Unknown

Глава 34

Уильям

С тех пор, как ушла Эмма, в моей жизни полно друзей. Каждый требует провести со мной вечер.

Джек (Прим: виски Jack Daniel’s).

Джим (Прим: бурбон Jim Beam).

Хосе (Прим: текила Jose Cuervo).

Джонни (Прим: виски Johnny Walker).

Грей Гус (Прим: водка Grey Goose).

Я прогуливаюсь даже с Бадом, Бушем, Стеллой (Прим: пиво Budweiser, Busch, Stella Artois)… с этими всепрощающими засранцами. Со всеми и с каждым из них.

Они вызывают туман и вводят меня в состояние оцепенения. И становятся пристрастием. Моим пороком. Вместо того, чтобы тянуться к моей белокурой искусительнице с голубыми глазами, я тянусь к бутылке и позволяю жидкости заглушить мои сокровенные мысли.

Моя задача по поиску себя, которой я добивался, подходит к концу. Дни моего обучения в университете в прошлом.

Моя мечта играть в футбол профессионально… ослабела. Ничего из всего этого не имеет значения. Поэтому, когда Брайан, освобожденный под залог, в одиночку заходит в бар, я не думаю.

Я действую.

Первый удар по его роже меня успокаивает. Второй удар, когда я чувствую, как его кости ломаются под моими костяшками пальцев, вызывает наслаждение. Третий, четвертый и пятый удары – это мое личное возмездие. Без понятия, как долго я его бил, сколько ударов он выдержал, прежде чем меня увели в наручниках и посадили на заднее сиденье полицейской машины. В этот раз он был спасен, в следующий раз ему так не повезет.

Годы пыток, а он был за решеткой всего несколько месяцев. Весы правосудия серьезно перекошены, и я продолжу их балансировать. У меня есть план; первый с тех пор, как начал свой путь в ад. Это не безопасный замысел, но план, над которым я работаю.

Мне все равно. Кровь, насилие… все это часть того, в кого я превращаюсь. Из чего я родился. Наконец-то, я принял своих внутренних демонов. Я устал с ними сражаться. Я устал сражаться за себя. Я отомщу за всех обиженных и склоню чашу весов в пользу аутсайдеров. По одному нетерпимому уроду за раз.

Мне нечего терять, и для такого человека, как я, это опасное место. Место, где люди вроде Брайана и Сета будут обнаруживать себя снова и снова.

Глава 35

Эмма

Есть замороженную индейку на ужин в честь Дня Благодарения – не совсем то, что мне казалось, повлечет за собой моя жизнь. Я могу закрыть глаза и почувствовать обалденный запах, который обычно на этот праздник доносится из кухни. Рот увлажняется от мысли о еде, которой мне не хватает. Мама умоляла меня приехать домой, а папа пытался подкупить; я не была готова к возвращению.

Я разбиваю комки, картофельное пюре все еще замерзшее, и звоню домой.

– Привет, Фасолинка, – приветствует меня мама.

– Не упоминай о еде. Я могу только мечтать о том, чего мне не хватает. – Это не шутка.

– Эмма, как бы мне хотелось, чтобы ты приехала домой. – Ее голос прерывается, и я слышу ее шиканье на папу, когда он борется с ней за телефон.

– Все нормально. Обещай, что поможешь мне приготовить Рождественский ужин.

– Конечно. Я только что говорила Джеймсу, что должна вновь посетить все наши любимые местечки, когда приеду к тебе.

– Мам, - предостерегаю я. Я просила ее не разглашать, где я.

– Я сказала только им. Он до сих пор всех избегает. – От этого лучше я себя не чувствую, один промах, и все, над чем я работаю, может на меня же и рухнуть.

– Хватит уже. Лучше бы ты ничего им не говорила. – Мне плохо от того, что я выговариваю ей, но мне нужна была эта отдаленность. Анонимность.

– Здесь твой папа. – Она вне себя, ее оправдания корявые, так как она осознает, что подвела меня. Возможно, в настоящее время он и исчез, но однажды он вернется к ним, и они расскажут ему. Так же, как и мои родители сделали бы для меня то же самое.

– Привет, детка.

– Привет, папа.

– Что ты натворила, что твоя мама расстроилась? Она наливает вино. – Я смеюсь над его игривым поведением.

– Она проболталась, где я прячусь, и я расстроена. Все наладится.

– Ненавижу, что тебя нет дома. Для всех нас такое впервые. – Это его способ сказать мне, что мне не следовало осуждать маму, мы все приспосабливаемся к новым правилам и границам. Для них это так же трудно, как и для меня.

– Знаю. Извини.

– Не извиняйся за то, что заботишься о себе. Хотел бы я быть там тогда.

– И что бы тогда изменилось?

– Сладкая, каждая история отличается. Что подходит мне, не подойдет тебе. Ты уехала, Эмма. Наши истории разные; я был тем, кого бросили. Спроси свою маму; возможно, так было лучше для нее. Я же был в ярости, я был ожесточен и потерян. Думаю, мы оба так себя чувствовали, но по разным причинам.

– Но ты не сделал ничего плохого.

– А ты уверена, что Уильям сделал? Я был вне себя. Ты была в опасности, мне пришлось наблюдать, как ты плачешь. Просто не уверен, что вина лежит на том, на кого ты ее возлагаешь.

– Ты не понимаешь. – Они не понимают историю, так продолжалось годами, и я старалась заставить его передумать.

– И не пойму, пока ты мне не объяснишь.

– Это не важно, - я раздражаюсь.

– Это всегда будет важно. Для тебя. Для него. Для нас. – Этот разговор совсем не такой, каким планировался. Здесь я – пострадавшая сторона, и я жду, что папа мне посочувствует. – Не становись угрюмой. Я воспитывал не капризного ребенка. Я не утверждаю, что ты права или не права. Твои чувства просто такие… твои. Тебе не нужно оправдывать или объяснять их кому-то, но следует помнить, что в такой ситуации, как эта, есть и другие стороны.

В конце концов я рявкаю. – Счастливого Дня Благодарения. Повеселитесь.

– Эмма Мари Николс, хватит уже. Ты начала этот разговор.

– Нет, это мама. – Я перехожу в наступление, и мне на это чертовски плевать.

– Мы любим тебя. Ты хочешь, чтобы мы относились к тебе, как к взрослой, позволяли тебе самой принимать решения, в таком случае тебе стоит отвечать за свои решения и признать, что в напряженной ситуации у правды есть разные стороны. Я не повернусь спиной к тебе, ему или вашим друзьям. Ты – мой главный приоритет, но я был бы плохим родителем, если бы не отметил, что у тебя искаженный процесс мышления.

Он прав. Это горькая пилюля, которую нужно проглотить. – Хорошо, пап. Я понимаю. Хорошего дня. Скоро увидимся.

– До скорого. – Он прерывается. – Я люблю тебя, детка.

– Я люблю вас всех.

Я вешаю трубку и позволяю мыслям дрейфовать к нему. Где он? Он в беде? За последние месяцы мои мысли сворачивали к нему множество раз, но я отгоняла их. Сегодня я даю им бежать свободно. Вспомнить вкус его губ, ощущение его кожи, биение его сердца. Я верила, что оно бьется для меня и наоборот. Мои рассуждения искажены? Не уверена. Конечно, я была ранена, но считаю, что он мог это предотвратить. Ведь мог?

Глава 36

Уильям

Я не позволял себе смотреть им в глаза. Я не видел их с тех пор, как убежал из больницы. Джеймс все еще восстанавливается. Бретт приходит в себя после событий того вечера.

Ребенок, которого они освободили и которого любили, ребенок, ради спасения которого нарушили законы… был неудачником. Они демонстрировали мне любовь, свободно любя друг друга и пуская меня в свои сердца. Они показывали мне любовь своим терпением со мной, поддержкой моих мечтаний, прощением, которое предлагали мне.

– Сынок, мы здесь, чтобы помочь тебе. Ты не можешь продолжать так и дальше, - умоляет меня Джеймс. Я поднимаю свои глаза на него и сразу же их опускаю. Я все еще помню, как смотрел на него в больнице. Прошли месяцы, а на видных местах до сих пор заметны синяки. Его рука в гипсе, а на голове по-прежнему швы.

– Я в порядке.

– Тебя арестовали. Снова. Ты не в порядке.

– Как вы узнали об этом? – Я был уверен, что между моей прошлой и настоящей жизнями пролегает трещина. Мне не хотелось, чтобы одна сливалась с другой.

– Шериф оказался хорошим другом. Держит нас в курсе происходящего. О твоих делах. Мы были удивлены, насколько ты близко стал знаком с ним.

– Больше этого не повторится, - я лгу. Если увижу кого-то из тех уродов, буду бить их каждый раз. Они не выдвигают обвинений, поэтому мне везет, легко отделываюсь. Я понимаю, что эта удача рано или поздно отвернется от меня.

– То же самое ты говорил шерифу и в прошлый раз, - прерывает Бретт. – Поговори с нами. Тебя не было, когда мы вернулись домой из больницы. Переехал на другой конец города, без предупреждения и обсуждения. Ты бросил университет, потерял свою стипендию, Эмма ушла, а ты продолжаешь наказывать себя за то, в чем нет твоей вины.

– Есть. – Я уверен в этом.

– Уильям, это не так. Кроме Брайана никто не виноват. – Джеймс уверен в своих словах, но он ошибается.

– Я сел в ту машину. Я продолжал ехать все дальше и дальше, рассказывая им, что вы разрушили мою жизнь. Купив меня. Я снабдил их топливом, сказав, что покончил с командой и покидаю город.

– Ты не можешь брать на себя ответственность за их действия. У того парня всегда были проблемы с нами.

– Я в курсе. – Мои слова тихие, стыдливые.

– Как? – Голос Джеймса становится громче.

– Это не важно.

– Черта с два, не важно. Открой свой рот и начинай объяснять.

– Я все слышал. Прозвища, которыми они вас называли, вещи, которые они говорили про мое усыновление, из-за этого и была драка после Чемпионата. Я ненавидел те слова, но осознавал, что они не правильные. Я был так зол из-за того, что они не знали, не понимали, что это не неправильно, и я ничем не отличался от них.

– Сынок. – Бретт двигается в мою сторону. – Почему ты не рассказывал нам?

– Мне не хотелось, чтобы вы имели с этим дело. Это омерзительно. И к тому же, я дружил с ними. – Делаю паузу. В животе бурлит, и я сгибаюсь пополам, рыдания сотрясают мое тело, к горлу подступает желчь. Из-за отвращения, которое я чувствую к себе, и того, как всех подвел. Я все им рассказываю. Причину, почему поехал в Университет Южной Джорджии, угрозы, насмешки. Каждая мерзость выплывает наружу.

– Поэтому случившееся - моя вина. Я знал, на что они способны, и уехал с ними.

Джеймс наклоняется ко мне, заслоняя мое тело своим. – Нет. Не говори так. Не верь в это. Мы так не считаем. – То, что они не обвиняют меня, просто непостижимо. Бретт падает передо мной на колени.

– Это наша обязанность. Тебе следовало прийти к нам несколько лет назад, когда все только началось. Я не обвиняю тебя, но нет ничего, чего бы мы не слышали.

– Моя собственная семья отреклась от меня, - напоминает мне Джеймс. – Ты был ребенком, попытка скрыть правду о твоем усыновлении не помогла. Прости. Прости нас. Поэтому Эмма сбежала?

– Да. Она умоляла меня рассказать вам. Она не знала об угрозах.

– Уехав, она поступила неправильно, – злится Бретт.

– Нет. Она правильно делает, что защищает себя от меня.

– Это не так. Ты любишь ее. Ты любишь нас. Нельзя винить себя за это. – Мы потратили часы, вороша прошлое, оправдывая друг друга. Это исцеляет. Очищает. Я потерял столько лет, позволяя словам определять свои поступки. Словам, которые не обязательно причинили бы вред… это я дал им на то разрешение.

– Нам следует рассказать тебе правду о твоем усыновлении. – Мой живот снова сводит. Не представляю, сколько еще я смогу выдержать.

– Ладно, - заявляю я.

– Мы были в Гондурасе несколько раз, прежде чем увидели тебя. Мне нравились культура, выращиваемые там зерновые, история земли и борьба народа; они демонстрировали упорство и достоинство. Мы проводили недели, изучая их и отдыхая. Как-то мы прогуливались и заметили группу детей, выстроенных в ряд за забором. За ним было заброшенное здание, пейзаж заслоняли разросшиеся повсюду сорняки. Маленькая девочка упала и начала плакать, а маленький мальчик, не обращая внимания на крики в его сторону, вышел из строя и помог ей подняться, вытирая ее лицо своей грязной футболкой и поддерживая ее, пока она ковыляла к своему месту. Тот же самый мальчик был отправлен обратно в помещение и упустил возможность быть увиденным потенциальными усыновителями. Тем маленьким мальчиком был ты. Бретт и я посмотрели друг на друга, и нам не нужно было ничего говорить, мы сразу все поняли. Мы никогда не обсуждали, что делать, когда вошли в дом, используемый в качестве детского приюта. – Джеймс всматривается в мое лицо и после моего кивка продолжает. – Нам было сказано, так как мы – однополая пара, то не могли усыновить ребенка, конституция запрещала подобное. Я был в бешенстве, мы захотели тебя с первого взгляда.

– Это еще слабо сказано, - добавляет Бретт. – Мы почувствовали связь. И усыновить тебя – стало нашей целью. Мы купили тебе чистую одежду, задавали вопросы о твоем состоянии. В последний день, когда мы пришли туда, нас в сопровождении милиции ждал мужчина. Он провел нас в кабинет и объяснил, как можно решить данный вопрос. В приюте размещались дети, у которых никого не осталось. Дети бедных рабочих-иммигрантов, жителей, привлеченных к борьбе с повстанцами в Сальвадоре. Он назвал цену и сказал нам, что, если мы заплатим, ты будешь нашим. – Он глубоко вздыхает и сконфуженно опускает голову. – Я не горжусь этим, но мы не видели другого способа. Ты был наш. Наш сын. В тот вечер мы должны были уехать домой, но ненадолго, а только чтобы хватило времени перечислить средства, полететь обратно и начать процесс по возвращению тебя домой. Нам следовало рассказать тебе обо всем, когда ты был моложе, и мы почувствовали, что ты отдаляешься.

– Так, значит, вы ничего не знаете обо мне?

Бретт качает головой. – К сожалению, нет. Мне известно, что твоя мама была убита повстанцами. Как нам намекнули, это случилось из-за преступлений твоего отца, она была сопутствующим ущербом, но на этом все. Все остальное, что мы рассказывали тебе – правда. Ты не говорил, совсем чуть-чуть на своем родном языке, но ты был молчаливым ребенком. У тебя не было имени. И когда ты увидел Эмму во второй раз, больше никогда не умолкал. Ты выучил английский язык; ты читал ей, следовал за ней по пятам, позволял ей бегать за тобой. Ты вытирал ее слезы, защищал ее.

– И я влюбился в нее.

– И она тоже влюбилась в тебя. Сынок, все наладится.

– А если нет?

Джеймс встает. – Я все исправлю. Это зашло слишком далеко, мы все виноваты, ни один из нас не безупречен.

– Не надо. Она уехала, не сказав ни единого слова. Это говорит о многом, и я буду уважать ее решение. Они знали? – На этот раз они оба избегают на меня смотреть. У меня есть свой ответ. – Вот почему Люк не хотел, чтобы я встречался с Эммой. Когда все началось, это сводило его с ума.

– Ты ошибаешься. У Люка свои собственные сражения из-за расставания с Эммой. Сражения, которые тебе не понять, пока сам в них не ввяжешься. Они с первого дня любили тебя так же сильно, как и мы. Не сомневайся в этом. – Я встаю, чтобы пойти домой.

– Мне нужно немного времени. – Они кивают. Я чувствую себя грязным. Понимаю, что они делали все от чистого сердца, но я по-прежнему был выменян, как товар. Я чувствую их любовь, но задаюсь вопросом, какие грехи совершил мой отец? Во мне течет кровь моих биологических родителей, может, я такой же, как они. Мерзкий, жестокий, безнравственный. Кто знает? Имеет ли это значение? Я безумно устал, и легче просто не бороться со своей сущностью.

Глава 37

Эмма

Я упаковываю письмо о моем зачислении и кладу его под рождественскую елку в стиле Чарли Брауна (Прим: «Рождество Чарли Брауна» - американский короткометражный рисованный мультфильм, где главный герой Чарли Браун пытается найти истинное значение Рождества вопреки его повсеместной коммерциализации, в мультфильме он выбирает маленькую и неказистую елку, украшает ее верхушку красным шаром).

Мои родители приезжают через час, и я торопливо собираюсь. Они остановились в отеле, так как квартира маленькая, это та квартира, где жила мама, пока убегала от своего прошлого. Поразительно, насколько близко яблоко упало от яблони. Я вздыхаю, мечтая о свежем холодном воздухе Джорджии с солнцем, проглядывающем сквозь облака, вместо порывистого ветра с мокрым снегом и гололедицей на земле.

Они не стучат, а просто заходят, и я не могу жаловаться, так как это их квартира. Я лечу в папины объятия, мама пробегается руками по моей голове, ласково приговаривая слова любви. Он отстраняет меня, пробегаясь по мне взглядом, чтобы убедиться в целостности и невредимости.

– Я в порядке.

– Я скучала по тебе. – Мама крадет меня из его объятий и долго не отпускает.

– Что нам необходимо сделать? – Папа ненавидит этот город и хочет свести вылазки сюда к минимуму, успев сделать все за раз и вновь превратиться в затворника. Мама закатывает глаза, а я протягиваю ему список. – Иисус, Эмма. Здесь же пять мест.

– Ты можешь остаться здесь, – предлагаю ему.

– И каким образом вы все обойдете?

– Убер. – И все дела. Я живу здесь четыре месяца, поэтому кое-что усвоила.

– Лучше бы тебе им не пользоваться, Эмма. Клянусь, я запру тебя в подвале, если узнаю, что ты садилась в машину к незнакомцам. Такси – и так уже достаточно скверно.

– Мне нужно добираться до магазинов и других мест. Как по-твоему я попадаю из пункта А в пункт Б? – Этот мужчина безумно опекающий.

– Я положил побольше денег, ежемесячно открывая тебе доступ к трастовому фонду. Я предполагал, что ты пользуешься службой такси. – Я смеюсь. Не могу сдержаться, он не в себе.

– Ладно, мистер Трамп. Я и забыла, что являюсь наследницей с лимузином, который к моим услугам по первому призыву.

– Звездочка, разбирайся сама со своей дочерью. – Он шагает в кухню, дергая себя за волосы.

– Не понимаю, зачем ты мучаешь его. Он сходит с ума из-за того, что ты здесь. – Мне известно, что мы не испытываем нужду в деньгах, у нас никогда не было трудностей, но я отказываюсь пользоваться такси только из-за того, что он – просто фанатик, когда касается моей безопасности.

– Я всего лишь реалистично смотрю на вещи. Его представления нелепы.

– Это правда. Но так, как он, тебя больше никто не любит. – Она смотрит на него, а у меня от мысли, что будет происходить вечером в их гостиничном номере, к горлу подступает тошнота.

– Как скажешь. Пошли. – Эти волшебные слова заставляют появиться моего папу и сопроводить нас во все места по списку, который я ему дала, перевозя нас от магазина к магазину. Мы покупаем продукты, которых хватит, чтобы накормить небольшую армию; очевидно, папа не планирует угощать нас в городе. Мы заканчиваем с подарками, оставленными напоследок, заносим вещи в приюты и, наконец, возвращаемся ко мне в квартиру, которая далеко от дома.

Вскоре после этого я целую их на ночь. Они уставшие после перелета, но мама обещает приехать пораньше, чтобы приготовить завтрак и открыть подарки. В этом году Рождество совсем другое, но моя семья по-прежнему со мной.

***

Как и было обещано, «с утра пораньше» для моих родителей означало ни свет ни заря. Я проснулась от грохота кастрюль и сковородок, звучания «Маленького барабанщика (Прим: «Little Drummer Boy» — популярный Рождественский гимн, написанный Кэтрин К.Дэвис в 1941 году) и болтовни, способной разбудить даже мертвого.

– Доброе, - выдавливаю я, зевая.

– Счастливого Рождества, - кричит мама. Боже Милостивый, я не выдержу.

Папа сжалился надо мной и притянул на диван, чтобы обнять. – С чего хочешь начать: с завтрака или подарков?

– С подарков, конечно. – Мама закрывает духовку и присоединяется к нам. Мы усаживаемся вокруг елки. Я протягиваю им маленькие подарки, безделушки, найденные тут и там, чтобы рассмешить их или дать понять, что я о них думала. Я распаковываю шарфы, сапоги и подарочные сертификаты. Кажется, в этом году мы все немного не в себе.

Я даю им конверт с письмом о моем зачислении. Мама плачет над ним, и папа заглядывает ей через плечо. – О, Эмма. – Она прижимает письмо к груди. – Мы так гордимся тобой.

– Детка, третий университет по твоей специальности. – Я киваю головой, упиваясь гордостью, веющей от них.

– Я так взволнована.

– Я рад за тебя. Это значит, еще один год тебя не будет рядом. Тысячи миль от дома. Только не устройся на работу так же далеко, – замечает он полушутя.

Мне в глаза бросается большой подарок, приставленный к стене. Я смотрю, как мама идет к нему и обратно, неся его ко мне. – Это от Джеймса и Бретта.

У меня дрожат руки; пальцы с трудом справляются с коричневой бумагой. Это снимок Кима Андерсона; это стало уже характерным подарком. Данное фото грустное. Одинокий мальчик с цветами, и совершенно подходящее название – «Скучаю по тебе». От эмоций щипет в носу, и подступают слезы. Я брызгаю холодной водой себе на лицо. Уверена, это их послание для меня.

Оба моих родителя молчат, наблюдая, как я расклеиваюсь. – Он виделся с ними?

– Да. На прошлой неделе. Уильям ввязывается в драки, напивается; он слетел с катушек. По словам Джеймса, он сломлен. И Джеймс не знает, есть ли у Уильяма хоть какое-то желание бороться. Он потерян. – Я киваю и хочу сменить тему разговора, но у мамы другие планы. – Эмма, мы на твоей стороне, но такое чувство, что мы тебе потакаем. Обеспечивая место для побега, оплачивая все расходы, боюсь, так мы тебя ничему не научим.

– Извиняюсь, что вы так себя чувствуете. Я могу использовать свой трастовый фонд, а не ваши деньги, если так будет лучше. – Внутри меня разрастается гнев. Их дочь – я. Они должны думать обо мне, а не о нем.

– Погоди. – В разговор вступает папа. – Речь не об этом, мы будем и дальше оплачивать учебу и расходы на проживание, мы всего лишь не хотим, чтобы ты из гордости избегала проблем.

– Это не имеет ничего общего с гордостью. – Это не имеет ничего общего с превосходством… а имеет прямое отношение к ранам. Открытым, зияющим, с разорванной плотью, ранам. Ранам, вызванным его словами, его поступками.

– Ладно. Я не хотела расстраивать тебя. Я знаю, как много времени потеряла сама и не хочу такого для тебя.

– Мама, мы два разных человека.

– Намек понят. – Она поднимается и возвращается на кухню, чтобы закончить готовить завтрак. Крошечную комнату наполняет тишина. Столько всего не высказанного, но в то же время и слишком много сказано.

***

Остаток их поездки прошел без осложнений. Родители попросили меня приехать летом домой; я солгала и сказала, что подумаю об этом. Но я уже думала о переезде в Сиэтл и начале летней сессии. Сообщу эту новость позже. А сейчас мне хочется пожить здесь, укрыться в безвестности.

Глава 38

Уильям

Я тянусь к бутылке, как только бросаю почту. Та соскальзывает со стойки, из-за чего мне приходится наклониться, чтобы поднять ее. Мое тело болит из-за отбываемого наказания. Еще одна ночь прошла в тюрьме, еще одна лекция от шерифа. Еще один визит моих родителей. Ничего из этого не имеет для меня значения. И ничто не изменит сложившуюся ситуацию. Единственного человека, ради которого я бы приложил усилия, я потерял.

Со временем мне нужно будет найти работу. Моих денег надолго не хватит.

Счет.

Счет.

Реклама.

Счет.

Бросаю их в кучу, пока не замечаю письмо, адресованное мне на старый адрес. Судя по почтовому штемпелю, оно было отправлено сюда три месяца назад. Белиз. Международное отправление.

Я вскрываю письмо, любопытство берет надо мной верх. Я посылал в Гондурас запрос о моем официальном свидетельстве о рождении, поэтому без понятия, что это. Просматриваю его. Перечитываю три раза. Бутылка выскальзывает из моей руки и лязгает о пол, вдребезги разбиваясь. Я только что сказал, что ничего больше не имеет значения. Ничто не заставит меня изменить мою жизнь.

Я лгал.

Твоя сестра,

Елиза.

Это все меняет.

Это дает мне цель.

У меня есть сестра. Я вытряхиваю из конверта фото и не узнаю ее. Она юная… может быть, ей восемнадцать. Снова перечитываю письмо, в надежде, что смогу запомнить хоть какую-то информацию.

Дорогой Уильям,

Знаю, для тебя это будет потрясением. Я не была уверена, в курсе ли ты, что я есть, хотя папа уверяет меня, что ты не знаешь. Он говорит, что тебе ничего не известно о твоем прошлом или происхождении.

Я - твоя сестра. Сводная сестра. Папа попросил убежища в Белизе и встретил мою маму. Они были женаты много лет, и я только что узнала о тебе. Папа при смерти, и его предсмертные признания ошеломляют.

Не знаю, что еще сказать, но, если ты заинтересован в сестре, пожалуйста, позвони. Я приложила свой номер.

Твоя сестра,

Элиза.

011+501+678+9872

Бутылка, которая прежде искушала меня, забыта. Стремление напиться и подраться изгнано. Необходимость почувствовать связь, выяснить свое прошлое и узнать сестру… непреодолима.

Не отдавая себе отчет, я набираю номер. С нетерпением слушаю, как происходит соединение. С ликованием слышу ее голос. Разговариваю с ней так, словно давно ее знаю.

Два незнакомца объединяются.

Брат и сестра налаживают связь.

Она собирается приехать. Там ее жизнь в подвешенном состоянии; она сообщает мне, что на прошлой неделе скончался наш отец, и ей хочется сменить обстановку. Известие о его смерти для меня – крохотный всплеск; он мне не отец, а всего лишь донор ДНК. Мои отцы в десяти минутах от меня, верящие в меня, когда я сам в себя не верю.

Ее настроение подавлено, но, мне кажется, это потому, что английский для нее – второй язык. Она хочет поступить в университет, стать медсестрой и помогать другим. У нее и дома много перспектив, но ей хочется осмотреться, и она сказала, что переезд сюда – событие не такое уж и неслыханное.

Я бросаюсь поделиться новостями с отцом и папой, надеясь, что они примут ее так же легко, как и я.

Глава 39

Эмма

Один год.

365 дней.

525,600 минут.

31,536,000 секунд.

Столько прошло с той ночи.

Джеймс оправился. Я переехала… дважды. Однако мое сердце все еще не исцелилось. Мои мысли по-прежнему возвращаются к нему. Мои сны все так же пропитаны нашим будущим. Время лечит не все раны… некоторые оставляют неизгладимый след на долгие годы; они врезались так глубоко, что от них не избавиться.

Это лето было наполнено переменами. Я переехала в другой конец страны, начала учиться в магистратуре и поняла, что не всегда вписываюсь в нынешнюю среду. Сиэтл прекрасен, претенциозен, вальяжен и полон жизни. В Нью-Йорке повсюду шум и суета, а Сиэтл обязывает осмотреть все достопримечательности, изучить себя, открыть, он – «золотая середина», дарящая вдохновение. Я наметила уйму мест, куда хочу сводить родителей; я столько всего узнала об этом городе, и уже не чувствую себя безликой незнакомкой. Небольшая улыбка, вежливое предложение, дружественное замечание… здесь это все - вторая натура.

Этим летом Холли поехала домой и каждый день умоляла и меня приехать. Я не смогла. Еще нет. Она не вернулась в Нью-Йорк, ее сердце с Энди, и она пошла ва-банк. Моих родителей было легко заставить хранить молчание относительно Уилла, но вот Холли… не тут-то было. Я пялюсь на стену из жвачки, задаваясь вопросом, достаточно ли здесь ее, чтобы заклеить рот моей подруге… на долгое время.

– Холли, я занимаюсь. Давай я тебе перезвоню?

– Не-а, потому что ты не перезвонишь. Ты, Эмма Николс, превратилась в обманщицу.

Не обманщица, а периодически избегаю неудобных вопросов… с этим я соглашусь.

– Если бы ты перестала говорить обо всех тех вещах, которых мне не хватает, у меня бы появилось желание поговорить с тобой.

– Упс. Ты ранишь меня. Шучу, я не такая нежная. – Она – чертова горячая штучка. – Если ты так сильно скучаешь, приезжай домой. У тебя же будут каникулы перед осенней сессией.

– Не могу. Это долгий перелет, мне нужно подготовиться, так как у меня будет учебный курс с полной нагрузкой.

– Ты сама себе веришь? Мне просто любопытно, потому что я тебе не верю. Ты не хочешь столкнуться с ним, но это ведь значит, что ты никогда не вернешься домой? – Возможно. Я рассматривала такую вероятность, и пока мне больно об этом думать, я не вернусь в родной город. Это ранит намного меньше, чем если бы я увидела, что он двигается дальше после меня или переехал в штат, где был в прошлом году.

– Никогда не говори никогда.

– Ладно, Бибз (Прим: поклонница Бибера). – Я могу представить, как она закатывает глаза. – Ему лучше. С тех пор, как я в последний раз была дома, его больше не задерживали. – Не могу поверить, что мы используем такое сравнение для определения, как далеко он зашел. Мальчик, в которого я влюбилась, никогда бы не упоминался в одном предложении со словами «быть за решеткой».

– Ты осознаешь, как ужасно это звучит? Ему лучше, так как он перестал попадать в тюрьму? Он взялся за ум, так как не проводит ночи за решеткой? Да ладно, Холли, ты выше этого.

– Так же, как и ты сильнее этого. Та ночь – бред собачий, и ты это знаешь.

– Тебя там не было. – Во мне поднимается раздражение.

– Нет, но если то, что ты мне рассказала, правда, это полная ерунда. Нельзя наказывать человека, который не совершал преступления. Когда ты стала такой злопамятной? Что обычно ты говорила о глупости и ошибках?

– Ошибки можно исправить.

– Точно, и вы оба их совершили. Понимаю, что он наговорил много ужасных вещей, но своими обвинениями ты загнала его в угол. Представь, что роли поменялись. Как бы ты себя чувствовала?

– Без понятия, я бы так не поступила.

– Ты уверена?

– Да. – Я убеждена.

– И почему ты держала рот на замке о том, что они говорили все эти годы? – Она сбила с меня спесь. Почему я молчала? Почему никому не рассказала? У меня нет ответов, не таких, что оправдали бы меня. – Я отпущу тебя, чтобы ты все обдумала. Дай мне знать, когда встречать тебя в аэропорту.

Не будет никакого аэропорта, потому что я не поеду домой. Той ночью я вылила на него много лицемерного дерьма; он сорвался. Я не могу винить его.

Обвинитель превратился в обвиняемого.

Праведный превратился в несправедливого.

Нравственный превратился в аморального.

Грехи, которые я возложила на него, полностью лежат на моих плечах. Я не могу поехать домой и встретиться с ним.

Я бегу.

Я скрываюсь.

Мне стыдно.

Глава 40

Уильям

Год назад моя жизнь покатилась по наклонной. Сегодня я встречаюсь со своей сестрой. Я прошел путь от разъяренного, не поддающегося контролю и беспокойного парня к личности, которой мне хотелось быть.

Работая по ночам барменом, я освобождаю дни для учебы. Я скучаю по футболу. Скучаю по братству, но я нужен здесь. Я научился налаживать взаимоотношения; мои родители и я близки, как никогда. Искренность освобождает; безупречность и просто стремление быть таким - нереальные и удушающие.

Я верил, что должен быть идеальным или, как минимум, казаться таким, иначе я не был достоин их любви, их преданности, их жертвы. Они спасли меня, и я не мог дать им повода пожалеть об этом. Большое количество разговоров и консультаций позволили мне услышать то, о чем они мне говорили с самого начала.

Я был не бременем, а благословением.

Любовь была не условной, а неограниченной.

Совершенство было иллюзией, легко разрушаемой.

Недостатки были нормальны, и принять их, значит повзрослеть.

Я получил второй шанс. Может я и потерял любовь всей жизни, но могу начать все заново со своей сестрой. Я могу быть таким, каким ей нужно, чтобы я был: сильным, оберегающим, искренним, понимающим. Все те качества, которые я прятал внутри себя. Боясь раскачать лодку, боясь быть отвергнутым, боясь быть самим собой.

Я пристально смотрю на звезды, гадая, смотрит ли Эмма на это же небо в это же мгновение. Надеюсь, она счастлива, и молюсь, чтобы она вернулась.

Парень, каким я был, не заслуживает ее; мужчина, каким становлюсь, достойный и преданный.

***

Элиза – мое спасение. Живя с Джеймсом и Бреттом, она познает мою историю. И не позволяет моим ошибкам изменить ее мнение обо мне; я – ее старший брат, и мое прошлое не определяет мое будущее. Она в восторге от всех моих футбольных наград и в изумлении смотрит на мои детские фотографии. Я делюсь воспоминаниями, рассказывая историю о каждой, где она была сделана, когда каждый приз был получен мною. Ее рвение все узнать дает мне повод гордится достижениями, о которых я и позабыл. Позволяет с полной ясностью рассмотреть себя. Отец и папа на седьмом небе от счастья. Не важно, что ей восемнадцать; они думают, что у них появился еще один ребенок, которого можно воспитать.

Ее английский совершенствуется благодаря нанятому нами репетитору; Элиза подала документы для поступления в университет, но хочет на некоторое время остаться в городе. Она не смогла пролить свет, откуда я. Из того, что ей известно, я был спасен, дважды. Первый раз человеком, который сбежал, человеком, чья ДНК прослеживается во мне. Он не был ни мерзавцем, ни святым. Второй раз – отцом и папой; что бы они ни увидели во мне, какая бы связь ни заставила их нарушить общепринятые правила, я им признателен. Я съеживаюсь только от одной мысли, где бы я был без их вмешательства.

У меня свободный вечер, и мы решили, что ужин в их доме вполне оправдан. У меня есть важные новости, которыми хочется поделиться. Джеймс позвонил, чтобы дать мне знать, что к нам присоединятся Фэб с Люком. Я видел их несколько раз, но на протяжении длительного времени избегал нахождения в одном месте. Мне стыдно за свое поведение той ночью. Мне ненавистно, как я отреагировал.

– Где все? – зову я, проходя по пустым комнатам. Обнаруживаю их снаружи, наслаждающихся последними лучами солнца. Терраса стала моим излюбленным местом для размышлений. – Вы слишком заняты, чтобы поприветствовать гостей?

– Сын, ты не гость. Тащи свой зад к нам. – Я обнимаю родителей и Элизу. Киваю Люку и Фэб. Люк делает шаг вперед и дарит мне рукопожатие; Фэб обнимает меня крепче и дольше, чем я привык.

– Эмм. – Без понятия, что сказать, я знал, что они будут здесь, но их благосклонность смущает меня. Взглянув на Фэб, я вынужден отойти в противоположный конец террасы, чтобы вернуть самообладание; это словно увидеть Эмс через двадцать лет.

– Привет. – Она вторгается в мое пространство. – Мы можем уйти, если тебе некомфортно.

– Нет. Нет. – Я энергично качаю головой. – Я не был готов к такому радушию. Прошло много времени с тех пор, как мы были в одной комнате.

– У тебя очень хорошо получалось избегать нас, но пора это прекратить. – Она хватает меня за предплечье. – Ты не виноват в том, что случилось в ту ночь.

– Не непосредственно.

– Никак. А что произошло после… это твои страдания и страдания моей упрямой дочери. Я не предам ни одного из вас, но мне хочется быть частью твоей жизни. Мы видели, как ты взрослел и превращался в мужчину, какой ты сегодня. Нам тебя не хватало. – Фэб всхлипывает и прячет глаза. – Помнишь все те дни, когда ты и Люк гоняли мяч, а Эмма приносила вам воду и играла в куклы в пяти шагах от вас? – Я улыбаюсь воспоминанию. – Я так волновалась, что ее ударит мячом по голове, но ты так хорошо чувствовал, где она находилась, и, если мяч летел в ее направлении, ты был там, чтобы заградить ее.

– Тогда все было просто.

– Все сложно настолько, насколько ты сам к этому относишься. Я вечно раздаю советы, хочешь ты этого или нет. Я стараюсь исправиться, но такая я есть. А так как я мама - это вообще моя работа. Не могу сказать, что нас ждет в будущем, но могу сказать, что мы все видели в тебе и Эмме. Ваша любовь была настоящей. Надеюсь, это навсегда, ну, а если нет, я хочу, чтобы ты был счастлив. Хочу, чтобы ты простил себя и исцелился.

– Я работаю над этим.

– Замечательно. Пойдем, присоединимся к остальным. – Она тянет меня, и я подчиняюсь.

Элиза пристально рассматривает нас, ее голова задрана, в глазах любопытство. Ужин протекает, и между нами раздается смех. Я встаю и прочищаю горло. Смотрю на своих родителей, Элизу, Люка и Фэб, достаю конверт из кармана. Без слов открываю и передаю его Джеймсу.

Он быстро пробегается глазами, и на его лице появляется широкая улыбка. Бретт забирает письмо, задерживает дыхание, у него трясутся руки. У Элизы проблемы с чтением, поэтому Бретт помогает ей с переводом, как только передает его Фэб, которая делится с Люком. Она прижимает к губам пальцы, он тянет себя за волосы. Люк встречается со мной взглядом… в нем уважение и одобрение. – Я – новобранец в академии. Начинаю в следующем месяце.

– Поздравляем!

– Гордимся тобой!

– Будь осторожен!

– Ты справишься!

Пока взрослые продолжают радоваться, отвожу Элизу в сторону. – Ты в порядке?

– Я в замешательстве. Полицейские - не всегда хорошие люди.

– В твоей стране. Здесь есть несколько плохих парней, но не все работают теми методами, которым ты была свидетелем. Знаю, ты жила в менее населенном районе, но по большей части сотрудники полиции в Белизе хорошие, законопослушные люди.

– Это опасно.

– Может быть. Обещаю, сделаю все возможное. – Я щекочу ее под подбородком, и вид ее улыбки, вторящей моей, заставляет меня расслабиться. Слышно, как щелкают фотоаппараты, и я предупреждаю ее: – Это займет некоторое время.

Глава 41

Эмма

Сегодня. Я получила степень магистра в области социальной работы, МСР, но не представляю, куда она меня приведет. Проблемы, с которыми я сталкиваюсь – ничто по сравнению с теми, с чем сталкиваются другие в их стремлении стать семьей, со шрамами, приобретаемыми в процессе и с причиняемыми ими страданиями, с радостью, получаемой, когда семья из двух человек превращается в семью из трех, четырех, пяти и т.д. человек.

Мои родители прилетели вчера поздно вечером. У маминой танцевальной студии было выступление, и она не могла его пропустить, но также родители не могли пропустить и мой выпускной. Я должна была быть здесь пораньше, и, с учетом разницы во времени, мы просто договорились встретиться после церемонии. Замечаю их в толпе, их глаза прикованы к сцене. Звучит мое имя; свист в знак восхищения и аплодисменты слишком громкие, чтобы исходить от двух людей, приехавших ради меня. Они могут устроить переполох.

– Ты сделала это! – Моя мама полна энергии.

– Да, сделала. – Я размахиваю дипломом перед их лицами.

– Именно поэтому я – банкрот. – Папа выхватывает диплом у меня из рук.

– Ха-ха. – Он целует меня в макушку и не отпускает.

– Я чертовски тобой горжусь, детка.

– Спасибо. Умираю с голоду. И ты платишь за обед, – я подмигиваю ему и присоединяюсь к маме и остальным людям, покидающим зрительный зал.

У меня не было возможности сказать им, что я возвращаюсь домой. Пришло время. Я готова. Здесь, в Вашингтоне (имеется в виду штат), находится одно из лучших агентств по международному усыновлению, но это не то место, где я вижу себя. Мне нужно за многое извиниться и исправить много ошибок.

– О, ты должна увидеть, какую беседку построил Бретт для Джеймса. – Джеймс был зациклен на беседке у нас на заднем дворе, и видимо, Бретт понял намек.

Мама хватает фотоаппарат и протягивает его мне. Пролистываю первый снимок; любуюсь видом, открывающимся с террасы, где я провела немало своих вечеров. Деревья в цвету, дым от гриля. В поле зрения попадает беседка, пейзаж умиротворяющий. Мне нравится.

Она спрятана в укромном месте и окрашена в светло-кремовый цвет, а шпалеры (решетки) увиты виноградными лозами. – Наверняка Джеймс от нее без ума. – Она … - Я замираю. На следующем снимке беседка, но в углу, почти за кадром, образ, от которого у меня перехватывает дыхание.

Улыбка, озаряющая его лицо, в глазах танцующий закат, кожа гладкая и загорелая.

Она смеется над чем-то, что он сделал. Она ощущает его пальцы под своим подбородком. Она с ним.

Я выключаю фотоаппарат и возвращаю его. – Беседка великолепна, держу пари, он от нее без ума. – Мама подпрыгивает, рассказывая, как Джеймс проводит в ней свои дни и каждый вечер желает ужинать под открытым небом. Я накалываю на вилку своего цыпленка, ком в горле и тяжесть в желудке не дают мне съесть его. Натягиваю улыбку, киваю в нужный момент. Я двадцать один месяц продолжаю жить во лжи, еще несколько минут ничего не изменят.

– Ты в порядке? – спрашивает папа.

– Ага, все отлично. – Ложь.

– Ты уже решила, вернешься ли домой?

– Не знаю, как сказать вам об этом. Я согласилась на должность здесь. – Ложь.

– Эмма. – Мама плачет. – Я хочу, чтобы ты была счастлива, но мы скучаем по тебе. Ты так далеко.

– Знаю. Я не могла упустить эту возможность. – Ложь.

– Это имеет отношение к Уиллу? Ему лучше. Вы все должны поговорить.

– Мам, то, что произошло – в прошлом. Я пережила это, и тебе стоит сделать то же самое. – Ложь.

– Ты и близко не подошла к тому, чтобы это пережить. Вот что я скажу тебе; когда ты находишься внутри каких-то рамок, ты не видишь то, что видят все остальные. Мы видим, что ты страдаешь, отдаляешься … он делает тоже самое. Он налаживает свою жизнь, добивается чего-то после трагедии, ты могла бы поучиться этому.

– Я только что, черт побери, получила степень магистра. Я бы сказала, что добилась чего-то.

– Эмма Николс. Мне не нравится твой тон. – Он на многое закрывает глаза, но неуважения к маме папа не терпит.

Киваю. – Я готова показать вам город. Пойдем.

Остальная часть дня напряженная. Я стараюсь притворяться, показывая им посещаемые мною места и обязательные для просмотра туристами достопримечательности, ничего не помогает. Мы все как на иголках из-за ожидания взрыва сгустившихся над нами туч. Я прощаюсь, обещая их навестить. Ложь.

Звоню Холли и рассказываю ей о своих планах.

– Мне плевать, что произойдет, когда я буду выходить замуж. Тебе лучше будет притащить свою тощую задницу домой и быть моей подружкой.

Я смеюсь. – Холли, в день, когда ты остепенишься и перестанешь заставлять Энди гнаться за тобой, я прилечу первым же рейсом. – Ей будет сорок, а она будет мяться и тянуть со свадьбой и постоянством.

– Ты проглотишь свои слова, Эмма.

– Я обмакну их в кетчуп.

– Скучаю по тебе.

– Я тоже скучаю, Холс. Ты могла бы приехать. – Я не поднимаю тему девушки на фото.

Она красивая.

Она счастливая.

Она заставляет его улыбаться.

Она – моя улучшенная версия … моя замена.

Если я не буду знать ее имя, она сможет быть плодом моего воображения. Если я не буду знать подробностей, это можно вообще проигнорировать.

Но нет. День за днем. Ночь за ночью. Мне снятся сны. Я плачу. Просыпаюсь с тоской по нему. Я собиралась извиниться. Собиралась молить о прощении, но я отказываюсь лишать его счастья … во второй раз.

***

Первым шагом в создании моей жизни в Вашингтоне было успешное прохождение собеседования. Получить должность – сложная задача.

– Почему вас интересует данная сфера, мисс Николс? – интересуется мистер Лудз, президент компании.

– Я была заинтригована с тех пор, как своими глазами увидела, какой вклад вносят социальные органы в некоторые ситуации. Будь то помощь больным, их семьям или, как в данном случае, в объединении семей … эта работа имеет значение. Она важна и играет одну из самых значительных ролей при усыновлении. Я прошла через потери и решила, что хочу помогать семьям расти. Международное усыновление – сложный процесс. В каждой стране свои правила и законы, отличающиеся аспектами.

– И вы заявляли, что ваш приоритет – это однополые пары. Вы в курсе, что данный вопрос может быть с подвохом, он не ясный и не простой.

– Мне хорошо известно об этом, мистер Лудз. Я понимаю, что не все принимают такой образ жизни, но мне хочется показать, что это просто любовь. В любви нет правильного или неправильного.

– Расскажите мне, как бы вы затронули эту тему с клиентом или приемной матерью, которым не по душе однополые пары? Заинтересуйте меня.

– Любить – это словно необходимо забить квадратный колышек в круглое отверстие. Они не соответствуют друг другу, потому что для каждого человека любовь своя. Для некоторых любовь – это удобство, для других – страсть. У одних любовь длится, у других проходит. Смысл любви универсален, но вот ее значение для каждого уникально. Кто устанавливает правила? Кто определяет параметры? Разве любовь не должна преодолевать различия, крепнуть с течением лет и не иметь ограничений? Только вы сами можете решить, что значит для вас любовь, чем пожертвовать ради нее, какую награду вы получите за любовь. Но, если вы хотите, чтобы о вашем ребенке заботились, любили его, наставляли … нет лучше пары, кроме как однополой, которая бы познала трудности и то, как их преодолеть.

Он откидывается и пристально смотрит на меня. – Довольно впечатляюще. Вы голосом передаете вашу мысль, вы верите в нее, и именно это здесь требуется.

– Благодарю, мистер Лудз. Я буду усердно работать, и для меня будет честью помогать семьям объединяться.

– Идите в отдел кадров и получите свои документы. Мне бы хотелось, чтобы вы приступили на следующей неделе, если вас это устраивает.

– Да, все устраивает.