Расческа застревает в моих волосах. Я выдергиваю ее и швыряю через комнату, по моему лицу струятся слезы. Папа кричит через дверь: - Что случилось?


– Уронила расческу, - воплю я. Мама в последнюю минуту покупает продукты и разные штучки для сегодняшней вечеринки в честь моего окончания школы. Уилл должен приехать как раз к церемонии, но не это причина моего срыва.


– Крошка, что не так? – Он приседает до уровня моих глаз и вытирает слезы, заливающие мое лицо.


– Я – эгоистка. Я хочу, чтобы бабушка была рядом.


– Это не эгоизм, Эмма. Это нормально. Мне тоже хочется, чтобы она была рядом. Более того, мне хочется, чтобы она понимала, какой сегодня день. Мне хочется, чтобы она увидела, как ее девочка пройдет по сцене, и хочется, чтобы она осознавала, чему ты научилась. Мне хочется, чтобы она увидела, как ты преуспела. Поэтому нет, ты не эгоистка.


От его слов я плачу еще сильнее. – Она была рядом во всем остальном. Всегда. Сейчас же, в этот важный момент, я ощущаю пустоту.


– Поэтому ты не пошла на выпускной вечер? Уверен, Уильям бы приехал домой. – Вместо этого я решила поехать к нему.


– Да, - выдавливаю я из распухшего горла. – Она была рядом на его выпускном, она должна увидеть меня, я не могу сделать этого без нее. Если мне так плохо, когда я выпускаюсь из школы, можешь представить, что будет, когда я буду выходить замуж?


– Предпочитаю не думать об этом.


– Папа, – укоряю я его. – Однажды это случится. Что я буду делать? Сожгу свое свадебное платье в порыве гнева?


– Это, по-прежнему, ново для всех нас.


– Прошло два года. Это не ново.


– Два года из восемнадцати – это ничто. Это ново. Такое впечатление, что только мы узнаем один аспект этой болезни, как всплывает другой. Невозможно приспособиться. – Самые последние ее приступы заключаются в отказе от мытья. Требуются три помощника, чтобы ежедневно отводить ее в душ и одевать. Ее волосы всегда нечесаны, и что уж говорить о ее зубах. Это жестоко. Я могла бы справиться с ее ускользающим разумом, если бы не нужно было созерцать еще и ее исчезновение во всем остальном. Все, чем она гордилась, она не помнит. Ее волосы были безупречны, ногти подпилены, как полагается, ее улыбка могла осветить комнату. Может показаться мелочным обсуждать внешний вид, но это – частичка той, кем она была. Для нее это всего лишь еще один способ быть здесь, но в то же время и отсутствовать. Она понятия не имеет, кто я, всего лишь девушка, которая приносит ей кофе. Для нее я – чертова официантка. Ты ведь не клала в него сахар, не так ли, дорогая? Это не кофе без кофеина? У тебя есть какие-нибудь сладости? Вот к кому я была причислена. Я обращалась к ней «бабушка», но, кажется, это выше ее понимания, или она не слышит меня. Не знаю, что из этого верно. Для нее я просто «дорогая». Я должна быть счастлива, что она до сих пор здесь, со мной, и я благодарна за это, но так хочется ее обратно. Всю ее.


– Ты когда-нибудь задумывался, почему?


– Каждый чертов день, – его голос дрожит, - я задумываюсь, не пропустил ли я знаки. Что, если бы мы заметили болезнь раньше? Что, если бы я начал лечение сразу же? Сделал ли я достаточно? Вспомнит ли она меня когда-нибудь? Гордится ли она еще мной? Любит ли она еще меня? Все эти вопросы остаются без ответа много раз на дню.


– Это паршиво.


– Именно так. – Я расстроила его, а ведь не хотела этого в такой день. Нужно было выпустить свой гнев потише.


– Прости меня, – он накрывает мою щеку ладонью.


– Не извиняйся за свои чувства. Хотелось бы верить, что она так же расстроена, как и мы, но я не хочу для нее подобного. Для нее каждый последующий день - это испытание, головоломка, и, как только вещи становятся слишком запутанными, я вижу, как она все больше и больше отдаляется. Это способ защиты организма. Я понимаю это здесь, - он указывает на голову, - но не чувствую здесь, – папа накрывает рукой свое сердце.


– Точно. Понятно, что она не обижается, и мы не виноваты. При этом, в такие дни, как сегодня, я так чертовски зла. Печальна. Растеряна. Чувствую себя капризным ребенком, потому что не могу даже представить, что она чувствует изо дня в день. И никто не может рассказать нам. Просыпается ли она в замешательстве или растерянности? Ложится ли спать, скучая по нам так же сильно, как мы по ней? Чувствует ли она себя брошенной из-за того, что, хоть мы и рядом, она не понимает, кто мы такие?


– Сладкая, у меня нет ответов. Я не хотел бы тебе говорить, но здесь мы в одинаковом положении. Вот что я могу сказать – моя мама хотела бы, чтобы ты танцевала на той сцене. Она бы хотела, чтобы ты улыбалась, а не плакала. Она бы хотела приготовить тебе самые вкусные пирожные и громче всех свистеть. Моя мама… чертовски бы тобой гордилась. Сделала бы плакат в самом центре штата, оповещающий о твоих достижениях, – он делает паузу, чтобы вернуть самообладание. – Твоя бабушка поддерживает тебя, она бы уложила твои волосы, устроила бы поход по магазинам с твоей мамой, уделила бы повышенное внимание твоему макияжу. Она бы украсила этот дом так, что он был бы пригоден для королевской знати, потому что для твоей бабушки нет никого дороже тебя. Бабушка физически может находиться в своей комнате в центре, но лучшая часть нее… та, которую она передала тебе, будет обвивать тебя, пока ты будешь получать свой диплом с улыбкой, украшающей твое личико, и никаких слез. Прими то, чему она тебя научила, развивай то, что ты узнала, и пойми, что ничто не отнимет у тебя те воспоминания. Не бери ситуацию в голову; чувствуй сердцем. Не позволяй той, кем она стала, быть той, кем является для тебя бабушка. Это несправедливо по отношению к тебе, и уж точно несправедливо по отношению к ней. – Я падаю в его объятия, эмоции зашкаливают. Не могу дышать, зрение размыто… это больно. Чувствую себя такой же потерянной, как и она. Только вот я знаю сегодняшнюю дату, главных людей в моей жизни, свое прошлое, и я готовлюсь к будущему. Она же ничего из этого не знает, и, в то же самое время, не только она лишена этого.


Это украли у всех нас.


– Пойдем, твое личико все в пятнах, и мама убьет нас, если мы не будем готовы, когда она ворвется, опаздывая на пятнадцать минут. – Я смеюсь сквозь слезы, мне дороги его слова, и я позволяю им осесть в моей голове и укутать сердце.


Сегодня я не буду на этом зацикливаться.


Сегодня я закончу то, что начала… что мы начали. Тринадцать лет назад бабушка, папа и мама привели меня в школу, и это был первый день моего образования.


Сегодня я заканчиваю старшую школу и перехожу в университет. Она была рядом со мной на первых порах, а я поддержу ее в этот период.


Сегодня выпускаюсь не только я; бабушка тоже. Она становится женщиной, которой была, прежде чем ее разум и дух подчинились болезни. Начиная с этого момента, я буду помнить те дни. Когда она будет выходить из себя, я буду помнить ее, шлепающей по рукам за то, что хватали еду, пока она готовила. Когда она будет отсутствующей и недееспособной, я буду помнить ее улыбку и напоминать себе, как она была полна жизни. Когда она будет драться, я не буду колебаться. Я буду помнить за нас обеих. Я буду безумно желать хороших дней и помнить достаточно, чтобы облегчить тяжелые дни.


Я буду гордиться ею, как она того и заслуживает.

***

Уилл еле-еле успел вовремя занять свое место. Я почувствовала его сразу же, как он прибыл на церемонию, и в течение всего времени не сводил с меня глаз. У меня куча всего, с чем надо разобраться – с достижениями Общества Почета, засчитать зачеты по углубленным школьным предметам в качестве зачетов в университете, - на это уходит больше времени, чем должно бы. Он отправил сообщение, что встретит меня у меня дома, потому что мой отец решил остаться. Я разочарована, что не поеду с ним, но, если эти люди поторопятся, я окажусь в его объятиях, прежде чем успею это осознать.


Я покидаю комнату, сжимая все свои документы в потной маленькой ладони. Не останавливаясь, хватаю папу за руку и тяну его к машине.


– Где пожар?


– Послушай, папочка, я не видела Уильяма почти три месяца. Через неделю он уезжает на сборы, а еще через две - я уезжаю на летние курсы. И я заберу у тебя маму на неделю, пока она будет меня «обживать». Советую превысить скорость, пока везешь меня домой. – Я не шучу, и лучше ему это понять.


Он посмеивается, заводя машину. Я наблюдаю за ним прищуренными глазами и хмурюсь, когда он соблюдает скоростной режим. Я рычу, и он треплет меня по голове. Как чертову собаку. Вижу нашу улицу и машины вдоль нее. Не знаю, кого пригласила мама, да и мне все равно. Он останавливается за четыре дома от нашего, так как мы не можем заехать на нашу подъездную дорожку. Я выбираюсь из машины и топаю вниз по улице. Гремит музыка, тусуется народ, а я ищу единственного человека. Замечаю его, переносящим мешки со льдом, и бегу, мои туфли сброшены по дороге, одна нога перед другой. Он разворачивается, бросает лед, и я смотрю, как он одной рукой переворачивает кепку козырьком назад, а другой тянется ко мне. Я притягиваю его лицо к своему, его глаза блестят, на щеке появляется ямочка, но его губы берут верх. Я выдыхаю ему в рот. Я дома. После этого лета наши разлуки будут короче, мы будем больше времени вместе, будет создана основа нашему «навсегда». Я устала от украденных тайком моментов, от поспешного секса… мои ощущения не обостряет то, что нас могут застукать.


Глава 22

Уильям


Она была просто великолепна, идя по сцене за дипломом. Стоит мне подумать о свободе, которую мы вот-вот получим, и последние два года кажутся далеким воспоминанием. Я смотрю, как развиваются позади нее волосы, взъерошенные ветром, пока она мчится ко мне. Ее светло-голубые глаза пробегают по моему телу, и лицо просто светится обожанием, в то время как на уме у нее только одно намерение. Добегает до меня, сплавляет наши губы и дает нашим сердцам биться в унисон. То же самое желание возникает и у меня каждый раз, когда вижу ее. Завсегдатаи вечеринок приостанавливаются, наблюдая наше воссоединение, но мне плевать. У них есть шоу; у меня есть девушка.


– Малышка, ты сделала это.


– Теперь я – студентка колледжа. – Ее улыбка может поставить меня на колени.


– Я так горжусь тобой.


– Спасибо. Кто все эти люди?


Смешно. – Это твоя вечеринка. Я не знаю.

– Как ни прискорбно, но и я их не знаю, – она вздыхает и смотрит на людей, засоряющих ее двор. – Казалось бы, мама должна была пригласить кого-нибудь, кого знаю я.


– Как ты держишься? – Люк рассказал мне о ее срыве из-за отсутствия бабушки; я подозревал, что этот день будет тяжелым для нее. Это первое знаменательное событие без бабушки.


– Это тяжело, но легче, чем я ожидала.


– Хочешь хорошую новость?


– Еще бы.


– В этом году сборы для игроков и стартеров сокращены на неделю. Они хотят привести новичков в форму.


Эмма прыгает на одном месте, хлопая в ладоши. – Ты приедешь ко мне? Мама к тому времени должна уехать.


– Таков план. Таким образом, у нас будет три недели, прежде чем у каждого из нас начнутся занятия. Мне известно, что у тебя до сих пор летние курсы, но ты должна закончить их через неделю после моего приезда.


– Клянусь, я запру двери, выключу свет и притворюсь, что нас нет. Мы сможем прятаться у всех на виду.


– Преимущественно без одежды, – я шевелю бровями.


– Я вообще не дам тебе ничего надеть, – она повторяет мой жест и заходится в приступе смеха. Я перекидываю ее через плечо и несу в дом.


– Опусти меня. – За каждый сделанный шаг я получаю от нее шлепок по спине или заднице. Я направляюсь в столовую, где мои родители установили свой подарок. Сдвигая ее вниз по телу, я целую ее лоб и разворачиваю Эмму лицом ко всем.


Коротко взвизгнув, она шлепает себя по губам, от чего я смеюсь. – Это потрясающе. – Отец и папа улыбаются, а Фэб смеется. Люк пялится на меня и пожимает плечами. Ему не понятно ее увлечение этим фотографом. Рамка соответствует другому снимку, что они ей дарили, этот называется «Бесконечные мечты». Фото очень напоминает нас… в который раз. Мне просто повезло, что я мальчик, решившийся поцеловать девочку также, как и на снимке. Она бросается к ним и обнимает обоих.


– Спасибо, фото будет идеально смотреться в моем рабочем уголке. Над столом. – Эмма смотрит на Фэб, кивающую в знак согласия. – Другое фото будет висеть над моей кроватью. – Отлично, я смогу смотреть на них, просыпаясь рядом с ней.

– Не стоит благодарности, дорогая. – Они оба обнимают ее в ответ, самодовольно улыбаясь. Пусть пока наслаждаются вниманием, потому что я обойду их в данном вопросе. Я получил суточный пропуск для бабушки, она и Эмма, в сопровождении сиделки, проведут весь день в спа-салоне. Меня заверили, что там смогут сохранять необходимые спокойствие и невозмутимость, и, насколько возможно, держать бабушку подальше от свидетелей. Вернувшись к столу, Эмма быстро управляется с распаковыванием подарков и открыток. Некоторые люди блуждали рядом, наблюдая и смеясь над ее реакцией.


– На все эти деньги ты сможешь покупать продукты целый год, - острит Люк.


– Папа, принимаешь желаемое за действительное. Ты по-прежнему должен кормить меня, так как жильем меня обеспечила бабушка.


– Трехразовое питание? – шутит он.


– Смейся-смейся, и я стану есть пять раз в день. – Было бы неплохо. Она до сих пор тощая.


– Не мороженое. – Она стреляет в него взглядом и закатывает глаза. Между ними шагает Фэб и протягивает дочери подарок.


– Открой его последним. – Оставляет коробку в руках Эммы и отходит обратно. Я наблюдаю, как недовольно поджимаются ее губы, а руки скользят по обертке в нетерпении ее разорвать.


Я вручаю свою открытку, и она тут же набрасывается на нее. По мере того, как она читает, что включает в себя сертификат, ее сосредоточенность возрастает, брови хмурятся; глаза вновь и вновь пробегаются по открытке. Появляется небольшая улыбка, которая становится шире, как только Эмма позволяет реальности укорениться в своем сознании.

– Ты серьезно?


– Да, сиделка будет с вами все время, и в любой момент, если бабушке нужно будет уехать, это можно будет устроить.


– Невероятно. – Она шагает ближе ко мне, прижимается к моему телу, вдыхая мой запах и вытирая слезы. – Спасибо. – Чувствую себя так, словно сейчас могу и горы свернуть. Я сделал ее счастливой. Я думал нестандартно, и получилось так, что ее желание исполнилось.


– На здоровье, Эмс. Для тебя все, что угодно.


– Знаю. Но это … это гораздо большее, чем ты можешь себе представить. – На последнем слове ее голос дрожит, и она снова зарывается во мне.


Я крепко обнимаю Эмму, пока ее плечи вздрагивают от тихих рыданий. – Знаю, что невозможно изменить прошлое или предсказать будущее. Не знаю, сработает ли это, но подарить тебе день с бабушкой, воспроизведя ваш ритуал каждого большого события - я должен был попытаться.


Люк подходит и притягивает ее в свои объятия, шепча слова, которые мне не слышны. Он ведет ее к дивану, а я готовлюсь к боли, которую придется испытать. Этот подарок мог бы значить очень много для нее, но в то же время мог и сокрушить. Каждая испытываемая ею капля боли будет убивать меня, словно тысячи ножей вонзаясь в мое тело, потому что невозможно впитать ее самому вместо Эммы. Она осторожно дергает бумагу, не решаясь и противясь открыть коробку. Подняв крышку коробки и обнаружив бледно-желтый альбом, пальчиками гладит переднюю сторону обложки – фото Эммы, бабушки, дедушки, Люка, Фэб, отца, папы и меня перед балетной студией. Наверное, ей там где-то четыре года или около того, на ее лице явно заметен хмурый взгляд. Она ненавидела те дни.


Ее рука останавливается, колеблясь открыть альбом. Люк берет ее за руку, и они молча сидят, а остальные из нас наблюдают.


– Твоя бабушка начала его, когда тебе было два года. Она хотела отдать тебе его на выпускной. Моя мама не могла быть рядом со мной, и она говорила, что хотела бы и для меня чего-то подобного. – Фэб вытирает слезы, произнося свою речь. – Я так сильно скучаю по тому дню, и, хотя у тебя есть я, она старалась быть тебе сразу за двух бабушек.


Мои родители подходят и располагаются по бокам от Фэб, возводя стену, чтобы попытаться блокировать и боль, и воспоминания, накатывающие на всех. Не думаю, что даже крепость смогла бы выдержать эти эмоции, надвигающиеся, словно цунами. Эмма переворачивает страницу и всматривается в снимок за снимком. Некоторые - с ней и бабушкой, некоторые - она с другими, и некоторые - с каждым из присутствующих. Это хроника ее жизни с рождения и до выпускного в моем старшем классе. Она переворачивает последнюю страницу, на которой два снимка; один с нею, бабушкой и мною с подписью «Я не смогу быть рядом на свадьбе, но я была рядом на ее репетиции». Я подхожу к Эмме и кладу руку на ее затылок, чувствуя, как она откидывается на меня в надежде, что я смогу все это впитать, тем самым забрав боль у нее. Она накрывает фото рукой, глаза закрыты, дыхание тяжелое, щеки мокрые - выглядит опустошенной. Последний снимок – только бабушка, сидящая на кровати Эммы, с конвертом в руках, смотрящая в камеру перед ней со страхом, любовью, смущением и страданием, читающихся на ее лице. На этом фото поймано все, что чувствовала бабушка в тот момент, когда писала прощальной письмо Эмме. Этот самый конверт – все, что осталось в альбоме, и его Эмма не стремится открыть. Одна ее рука подсунута под бедро, другая тянется к моей.


– Она написала это письмо после полученного диагноза. До того, как симптомы стали заметны. Все, как ей казалось, что она упустила и не сказала тебе, каждую мудрость, которую хотела, чтобы ты запомнила, она оставила в этом письме. – Люк вытаскивает его из альбома и кладет ей на колени.


– Нет, – Эмма трясет головой, отклоняясь назад, пытаясь убежать.


Предполагалось, что это будет день празднования, а не печали. А оказалось смешением и того и другого, и, насколько я знаю бабушку, письмо принесет ей радость и порвет на кусочки. – Эмс, – прошу я ее внимания. – Все хорошо. – Не знаю, почему говорю ей это, без понятия, о чем это чертово письмо, но, если я знаю бабушку, она не сделала бы ничего, что омрачило бы сегодня счастье Эммы.


Она кладет альбом на стол перед собой, хватая письмо с колен и поднимаясь. – Я выйду. – Она пойдет на наше место, но я дам ей несколько минут, немного времени наедине с бабушкой.


Как только дверь за ней закрылась, мы все сами по себе убрали мусор, избегая друг друга. Интересно, она взорвется, сломается или получит ответы на вопросы, которые ей хочется задать каждый день. У меня есть предчувствие, что все это сразу.


Глава 23

Эмма


Моя дорогая Эмма, я сразу же хотела бы извиниться. Я даже не могу представить, за что просить прощения, так как догадываюсь, что пропущу очень многое из твоего будущего, и это ужасает меня больше, чем сама болезнь. С момента твоего рождения я знала, что ты особенная, моя драгоценная девочка.


В тот день, когда мы надели пуанты на твои ножки и наблюдали, как ты от недовольства морщишь свой носик пуговкой и кривишь губки, я поняла, что ты уникальный ребенок. Не укладывающийся ни в один стереотип, совсем как твоя бабушка Эмили. Знаю, ты слышала истории о ней, и мне жаль, что ты не смогла узнать ее. Она бы полюбила тебя; наш сильный, неистовый, независимый и неуправляемый ребенок. Она бы поддержала твое сопротивление занятиям в студии, несмотря на то, что та была ее жизнью, ее страстью. Она бы посмеялась, когда ты ругалась с мамой из-за леотарда (Прим.: леотард - балетное трико, трико танцовщика) и пуантов. Ей бы хотелось, чтобы ты нашла свое собственное место в мире. Для всех нас ты была неожиданным подарком, но мы все тебя обожали. Мне больно, что ты не знала ее, но я уверена, она присматривает за тобой и понимает тебя. Я пыталась сохранить у тебя воспоминания о ней, и, если у меня не получилось, я прошу за это прощения.


Ты – полное смешение всех нас. Наши лучшие частички соединились вместе, и получилось идеальное создание; Эмма Мари Николс, наш комочек радости. Лучик света в нашей темноте. Было трудно привести тебя сюда, но ты доказывала снова и снова, что стоила каждого усилия, каждой слезы, всех надежд, и ты воплотила все наши мечты в жизнь.


Отсюда мой первый урок. О любви. Люби искренне, открыто и всем сердцем. В конце дня только она имеет значение. Не важно, рядом ли любимый человек; как и не имело значения, что твоего дедушки не было последние несколько лет. Его любовь, наша любовь, наполняла мое сердце и душу, и я бы никогда не нашла чего-то другого, что смогло бы так же удовлетворить меня, поэтому и не было смысла искать, когда он ушел от нас. Любовь не заканчивается, когда одного из нас нет рядом. Она вечна. И у меня такое чувство, что ты об этом знаешь. В раннем возрасте у тебя и Уильяма была та же связь, какую я наблюдала у твоих родителей. Их любовь выдержала проверку временем и невзгодами, так же, как, я думаю, может получиться и у тебя с Уильямом. Если я ошибаюсь, советую влюбиться. Ты сможешь сравнить свою первую любовь с чувствами к другим, даже если и не должна. Первая любовь дарит новый опыт, новые ощущения, чувство удивления. Ее невозможно повторить, и она не должна быть мерилом. Все люди появляются в нашей жизни не случайно; не старайся найти причину, просто извлеки урок и двигайся дальше. Запомни, любви сопутствует прощение. Вполне ожидаемо, она будет пугающей, будет рождать чувство уязвимости и незащищенности, но еще это самое прекрасное, что есть в мире. Сердце не обманет тебя.


Следующий урок – о прощении. Некоторые говорят «я прощаю тебя, но не забуду сделанного». Это неправильно. Простить – значит простить. И забыть. Невозможно простить, если не отпускаешь то, за что должна прощать. Будешь помнить проступок, и обида затаится. Есть несколько вещей, которые непростительны. Ты поймешь сердцем, что это именно они. Запомни, две лжи правду не сотворят. Да, это старая поговорка, которую ты слышала много раз, но, если ты не будешь жить с четким пониманием ее, твое сердце ожесточится, а ты, моя дорогая девочка, слишком особенная, чтобы быть пресыщенной.


Ты столько раз стояла рядом со мной на кухне, что даже и не сосчитать, так же, как я знаю, ты будешь рядом, когда эта болезнь поразит мой мозг, и единственным моим желанием будет, чтобы все поскорее закончилось. Живи своей жизнью, помни меня такой, какой я была, а не какой стала. Знаю, ты будешь оплакивать меня, но, пожалуйста, не надо. Мое тело, может, и здесь, но разум – нет, у меня сердце разрывается из-за страданий, с которыми ты столкнулась. Я прошу тебя, хватит наказывать себя, встречаясь со мной теперешней.


Я пишу тебе это письмо, не зная, что со мной, хотя подозреваю, что это может быть. Если сегодня я не с тобой, значит болезнь прогрессировала и отняла у меня эту возможность, и, соответственно, отняла ее и у тебя. Прости меня за это. Я помню твою маму, идущую по сцене с такой пустотой в сердце, и мне больно от понимания, что ты столкнешься с таким же самым опытом. Мне бы хотелось, чтобы это были мои руки, обнимающие тебя, убеждающие тебя, что все будет хорошо, но это невозможно. Немного успокаивает, что это будут руки Уильяма, твоих родителей и друзей. Найди утешение там, где сможешь, воспользуйся их силой, когда она тебе понадобится, но пообещай мне, что не позволишь происходящему со мной разрушить твою жизнь, отложить твои мечты или остановить тебя в достижении твоих целей. Именно за это я сражаюсь каждый день для тебя.


Я учила тебя по максимуму использовать внутреннюю силу, излучаемую тобой с первого дня. Мне хотелось бы, чтобы ты не ставила одну ногу впереди другой и шла к своей судьбе, а перескакивала и бежала, прыгала и летела к своим мечтам. Они реально достижимы, потому что у тебя есть твердость духа, чтобы воплотить их в жизнь. Я верю в тебя и очень хочу, чтобы и ты верила в себя.


Еще один урок - о страхе. Здоровая доза его к добру; чрезмерная же – не то, чего бы я для тебя хотела. Неизвестность пугает, но мне хочется, чтобы ты уверенно шла вперед и преодолевала этот страх. Не имеет значения, из-за чего ты боишься, покажи, кто главный. Оставь свои следы, вытатуированными, в каждом путешествии; они станут твоими корнями. Вкладывай кусочек себя в каждое начинание, они будут твоими ветвями. Гордо шагай и создавай свой собственный путь.


Эта болезнь не пугает меня, знаю, я не буду испытывать боль, и мне нужно, чтобы ты тоже это поняла. Уверена, что она пугает тебя, очевидно много раз ты будешь злиться, и сожалею, что меня не будет рядом, но все в порядке. Это в человеческой природе, но, когда ты заплачешь или разозлишься, знай, что я рядом. В отведенном для меня уголке твоего сердца. Все эти шутки, уроки… помни их, обхвати их своими ручками и прими их, Эмма. Учи своих детей и внуков. Вот мой завет. Что я смогла разделить с тобой, я хочу, чтобы ты разделила с другими. Как бы грустно мне не было от того, что сегодня я не рядом с тобой, мне гораздо печальнее за тебя, что тебе будет больно. Вопросы, крутящиеся в твоей маленькой хорошенькой головке, скорбь, затопляющая тело, сомнение, что ты важна для меня. Я прошу прощения за все это.


Вчера, сегодня, завтра – я люблю тебя. Я горжусь тобой. Не важно, где мой разум, если наши сердца вместе. Это нерушимо. Каждую ночь смотри вверх на небо, зная, что мы проснемся под лучами одного солнца, мы обе будем наблюдать один и тот же закат, мы обе будем вглядываться в одну и ту же луну… мы вместе живем в одном и том же огромном мире. Ты – часть меня, а я – часть тебя. Когда меня не будет на этой земле, я все равно буду рядом с тобой, наблюдая за всем твоими глазами. Надеюсь, в этой жизни я произвела на тебя такое же большое впечатление, как и ты на меня. Ты научила меня смирению, такту, моральным принципам. Ты подарила мне любовь, смех и веру в то, что может сотворить любовь. Ты, моя дорогая Эмма, значишь для меня гораздо больше, чем можно описать словами, и мне чертовски жаль, что я не могу напоминать тебе об этом ежедневно.


Мое самое большое сожаление – что не скажу больше, как сильно я любила тебя, не остановлюсь, чтобы вместе с тобой вдохнуть аромат цветов. Поэтому, не совершай моих ошибок. Проживай каждый день, словно он последний, не довольствуйся чем угодно в жизни, не прекращай прыгать и взбираться от одной авантюры к другой… и никогда не забывай, я люблю тебя.


Со всей моей любовью, бабушка.



Она знала, в чем я буду нуждаться в мою самую трудную минуту. Она знала меня лучше меня самой. Все в прошлом. Альцгеймер может идти на хрен… и подавиться всеми ЗППП (Прим.: ЗППП - заболевания, передаваемые половым путем). Чувство вины, в котором я погрязла, душит. Слышится скрип; пристань предупреждает меня, что явился мой принц, чтобы утешить меня.


– Я в порядке.


– Да ладно, скажи это кому-то, кто в это поверит. Я не буду тебя беспокоить, но мне нужно быть здесь. – Он потирает рукой свою грудь, и, без сомнения, моя боль – это его боль. Так мы друг друга чувствуем. Единственный способ, который мы знаем.


– Хорошо, - шепчу я.


– Хочешь поговорить? – Он притягивает меня к себе и тянет нас обоих вниз, усесться.


– Не очень. Сижу здесь, читая ее письмо, и чувствую себя паршиво.


Его пальцы сжимают мой подбородок, - Эмс, мне кажется, ее замысел был не в этом.


– Это не из-за ее письма. Из-за меня. Месяцами я боялась навещать ее. Я позволила этому стать обязанностью, а не лучшей частью моего дня. Я сжимаю ручку на ее двери, вдыхаю и уговариваю себя: «всего несколько минут». Словно создавала временные рамки, и неожиданно это превратилось в наказание. Каким человеком это меня делает?


– Честным. Малышка, для тебя это наказание. Не потому что ты не любишь ее, а потому что, наоборот, ты слишком сильно ее любишь. Ты в смятении, навещая ее, никогда не зная, что повлечет за собой этот визит. Твои эмоции словно флюгер. Ты делаешь больше, чем делает кто-либо другой. Тебе кажется, что это твоя обязанность, но я знаю тебя… это не так. Может, находиться там для тебя становится рутиной, но ты не плюешь на это. Тебя убивает отъезд в университет. Конечно, может быть, тебе будет легче не видеть ее ежедневно, но это по-прежнему будет разрывать тебя изнутри. Ты – человек, и ты не идеальна. Мы все приспосабливались к этой ситуации, так же, как и она, и такое отношение не является правильным или неправильным. Нет карты наших жизней для данного этапа, мы ведем себя наилучшим способом из всех возможных. Ты сделала все абсолютно правильно.


– Она написала прекратить тосковать по ней. Жить своей жизнью.


– И?


– Как я могу? Каждый шаг без нее – это серьезный удар. На каждом важном этапе моей жизни она была в первых рядах.


– Иногда необходимо корректировать наши мечты. Адаптировать их под ту реальность, с которой сталкиваемся.


– Реальность – отстой.


Он смеется. – Иногда так и есть. Ты должна отпустить эту ситуацию, Эмс. Ты можешь быть рядом с ней, и сохранять память о ней, находясь далеко от нее, - Уилл целует меня в макушку и прикладывает руку к моему сердцу. – Ты должна поехать в университет, познать жизнь, хватит преодолевать ее. Ныряй глубоко и покоряй волны. Ей бы хотелось именно этого.


– Она так и написала. – Я смеюсь, из-за грубой шутки, а не из-за того, что мне сейчас весело.


– Она – крутая леди.


– Самая лучшая.


– И ты такая же.


– Я буду стараться. – И я буду. Буду стараться ради нее. Ради него. Но прежде всего ради себя, потому что не хочу ее подвести.


– Это все, что мы можем сделать.


– Черт, посмотри на себя, ведешь себя, как умник.


– Выпускник университета, малышка. – Он выпячивает свою грудь, чтобы потешить меня.


– Тааак, не будь слишком самодовольным, вундеркинд, сейчас я тоже студентка.


– Ага, и после этого лета мы на равных условиях. Подумать только, я вкалывал два года, а моя девушка, только что выпустившаяся, на том же курсе, что и я? Суперотличница.


– Ну, когда у этой девушки парень был далеко от дома, все те предметы с углубленной программой выглядели привлекательно.


– А я до сих пор не определился со специальностью. – Он опускает свою голову. В его голосе явно слышатся смущение, отчаяние и стыд.


– Знаю. – Тупиковая ситуация, которую ни один из нас не решается начать обсуждать. Он должен разобраться с этим вопросом самостоятельно.


– Подумываю об основах бизнеса.


– Это разумно, если ты не представляешь, чего тебе хочется. – Мой голос успокаивающий.


– Я знаю, чего хочу.


– И я поддерживаю тебя. Но вспомни о том, что ты говорил о необходимости корректировать свои мечты? Я всего лишь хочу, чтобы твой ум воплотился.


– Это все, что у меня есть. Единственный компромисс, который могу предложить. Мне не хочется ссориться.


– Мы не ссоримся. Получи бизнес-образование. После игры в профессиональной лиге, если тебе захочется чего-то другого, у тебя будет выбор. Ничто не вечно под луной.


– За исключением нас.


– За исключением нас. – Я сокращаю расстояние между нашими губами и целую его так, будто он мой спасательный круг. В это мгновение так и есть. Моя привязь к берегу. Моя константа в этом безумии между нами.

***


Я останавливаюсь перед спа-салоном. Моя нервозность нарастает, беспокойство расползается по всему телу, душа меня. Я закрываю глаза и выдыхаю.


– Открой дверь, малышка. – Низкий голос Уилла находит отклик в глубине души, давая мне финальный рывок сделать это.


Этим утром я проснулась, переполненная волнением и с улыбкой, растянувшей мои щеки. На минуту я забылась. Неопределенность, что принесет сегодняшний день, сокрушила меня. Какой она будет? Кем буду я для нее? Я была благодарна за такую возможность, но в то же время нервничала. Не хотелось переутомлять ее, но мне нужен был этот день.


Мне был нужен он ради меня.


Мне был нужен он, чтобы вызывать его в памяти.


Мне был нужен он, чтобы хранить его при себе, когда я поеду в университет.


Я нуждалась в подтверждении того, на что я надеялась. Я слишком давила на себя и на нее, гадая, был ли сегодняшний день днем, когда, так или иначе, ее диагноз сотрется, и мой страх перед жизнью без бабушки уйдет.


Я – жадная, веду себя, словно вся жизнь, полная любви и уроков, сведется к одному дню, но я вишу на волоске. Настоящее подавляет прошлое; прошлое, в котором была моя бабушка, а настоящее – это то, где она находится в своем теле, но не в своем уме.


– Я могу сделать это, - шепчу я.


– Ты можешь. Не важно, что случится сегодня. Это еще одно воспоминание, которое ты можешь сохранить здесь, – он стучит по моей голове. – Может, оно будет отличаться от того, каким ты его представляешь, но помни, нужно подстраиваться под реальность. Как будто это экстренный выпуск. – Его слова разумны. Поступки благородны. Его любовь исцеляющая.


Бабушка и ее сиделка ждут в отдельной комнате, из колонок раздается успокаивающая музыка – своевременная ароматерапия… бабушка спокойна. Она улыбается, расслаблена и, смею сказать, в предвкушении. Она болтает со своей сиделкой и прерывается, заметив меня.


– Это моя подруга. Она пришла отпраздновать мой день рождения. – Это не день ее рождения, и я – ее внучка, черт побери, а не подруга.


– Привет, бабушка. Привет, Аделаида. – Я позволяю улыбке прицепиться к моему лицу так, как религиозный фанатик цепляется за крест. Так, будто это спасет меня. Поддержит меня, когда я захочу свалиться на пол. – Готова, чтобы тебя побаловали?


Бабушка кивает и ерзает в своем кресле, взволнованная, словно ребенок, попавший в парк аттракционов. Входит координатор и ведет нас в раздевалку, объясняя, что делать, и какие процедуры нам проведут. Они смогли организовать так, чтобы все проходило в одной комнате, таким образом бабушке не нужно будет перемещаться, и можно свести к минимуму ее замешательство. Мы начнем с ухода за лицом и педикюра, а закончим массажем.


Все проходит гладко, без перерывов на всякую чепуху или болтовню. Бабушка рассказывает мне, что она готовила (она не готовила), в какие поездки собирается (она не собиралась), и как дедушке понравится этот оттенок красного, который она выбрала под цвет своих туфлей (ему бы понравилось). Во время массажа она становится взвинченной, и мое внимание сосредотачивается на ее движениях. Не могу расслабиться. Она начинает шлепать массажистку по рукам, перекатываясь с одного бока на другой, избегая ее прикосновений. К ней подходит Аделаида и старается успокоить. Я приподнимаюсь, туго закручиваю полотенце и иду к ней. Бабушка садится прямо и готовится слезть со стола.


Я дотягиваюсь до ее руки и веду переодеться. Открываю дверь в раздевалку и застываю. – Эмма, не думаю, что тебе нужно это делать снова. Мне не нравится, что ты позволяешь чужим людям прикасаться к себе. – Я поворачиваю голову и теперь могу видеть ее лицо. Эмма. Она только что обратилась ко мне по имени. Ее глаза ясные, сощуренные от беспокойства, она прочищает горло, привлекая мое внимание к своему рту. Он двигается.


– Что?


– Я сказала, что не надо меня заставлять рассказывать об этом твоему папе. Ему бы не понравилось, что ты была голая в присутствии тех людей. Обещай мне, что ты сюда не вернешься. – Открываю свой рот и не могу произнести ни слова. Я моргаю, избавляясь от влажности, скапливающейся в глазах. – Эмма, успокойся. Сегодня я была рядом, но просто не уверена, что такое допустимо. Я проголодалась, пойдем. – Я позволяю Аделаиде увести бабушку и помочь ей одеться; я стою, как вкопанная, на том месте, где срослось мое сердце. Образовавшаяся трещина затянулась, делая его вновь целым.


Когда я, наконец, оделась, ситуация изменилась. Бабушка возбуждена, отказывается разговаривать и близка к полномасштабной истерике. Мы торопимся подвести ее к ожидающей машине, и она не прощается. Это не ранит. Не задевает меня, потому что сегодня на несколько минут я была Эммой. Ее Эммой. Я все еще кто-то для нее. Я не потеряна.


Глава 24


Уильям


В этом году время на сборах пролетело незаметно, возможно, потому что я знал, что мне предстояли три непрерывные недели с Эммой. Первую неделю мы не покидали ее квартиру. Вторую неделю мы провели у меня, поэтому она смогла помочь привести ее в божеский вид. Для меня главное наличие кровати и телевизора, все остальные побрякушки не для меня, но их настойчиво требует моя девушка, а ей отказать я не могу. После дня, проведенного в спа-салоне, она расслаблена; в тот день я был чертовски близок к тому, чтобы упасть на колени, увидев на ее лице слезы счастья. Это было именно то, в чем она нуждалась, чего она безумно хотела и ждала. Неделя, проведенная у меня, пролетела, и, живя вне кампуса, мы смогли избежать стычек с подонками, которых она ненавидит. Для меня это самый большой плюс в проживании в своей собственной квартире. Блейк заедет к нам поесть пиццу, Эмма настояла на этом после того, как он сегодня помог нам с подъемом тяжестей.


– Я все еще могу сказать ему не приходить? – Надеюсь, она согласится.


– Прекрати. Он сегодня выручил нас. Нес мебель три лестничных пролета и помог тебе все расставить...


Я перебиваю ее. – Ты имеешь в виду – расставить ее в пяти разных местах, пока ты просто указывала нам. Мне бы хватило матраса на полу и телевизора на стене.


Она закатывает свои красивые глазки. – Ладно. Ладно. Но все равно он помогал, и пару часов нас не убьют.


– Ну, если ты так говоришь.


– Ты - такой ребенок. – Она бросает в меня дурацкую декоративную подушку. Та, в ее представлении, четко подходит по цвету к дивану.


– Нет, просто пользуюсь возможностью, что ты только моя. Последние несколько лет это время было настолько ограничено, что сейчас я, как карлик на конвенции мини-юбок, и извлекаю из этого выгоду.


– Уилл, у тебя проблемы. Карлик на конвенции мини-юбок?


– Лучше так, чем сказать «свинья в дерьме». Я бы не посмел сравнить свою девушку с дерьмом. – Она качает головой в мою сторону, и, проходя мимо, дает мне подзатыльник. Я хватаю ее и вынуждаю упасть ко мне на колени. Атакую ее шею, издавая «пукающий» звук на ее груди и подбородке.


– Хватит. – Ее хихиканье становится все громче, так как я не останавливаюсь, а продолжаю дурачиться. И только звонок в дверь спасает ее восхитительную попку. Блейк входит так, словно это его жилье, неся упаковку пива и несколько бутылок вина для Эмс. Она не такая уж любительница выпить, и я рад этому, потому что, будучи в нескольких часах от нее, я бы просто возненавидел переживать из-за этого. Я понимаю, почему она выбрала Университет, но надеялся, что она приедет сюда ко мне.


Еще два года, напоминаю себе. Эти два года будут отличаться от первых двух лет. Не будет месяцев без возможности увидеть друг друга; не надо будет совмещать ее уроки в старшей школе, мои занятия в университете и установленные правила. Мы будем жить, как взрослые, и сможем сами управлять своими жизнями.


– Чувствуй себя как дома, - подкалываю Блейка.


– Спасибо, - отвечает он, задирая свои ноги на кофейный столик, купленный по настоянию Эммы в ИКЕЯ.


– Убери ноги. – Он сбрасывает ноги и ставит пиво на подставку… которая сочетается с ковром. Я очень одомашнен.


– Блин, словно я опять живу с мамой. – После сказанного эта подставка летит ему в голову и попадает в цель. – Ауч, женщина.


Эмма грозит ему пальцем и идет заказывать пиццу. – Не зли ее. И ты уходишь через три часа. И ни минутой позже.


– Расслабься. Я не собираюсь обломать тебе кайф.


– Ценю это. – Блейк запускает приставку Икс-бокс, и в ожидании пиццы мы сражаемся в гонках.


Подтрунивая в течение всего вечера, Эмма и Блейк соревнуются друг с другом. Они пытаются втянуть и меня, но я в курсе, что это проигрышное дело, и просто наслаждаюсь, наблюдая за ними. Именно об этом я мечтал с самого начала. О дружбе, одобренной моей девушкой, и друге, на которого можно положиться. Лучше поздно, чем никогда.


***


Ненавижу уезжать от нее, но занятия начинаются через два дня, а мне еще надо получить книги. И Эмме нужно закончить со своими. Я медлю, наклоняюсь еще за одним поцелуем, и еще одним, и еще. – Так не хочется уезжать, малышка.


– И я не хочу, чтобы ты уезжал. – Она сильнее сжимает мою футболку. Прижимаюсь своим лбом к ее, вдыхая ее аромат, чувствуя ее кожу… наполняя сердце, чтобы продержаться до следующей встречи. Которая должна состояться через три или четыре недели. Ей хочется встать на ноги, прежде чем уехать на выходные. Мы стремимся, чтобы они совпали с моей неделей отдыха, когда у меня не будет игр, а только тренировки. – Время пролетит незаметно, - я стараюсь убедить не только ее, но и себя.


– Знаю. – Она отпускает меня и, отступая назад, еще раз целует. – Иди, пока я не передумала.


– Люблю тебя. – И краду еще один поцелуй.


– Я тебя тоже люблю. – Эмс дарит мне красивую улыбку, когда я отворачиваюсь, чтобы уйти. Такое ощущение, что проводить больше времени вместе даже тяжелее, чем не видеть друг друга совсем. Прощание - отстой.


***


С телефонными разговорами, FaceTime, сообщениями время бежит быстро. Мы с Эммой договорились, что поедем домой на День Благодарения и на две недели на Рождество, оставляя последние десять дней только для себя. Скорее всего, мы проведем их в ее квартире, так как та в часе езды от нашего родного городка, по сравнению с моей в четырех-пяти часах.


После лекций я тороплюсь домой прибраться, чтобы она не увидела, во что превратилась уютная квартира, обустроенная ею для меня. В большинстве случаев Блейк находится у меня, поэтому я собираю коробки от еды на вынос, грязные вещи, банки из-под пива и газировки, бутылки с водой… и тому подобное, и все это разбросано из одного конца квартиры в другой.


На эти выходные он остается в общежитии, но сказал, что зайдет с ней повидаться.


Я выношу мусор, когда вижу, как она подъезжает. Вернее, слышу сигналы автомобилей из-за ее неспособности использовать поворотники, и тем самым подрезая машины при повороте, и затем, практически сбоку, сильный удар по знаку «вход».


На прошлых выходных она была дома и навещала бабушку, и с тех пор подавлена. Тяжело оценить ее настроение и понять, когда она притворяется, поэтому я не досаждаю ей. Она сказала, что все без изменений, и это нормально, но думаю, что она надеется на чудо. Эмма отказывается терять надежду, и, хотя я этим восхищаюсь, в то же время меня это пугает, так как ее сердце разобьется еще сильнее.


Я открываю дверь машины и притягиваю ее к себе. - Своей манерой вождения ты разозлишь не тех людей. – Целую ее в губы, и она дает мне под дых.


– Моя манера вождения? Если бы те засранцы не были так близко ко мне, не было бы и проблемы.


– Эмс, - Не верю своим глазам. Не понимаю, почему она не может принять, что с одиннадцатью авариями за плечами, и все они с участием только одного автомобиля и из-за неправильной эксплуатации, она водит дерьмово. Ее бампер красили больше раз, чем Ким Кардашьян выкладывала обнаженные селфи. Это смешно.


– Уилл, это не моя вина. И этот чертов корабль, который я вожу, не помогает делу.


– Ясно, - я уступаю. Это заранее проигранное сражение. По крайней мере, до дома ездить ей недалеко. И в следующий раз сделаю все необходимое, чтобы я поехал к ней. Для всех так будет безопаснее.


***


Выходные пролетели. Эмма и Блейк пили, пока ей не стало плохо, что вывело меня из себя. Нельзя быть таким беспечным с ней. Я заметил, что от веса, который она набрала за лето, не осталось и следа, и она призналась, что каждый вечер бегает.


– Мне не нравится, что ты бегаешь по вечерам, - напоминаю я, пока веду ее к убитой машине.


– Энди бегает со мной, обещаю, это безопасно. – Она и Энди подружились, у меня нет причин ревновать, но сложившаяся ситуация меня бесит. Он и Холли по-прежнему вместе, но Эмма говорила, что они придерживаются такой хрени, как «свободные отношения»; пока у него нет никаких планов на мою девушку, все будет хорошо.


– Сбавь немного обороты. Сократи до нескольких дней в неделю, нет необходимости бегать каждый вечер.


– Отстань. Я в порядке, и ты – не мой отец.


– Просто волнуюсь за тебя. – Ее надменность в эти выходные очень задевает меня.


– Прости. Я устала, и подготовка к промежуточным экзаменам убивает меня. – Я восполняю пробелы в том, о чем она умалчивает. Она скучает по дому, скучает по мне, ненавидит, что не может ежедневно навещать бабушку. Моей Эмме ненавистны перемены, а весь этот год был одной сплошной переменой.


– Веди осторожно и вздремни, когда доберешься до дома. – Я чувствую себя виноватым за то, что в эти выходные позволил ей напиться и не дал выспаться.


– Ладно. Люблю тебя. – Она целует меня и забирается в свой Тахо.


– Я люблю тебя. Позвони, когда доедешь. – Она кивает, и я стою, наблюдая, как она уезжает от меня домой. Что-то надо делать с тем, как она наказывает себя, доводя до грани. И в выходные на День благодарения я позабочусь о том, чтобы ее побаловать.


Глава 25


Эмма



Учеба в университете была захватывающей. Мне нравятся тематические исследования, которые я провожу, постигая азы усыновления, эмоции, испытываемые обеими сторонами. Каждая сторона делает великое дело. Мама или пара делают все, что считают правильным, ради их еще нерожденного ребенка, осознавая, что не в силах обеспечить ребенку жизнь, которую тот заслуживает. А другая сторона, пара или один человек, безумно желающие открыть свои сердца, принять и любить ребенка, воспитывать его… становятся родителями, не имея общие гены.


По пятницам у меня нет занятий, поэтому сегодня я еду домой, проведу некоторое время с бабушкой и моими родителями. Уилл приедет завтра, его последние сегодняшние занятия заканчиваются поздно, и, если бы он выехал вечером после них, то приехал бы в предрассветные часы. Лучше ему выехать утром, отдохнувшим, и день не будет потрачен зря. И к тому же, я думаю, моему папе не терпится какое-то время побыть со мной; он не в восторге разделить его и с мамой. Они приезжали в августе на выходные, а я была дома только раз. Я наслаждаюсь одиночеством, взрослением, но они, если бы могли, продолжали бы относиться ко мне, как к десятилетней.


– Я дома! – мой голос разносится по всему коридору. Здесь словно в гробнице; чертовски тихо.


Открывается задняя дверь, и приближаются шаги, звучащие, словно стадо слонов. Папа подхватывает меня в медвежьи объятия, и, уверена, мои губы синеют. – Люк, отпусти ее. – Мама отталкивает его. Ее очередь обнимать, моим легким грозит быть раздавленными.


– Рады, что ты дома, сладкая. – Мама кружит вокруг меня, дабы убедиться, что ничего не случилось; папа хватает сумку, чтобы отнести ее в мою комнату.


– Я думала, ты будешь в студии. – Большинство дней мама проводит там, поэтому ее пребывание дома шокирует.


– Не тогда, когда моя доченька приезжает домой.


– Вы же понимаете, что я меньше, чем в шестидесяти милях от вас. Я в университете, а не в международной тюрьме. – Они слишком увлеклись просмотром «Заключенные за границей». Я качаю головой и иду в кухню. Знаю, где-то здесь специально для меня припрятаны угощения. Открываю шкафчики, ящички, кладовку, холодильник… нигде нет ни кусочка шоколада.


– Что это за фрукты и орехи? Что за цельно-зерновая ерунда?


– Мы едим здоровую пищу. – Мама протягивает мне яблоко. Нет, спасибо.


– Верно, у твоей мамы сейчас период увлечения правильным питанием. И я вынужден придерживаться его.


– Вынужден? – Ее брови подскакивают, когда она поворачивается к нему.


– Меня держат в заложниках, детка. Мне хочется итальянских колбасок и картошку-фри, а не тофу и ростков. – Ее рот широко открывается, но у него лицо стоика. – Но для тебя я сделаю что угодно.


– Простофиля, - поддразниваю я. Думаю, это замечательно. Именно такие отношения, в которых я и росла, стали образцом. Бабушка с дедушкой, мама с папой, Джеймс с Бреттом… любовь и взаимное уважение, которые они испытывают к друг другу, только их я и знаю. Я отказываюсь довольствоваться меньшим, а с Уиллом этого и не нужно.


– Гений. – Мы втроем смеемся, и в это мгновение меня осеняет, что, как бы я не любила свою независимость, но все равно скучаю по комфорту, который дарит мне дом.


– Голосую за пиццу и чипсы на ужин. И кровавое кино. – Я хлопаю глазами перед папой и замечаю, как у него текут слюнки при упоминании обработанных продуктов. Мама пялится на стену, словно в тумане, возможно из-за нехватки углеводов, и улыбается.


– Это особый случай, поэтому можем немножко отступить. – Меня она не одурачит. Гарантирую, она удвоит заказ, а к полуночи будет готова для перекуса. – Сбегаю за мороженым. – Бинго. Этот раунд за мной.


– Не забудь про шоколадный сироп. – Она кивает и исчезает из поля зрения. Прям огонь под ее задницей, и все ради каких-то сладких вкусняшек.


– Спорим, она съест пинту на стоянке.


– Нельзя спорить про очевидное. Никакого риска. Никакого веселья. – Он хлопает по диванной подушке.


– Иди присядь и расскажи мне, как учеба.


Я сажусь и прислоняюсь к нему. – Это великолепно. Мне нравятся все предметы, и я учусь непредубежденности. Я все делю на белое и черное; эти же занятия показывают мне, что есть и «серая» зона. Не знаю, смогу ли применить это к моей жизни, но в других областях, уверена, что – да.


– Приятно это слышать. Я скучаю по тебе, но счастлив, что ты находишь свое место. Ты выбрала тяжелое направление. Будет трудно оставаться эмоционально невовлеченной.


– Не уверена, что вообще есть какая-то возможность быть такой. Знаю, так обучают, но если тебе все равно, если ты не заинтересован, как можно поступить правильно? Я считаю, необходимо иметь личную заинтересованность в результатах, чтобы сделать выбор, необходимый для этих семей.


– Я горжусь тобой.


– Спасибо. Этим летом у меня будет он-лайн курс, поэтому я смогу провести какое-то время здесь и не отстать от работы. Я думаю о специальности «международное усыновление», и, изучая этот предмет, я познакомлюсь с разными сторонами и законами, связанными с ним.


– Тебе же не нужно будет уехать из страны? – Его лицо бледнеет, голос поднимается на несколько октав, он практически задыхается от этой мысли.


Я подавляю смешок из-за его негодования, что я когда-нибудь самостоятельно сяду на самолет. – Нет, пап. Успокойся, пока у тебя не случился инсульт. Может позже мне захочется посетить несколько детских домов, но я буду проводить свои исследования на земле старой доброй Америки.


– Спасибо, Господи. – Он снова откидывается на подушки, а мне кажется, что ему необходимо проверить жизненные показатели.


– Пойду распакую вещи и начну стирку.


– Что означает забросить грязную одежду в корзину и подождать, пока вернется мама. – Я подмигиваю ему, давая знать, что он попал в самую точку. – Как ты справляешься с этим в университете?


– Ты не очень внимательно следишь за счетом по кредитке. Существуют химчистки, куда можно сдать грязную одежду и получить ее чистой и сложенной. – Папа смеется, когда я направляюсь в свою комнату. Ему известно, что все это чепуха. Бабушка научила меня стирать еще в восемь лет, и я всегда помогала по дому. Мне просто хочется насладиться тем, что рядом родители, которые скучают по мне и, пока я дома, делают все за меня. Так что никаких обязанностей в течение следующей недели.


Возвращается мама и раскладывает покупки. Мы решили заглянуть к бабушке перед тем, как она начнет готовиться к вечеру. Завтра домой приедет Холли, и думаю, что мы все вместе отправимся к костру. Там будет слет всех классов, и большинство не видели друг друга с лета, а некоторые и дольше. На этой неделе Энди и Холли будут обычной парой, а, когда каникулы подойдут к концу, они вернутся к свободным отношениям на расстоянии. Я не вижусь с девушкой Энди, мы с ним стали ближе, часто по вечерам он – мой партнер по занятиям, а также он продолжает присматривать за мной во время пробежек. Он скучает по ней и не очень рад выбору, сделанному Холли, в пользу встреч с другими людьми, но она считала несправедливым по отношению к нему, что она приезжает домой только два раза в год. Я даже не могу этого представить и точно знаю, что Уилл и я так не смогли бы. Было бы тяжело, но мы бы как-нибудь справились. Как Холли любит напоминать мне, мы знаем - наше будущее в друг дружке, а так везет не каждому.


Сегодня бабушка кажется уставшей и совсем не разговаривает. Сиделка сказала, что она была такой с самого обеда, и, вероятно, она простудилась. Папа поговорил с медсестрой, и она нас заверила, что будет часто проверять бабушку и сообщит нам, если что-то изменится.


– Эмма, я понимаю, что тебе это не понравится, но мы разговаривали с доктором, и нам предложили не забирать ее на ужин в честь Дня Благодарения. – Я останавливаюсь, прижимаю руку к груди и потираю, стараясь уменьшить обжигающую меня боль. Чувствую, как подступают слезы; нос краснеет, горло першит. Это ее любимый праздник, а мы собираемся ее просто оставить. Обхватываю себя руками, кровь в венах в одно мгновение превращается в лед. Я понимаю, что родители не пытаются таким образом наказать ни ее, ни меня, но именно так это ощущается. – Это сильно собьет ее с толку, ее эмоции не были стабильными. – Я в курсе всего этого, но от этого не легче. Для моего сердца или разума это не имеет значения.


Я киваю и обхожу их, мне нужен глоток свежего воздуха, прежде чем поддамся нервному срыву, который, чувствую, вот-вот случится. Мама хватает мое запястье и тянет меня к себе. – Мы принесем ей угощение и побудем немного с ней. Она не почувствует разницу.


Я вздрагиваю. – Я почувствую.


– Эмма, мы все почувствуем, но это не ради нас. Так будет лучше для нее, и иногда нужно смириться и делать необходимое.


– Знаю, мам. Ненавижу вести себя так, но каждый раз мне кажется, что я готова или привыкла к очередным изменениям, и вдруг что-то еще сбивает меня с ног.


– И дальше так будет. Ты не была бы Эммой, если бы не чувствовала себя подобным образом. – Я позволяю ей вытереть мои слезы и крепко меня обнять. Чувствую, как папины руки обхватывают нас обеих, и я цепляюсь еще сильнее… хоть еще на одну минутку.


– Я купила мороженое со вкусом вина. Очень надеюсь, что в нем есть хоть чуть-чуть настоящего алкоголя. – Я смеюсь над ее шуткой. Следуя моему примеру, папа трясется напротив меня.


– Мама, если нет, то я в блендере смешаю его с вином.


– Я знала, что не зря завела детей.


– Этот разговор во всех смыслах неправильный. – Папа отходит назад. – Тебе, - говорит он, указывая на меня, - следует смотреть диснеевское кино и укладываться в восемь. А тебе, - его палец перемещается в сторону мамы, - приносить мне газету и тапочки, готовить еду и обслуживать каждую мою потребность.


– Дисней – отстой, и ты бредишь, - я снова подкалываю его.


– Ты, - моя мама тычет ему в грудь, - женился не на той женщине, если когда-то ожидал выполнения этой чуши.


Он хватает ее и целует прямо в губы. Хватает меня и дергает к себе. – Я женат на единственной женщине, на которой мог жениться, и у нас самая потрясающая дочка.


Мы встречаемся с мамой глазами. Обе поворачиваемся к нему. – Подхалим. – Произносим мы в унисон, и он кажется шокированным. На самом деле это не так, но ему необходимо продемонстрировать толику неверия, когда мы объединяемся против него.


Он что-то бормочет себе под нос, пока идет к машине и открывает для нас двери. Остальная часть вечера проходит в приступах смеха, большом количестве поддразниваний (в сторону папы), поедании винного мороженого, в котором не хватит алкоголя, даже чтобы опьянела мышь. Мама импровизировала, а я с завистью наблюдала.


***


Старый сарай, где собралось большинство из нашей старшей школы, битком забит. Тут громко и шумно, все хорошо проводят время. Включая меня. Холли в объятиях Энди, а я - в объятиях Уилла. Бочонок разливается; громкая музыка, высокое пламя и сумасшедшая энергия.


Его руки притягивают меня ближе и разворачивают лицом к нему. Вдалеке звучит песня; защищенная его объятиями, я теряюсь в его глазах. Хочется, чтобы все остальные исчезли, и забаррикадировать нас от каждого. Ничто не важно, когда мы только вдвоем.


Сердцебиение Уилла такое сильное, словно под моей щекой бьют в барабан, у меня дрожат пальцы, когда я провожу ими по его груди. Его дыхание затрудненное, слова хриплые. – Малышка, - со стоном произносит он. Его прикосновение выбивает воздух из моих легких; его голос – единственное, что я слышу среди всего шума.


Глаза закрыты.


Кожа пылает.


Пальцы переплетены.


Все сказано без слов.


Смешанное дыхание.


Встретившиеся в поединке языки.


Мы существуем только лишь ради друг друга.


Я тащу его к пикапу. – Просто поехали, - требую я, так как хочу сбежать. Мне нужно потеряться в стране дорог, в звучании радио, и мне нужно его тело рядом с моим.


Одежда разрывается в клочья, руки сжимаются, ноги толкаются, тела встречаются. Одновременно возвращение домой и потеря себя. Это – он. Это – то, что он делает со мной. Для меня. Благодаря мне.


Глава 26


Уильям


Рождественские каникулы выдались тяжелыми. Мы провели дома все три недели, так как у бабушки обострилась простуда. После Дня Благодарения она перетекла в бронхит. Бабушку не положили в больницу, и она казалась выздоровевшей. Через несколько дней после нашего приезда домой на Рождество ей стало хуже, у нее диагностировали воспаление легких. Пребывание в больнице стало неизбежным, и ухудшения нарастали. У нее обнаружили инфекцию мочевыводящих путей, ее настроение не стабилизировалось с помощью лекарств, для всех нас видеть ее привязанной к кровати с вытекающей из ее безжизненного тела энергией было тревожным сигналом. Здоровое тело бабушки сдавалось, ее способность бороться проиграла разуму. Как говорят, «победа духа над телом», так оно и есть. Бабушка настаивала, что с ней все в порядке, что она не хочет оставаться в больнице, и, когда ни одну из ее просьб не выполнили… она, по-видимому, сдалась.


Эмму приходилось заставлять покидать больницу, чтобы передохнуть, принять душ и поесть. Она отказалась вернуться в университет, и, по милости Божьей, ситуация положительно изменилась. Казалось, бабушка реагировала на лекарства, и ей стало лучше. С января Эмс приезжала домой каждые выходные. Она загоняет сама себя, это слышно по ее голосу. Она выбилась из сил и держится на последнем издыхании. Сегодня, после моего последнего промежуточного экзамена, я поеду домой увидеться с ней, и у нас будут совместные весенние каникулы. Надеюсь, я смогу дать ей отдохнуть и возьму на себя некоторые ее заботы. По большому счету, не важно, кто из нас навещает бабушку, пока это делает хоть кто-то один. В данный момент она не понимает, кто перед ней, и равнодушна ко всему, когда мы приезжаем. Эмма не будет смотреть на это в таком ключе, будет настаивать ездить самой, будет бороться со мной на каждом шагу, но она недооценивает мою потребность в заботе о ней.


Как только вхожу в класс статистики на последний экзамен, я выключаю свой телефон, мои сумки в пикапе, и я готов отправиться в путь сразу же, как закончу. Тест не такой трудный, как ожидалось, и я не переживаю из-за него. Прошло чуть больше часа, я возвращаюсь в машину и включаю телефон. Он загорается и вибрирует в моей руке. Семь пропущенных звонков из дома. Перезваниваю, и меня перекидывает на голосовую почту. Сбрасываю и звоню Бретту. Он отвечает шепотом после первого же гудка.


– Где ты был?


– У меня был тест. Я еду домой. Все хорошо?


– Подожди. – Слышно, как тяжело он дышит, и я могу предположить, что он идет. – Бабушка недавно потеряла сознание. Джеймс поехал забрать Эмму из университета; Люк и Фэб не захотели, чтобы она садилась за руль. Все выглядит не очень хорошо.


– Что ты имеешь в виду? – Мой пульс зашкаливает, ладони потеют, и я едва могу держать руль.


– Ее жизненные показатели поддерживаются приборами. Это идет в разрез с ее волей, но так будет продолжаться, пока Эмма не сможет добраться сюда.


– Черт. – Я бессилен. Мне потребуется четыре часа, чтобы доехать до нее; понимаю, что не смогу попрощаться с женщиной, которая обращалась со мной, как с собственным ребенком. Эмма не перенесет этого. – Отец, пообещай мне, что не отойдешь от нее. Не важно, что она скажет или сделает, не отходи от нее, пока я не доберусь до вас.


– Конечно. Прошу, будь осторожен. – Он отключается, и я увеличиваю скорость. Мысли бешено скачут, сердце стучит, в глазах стоят слезы. Уверен, в данный момент она выбита из колеи, а меня нет рядом, чтобы успокоить ее. Я рассеянно потираю грудь, боль не ослабевает. Въезжаю в черту города и снова звоню отцу. – Ее больше нет. Мы дома. –Я сворачиваю к обочине дороги. Мне нужна минутка. Я абстрагировался от всей этой ситуации, не позволяя своим чувствам возобладать, так как мне нужно быть там ради Эммы. Она нуждалась в моей силе больше, чем мне необходим нервный срыв.


Всему конец. Ее подмигиваниям мне, печенью, которое она пекла для меня, поддержке, которую она мне оказывала. Руки, слишком тяжелые, чтобы держаться за руль, падают по бокам. Мне нужно к Эмс, но хочется побыть одному. Хочу вспомнить. Хочу почувствовать. От машин, проезжающих мимо, мое сиденье вибрирует, в ушах звенит. Голова готова взорваться, огни ослепляют меня. Не могу дышать.


Вдох.


Выдох.


Вдыхаю.


Выдыхаю.


Ее больше нет. Позволяю пролиться слезам; не пытаюсь их остановить. Я позволяю им заливать мое лицо, капать на футболку, течь беспрепятственно. Очистить меня.


Я прекращаю истерику и тороплюсь к Эмме. Я нужен ей. Я обещал и ей, и себе, что буду рядом ради нее, и я не стану уклоняться от этой клятвы. Я намерен соблюдать ее, пока не умру.


Огни освещают их дом, вырывая меня из темноты. Я не стучу, ни с кем не здороваюсь, мое внимание приковано к девушке, свернувшейся клубочком в кресле, безумно подавленной, с дикими глазами, всклоченными волосами, лицом, покрытым пятнами. Хлопок двери привлекает ее внимание, и она вскакивает и мчится в мои объятия, обхватывает шею и утыкается лицом в грудь, рыдания сотрясают ее. Я поглаживаю ее по спине, пытаясь успокоить ее прерывистое дыхание, боюсь, что у нее случится гипервентиляция. Она вжимается в меня, стараясь стать еще ближе, вместе с ней я опускаюсь на пол, притягиваю ее к себе так близко, как вообще возможно. Похоже, это не помогает, она по-прежнему безутешна, и эта боль у меня в груди, давление в грудине слишком велики. Всматриваюсь в лица своих родителей, ее родителей и не получаю ответов. Все в растерянности, как достучаться до нее, как помочь.


Я нежно шепчу ей на ушко, пробуя все известные мне успокаивающие техники, и спустя вечность она успокаивается. Ее слова прерывисты, слезы все еще струятся по лицу.


– О-на по-ки-ну-ла ме-ня.


– Малышка, она не покинула тебя. Просто для нее пришло время уйти. Ей больше не больно. Ее память вернулась. Она смотрит на тебя сверху, желая помочь тебе.


– Она может помочь! Она может вернуться! Она может дышать! – Ее крики пронзают мои уши. Ее тело бьется в конвульсиях.


– Нет, детка, она не может. – Люк разбит. Он только что потерял свою маму; и сейчас наблюдает, как его дочь разваливается на части. Фэб прильнула к нему, даря необходимую ему силу.


– Те звуки в палате. Писк, издаваемый аппаратом. Это все, что я могу слышать. Все, что могу видеть. – Она говорит бессвязно, дрожит, а я в растерянности. Прижимаю ее голову, стараясь не задушить. Убаюкиваю ее, напеваю ей, потираю ее спину и целую ее лоб. Глаза Эммы слипаются, дыхание выравнивается, и тело обмякает.


– Черт, – ворчит Люк. – Нам не следовало разрешать ей смотреть на это. – Он имеет в виду происшедшее в больничной палате. Как бы тяжело не было Эмме, другого варианта не существовало.


– Вы должны были. Не было другого варианта. – Я пытаюсь смягчить его боль. Его глаза тусклые и полны слез. – Я постараюсь, чтобы она забыла. Буду напоминать ей обо всем остальном. – Я бы стер те моменты из ее памяти и заполнил счастливыми мгновениями.


– Ты можешь остаться с ней на ночь, - разрешает мне Люк. – Пожалуйста. – Его голос умоляющий.


– Я бы и не был где-то еще.

***


Следующие три дня были такими же. Предпринимались необходимые меры, приносились соболезнования, доставлялись продукты… состояние Эммы тоже не меняется. Она переходит от истерики к крикам, а потом засыпает. Я начинаю нервничать и чувствую себя, словно подвожу ее. Скорбь ужасна.


– Позволь ей горевать. Прекрати пытаться исправить ее состояние. – Папа появляется сбоку от дома.


Это не в моем характере. Я настроен справиться с этим.


– Ничего не могу с этим поделать.


– Нет, ты не сможешь изменить ситуацию. Она будет горевать. Она будет отрицать. Она будет плакать. Она будет злиться. Возможно, даже срываться на тебе. Ты будешь оставаться рядом и терпеть. Брать все на себя. Утешать ее. Любить ее.


– Уже.


– Мы все это знаем. Поэтому никто не вмешивается, все дают тебе разобраться с ней. Люк отступил и отдал бразды правления тебе. Может быть, на короткий промежуток времени, но с тобой ей спокойнее всего. Твоя любовь поможет ей справиться с горем.


– Это тяжело. Хочется врезать кому-нибудь. Ударить что-то, лишь бы забыться. Все горит, - я указываю на грудь.


– Ага. Это любовь. Хочешь пива? – я усмехаюсь и качаю головой. Она заснула на некоторое время, и у меня есть около часа. Нужно принять душ, но мне необходимо развеяться, тогда я смогу дать Эмме все самое необходимое.


Глава 27


Эмма



Не могу здесь находиться. Сочувствующие взгляды, объятия друзей, слова утешения от посторонних людей. Они хотят, как лучше, но не приносят мне ничего, кроме напоминания, что моя бабушка под землей. Несомненно, она сейчас там, где царят мир и покой. Закончились ее страдания, сознание вернулось, и если прислушаться к мудрым словам, адресованных мне на протяжении всех этих дней, то она смотрит сверху, оберегая меня.


Она навсегда останется в моем сердце.


Она гордится тем, какой женщиной я стала.


Она с моим дедушкой.


Она дома.


Я – нет.


Я растеряна.


Я разбита.


И не могу увидеть общую картину, которую мне пытаются нарисовать те люди.


Я сбегаю. Я бегу. И не останавливаюсь.


Круг за кругом. Из-за слез трибуны становятся размытыми. Из-за скорби и напряжения мое дыхание прерывистое. Я где-то сбросила свои каблуки, и мои колготки разодраны в клочья. Глина на беговой дорожке врезается в мои пятки, ступни, ободранные коленки, потому что потеряла счет, сколько раз падала. Я заставляю себя подниматься. Я не могу перестать. Продолжаю бежать.


И бежать.


И бежать.


Я хромаю, и, когда захожу на следующий круг, замечаю кровь, появившуюся на беговой дорожке после предыдущего круга. Что подталкивает меня выкладываться еще сильнее, дальше наказывать себя. Без понятия, чем это поможет.


Почему меня оказало недостаточно, чтобы она вспомнила?


Почему доктора не смогли сохранить ее сознание ясным?


Почему лекарства не помогли?


Почему она оставила меня?


Еще один кусочек впивается в мою ногу, еще один круг, еще одна трещина в моей душе.


Спотыкаюсь, и, прежде чем снова падаю, меня отрывают от земли, и я оказываюсь в желанных руках. В руках, обычно дарящих мне умиротворение, но они не могут подавить очередной всплеск воспоминаний, которые всплывают в моей памяти.


– Ш-ш-ш, малышка. Я держу тебя. – Он усаживает меня в свой пикап, его хватка не ослабевает всю дорогу до дома, пока он маневрирует по улицам. Он проносит меня через переднюю дверь и звонко кричит, но для меня его голос звучит так, словно я под водой. Я не разбираю слов, слышу только шум. Меня сажают в теплую воду; боль накрывает меня сразу же, как только я чувствую, как горят мои ноги, а тело опаляет жар. Я наклоняюсь и опустошаю свой желудок, не обращая внимания на окружающих. Мне вытирают лицо, очередь очистить раны, слова произносятся шепотом и с успокаивающей интонацией. К губам подносят стакан воды, а в рот кладут таблетку. Проглатываю, не задумываясь, что поступает в мой организм.


Мое тело ласково вытирают полотенцем. Мягкие похлопывания впитывают воду. Мои ноги смазывают мазью, плотно перевязывают, и моя голова касается подушки. Я в курсе всего происходящего, но у меня нет желания ни помогать, ни сопротивляться. Я закрываю глаза и прошу темноту поглотить меня.


Я просыпаюсь от заливающего мою комнату солнечного света и от осознания, что рядом со мной Уилл. Моя рука покоится в его, и он пальцами поглаживает меня ото лба к подбородку и обратно. Расстроенный взгляд, прорезающие лоб морщины, покрасневшие глаза, сжатые в угрюмую линию губы. Я провожу по его лбу и откидываю назад его темные волосы, смотрю в глаза, спасающие меня.


– Не могу здесь находиться, - хриплю я. Рот словно набит ватой, горло от сухости дерет.


– Ясно. Ты хочешь на этой неделе вернуться в университет со мной или хочешь, чтобы я поехал к тебе?


– Ко мне. – Он кивает и достает из кармана телефон. Через минуту в дверном проеме появляются мои папа и мама.


Папа выглядит разбитым. Я осознаю, что он похоронил свою маму и сразу после столкнулся с моими выходками… он измучен.


– Простите меня.


– Мы все понимаем. – Мама забирается на кровать рядом со мной, поглаживая мою спину успокаивающими кругами. Папа не может говорить. Его глаза буравят меня, пытаясь стереть мою боль, чтобы я не чувствовала ее. Он бы вынес мою боль, сражался бы с целым миром, лишь бы уберечь меня даже от капли страданий.


– Уильям отвезет меня обратно в университет.


– Ни за что. – Папа непоколебим.


– Папочка, я не могу оставаться здесь. Не могу представить все дни, которые проводила с ней, и знать, что она не вернется. Мне просто нужно немного побыть одной.


– Только без всяких выходок, как вчера, Эмма.


– Не беспокойтесь, сэр. – Уильям смотрит на него. – Я буду рядом с ней, и, если что-нибудь понадобится, я позвоню вам. – Кажется, это немного успокоило папу. Мама поднимается и выводит его из комнаты.


– Я продолжаю доставлять неприятности, да?


– Нет, Эмс. Тебе больно, и ты так реагируешь. Может, это и не лучший способ справиться, но тебе только девятнадцать. Смерть труднее всего принять тем, кто остался. Мы поможем тебе, малышка. – Мама возвращается обратно в комнату и начинает собирать мою сумку.


– Уильям, иди домой и собери вещи. Я должна управиться здесь через несколько минут. – Мама продолжает свое занятие, боясь, что если остановится, то просто сломается.


– Слушаюсь, мадам. – Уилл целует меня в лоб и уходит.


– Мам…


– Эмма Николс, ты до чертиков напугала папу и меня. Уильям был в ужасе, мы все искали тебя. Детка, я понимаю, тебе больно, и поэтому не устраиваю тебе взбучку, но никогда так больше не делай. - Она проводит по щекам, вытирая слезы, причиной которых была я.


– Простите меня. Не знаю, о чем я думала.


– Ты не думала. Я понимаю это лучше, чем кто-либо еще. Понимаю, что ты искала облегчения, но также понимаю боль, которую ты оставляешь после себя. Ты не единственная, кто ее потерял.


Киваю. Знаю об этом, но моя реакция не была связана со всеми остальными, кто ее потерял. Я была сосредоточена на своем горе и на себе. Это было несправедливо, но мне не хотелось тратить время на оценку чьих-то еще чувств. Папа потерял свою маму. Мама потеряла свою свекровь, а также и лучшую подругу своей мамы. С тех пор, как маме исполнилось четыре, бабушка стала ее второй мамой. Мое поведение – одна из тех ошибок, которую большинство людей называют глупостью, но мне не нравится это определение. Глупость нельзя исправить, а вот несправедливость можно.


– Простите меня. Я все исправлю.


– Милая, нечего исправлять. Всем нам, чтобы исцелиться, понадобится время, но не думай, что ты одинока. Нам всем больно. Эмма, бабушка оставила пустоту, которую невозможно заполнить, все, что мы можем, это держаться за наши воспоминания, сосредоточиться на любви, которую она нам дарила, и проживать день за днем. Я понимаю, почему тебе нужно уехать, но у твоего папы и у меня нет такой возможности. Когда ты почувствуешь себя лучше, нам необходимо будет сесть и поговорить, справиться со всем всей семьей.


– Скоро. Прямо сейчас мне требуется перерыв.


– Конечно. – Мама накрывает ладонями мои щеки и целует в нос. – Так будет лучше для всех нас. Твой папа старается быть чертовски сильным, и, мне кажется, без нас под ногами у него будет возможность предаться скорби. – В моем сердце появляется еще одна трещинка. Представлять папу иначе, как невозмутимым, тяжело. Он был моей опорой, моим героем, первой любовью всей моей жизни. Он с изяществом справляется с мамой; устанавливает границы и контролирует, как далеко я могу переступить через них. С бабушкой он обращался деликатно, и я жалею, что не была достаточно сильной, чтобы утешить его в момент его скорби, я не смогла этого. Мы все бросились в озеро неизвестности без спасательного жилета.


Поездка обратно в университет проходит в тишине. Я кладу голову Уиллу на колени, и он лениво перебирает мои волосы, а другой рукой управляет автомобилем. Никто из нас не произнес ни одного слова утешения; просто быть вдвоем для нас уже достаточно. Он заносит меня в квартиру, мои ноги еще слишком чувствительны, чтобы опираться на них всем весом, стягивает покрывало и усаживает меня на матрас. Занеся наши сумки и заперев двери, он ставит бутылку воды так, чтобы я могла до нее дотянуться, раздевается и забирается в кровать. Я зарываюсь в его объятия как можно глубже и крепко держусь, чтобы устоять против бури, назревающей внутри меня. – Я люблю тебя, Эмс. И всегда буду следовать за тобой.


– Ты всегда рядом со мной.


– Нет, не рядом, а позади, чтобы я смог поймать тебя, когда ты упадешь. Удержать тебя, когда ты споткнешься. Направить тебя, когда ты собьешься с пути.


– Боже, Уильям. Я так сильно скучаю по ней. Не прошло и недели, а ее уже так не хватает. Даже, когда она не понимала, кто я, где она находится, какой сейчас год… каждую ночь я могла укладываться в кровать, зная, что мы спали под одними звездами. Под одной луной. Каждое утро мы просыпались под одним солнцем. Все это отнято. Каждая соломинка, за которую я хваталась, каждое выдуманное оправдание исчезли. Все эти годы я чувствовала себя так, словно теряла ее каждый день, но ничто не подготовило меня к настоящей потере.


– Не думаю, что к такому вообще можно быть готовым. Я не могу даже представить свою жизнь без тебя, моих родителей и твоей семьи. Меня разрывает только от одной этой мысли, а в реальности, могу предположить, это в миллион раз хуже. Все, что мы можем, это начинать каждый новый день с надеждой, что предстоящий день будет легче вчерашнего. Нет гарантий, что не будет неудач, дней, когда не захочется даже вылезать из кровати. Невозможно сказать, с чем ты столкнешься, какие стадии будешь проходить и какой опыт будешь получать многократно. Мы все исцеляемся по-своему, способ каждого с этим справляться уникален. Что точно могу сказать, ты не одна. Никогда.


Я прижимаю сильнее его руки, придвигаюсь спиной к нему до тех пор, пока между нами не остается пространства. Цепляюсь, пользуясь его теплом, его любовью и его силой, чтобы справиться с горем. Чувствую его губы на своей шее, его дыхание щекочет мою кожу, и я расслабляюсь с надеждой, что, когда проснусь, все происшедшее окажется просто кошмаром, или у меня хватит духа пережить все это.

***


Все весенние каникулы Уилл оставался со мной, уехав в самый последний момент, чтобы постараться успеть вернуться вовремя на свои занятия в университете. Я разговаривала со своими родителями, благодарная им за то, что разрешили разобраться с проблемами так, как нужно мне. Папа будет решать вопросы с имуществом и со всем остальным, что потребуется. Я подписала документы, позволяющие ему инвестировать деньги от моего имени. Большая часть бабушкиного имущества была оставлена мне, а я понятия не имела, как заполнить бумаги, открыть счета. Всю ее одежду мы пожертвовали церковному приюту. Мама заверила меня, что папа смирился с этим.


Передо мной длинный путь, делая шаг за шагом, я знаю, что достигну конца туннеля. Однажды. Я не спешу, но до сих пор такое ощущение, что приходится прикладывать все свои силы, чтобы просто открыть глаза. У меня есть семья и Уилл, готовые в этом помочь. После того, как я сдала свои промежуточные экзамены, я получила звонок, и теперь просто обязана сделать это в течение последнего месяца. Уверена, что этим летом проведу больше времени здесь, а не дома, что прямо противоположно тому, что планировалось, но мы пересечем этот мост, когда придет время.

***


Наступило лето, и, Слава Богу, я сдала свои предметы. Я была не в лучшей форме, но мне удалось набрать уверенный средний балл – 3,4, чему все были рады. Уилл только что уехал от меня на сборы; мы решили спрятаться здесь на неделю. Я обещала родителям, что на несколько дней приеду домой, Уилл и я проведем с ними неделю или две. Я напоминала им, что они тоже могут приехать ко мне.


На это лето меня зачислили на курс «Международная социальная служба», и я волнуюсь. Надеюсь, что растворюсь в изучаемых законах и делах. Придам новый импульс своей страсти.


– Я дома! – Дома безукоризненно чисто, пахнет чистящим средством, и оба моих родителя встречают меня, выглядя посвежевшими. Время лечит наши раны.


– Привет, детка. – Папин голос грубый. Я замечаю несколько морщинок на его лице, которых еще несколько месяцев назад не было. Он не выглядит изможденным, но, определенно, старее. Смерть сказывается на живых, это уж точно.


– Привет, папочка. – Позволяю обнимать себя так долго, как ему хочется. Мама присоединяется к нам, частички наших сердец сливаются в одно.


– Надолго ты дома? – Он старается не выдавать свое желание.


– Собираюсь остаться на неделю, а также, когда сборы подойдут к концу, буду дома в течение четырех недель и смогу закончить свой курс здесь. Вижу, как повисли его плечи, но мама хватает его за руку. Она спасает меня и ободряет его. Это то, в чем я нуждаюсь… расстояние и время. – Вы могли бы приехать ко мне, остаться на пару недель? – Предлагаю компромисс.


– Звучит здорово. – Он широко улыбается, отчего моему сердцу становится легче.

***


Я почти закончила свой курс, это было трудно. В каждой стране разные законы и жесткие документы. Некоторые из них странные и несправедливые. Уилл будет дома через несколько часов, и мне нужно закончить последнее задание, и остальную часть лета я буду свободна. Вчитываюсь в законы, касающиеся усыновления ребенка однополыми парами, так как международные законы более жесткие. Увеличиваю и перечитываю абзац, который только что прочитала. Этого не может быть.


– Мам!


Она спешит ко мне, тяжело дыша. – Что? Ты в порядке?


Отмахиваюсь от нее. – Я в порядке. Бретт и Джеймс усыновили Уилла в Гондурасе? – Сосредоточившись на головоломке, я морщу нос.


– Да. – Она успокаивает меня, что я не выжила из ума.


Щелкаю еще одну ссылку, возвращаясь на несколько лет назад, чтобы посмотреть, не изменились ли законы. – Странно. Здесь говорится, что в Гондурасе однополые пары не могут усыновить ребенка. Это считается неконституционным. – Она молчит, поэтому смотрю вверх, чтобы проверить, не ушла ли она. Ее лицо мертвенно-бледное, глаза устремлены на окно, выходящее на их дом. Мама заламывает руки. – Мам?


– Оставь это, Эмма. Не стоит открывать этот ящик Пандоры.


– Он не из Гондураса?


– Нет, оттуда.


– Подожди. – Прерываюсь, переваривая ее слова. – Он из Гондураса. Но если Бретт и Джеймс усыновили его там, это незаконно. Они похитили его? – Это будет кошмар.


– Нет. – Ее голос дрожит. – Это не моя история, и тебе следует забыть об этом. Это может причинить боль многим людям.


Дверь, ударившаяся об стену, пугает нас обеих, и, видя, как Уилл несется через двор к своему дому, я замираю на месте. Без понятия, на что я наткнулась, но, очевидно, это что-то нехорошее.


Глава 28

Уильям



Не знаю, что за разговор только что подслушал, но я потрясен. Наблюдая за лицом Фэб, прислушиваясь к вопросам Эммы… я закипаю, не знаю, что послужило тому причиной, но знаю, где можно получить ответы, и именно туда направляюсь.


– УИЛЛ! – Не хочу останавливаться, но ее голосу сопротивляться не могу. Она бежит ко мне и оказывается прямо передо мной прежде, чем я успеваю разобраться, что произошло. – Не знаю, что ты слышал…


– Все. Нет ни одного шанса, что они легально усыновили меня в Гондурасе, поэтому я либо ребенок, купленный на черном рынке, жертва похищения, либо они соврали, откуда я. – Произнеся эти слова и выводы, я породил страхи, которые пугают меня до смерти. Я всматриваюсь в верхушки деревьев в надежде божественного вмешательства, в поисках ответов, неизвестно на какие вопросы. Такое ощущение, что мое тело охвачено пламенем, и как бы сильно я не желал противостоять этому, мне хочется запрыгнуть в машину и скрыться.


– Мы ни в чем еще не уверены.


– Иди обратно в дом, Эмс. Я собираюсь докопаться до сути всего этого.


– Я пойду с тобой. – От мысли, что она услышит бурные объяснения, у меня ожидаемо стынет кровь в жилах.


– Нет. – Я слишком много раз ее подводил. Только я почувствовал, что заслуживаю ее, как все рушится прямо перед моим домом. Я прохожу мимо нее и иду дальше. На этот раз не обращаю внимания на ее крики, мольбы и слезы.


Хлопнув дверью об стену, сообщаю о своем прибытии. Джеймс держит телефон у уха, Бретт расхаживает, по их взглядам понимаю, они потрясены до глубины души. – Я дома, - усмехаюсь я.


Телефон падает на пол, их задницы приземляются на диван, а я важно шествую в комнату. – Уильям, успокойся. Мы не думали, что это всплывет.


– Какой сценарий верный? Вы украли меня? Заплатили какую-то сумму бедной женщине, чтобы забрать меня у нее и увезти с собой, или я из какой-то другой страны, и вы всю мою жизнь меня обманывали?


– Нет, ничего из этого. Ты родился в Гондурасе. Мы на самом деле тебя усыновили… - Бретт проводит руками по своим волосам, опускает подбородок к груди, и наступает тишина.


– Это забавно, потому что я только что слышал, что не было никакой возможности усыновить меня в Гондурасе. Для однополых пар усыновление запрещено.


– Это правда, система запрещает подобное, но та же система еще и продажна. Мы заплатили государству.


– Черт, просто невероятно. - Не могу в это поверить. Я, наверное, неправильно понял про то, что они купили меня. – Вы купили меня, как кусок мяса?


– Выслушай нас. Мы расскажем тебе обо всем, что захочешь узнать. – Джеймс встает, чтобы подойти ко мне. Я уклоняюсь от его прикосновения и вылетаю, хлопнув дверью. Не могу больше слышать ни одного слова.


Я оказываюсь на причале в поисках, сам не уверен, чего. Вот бы проснуться и перемотать время вспять.


Это… я не знаю, как это принять и что думать.


Продан.


Куплен.


Оплачен.


Я был для них товаром, а не человеком. Не ребенком, которого они хотели. Меня не искали, я был выброшен за ненадобностью, меня просто сбыли с рук. За деньги я превратился в коммерческую сделку.


– Уилл, - ее мягкий голос отзывается в моем сердце.


– Уходи, Эмс. Сейчас я не могу разговаривать.

– Я знаю.


– Как чертовски прекрасно. Кто еще знает? – У меня внутри бурлит слишком много злости.


– Мои родители знали, это они мне рассказали. Твои родители расстроены, они не хотели причинить тебе боль, рассказав правду.


– Правда делает тебя свободным.


– Это несправедливо. Ты дал им объясниться или вышел из себя?


– Не надо стоять здесь и читать мне нотацию, не твой мир только что взорвался. Я позволил тебе горевать, как тебе хотелось, может быть, ты могла бы оказать мне такую же любезность.


Она делает шаг назад. – Тебе нет нужды горевать. Твои родители дома, ждут тебя, чтобы объясниться, они не умерли.


– Да. Они живы. Родители, которые прививали мне моральные принципы, не обладая ими. Они заплатили за меня деньги. Я ничем не лучше дешевой уличной шлюхи. – Она задыхается, но я продолжаю. – Ты просто не могла держать свой нос подальше от этого. Ты лезешь и лезешь не в свое дело, восстанавливая справедливость в поисках истины. Ты добилась своего, гордишься собой? Ты все разрушила. – Я не смотрю на нее, но слышу ее всхлипывания, и от этого чувствую себя ужасно.


– Я закрою на это глаза, потому что ты зол, а я – самая легкая мишень. Но, Уильям Джейкобс, вытащи свою голову из задницы. Ты спросил, почему они так поступили? Ты поинтересовался, насколько несправедливы законы? О дискриминации по причине того, кого любишь? Это еще не вся история, и тебе необходимо ее услышать. – Я игнорирую ее.


Моя мама бросила меня в той чертовой дыре, мои папы купили меня, я опять возвращаюсь к самому началу, без понятия, где или как я вписываюсь в этот мир, это место, которое они мне предоставили.


– Ты собираешься поговорить со мной? – Представляю, как она чертовски зла.


– Нет. – Я злее. Она может практиковать свою терапию и речи на других. – Для той, кто делит все на черное и белое, как получилось, что ты не рассматриваешь это как символ безнравственности? Неправомерности? Пи**ец, насколько это сомнительно?


Теперь ее очередь хранить молчание. Подумай об этом, Эмма Николс. Она всегда говорила мне, что я должен делать, кого защищать; однако, вот она стоит здесь, защищая деяние, которое незаконно. Я качаю головой и иду мимо нее, во второй раз меньше, чем за час, оставляя стоять одну. Я превращаюсь в того, кем клялся никогда не быть для нее… отсутствующим.


Вместо того, чтобы пойти домой и поговорить с родителями, вместо того, чтобы сесть в свой грузовик и вернуться в кампус или отель, пока не остыну… я совершаю звонок, который превращает мою жизнь в ад.


Глава 29

Эмма



Мне казалось, что мы освободились от ничтожеств, годами сеявших хаос; что они остались в нашем прошлом. Видеть, как они останавливаются около его дома после нашей самой серьезной ссоры, и наблюдать, как он забирается к ним в пикап, от этого мне становится плохо. Я спешу к двери и стараюсь остановить катастрофу, которой все это закончится. Перехватываю Уилла как раз, когда он закрывает дверцу.


– Что ты делаешь?


– Собираюсь прокатиться с друзьями. – Своим тоном он явно демонстрирует свое презрение ко мне. Ехидный, снисходительный, от которого внутри меня разливается паника.


– Вот эти – твои друзья?


– Как видно, Эмма все такая же сучка. Ты не вытрахал это из нее? – Сет злобно пялится на меня с водительской стороны. Когда Уильям не останавливает эти оскорбления, я отступаю назад, словно от удара. Он пользуется моментом, чтобы захлопнуть дверцу, при этом отказываясь даже встретиться со мной взглядом.


– Ты пожалеешь об этом. Не натвори глупостей, – я говорю достаточно громко, чтобы он мог услышать меня через стекло.


– Глупостей? Мне кажется, что последние четыре года приравняли меня к этой категории. – Он не смотрит на меня, произнося слова, врезающиеся в меня.


Четыре года наших отношений.


Четыре года нашей любви и наших объятий.


Четыре года, уничтоженные в одно мгновение.


Видя, как мой любимый мальчик все рушит, я замираю на подъездной дорожке. Оцепеневаю, не обращаю внимания на происходящее. Бретт заводит меня в гостиную, мама утешает Джеймса.


– Эмма, детка, дыши. Что не так?


– Это не к добру. – Неприятное ощущение в моем животе кинжалами стреляет в конечности.


– Он остынет. Для него все произошедшее стало шоком. – Я качаю головой. Они не понимают.


– Он уехал с ними, он сказал мне, что я была ошибкой. – Я опускаюсь в кресло и пристально смотрю на маму. Ее замешательство и беспокойство борются с моей сердечной болью.


– Уверена, он выпускает пар. – Мама пытается найти логичное объяснение в сложившейся ситуации.


– Но не с ними же. Они опасны. – Опускаю голову. – Они издевались над ним, говорили такое, что невозможно даже повторить. Он пожалеет об этом. – Бретт вскакивает и начинает ходить взад-вперед.


– Что ты имеешь в виду, Эмма?


Я не могу повторить оскорбления. Не могу сделать ему больно. – Это было ужасно. Им не нравятся люди, отличающиеся от них. Ходили слухи, что они применяли силу к людям, чтобы добиться своего. Уильям провел последние три года, избегая их, поэтому прошлым летом Блейк и приезжал сюда… отвлекать на себя внимание.


– Черт. Он выше этого. Он не натворит никаких глупостей. – Джеймс повторяет снова и снова, но не в состоянии убедить нас.


Мы сидим в тишине, в ожидании неизбежного. Мой телефон издает пронзительную мелодию, и я отвечаю прежде, чем она перестанет звучать.


– Эмма?


Отнимаю телефон от уха и смотрю на номер звонившего. – Блейк?


– Да, это я. Что случилось?


– Не могу сказать. Уилл съехал с катушек.


– Поэтому и звоню. Он звонил мне, и его слова были невнятными, путанными. Он не мог рассказать ничего связного. Что-то говорил о железнодорожных путях, и что его жизнь кончена.


Я хватаюсь за живот. – О Боже.


– Эмма, он плакал. Я тут схожу с ума. Мне нужно приехать к вам?


– Да. Не знаю, что произойдет, но просто приезжай. – Я отключаюсь. – Он у железнодорожных путей. Блейк сказал, что звучал он плохо. – Бретт хватает ключи, и я иду за ним по пятам.


– Бретт, позволь мне поехать. Твой темперамент может быть таким же взрывным, как и у него. – Джеймс забирает у него ключи, и я следую за ним в машину.


– Эмма, оставайся здесь! – Кричит от двери мама.


– Нет. – Я поеду с ее согласия или без него. Это перепутье, и мне хочется, чтобы он выбрал свой путь из всех ныне возможных вариантов. Я проскальзываю в машину, и мы едем в тишине. Подрулив к железнодорожным путям, я не вижу Уилла. Все остальные здесь и видеть нас не рады.


Я выпрыгиваю, но Джеймс хватает меня за запястье. – Оставайся здесь. – Он сканирует толпу глазами; мы обратили на себя внимание. К переду машины подходят Брайан и Сет, ухмыляющиеся и пьяные.


Джеймс привстает из машины. – Вы знаете, где мой сын? – Отдаю ему должное. От их угрожающих взглядов мне хочется исчезнуть, съежиться на сиденье, а он сохраняет самообладание.


– Сет, разве это не мило? Гомик пришел искать маленького иммигранта, которого купил. Я думал, рабство отменено.


Поднимаю голову, пристально смотря на них, и открываю дверь со своей стороны. – Оставайся внутри, Эмма. – Голос Джеймса контролируемый и спокойный.


– Ага, Эмма. Оставайся там. Мы только начали. – Из заднего кармана Брайан достает металлический стержень, и я сдерживаю крик. Необходимо отвлечь внимание, дать Джеймсу сесть в машину, чтобы мы смогли уехать.


Я игнорирую предупреждения и встаю. – Где он?


– Уехал. Он вывалил целую историю и заявил, что уезжает. Отчаливает из города, он со всем покончил. Со своей стипендией, футболом и вами, – насмехается Сет. – Я не против, чтобы он избавился от вас, но не от футбола. Нам остался один год, и у нас впереди чемпионат. Это рушит к чертям все мои планы перейти в профессионалы. Я сказал ему об этом. Но славный паренек Уилли не захотел меня слушать. Мы предупреждали его, что может произойти, ему было все равно. Нам улыбнулась удача, когда подъехали любимый папочка и шлюшка. – Он мерзок. В нем есть что-то нехорошее, что пугает меня.


– Джеймс, поехали. – Во время моего контакта с Сетом я не заметила передвижений Брайана, и теперь он достаточно близко, блокируя меня внутри. Он дотягивается и хватает за волосы, дергая меня к себе. Я кричу, и Джеймс шагает ближе ко мне. – Едем, Джеймс. – Я замечаю взгляды, которые они бросают на него. Их цель – он; я – всего лишь пешка.


Он дальше придвигается ко мне, и Брайан толкает меня на землю, я тут же устремляюсь к Джеймсу. Ползком подбираюсь к завязавшейся драке, когда получаю удар в живот. Мое тело кричит в знак протеста, воздух выбит из легких. Мне не дают добраться до Джеймса. В его тело впечатываются металлическая палка, кулаки, пинки и взрывы хохота. А я ничем не могу помочь. Вспоминаю о своем телефоне и набираю 9-1-1, крича о помощи.


Шум пугает их, и, когда до них доходит, что я сделала, они разбегаются. Брайан подходит прямо ко мне, хватая мой подбородок, сдавливая его пальцами со всей своей силой. – Ни слова, сука. – Как будто такое могло произойти. Один толчок, и я спиной лежу на земле. Машины с пробуксовкой и визгом колес исчезают с парковки, пыль и камни летят в мою сторону, но я направляюсь к Джеймсу. Он не двигается; не издает ни единого звука.


Кровь.


Кости.


Жизнь утекает из него. Не хотелось бы двигать его, но нужно остановить кровотечение. Я стягиваю с себя футболку и прикладываю ее к глубокой ране, рассекающей его голову. Я качаюсь взад-вперед, держа его рану и руку, рыдая и умоляя, чтобы помощь пришла до того, как станет слишком поздно.


Глава 30

Уильям



Уехать с ними было глупостью. Боль от этого не уменьшилась; она была такая, словно меня облили бензином и подожгли изнутри. Я пил из стеклянной банки, которую они мне передали, выпил ее залпом и открыл свой чертов рот. Позволил всему выплеснуться. Не мог остановиться. Алкоголь снизил уровень моей сопротивляемости, и я позволил всему померкнуть, позволил себе забыть, с кем находился. Ошибочное решение.


Во время извержения словесного фонтана, я разработал план. Я покончил с учебой, собирался в Гондурас, чтобы выяснить правду. Я намерен найти ответы, которые отказался получить от своих родителей. Брайан и Сет начали оскорблять, угрожать, и с меня было достаточно. Я сказал им отвалить, выпрыгнул на ходу и, спотыкаясь, пошел по рельсам. Без определенной цели в уме, без хотя бы видимости реальности, захватившей меня. Позвонил Блейку. Я знал, он скажет, что мне делать.


Не помню, о чем мы с ним разговаривали, и в этом тумане не имею чертового понятия, где я. Не знаю, двигаюсь ли я на север, юг, восток или запад. Я плыву среди потерянных душ, позволяя своим демонам забрать меня. Я устал сражаться с ними.


Я отпустил ее; избавил ее от грязи, которой являюсь. Я уйду утром; облегчу бремя, которым был для моих родителей. Интересно, смогут ли они получить возмещение. От этой мысли мне смешно. Могу представить, как они направляются в администрацию, подавая жалобу на бракованный товар.


Слева от меня раздаются сирены, справа от меня дует ветер, а я смотрю только вперед. Всматриваясь в сумерки в ожидании какого-нибудь знака. Куда же мне идти? С чего начать, чтобы разобраться в этом бардаке?


Мой зад начинает вибрировать, и я хлопаю по нему. Телефон. Вытаскиваю его и отвечаю.

– А-лллё.


– Где ты, черт побери, шляешься?


– Блейк? – Я смеюсь.


– Черт. Где ты?


– Без понятия. – Я шатаюсь.


– Протрезвей, блин. Позвони своему отцу, что-то случилось с папашей. – Не понимаю, к чему этот разговор.


– Да?


– Иисусе. Я все еще в нескольких часах от вас, но я направляюсь в вашу сторону. Позвони своему отцу. Пожалуйста.


– Ладно. – Пожимаю плечами, забывая, что он не может меня видеть.


– Уильям, это серьезно. Не двигайся. Позвони ему. – Судя по интонации, он зол.


Прокручиваю список контактов в телефоне, не помня, чей же номер ищу. Ох, отец. Точно. Он будет в восторге услышать меня. Его инвестиции в полной жопе. Нажимаю «совершить звонок» и жду.


– Привет, - раздается женский голос. Значит, это не тот номер. – Уильям, это Фэб.


– Хей! – Проклятье, это было громко.


– Ты можешь сказать мне, где ты? Я отправлю Люка забрать тебя.


– Вижу деревья. О, и рельсы. – Поворачиваюсь кругом и падаю на задницу.


– Что-нибудь еще?


– О, здесь заброшенные железнодорожные вагоны. – Слышу, как она вздыхает и с кем-то разговаривает.


– Не уходи с этого места. Люк только что выехал за тобой.


– Ладненько. – Я приседаю и не помню, как закончил разговор. Опускаю голову на руки и чувствую, как по всему телу разливается усталость. Это был чертовски долгий день. Фары освещают меня, слышу, как хлопнула дверца машины.


– Насколько ты пьян? – Голос у него жесткий. Черт, это же не преступление, мне двадцать один год.


Всматриваюсь в него. Вижу злость, но есть и еще что-то. – Уже не так сильно.


Он пихает мне в руки кофе. – Выпей его и залезай, черт побери, в машину.


– Ого. – Поднимаю руки вверх. – Меня не нужно подвозить. Я могу и прогуляться до дома.


– Мы не поедем домой. Мы поедем в больницу, где Джеймс борется за свою жизнь, а моей дочери делают рентген из-за подозрения на сломанные ребра. – Я трезв. Нет больше оцепенения; и понимаю каждое из произнесенных слов.


– Что?


– Садись в машину. – Залезаю в машину. – Джеймс и Эмма поехали искать тебя. Они не нашли тебя, но, по словам Эммы, наткнулись на парней, с которыми ты был.


– Брайан и Сет?


– Да. – Я хватаю себя за волосы, желудок сводит. – Я в курсе, что у тебя выдалось несколько тяжелых часов, но, клянусь, если с Эммой что-нибудь случится, ты ее больше никогда не увидишь.


Киваю. Выпиваю кофе как можно быстрее, позволяя жидкости обжечь язык и тяжестью осесть в желудке. Они выполнили свои угрозы. Два человека, которых я люблю, ранены из-за моей вспышки гнева.


Они должны быть в порядке.


Они должны простить меня.


Брайан и Сет… должны заплатить.

***


Прошло несколько часов. Эмма все еще в отделении экстренной помощи, но с ней все будет хорошо. В синяках и в состоянии шока, но физически здорова. Джеймс в операционной, по-прежнему без сознания, но у него есть все шансы на полное выздоровление. На его руку было больно смотреть, перелом серьезный. Ему наложили швы в нескольких местах, но больше всего пострадала голова. Бретт расхаживал взад-вперед в комнате ожидания и подбадривал меня. Я не заслуживаю его прощения. Я извинялся миллион раз, но он сказал, что мне не нужно этого делать; в случившемся нет моей вины. Но она есть. Я годами ничего не делал; и вся ложь, все угрозы, все зло слились вместе и потащили меня вниз.


Я поднимаюсь, чтобы купить всем попить, кофе помогает нам держаться, пока мы не сможем увидеть Джеймса. В дверь заходят Эмма с Люком, и я останавливаюсь. Ее лицо испещрено покрасневшими порезами. Но ее глаза смотрят сквозь меня. Она опирается на Люка, обнимающего ее за талию, и я вижу покраснения. Я готов убить их за то, что они прикоснулись к ней.


– Эмс. – Я бросаюсь к ней. Она отступает, и мое сердце замирает. Она не может бояться меня. Я бы никогда не причинил ей боль. Но причинил. Мои слова нанесли больше вреда, чем чьи-либо кулаки.


– Как Джеймс? – интересуется Люк.


– Стабилен.


– Детка, я буду прямо здесь. – Люк сам освобождается от нее и кивает на стул в нескольких шагах от него.


– Ты хочешь присесть? – Я протягиваю к ней руку, готовый помочь, если понадобится.


– Нет. – Голос у нее вялый, а глаза безучастные.


– Эмс. – Не знаю, что сказать. – Поговори со мной.


Ее взгляд остается пустым, и я застываю в ожидании хоть какого-нибудь знака, что моя девочка все еще со мной. Что происшедшее не изменило ее. Не разрушило ее.


И я получаю знак, но не тот, после которого мы когда-либо станем прежними.


Глава 31

Эмма



Мои губы кривятся в отвращении, как только вспоминаю издевательские насмешки и язвительные оскорбления, которые выкрикивались, пока я беспомощно наблюдала. Каждый кулак, каждый удар, каждый пинок… постоянно прокручиваются в моей голове.


– Ты сел в машину к тем парням. Что бы ты ни сделал, это ты заварил эту кашу.


– Эм, пожалуйста. Не надо так. Мне невыносимо видеть, когда ты так на меня смотришь. Клянусь, я не знал, что они собираются делать.


– Все эти годы ты позволял им говорить те отвратительные слова, закрывал глаза на их нетерпимость, и это делает тебя не лучше их. Они – твои родители. Они вырастили тебя. Независимо от обстоятельств, связанных с усыновлением. Они любили тебя. Обеспечивали тебя. Сейчас один из них борется за свою жизнь… будучи наказанным за что? За то, что любит другого человека?


– Знаю. – Он опускает голову, его плечи сутулятся. – Я не понимал. – Его голос севший и надтреснутый, и мне приходится напрячься, чтобы услышать его.


– Может ты и не знал, что они планировали, но ты, черт побери, точно знал, на что они способны. – Из-за жара, разливающегося по моему телу, я потею. Я не знаю этого человека. Все годы, проведенные с ним, в любви к нему… коту под хвост из-за одного бессмысленного акта. Несколько лет назад я предупреждала его, умоляла перестать быть слабым человеком, в которого он превращался, но его проклятое стремление вписаться, играть в футбол было сильнее. Его моральный компас был настолько искажен, и ради чего? – Я не узнаю того, кем ты стал. Мне нужен мальчик, который брал меня на рыбалку, мальчик, который учил меня водить внедорожник, мальчик, чье сердце было больше его желания приспособиться. Боже, как же мне нужен тот мальчик… но его больше нет.


Он резко вскидывает руку, хватая меня за запястье.


– Не говори так. Пожалуйста, я здесь. Я все еще тот мальчик. И сделаю, что угодно, чтобы это доказать. – Его голос хриплый и прерывистый от боли. Это видно по его лицу, но я не могу поддаться лжи, в которую он верит. Он может не верить словам, событиям, что произошли сегодняшним вечером, но я не могу заглушить чувство разочарования в нем.


Только не сейчас.


– Нет, ты не такой, как они. В некотором смысле ты даже хуже. Они – невежественные фанатики. Ты… ты вырос в доме, полном любви, уважения, терпения. У тебя все это было, и это отличалось от того, что знали они, во что верили, а ты позволил им это запятнать, и отказался защищать все это. Мне все равно, если они услышат. Ты взял безоговорочную любовь, подаренную тебе родителями, и превратил в нечто уродливое. Они не ставили условий в их любви к тебе или друг к другу, но у тебя такие были. У меня нет слов для этого. Сейчас я не знаю тебя и сомневаюсь, что вообще знала.


– Эм, ты не представляешь, на что это похоже. Ты танцуешь под свою собственную музыку. Я так не могу. Я старался дистанцироваться, и у меня получалось. До сегодняшнего вечера. – Я не поддамся на его умоляющий голос, невыплаканные слезы, блестящие в прекрасных, проникновенных глазах.


– Нет, Уильям. Не надо использовать это оправдание для меня. Отличается ли твоя семья? Конечно, если ты хочешь навесить на нее ярлык, но в этом и проблема… в ярлыках. Ярлыки везде. Любовь, социальный статус, одежда… и дружба. Я навесила тебе ярлык моего лучшего друга, но, по правде, ты – незнакомец. И сейчас, зная правду, ты – последний человек, с которым я бы стала дружить.


Я замечаю вспышку гнева в его глазах. – Эмма, для тебя это так просто. Дочь Лукаса и Фэб, их любовь преодолела все трудности, ты была чудо-ребенком, родившимся у двоих любящих родителей, которые хотели тебя. Ну да, тебе понятно все, через что я прохожу. Все, с чем я сталкивался, тебе чуждо, поэтому не надо стоять здесь, делая вид, что понимаешь. – Его слова задевают. У меня было все легко, я воспринимаю все как должное, но жестокость, свидетелем которой я сегодня стала, навсегда пресытила меня.


– Не выливай это дерьмо на меня. Мои родители хотели меня, и я должна быть наказана, потому что тот, кто тебя родил, не хотел тебя? Пожалуйста, сделай над собой усилие. У тебя были два человека, которые выбрали тебя среди всех остальных и любили. Они по-прежнему любят тебя, даже если и разочарованы твоими решениями; ты по-прежнему вся их жизнь. Чего ты не понимаешь, и не из-за биологических особенностей, а из-за того, какой ты… ты – их выбор в каждую чертову минуту. А теперь ты хочешь рассказать мне, какой жалкой была твоя жизнь? Перестань жалеть себя и протри глаза. Никогда не думала, что буду тебя описывать словом «эгоист», но, черт возьми, если это слово не было придумано для тебя.


– Эгоист? Так все годы, когда я позволял тебе ходить за мной по пятам, дабы не задеть твои чувства, я был эгоистом? Все те разы, когда я держал тебя за руку из-за какого-то глупого кризиса, который у тебя был, каждый год твоя мама ходила к доктору, и я ждал вместе с тобой, пока мы не получали новости, твой бал в девятом классе, мой выпускной вечер, создание пузыря вокруг тебя после смерти бабушки… ну да, все эти поступки ради тебя делают меня эгоистом. Я был твоим первым поцелуем, твоим первым любовником, отнесшимся к тебе со всем уважением, и это делает меня эгоистом? Ты в своем репертуаре, Эмма, живешь в своем собственном мире, видишь вещи такими, какими хочешь, чтобы они были… и все мы знаем, что ты никогда не ошибаешься. Вместо того, чтобы возлагать вину на меня, тебе стоит взглянуть на себя и возложить часть вины на того, на ком она лежит.


Холод разливается по венам. Каждое воспоминание, которое он швырнул мне в лицо, было тем, что я хранила глубоко в сердце. Я думала, это были мы, налаживающие наши отношения, создающие воспоминания, получающие вместе жизненный опыт, но он ведет себя так, словно лишь терпел нас, в то время как я жаждала нас. Старалась ради нас. Была только я. А я считала, что были мы. Тут же моя рука тянется к цепочке… бесконечность. Которую, я думала, обрела в юном возрасте. Мое горло болит, восставая против меня, пытающейся сглотнуть. На одну секунду встречаюсь с его глазами, и это причиняет боль.


Ложь.


Разорванные связи.


Конец.


Я оглядываю комнату ожидания, запоминая твидовый диван бордового цвета, соответствующие ему стулья. Стерильные. Точно, как наши отношения. Все тепло вытекло с кровью, все, что осталось, это отчужденность, аура смерти. Я делаю шаг назад, нуждаясь в расстоянии от человека, которого любила всю свою жизнь. Ложь; я любила того, каким я его заставляла быть. Но не этого парня перед собой. Я держусь за цепочку, встречаюсь с его глазами. Как можно сильнее тяну, цепочка рвется, и я позволяю ей упасть на пол. Поворачиваюсь, чтобы убежать, и слышу, как он кричит мое имя.


Не могу здесь находиться. Как бы я не была зла и разочарована в нем, мое сердце по-прежнему принадлежит ему. Оно было его, чтобы лелеять или раздавить, и он только что его уничтожил. Мои мечты. Мою веру. Мою реальность. Мое будущее. Я подарила ему все это, а он разрушил. Знаю, нам обоим еще взрослеть и взрослеть, и никто не знает, что преподнесет будущее, но я была чертовски уверена, что независимо от того, по какому пути ни пошла бы моя жизнь, он был бы в ней… на каждом шагу.


Я смотрю на своих родителей и выхожу за ними, каждому из нас необходим глоток свежего воздуха. У мамы покрасневшие глаза, а у папы лицо стоика, но глаза подернуты болью.


– Есть какие-нибудь новости? – Я стараюсь сделать голос твердым, но дрожащий подбородок выдает меня. Родители раскрывают свои объятия, и я лечу к ним.


– Джеймс все еще в послеоперационной палате, но врачи полагают, он полностью восстановится. Ему еще многое предстоит, но он поправится. – С облегчением вздыхаю. По крайней мере, он поправится.


– Я собираюсь домой. Позвоните мне, если будут хоть какие-то изменения. – Папа кивает, а мама притягивает меня ближе.


– Ты в порядке? – ее шепот щекочет мне ухо.


– Нет, даже не близко, - признаюсь я. Я утыкаюсь лицом в ее грудь и позволяю вести себя. Ее футболка намокла, а мое тело сотрясает от облегчения, что Джеймс переживет эту жестокость. Присутствие при гнусном злодеянии, конец моей дружбы, разрыв моих отношений, мое разбитое сердце. Слишком много всего.


– Позволь папочке отвезти тебя домой, пожалуйста. Не хочу, чтобы ты в таком состоянии садилась за руль.


Качаю головой.


– Я возьму такси, а он, как и ты, нужен здесь. Я буду в порядке, обещаю.


– Я люблю тебя, Фасолинка.


– И я люблю тебя. – Смотрю на папу. – Обоих.


Его кулаки сжаты, челюсть сцеплена. – Мы будем дома, как только увидим его. Позвони, если тебе что-нибудь понадобится.


Киваю. – Пап, не надо. – Очевидно, что ему хочется найти Уилла, а это никак не поможет. Эмоции накалены. С тех пор, как Уилл приехал домой, он был частью папиной жизни… каждому нужно сделать шаг назад, подумать о будущем, и дать злости рассеяться.


– Я присмотрю за ним. – Мамин голос подрывает мою решимость.


– Обещаешь? – Не нужно, чтобы кому-то еще причинили боль. Мы все уже достаточно пострадали.


– Да. – Ее заверение успокаивает меня.


– Мам, мне кажется, это один из тех переломных моментов, о которых ты говорила. Я думала, что они уже были раньше, но, видимо, они не были настоящими. Этот… сейчас все по-другому.


Она пронзает меня взглядом, и я вижу, как ее глаза наполняют слезы.


– Думаю, ты права, детка, и у меня такое чувство, что ситуация станет еще хуже.


– Как?


– Ты – моя дочь. Я тебя знаю. Просто помни, у тебя есть наша поддержка, независимо от того, какой выбор ты сделаешь. Позволь сказать, я буду скучать по тебе.


Я не озвучивала своих планов. – Ты о чем?


– Эмма, все написано на твоем лице. Как раньше уже не будет, но продолжай полет. Сегодня ты немного подрезала крылья, и необходимо выяснить, сможешь ли ты взлететь без них, или они отрастут повторно. – Она целует меня в лоб. – Я скоро буду дома, чтобы помочь собраться. – Я смотрю на папу, он не пытается скрыть свои слезы. Просто кивает мне, и я делаю успокаивающий вдох.


– Думаю, я в состоянии вести машину.


– Согласна. Пока в тебе идет борьба с самой собой, будь готова помнить, что сожаление – это нечто такое, что остается с тобой навсегда. Делай то, что необходимо, но убедись, что скажешь все, что должна сказать. – Она протягивает мне свои ключи.


– Нечего больше сказать, мам. Все уже сказано. – Я вижу, как она закрывает глаза, и появляется одинокая слеза.


– Хорошо, увидимся дома. Люблю тебя.


– Люблю вас обоих. – Я иду к ее машине.


Я приняла решение в ту же секунду, когда он повел себя так, словно я была обязательством, а не желанием. Может, это и не озвучено, но все уже решено. Невозможно продолжать круговорот, в который он меня втянул. Я заслуживала лучшего. В глубине души он был лучше. И, по моему мнению, мы заслуживали больше, чем просто сбросить нас со счетов.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги