Ночные откровения

Глава 9

Элиссанда укладывала вещи: сперва в своей комнате, затем в тетиной. Больная иногда посреди ночи просыпалась и принимала очередную дозу лауданума, отчего ее трудно было поднять утром – этого следовало избежать.

Девушка закончила собираться без четверти пять. В пять ровно она принялась будить тетю. Спросонок та была растерянной и вялой, но Элиссанда стояла на своем. Закончив все необходимые утренние омовения, она накормила подопечную крахмальным пудингом[30] и почистила ей зубы. Но то, что сегодняшний день в доме Дугласов не совсем обычный, Рейчел поняла, только когда племянница принесла верхнюю одежду.

– Мы уезжаем, – ответила Элиссанда на безмолвный вопрос.

– Мы? – хрипло переспросила тетя.

– Да, вы и я. Я выхожу замуж, и мне потребуется ваша помощь в обустройстве собственного дома.

Больная вцепилась в руку Элиссанды.

– Замуж? За кого?

– Если хотите познакомиться, одевайтесь и пойдемте.

– А куда… куда мы поедем?

– В Лондон. – Леди Кингсли пообещала Элиссанде помочь получить разрешение у епископа Лондонского.

– А дядя? Твой дядя знает?

– Нет.

Женщина встрепенулась.

– А что, если… Что будет, когда он узнает?

Элиссанда обняла ее.

– Мой жених – маркиз. Дядя не сможет причинить мне вреда, когда я выйду замуж. Поедемте со мной, и вы тоже никогда больше его не увидите: лорд Вир защитит нас.

Тетя задрожала еще сильнее.

– Ты… ты уверена, Элли?

– Конечно, – Элиссанда была великолепной лгуньей. Лучше всего ей удавались улыбки, но со словами тоже получалось неплохо. – Мы можем во всем положиться на маркиза – он лучший из мужчин.

Девушка не знала, удалось ли ей убедить тетю. Однако та стала покладистее, так что племяннице не составило труда надеть на нее светло-зеленое утреннее платье, отделанное белым шифоном, и бархатную шляпку в тон.

К сожалению, эта одежда только подчеркнула тетину сероватую бледность, истощенность и какую-то усохшесть – словно все это время она старалась превратиться в невидимку. Но вид у больной был вполне презентабельный. Элиссанда могла только молиться, чтобы ради тетушкиного спокойствия лорд Вир выглядел хотя бы вполовину так представительно, как она описала.

Увидев будущего мужа племянницы, Рейчел вздрогнула. Элиссанда отнесла это на счет радостного удивления. Глядя на маркиза глазами впервые встретившегося с ним человека, девушка не могла не признать, что мужчина производит внушительное впечатление.

Лорд Вир был прилично одет: все пуговицы застегнуты на правильные петли, на брюках не видно остатков еды и галстук повязан совсем не криво. Он почти не говорил – не иначе, отшибло речь по причине чудовищного потрясения. И надлежащим образом провозгласил, что имеет большую честь и удовольствие просить руки мисс Эджертон.

Руки, которую ему и без того затолкали в самую глотку.

На Элиссанду маркиз посмотрел единственный раз, окинув ее взглядом с головы до пят. Она надела скромное, свободного покроя серое шифоновое платье – хотя, конечно, теперь для лорда Вира под ее одеждой не было секретов. Девушке вдруг пришло в голову, что, наверное, не было необходимости раздеваться догола – хватило бы, чтоб ее застали в мужских объятьях в нижнем белье.

А так он увидел ее всю.

Элиссанда сглотнула, опустив глаза, и обрадовалась, когда леди Кингсли велела всем садиться в карету.

* * * * *

Вир позаботился, чтобы ехать с Фредди в отдельном от женщин купе. Он спал, в то время как брат делал какие-то наброски. По приезде в Лондон леди Кингсли предупредила маркиза не отлучаться надолго из дома, чтобы можно было сообщить о времени и месте предстоящего бракосочетания.

Дамы отправились заниматься всем тем, чем принято заниматься в преддверии свадьбы. Вир отклонил предложение брата составить ему компанию и послал записку Холбруку, назначая встречу на той же явочной квартире, что и в прошлый раз.

«Бордельчик», как они в шутку прозвали это укромное местечко, всегда веселил маркиза кричащими расцветками и неуклюжими, но искренними претензиями на элегантность. Но сегодня ковер «под тигровую шкуру» и пурпурные абажуры неприятно резали глаз.

Вскоре явился и Холбрук. Вир бросил ему шифрованный документ.

– Из сейфа Дугласа. Сегодня он твой.

– Благодарю, милорд. Как всегда, чисто сработано, – заметил агент. – Скопируем в один момент.

Он протянул Виру бокал грушевого бренди[31] – любой фруктовый бренди приводил Холбрука в восторг.

– Я так понимаю, тебя можно поздравить.

Маркиз удержался от замечания, что собеседнику вряд ли пристало поздравлять с супружеством кого бы то ни было, учитывая, что покойная леди Холбрук некогда пырнула мужа ножом.

– Спасибо.

– И что же произошло?

Вир зажег сигарету и затянулся, пожав плечами.

– Не самый лучший случай в безупречной карьере, да? – лениво прокомментировал коллега.

Вир щелчком стряхнул пепел.

– Племянница подозреваемого, не кто-нибудь, – поигрывал Холбрук бахромой вышитой бисером салфетки.

– Моим чарам неведомы исключения, – осушил маркиз бокал. Довольно болтовни. – Кажется, была какая-то родственница, у которой Дуглас останавливался в Лондоне?

– Да, некая миссис Джон Уоттс. Джейкоб-Айленд, Лондон-стрит, – Холбрук обладал великолепной памятью. – Но она давным-давно умерла.

– Благодарю, – поднялся Вир с места. – Провожать не надо.

– Займетесь этим сейчас, сэр? В день вашей свадьбы?

А что еще ему делать сегодня? Поразвлечься со шлюхами? Напиться до чертиков? Накуриться опиума?

– Ну, разумеется, – спокойно ответил маркиз. – Как же еще насладиться этим днем и всем, что он принесет?

* * * * *

– Даже не верится – Пенни собрался жениться, – посмеиваясь, сказала Анжелика Карлайл, подруга Фредди еще с детских лет.

Они пили кофе – привычка, привезенная Анжеликой с континента – в гостиной лондонского дома, некогда принадлежавшего ее матери.

Фредерик неоднократно бывал здесь на чаепитиях и обедах, прочел большую часть книг в библиотеке и регулярно заходил по воскресеньям – этот день недели предназначался исключительно для визитов родни и ближайших друзей. Новая хозяйка уже поговаривала о предполагаемых изменениях в интерьере. Но с момента возвращения Анжелики в Англию прошел всего месяц, она пока обустраивалась, так что дом оставался нетронутым. И его привычная обстановка: уютно выцветшие обои с узором из роз и плюща, хранимые с любовью акварели давно усопших тетушек, памятные тарелочки тридцатипятилетней давности в честь серебряной свадьбы Ее Величества, – еще сильнее подчеркивала поразительные перемены в личности самой хозяйки.

Анжелику, с ее угловатой фигурой и резковатыми, скорее интересными, чем хорошенькими, чертами, Фредди всегда считал привлекательной. Но за время непродолжительного брака и вдовства ее облик определенно приобрел неожиданную соблазнительность. Глаза, которые он помнил широко распахнутыми и внимательными, теперь были полуприкрыты тяжелыми веками и загадочны. Улыбка, скорее, слегка приподнятый уголок губ, непостижимым образом излучала сладострастие, словно за фасадом благопристойного и чопорного поведения эта женщина скрывала донельзя греховные мысли.

И Фредди, к своему ужасу, впервые в жизни начал думать о ней, как о предмете вожделения! Об Анжелике, которая всегда была ему словно сестра – надоедливая, чересчур прямолинейная и беспощадная младшая сестра, заявлявшая, что его портной – слепой неумеха, что чистить зубы следует на три минуты дольше и что ради всеобщей безопасности Фредди запрещается танцевать вальс после второго бокала шампанского.

Анжелика, пригубив кофе, еще раз хихикнула и покачала головой. Один искусно выпущенный локон упал на щеку, сообщая резковатым чертам какую-то непривычную мягкость. Словно осознавая, насколько собеседника завораживает этот своевольный завиток, Анжелика протянула его между пальцев, затем отпустив.

Даже столь незначительное движение у нее получалось наполнить всею силою своих новоприобретенных способностей – соблазнительностью праматери Евы.

Фредди поймал себя на том, что не ответил, и поспешил заговорить:

– Пенни уже двадцать девять. В определенной степени ему пора жениться.

– Разумеется, это как раз тот случай. Но меня шокировал скандал. Как бы я не закатывала глаза от некоторых его выходок, Пенни никогда не впутывался в серьезные неприятности.

– Знаю, – вздохнул Фредди. – Мне, наверное, не следовало терять бдительность.

Ему было пятнадцать, когда со старшим братом произошел несчастный случай. Это произошло в одну из тех редких летних недель, которые они провели врозь: Фредди гостил у кузины их покойной матери в Биаррице, а Пенни был в Абердиншире, у их двоюродной бабушки по отцу, леди Джейн.

Первые несколько месяцев после падения Пенни с лошади Фредерик просто извелся от тревоги. Но через некоторое время стало ясно, что, хотя брат никогда больше не сможет четко изложить историю плебейских собраний[32] или произнести чертовски убедительную речь о предоставлении женщинам права голоса, ему все же не понадобится круглосуточная сиделка. Ничтожная милость в ужасном повороте судьбы, несправедливость которой до сих пор мучила Фредди. Его блистательно умный и отчаянно храбрый старший брат, который брал на себя вину за проделки младшего перед суровым отцом и который мог рассчитывать на блестящую карьеру в парламенте, превратился в человека, сведущего не более чем в своем дневном распорядке.

– Так ты полагаешь, мисс Эджертон нацелилась на Пенни не из-за его титула и богатства?

– У ее дяди имеется алмазный рудник в Южной Африке, а собственных детей нет. По крайней мере, не думаю, что ее интересуют деньги.

Анжелика откусила кусочек лимонного кекса. Фредди наблюдал, как она рассеянно вытирает оставшееся на пальцах масло, словно поглаживая салфетку, и воображал, как вместо салфетки она поглаживает его.

– И что ты сам думаешь об этой мисс Эджертон?

Фредди пришлось отвлечься от чувственных и порою до неприличия откровенных мыслей, которые все чаще овладевали им в эти дни. Мыслей, в которых всегда присутствовала Анжелика – в той или иной степени раздетости.

– Мисс Эджертон, хм-м-м… Ну, она очень хорошенькая, приветливая и улыбчивая. Правда, ей нечего особо сказать, кроме как соглашаться с собеседником.

– Это подходит Пенни. Ему нравится, когда с ним соглашаются.

Они оба из преданности промолчали о том, что Виру не стоило и рассчитывать на что-либо лучшее, чем добрая девушка, не отличающаяся умом и оригинальными мыслями.

– С того несчастного случая прошло уже тринадцать лет, – сказала Анжелика. – Твой брат замечательно справляется. Он и с этим справится.

– Ты права, – улыбнулся Фредди собеседнице. – Мне следует больше в него верить.

Минуту-две они помолчали, Анжелика – доедая кусочек кекса, Фредди – вертя в руках миндальное пирожное.

– Ну что ж, – заговорили они почти одновременно.

– Ты первая.

– Нет-нет, ты первый. Ты мой гость, и я настаиваю.

– Я хотел попросить тебя об услуге.

– За все годы нашего знакомства не припомню ни единого раза, чтобы ты просил меня об услуге. Признаю, может, отчасти это потому, что я и так постоянно забрасывала тебя советами и предложениями, – глаза Анжелики блеснули. – Но, пожалуйста, продолжай – я крайне заинтригована.

В намеке на улыбку изгиб ее лукавых губ совершенно неотразим. Почему он раньше не замечал магнетического притяжения этой полуулыбки?

– В доме мисс Эджертон я увидел интересную картину. Личность автора никому не известна. Кажется, мне попадалось полотно, написанное в сходной манере, но не могу вспомнить, где и когда. Твоя память гораздо лучше моей, а твои знания глубже.

– О-о-о, комплименты… Обожаю хвалебные речи – с лестью вы далеко пойдете, молодой человек!

– Ты же знаешь, я совершенно не умею льстить, – если десять лет назад Анжелика была просто одним из ценителей живописи, то теперь ее обширные познания были достойны восхищения. – Я сделал несколько снимков картины. Могу я показать их тебе, как только проявлю?

Анжелика склонила голову набок, опять поигрывая локоном у щеки.

– Но я еще не дала согласие помогать тебе. Думаю, мне бы хотелось сначала услышать ответ на мою просьбу об услуге. Если помнишь, я жду уже несколько недель.

Несмотря на твердое намерение не краснеть, Фредди залился румянцем.

– Ты о портрете?

Ей хотелось получить свой портрет обнаженной. Когда Фредерик старался убедить брата, что в изучении женских форм нет ничего пошлого, в его голове роились самые сладострастные образы Анжелики.

– Разумеется, о нем.

Анжелика говорила прямо и невозмутимо, в то время как он чувствовал себя не в своей тарелке, стесненным и не в меру разгоряченным.

– Ты же знаешь, я не мастак в изображении человеческого тела.

– Фредди, милый, ты, как обычно, скромничаешь. Не будь я уверена в твоих способностях, не обратилась бы к тебе. Я видела твои наброски – ты очень неплохо пишешь людей.

Анжелика была права, хотя Фредерик сознательно редко рисовал людей. В детстве он был неуклюжим, то и дело падал и ушибался, и поэтому его оставляли в доме, тогда как заветным желанием мальчика было гулять на улице: бегать, кружиться или просто лежать на траве и смотреть, как небо меняет свои цвета. Писать портреты означало находиться в студии, а Фредди предпочитал рисовать на пленэре, передавая пышное сливочно-розовое цветение вишневого деревца или настроение пары, уединившейся на пикнике.

Но, глядя на Анжелику, он уже мысленно подбирал необходимое соотношение неаполитанской охры и киновари для добавления в свинцовые белила, чтобы поточнее передать теплый тон ее кожи.

– Ты говорила, это для личной коллекции.

– Таково мое намерение.

– Значит, ты не собираешься выставлять эту картину?

– Заботишься о моей стыдливости? – поддразнивая, улыбнулась Анжелика. – Ну почему у меня не получается проявлять хотя бы вполовину меньшую благопристойность?

– Обещай мне.

По большей части, Фредди был сговорчивым. Но в данном вопросе он не собирался уступать.

– Мне нужен этот портрет только как свидетельство моей юности, чтобы когда-нибудь я могла взглянуть и вздохнуть над своей увядшей красотой. Я торжественно обещаю, что не только не буду выставлять его где бы то ни было, но даже у себя в доме не повешу. Буду хранить картину в коробке и не достану до той поры, пока не увижу в зеркале старую кошелку, – снова улыбнулась Анжелика. – Это тебя удовлетворит?

– Что ж, тогда ладно, – сглотнул художник. – Я напишу тебя.

Анжелика, отставив чашку, посмотрела другу в глаза.

– В таком случае, я не откажусь помочь тебе выяснить происхождение загадочной картины.

* * * * *

Миссис Уоттс не было в живых уже четверть века. Разыскав всего лишь за пару часов знавшего ее человека, Вир посчитал себя счастливчиком.

Поиски привели маркиза из Бермондси в Севен-Дайалз. Расположенный не более чем в миле от просторных площадей Мэйфэра, район Севен-Дайалз в начале века пользовался дурной славой из-за царившей в нем нищеты и преступности. За последние годы репутация района несколько улучшилась, хотя Вир по-прежнему не рискнул бы один сунуться ночью в его боковые улочки.

Но сейчас на дворе стоял белый день. Ведший к нужному месту проулок Святого Мартина бурлил щебетом и гомоном: здесь находился птичий рынок. Маркиз миновал магазинчик, набитый клетками с певчими птичками: снегирями, жаворонками, скворцами – и все это беспокойно чирикало и свистело. Следующая лавка была доверху заставлена ящиками с упитанными воркующими голубями. Ястребы, совы и попугаи вносили свою лепту в общую какофонию. Вир благосклонно поглядывал на изредка попадающиеся заведения, торгующие благословенно молчаливыми рыбками или кроликами.

Джейкоб Дули жил на Литтл-Эрл-стрит. Здесь, на оживленном открытом рынке толпился народ, хотя Вир не заметил среди выставленного на продажу чего-либо, не побывавшего в употреблении раз, а то и два. Он понятия не имел, зачем женщинам в нынешнее время могут понадобиться кринолиновые обручи, но увидел, как целых три набора расхваливают в качестве «последнего слова моды».

Дули обитал на самом верху четырехэтажного дома, на фасаде которого большими буквами рекламировалась бакалейная лавка, находящаяся на первом этаже: «Собственная молочная ферма», «Потомственные мясники», «Поставщик молока» и «Доставка крупных покупок». Узкая, темная лестница пованивала мочой.

На стук выглянул широкоплечий, волосатый мужчина пятидесяти с хвостиком лет, с пышной шевелюрой цвета «перец с солью» и такой же бородой. Встав за приоткрытой дверью, он настороженно рассматривал Вира. Конечно же, маркиз предварительно переоделся. Теперь он выглядел как дородный ломовой извозчик, чья борода по пышности не уступала растительности хозяина. От грубой рабочей одежды несло, как и полагалось, лошадьми и пивом.

– Ты кто такой? Зачем выспрашиваешь про миссис Уоттс? – в речи Дули явственно проступал ирландский акцент.

Но у Вира уже был наготове как ответ, так и ливерпульский говор.

– Миссис Уоттс приходилась теткой моему отцу, вот оно как. Так мне мать рассказывала. Папашка мой сбежал в Лондон и обретался тут у родственницы.

– Но у нее, кроме Нэда, и не жил никто, точно не жил. Я-то его никогда не видел. Но вот Мэг – миссис Уоттс – говорила, что, когда парнишка заявился к ней, ему сравнялось четырнадцать, а когда уехал – шестнадцать.

– Ага, он заделал меня мамке как раз перед отъездом из Ливерпуля – шустрый шкет. Во всяком случае, она так сказала.

– Заходи тогда, – отступил на шаг Дули. – Угощу тебя чаем.

Квартира представляла собой одну-единственную комнату, разделенную тонкой желтой занавеской на спальную и жилую половины. Обстановка состояла из неожиданно массивного письменного стола, пары стульев и нескольких самодельных полок, где лежали аккуратные стопки газет и две толстые книги. Одна походила на Библию, а другая, наверное, была молитвенником.

Дули бросил пригоршню чайных листьев в кружку, налил туда из кувшина воды и подвесил этот импровизированный чайник над спиртовкой.

– А мать-то еще жива?

– Померла в прошлом декабре. Она перед смертью мне призналась о настоящем отце. Вот как схоронил ее, с тех пор его и ищу.

– Повезло тебе, парень, – заметил Дули, стоя у спиртовки. – Последнее, что я слыхал – он в Южной Африке набил мошну под завязку. Бриллиантами.

Вир на несколько секунд задержал дыхание, а затем посмотрел на хозяина дома полными надежды глазами.

– А вы меня часом не дурите, а, мистер Дули?

– Нет. Когда я в последний раз виделся с Мэг – твоей миссис Уоттс – ей как раз телеграмма пришла. Отец твой чертовски разбогател и возвращался домой, чтоб сделать из тетки барыню. За Мэгги, заметь, я и вправду радовался, но вот себя мне было страшно жалко. Я ведь собирался жениться на ней. Она хоть и была на пару лет меня старше, Мэгги Уоттс, но славная женщина и пела так красиво, прям за душу брала. А зачем бы ей сдался бедный моряк вроде меня, когда племянник собирался выстроить ей особняк за городом и свозить на чай к королеве? Вот я и ушел в плавание до Сан-Франциско. А когда вернулся…– стиснул зубы Дули. – Когда вернулся, она уже легла в могилу.

– Жалость-то какая, – Вир не притворялся сочувствующим. Потрясение и горечь утраты были ему хорошо известны.

Дули, ничего не ответив, поставил две чашки на стол, для гостя – не щербатую, и нарезал ломтями полкраюхи черного хлеба. Напиток, разливаемый хозяином, был не темнее лимонада, хотя чайные листья кипели вместе с водой. Как и все продаваемое на этой улочке, они, похоже, тоже побывали в употреблении.

– Спасибо, сэр, – поблагодарил Вир.

Дули тяжело уселся.

– Все эти годы смерть ее мне покоя не давала – и сейчас из ума не идет.

– А можно спросить, сэр, как же она померла-то?

– В отчете коронера[33] написали, что кончина наступила из-за передозировки хлорала[34]. Уснула и не проснулась. Я пытался им втолковать, что она никогда такого не принимала. Мэгги тяжко трудилась и ночью спала, как убитая – слыхали бы вы, как она храпела. Конечно, мои слова пустили побоку, да еще Мэгги ославили гулящей. Этот надутый дурак заявил, мол, такие женщины прячут все пузырьки перед тем, как развлекать в своем доме мужика, а ученым людям виднее, где причину искать.

– Так, по-вашему, это был не хлорал?

– Я поспрашивал у всех соседей, – с озабоченным видом рассказывал Дули. – Ее нашли две девчушки. Мэгги была холодная – не как камень, но все равно совсем холодная – и еще дышала. Позвали доктора, но тот оказался бестолковым шарлатаном.

Хозяин дома вновь поднялся с кресла и достал с полки книгу, которую Вир посчитал молитвенником. На самом деле она называлась «Яды: действие и определение – руководство для химиков-аналитиков и экспертов». Дули открыл книгу на явно многократно читанной странице.

– Судя по тому, как она спала, становясь все холоднее, это и взаправду был хлорал. Будь тот коновал настоящим доктором, мог бы спасти ее толикой стрихнина.

Стрихнин вызывал смертельные мышечные судороги и, собственно, поэтому являлся противоядием при передозировке хлорала, стимулируя сердечную деятельность и прекращая опасное понижение температуры тела. Именно инъекцию стрихнина применил врач для спасения жизни леди Хейсли – как раз по делу Хейсли Виру в свое время потребовалась помощь леди Кингсли.

– Выходит, все же хлорал?

– Да. Я бы свидетельствовал под присягой, что Мэгги его не употребляла. Но коронер заявил, что у нее нашли добрых граммов тридцать, даже бутылочку мне показал, – Дули, повесив голову, захлопнул книгу. – Может, я знал ее не так хорошо, как думал.

– Вот жалость-то, – повторил Вир.

Сделав глоток горячего, но почти безвкусного чая, маркиз вдруг припомнил давным-давно заглохшее расследование случая со Стивеном Делейни. Тот также скончался от передозировки хлорала. Но поскольку умерший был не бедной женщиной, закрутившей, по мнению коронера, неподобающую интрижку, а жившим уединенно ученым, к тому же, братом епископа, то его смерти власти уделили больше внимания. Особенно, когда родственники усопшего решительно заявили, что тот никогда не держал у себя хлорал.

Расследование ничего не дало. Когда семь лет назад Вир читал досье, папку укрывал десятилетний слой пыли. По прочтении даже маркизу пришлось признать, что не осталось ни единой зацепки.

– Ну вот, – спохватился Дули, – опять я завел о моей бедняжке Мэгги, а ведь ты, поди, об отце хотел услышать?

– Если он мне отец, то и она родня – двоюродная бабка.

– Так и есть, так и есть, – Дули положил грубые, мозолистые руки на книгу. – Но больше мне нечего тебе рассказать.

– А вы ж говорили, папашка собирался приехать и сделать из нее гранд-даму?

– Так и не приехал. Секретарь был, а он не явился.

Виру пришлось приложить усилие, чтобы в голосе прозвучало разочарование.

– Секретарь?

– Фанни Ноб рассказывала. Мол, за несколько дней до смерти Мэгги приходил к ней натуральный джентльмен. Отцу твоему пришлось задержаться в Кимберли, на руднике, так он послал в Лондон секретаря. Тот должен был подыскать для Мэгги шикарный дом и свозить ее по магазинам, чтобы она накупила всего, чего душа пожелает. Может, потому она и хлорал выпила, что от волнения уснуть не могла.

У маркиза ухнуло сердце. Вместо драчуна и скандалиста Эдмунда Дугласа на сцену выходит «натуральный джентльмен». Сразу после этого миссис Уоттс умирает от лекарства, которого, по словам сожителя, никогда не принимала.

Если подозрения Вира подтвердятся, и Дуглас завладел алмазной шахтой не благодаря удаче, а обманным путем, тогда его стремление добиться успеха в других коммерческих предприятиях вполне объяснимо. Мошенник пытался доказать, что может процветать и без преступных деяний – но так и не сумел.

– А на похороны миссис Уоттс отец не приезжал?

– Разве б он успел? Она же умерла в июле, хоронить пришлось по-быстрому. Но Фанни говорила, он на похороны денег прислал.

– А тот секретарь тоже не являлся?

– Вот уж не скажу. Я ведь тогда в Сан-Франциско набрался, как свинья. Ох, и набрался, – старик вздохнул. – Пару раз даже думал поехать к твоему отцу и рассказать ему про мою Мэгги. Да так и не съездил. Я-то ему ничем не помог. Не хотел, чтобы решили, будто я примазываюсь ради денег…

Кивнув, Вир поднялся.

– Спасибо вам, мистер Дули.

– Прости, что не смог сообщить тебе побольше.

– Вы и так многое мне рассказали, сэр.

– Удачи тебе, парень, – протянул руку Дули.

Вир стиснул огрубевшую ладонь хозяина, хотя это могло испортить весь его маскарад: руки маркиза не были похожи на руки рабочего человека. Но Дули, весь во власти воспоминаний, не обратил внимания на эту деталь.

Для этого мужчины жизнь никогда не будет справедливой – ведь он уже потерял любимую женщину. Однако Вир еще может раскрыть, что на самом деле случилось с певуньей миссис Уоттс.

И он это сделает.