеет быть твердым, когда дело касается тебя. Он позволяет тебе обводить его вокруг пальца.

Она не могла с чистой совестью отрицать это, и все братья знали об этом. Поэтому-то на щеках ее выступил румянец стыда. Особенно ей стало стыдно, когда она осознала, что не потеряла бы невинности и сердца с таким англичанином-плутом, каким был Джеймс Мэлори, если бы в поездку с ней отправился не Мак, а кто-нибудь из братьев. Да что там! Она даже не имела бы возможности встретиться с Джеймсом, изведать с ним счастья. Или беды… И малютка не рос бы сейчас у нее под сердцем. Малютка, который грозил скандалом, подобного которому не знал Бриджпорт за всю свою историю.

Но сейчас было поздно размышлять о том, что следовало делать. Да и бессмысленно. А если честно, вряд ли жалела о том, что с ней произошло.

– Ну, может, я была немного импульсивна…

– Немного?! – вскричал нисколько не успокоившийся Уоррен.

– Ну хорошо, согласна, я была импульсивна. Очень импульсивна! Но, по-моему, не это повлияло на мой отъезд…

– Именно! Абсолютно!

Клинтон прибавил к восклицаниям брата:

– Нет и не может быть объяснения, которое бы удовлетворило нас, переживших такую тревогу! С твоей стороны это было высшим эгоизмом… Тебя нельзя извинить.

– Но вы не должны были тревожиться! – защищаясь, воскликнула она. – Вы даже не должны были знать о том, что я уехала. По крайней мере, вплоть до моего возвращения. Я предполагала, что вернусь домой раньше любого из вас!… Кстати, братья… А вы-то что здесь сейчас делаете? А?

– Это длинная история. Загадка, скрываемая в той вазе, что ты держишь в руке. Но сейчас дело не в этом. Не пытайся переменить тему, девочка. Ты знаешь, что у тебя никакого дела в Англии не было, чтобы туда отправляться, но ты тем не менее отправилась. Ты прекрасно представляла себе, что мы будем возражать. Прекрасно знала о нашем отношении к этой стране. И все же ты туда отправилась.

Дрю решил, что он уже достаточно послушал. Видя, как плечи Джорджины упали под тяжестью предъявленного ей обвинения, он не смог подавить в себе защитника сестры и горячо заговорил:

– Ты все тут правильно сказал, Клинтон, но Джорджина и так довольно настрадалась. Ей тяжко и без ваших упреков. Ей не нужно, чтобы после всех бед на нее еще нападали три родных брата!

– Что ей нужно, так это хорошая трепка! – опять вмешался Уоррен. – И если Клинтон не сведет дело к этому, можете поверить, сведу я!

– А тебе не кажется, что она немного уже выросла из этого наказания? – раздраженно спросил брата Дрю, не вспоминая сейчас о том, что, встретив сестру на Ямайке, сам хотел отхлестать ее ремнем.

– Женщины никогда не вырастают из этого наказания!

После такого злого ответа братья – каждый отдельно – попытались представить себе, как Уоррен будет выполнять задуманную трепку. Дрю заулыбался, Бойд хихикнул, а у Клинтона округлились глаза. В ту минуту все они забыли даже о том, что Джорджина находится в одной с ними комнате. Она сидела за столом Клинтона, слушала всю дичь, которую нес старший брат, и больше не пугалась. Наоборот, внутри нее все кипело, и она уже была готова к тому, чтобы все-таки метнуть вазу в голову Уоррена.

А Дрю, отвечая на реплику брата, не смог исправить его ошибку:

– Женщины вообще – может быть. Но сестру следует относить к несколько другой категории. И вообще – что ты так взъелся?

Уоррен отказался ответить, тогда это сделал за него Бойд:

– Он вошел в док только вчера, но как только мы рассказал и ему о том, что она натворила, он наскоро залатал свое судно и сегодня днем уже почти отплывал… в Англию.

У Джорджины широко раскрылись глаза, она была смущена и потрясена.

– Ты правда собирался плыть за мной, Уоррен?

Маленький шрам на его левой щеке дрогнул – он не хотел, чтобы она знала, как сильно он за нее беспокоился… Едва ли не сильнее остальных братьев. Он не хотел больше отвечать ни на какие ее вопросы. Ответить попытался Дрю.

Но она и не нуждалась уже в ответе.

– Знаешь, Уоррен Андерсен… То, о чем я сейчас услышала, – самое лучшее, что я когда-либо видела от тебя. Это так…

– О, черт! – простонал он.

– Да не тушуйся ты, – улыбнулась она. – Здесь нет никого из посторонних, только семья. И все мы имеем возможность засвидетельствовать, что ты не такой уж холодный и бессердечный, каким хочешь казаться в глазах других.

– Выпорю, Джорджи, клянусь тебе.

Она не приняла его грозного предупреждения близко к сердцу. Может, потому, что теперь за ним не ощущалось реальной угрозы и гнева. Напротив, она одарила его нежной улыбкой, которая говорила о том, что она его тоже очень любит.

Наступила непродолжительная тишина, которую нарушил Бойд, запоздало спросивший у Дрю:

– Что ты имел в виду, когда говорил, что она настрадалась?

– Она отыскала своего Малкома… на беду.

– И?

– И теперь ты видишь, что она приехала без него.

– Ты хочешь сказать, что он отказался от нее? – изумленно спросил Бойд.

– Хуже этого, – буркнул Дрю. – Около пяти лет назад он женился на другой.

– Он женился…

– На другой!!!

– Вот с-сукин с-сын!…

При новой вспышке гнева у братьев Джорджина закрыла глаза. На этот раз они были на ее стороне. Она не ожидала этого от них именно сейчас, хотя вправе была ожидать, отлично зная, насколько была им дорога на самом деле. Она слушала их и боялась представить себе, что они запоют о Джеймсе, когда ее беременность станет очевидной. Нет, она не могла этого вообразить, настолько это было страшно.

А они не на шутку завелись! Пока шумно выражалось сочувствие сестре, перемежаемое бранью по адресу Малкома, вошел средний брат.

– Не верю глазам своим! – воскликнул он, обводя присутствующих потрясенным взглядом. – Все пятеро одновременно дома! Черт возьми, последний раз такое было не меньше десятка лет назад!

– Томас! – воскликнул Клинтон.

– Эй, Том, дьявол, ты что, на хвосте у меня висел? – спросил брата Дрю.

– Почти – хихикнул он. – Я заметил тебя у побережья Вирджинии, но потом потерял из виду. – Он переключил свое внимание на Джорджину, но удивился не самому ее присутствию, а тому, что она сидела с вазой в руке за столом Клинтона. – Не приветствуешь меня, голуба? Все дуешься, что из-за меня пришлось отложить свою поездку в Англию?

Дуться?! Да ее охватило при виде брата настоящее бешенство! Томас был в полном неведении и думал, что ничего в этом кабинете за полчаса до его появления не случилось.

– Мою поездку?! – Она поднялась со своего места и обошла вокруг стола. В руке ее все еще была ваза, но она совсем забыла о ней. – Я не хотела ехать в Англию, Томас! Я просила тебя съездить вместо меня! Я умоляла тебя съездить вместо меня! Но ты ведь не смог, так? Мои мелкие заботы показались тебе не такими уж важными, чтобы из-за них рушить свои планы, не правда ли?

– Ладно тебе, Джорджи, – спокойно сказал он. – Теперь я освободился от дел и готов поехать. Хочешь, поедем вместе, не хочешь, оставайся, я и один управлюсь.

– Она уже была, – сухо проинформировал брата Дрю.

– Что была?…

– Была в Англии и, как видишь, успела вернуться обратно.

– Проклятье! – Салатовые глаза Томаса сверкнули на сестру упреком. – Джорджи, тебе не следовало совершать такой глупости!…

– Не следовало?! – резко перебила брата Джорджина, но вдруг на ее глаза навернулись неожиданные слезы. – Это ты виноват, что я… что я… Здесь!

Она кинула ему в руки вазу и выбежала из комнаты. Ей было стыдно, что она плачет о бессердечном англичанине по имени Мэлори. Сзади нее послышался какой-то шум и грохот, но он был вызван вовсе не ее слезами.

Томас не был готов взять вазу таким способом, каким ему ее отдала сестра, но ему все же удалось поймать ее. А в то же время четыре его брата бросились под ноги Томасу, чтобы не дать вазе упасть, если он ее не удержит.