Когда гости разошлись и миссис Армистед принялась помогать Утрате готовиться ко сну, служанка потратила на вечерний туалет своей госпожи больше времени, чем обычно; Утрата не торопила ее. Ей хотелось поговорить с кем-то — хотя бы со своей служанкой.
— Успех мадам был полным,— сказала миссис Армистед, подавая актрисе ночную рубашку.— Я поняла это по фразам, которые невольно услышала во время ужина от ваших знатных гостей.
— Да, Армистед, принц явно получил удовольствие от спектакля.
— И он восхищался мадам. Утрата негромко рассмеялась.
— Он очень молод.
— Однако он — принц, мадам.
— Да, Армистед, принц.
— Сегодняшнее общество, мадам... было более блестящим, чем прежде.
— Это был особый случай.
— Мадам, несомненно, захочет нанять постоянного дворецкого... если нам придется часто принимать столь знатных гостей.
Утрата нахмурила брови. У нее были свои финансовые обязательства. Перед матерью, ребенком, требовательным мистером Робинсоном, от которого приходилось откупаться, чтобы он оставался в тени. Туалеты обходились ей недешево, но они были необходимы при ее профессии. Известная красавица может появляться на людях только в самых элегантных нарядах — а значит, в самых дорогих. Однако Армистед права. Ей придется нанять дворецкого, а также лакея. Если вращаешься в высшем обществе, следуй его обычаям. В ней не должны видеть просто актрису. Она должна постоянно быть начеку, чтобы никто не забывал, что она — леди.
— Я подумаю об этом, Армистед. Наверно, ты права. Армистед опустила глаза и сдержанно улыбнулась. Она смотрела в будущее не меньше, чем ее госпожа.
— Спасибо, Армистед.
Этими словами Мэри отпускала служанку. Миссис Армистед отправилась в свою комнату, где она посмотрела на себя в зеркало и вспомнила взгляд, брошенный на нее господином Фоксом. Он был очень проницательным человеком. Возможно, он умел распознать ум в женщине, даже если она была одета в платье служанки.
Как можно спать в такую ночь? — спрашивала себя Утрата. Отныне она мысленно называла себя этим именем, потому что Утрата была принцессой и, следовательно, ровней принцу.
Этот вечер был самым значительным в ее жизни. Перед ней открывались весьма блестящие перспективы.
Несомненно, принца охватило нечто большее, нежели заурядная влюбленность. Он был молод, впечатлителен и романтичен. Это делало его очаровательным, а ситуацию — обнадеживающей.
Мэри слышала о дворцовых скандалах. Несомненно, принц интересуется женщинами, но отныне он должен интересоваться только одной женщиной, причем в такой степени, что будет готов пойти ради нее на все.
Ей пришли в голову исключительно приятные мысли. Это невозможно, воскликнула она. Но почему? Вдруг ей удастся настоять на браке? Разве не женился герцог Камберлендский на леди Нортон без согласия короля? Но она имела аристократическое происхождение. Но я — тоже, рассерженно произнесла Мэри. Что толку утверждать это! Она была убеждена в том, что является дочерью лорда Нортингтона. Иначе почему бы ее стали возить к нему в детстве? Конечно, она была внебрачным ребенком и должна была считать своим официальным отцом мистера Дарби. Да, Камберленд женился без согласия короля, и хотя его супругу не принимали при дворе, она была замужем за герцогом и являлась герцогиней из королевского рода. Герцог Глочестерский также женился без согласия короля — леди Уолдергрейв была незаконнорожденной дочерью... по слухам, модистки. Однако и это не помешало ей стать герцогиней.
Так почему Мэри Робинсон... Утрата?..
Недавно был принят Брачный Королевский кодекс. А сейчас речь шла о принце Уэльском, будущем короле. Даже Утрата не верила в то, что она может стать королевой Англии. Возможно, выходом является заключение тайного брака. Она станет принцессой и будет жить в прекрасном доме, который предоставит ей принц. К ней будут приезжать самые знатные и блестящие люди из лондонского общества. Принц будет обожать ее; они заведут трех дворецких и шесть лакеев, причем не приходящих, а постоянных!
Чудесная мечта! В прошлом актрисам уже удавалось покорять монархов. Принц еще не стал королем, но станет им. Нелл Гвин очаровала Карла Второго; она владела сердцем короля с того момента, когда он впервые увидел ее, до его смерти. Что ж, если она не может быть женой принца — помимо его положения, существовал еще мистер Робинсон, о котором она на время забыла,— она будет уважаемой любовницей; все знали, что быть любовницей принца или короля вовсе не стыдно, а даже почетно. Это приведет к ее дверям высший свет; ей будут везде оказывать максимальное уважение. Ее статус будет отличаться от статуса Нелл Гвин, которая не являлась леди.
Приятные мысли! Разумна ли предаваться им после первой короткой встречи? Да. Она была уверена в этом. Какая это была встреча! Все утверждали, что никогда еще принца не видели таким влюбленным. Да, несомненно, это — начало. Теперь она пойдет вперед. Забудет все, что имело место в ее жизни до этого вечера — сомнения и страхи, ужас перед существованием с мистером Робинсоном, отчаянную борьбу, позволившую добиться ее нынешнего положения. Мэри Робинсон умерла; из ее пепла восстала прекрасная Утрата.
Но начав думать о прошлом, она не могла остановиться; в ее памяти возникали сцены, которые она предпочла бы забыть. Она увидела себя маленькой Мэри Дарби, ежедневно посещавшей Бристольскую школу и ожидавшей возвращения человека, признавшего ее своей дочерью, с китобойного судна, на котором он служил.
Она с детства была надменной, высокомерной. Возможно, такой ее воспитали. Мать гордилась ею, хотела сделать из дочери «настоящую леди».
Она услышала эхо строгого голоса: «Мэри, сядь прямо. Не сутулься на стуле. Разве так должна сидеть леди?» «А теперь, Мэри, иди вымой руки. У леди руки должны быть всегда чистыми».
Все это не представляло проблем. Она была готова сидеть прямо, мыть руки, делать все, что подобает леди; насколько она себя помнила, Мэри Дарби была полна желания стать леди. Она инстинктивно чувствовала, какой пояс — голубой или красный — подходит к этому платью; ее движения отличались грациозностью; ей снились удивительные сны, в которых ее отец, какой-нибудь знатный лорд, являлся за ней и увозил в свой особняк или ко двору. Она слышала рассказы о королевской семье и проявляла к ним большой интерес; она мечтала отправиться в Лондон и взглянуть на великих мира сего.
Она была романтической мечтательницей. Она сочиняла легенды о себе; казалось невероятным, что она — плод союза между бристольским китобоем и его женой. Ее мать была склонна укреплять в дочери такие сомнения и периодически позволяла себе смутные намеки. Когда Мэри повезли в гости к лорду Нортингтону, проявившему большой интерес к девочке, она обрела уверенность в том, что он — ее отец.
Она признавала свою мать, и хотя у Мэри было три брата — несомненно, дети китобоя,— наибольшее внимание миссис Дарби уделяла именно дочери. И неудивительно —г уже в раннем детстве Мэри обещала стать красавицей; миссис Дарби гордилась ею.
Пренебрегая сыновьями, миссис Дарби тратила много денег на платья для Мэри; когда мать наносила визиты друзьям, Мэри пела или танцевала. У девочки был нежный голос и природное изящество. Уже в детстве Мэри обладала качествами, благодаря которым людям доставляло удовольствие смотреть на нее.
«Тебя ждет большое будущее»,— предрекала миссис Дарби; Мэри сидела и мечтала о лорде Нортингтоне, который, увы, не спешил признать ее своей дочерью.
Для семьи наступили тяжелые времена. Китобой ушел к другой женщине; по слухам, он перебрался в Америку. Семья осталась без денег; к счастью, миссис Дарби была находчивой, изобретательной женщиной. Она сблизилась с философом Локком и весьма гордилась этим. Ее родные оказали семье небольшую материальную помощь, которая была весьма необходима.
Но они не могли бесконечно жить на средства родителей миссис Дарби; однажды, когда Мэри вернулась из школы, мать сказала ей, что они должны что-то предпринять.
Мэри была подавлена. Она разгладила рукой складки на своем муслиновом платье — белом, чисто выстиранном. Девочка представила себе, как они просят милостыню на улице. Нельзя собирать подаяния в муслиновом платье — для этого необходимо надеть что-то рваное и грязное. Она решила, что скорее умрет, но не переживет такого унижения.
«Я могла бы управлять школой не хуже, чем Моры,— продолжила миссис Дарби, поскольку учителями Мэри были сестры Ханны Мор.— Почему бы и нет? Я не менее образованна, чем они. А ты могла бы одновременно помогать мне и учиться».
Карьера учительницы не прельщала Мэри. Конечно, уж лучше преподавать, чем просить милостыню, но это занятие не вызывало у девочки энтузиазма.
Затем ее мать сказала: «Конечно, не в Бристоле, где нас знают. Здесь к нам никто не придет. Нам следует начать в каком-нибудь другом месте».
«Где?» — спросила Мэри.
Ответ привел ее в восторг.
«Думаю, в Лондоне».
Лондон! Точнее, Чертси. Она ясно увидела перед глазами школу. Учеников всегда было слишком мало, но они с матерью проделали неплохую работу. Мать оказалась превосходной учительницей... что касается самой Мэри... никто бы не догадался, что ей всего тринадцать лет. Она выглядела на шестнадцать... возможно, на семнадцать; у нее уже была весьма развитая фигура, а лицо хорошело с каждым днем.
Затем к ним вернулся отец. Ему надоела его любовница, и он надумал пожить некоторое время с семьей. С ним приехал морской капитан, который тотчас влюбился в Мэри. С тех пор это случалось со многими мужчинами. Она вздрогнула, вспомнив свою невинность. Что она знала о жизни? Было ли у нее достаточно времени на приобретение опыта? Ей исполнилось тринадцать с половиной лет. Возможно, ей слегка нравился капитан. Сейчас она не могла вспомнить все достаточно ясно; ее воспоминания были окрашены в розовые тона; она видела все так, как ей хотелось видеть.
Его объятия! Комплименты! Такие редкие тогда, такие обыденные сегодня. Его разговоры о браке и прекрасной жизни, которая их ждет. Он знал, чем соблазнить Мэри, и почти добился успеха. Но не совсем, отметила она и плотно зажмурила глаза, чтобы не вспоминать подробности. Потом выяснилось, что он уже женат, что лгал Мэри, не собираясь жениться на ней, и что единственная цель, которую он преследовал, заключалась в совращении юной девственницы.
«Счастливое спасение,— пробормотала Утрата.— О, какое счастливое спасение!»
Мистер Дарби, покинувший жену и детей и вынудивший их самим заботиться о своем пропитании, внезапно решил возмутиться тем, что они занялись этим. Он не желал, чтобы его жена и дочь работали, поэтому школа, начавшая процветать, была закрыта, и Мэри отправили в другое учебное заведение в Чертси, которым руководила миссис Лоррингтон. Эта дама питала слабость к спиртному, но когда она не прикладывалась к нему, она была очень хорошей учительницей. Миссис Лоррингтон тотчас заинтересовалась удивительно красивой девушкой, желавшей учиться.
Мэри старательно училась в новой школе, получала поощрения и быстро делала успехи; она осваивала не только общеобразовательные дисциплины, но и манеры и искусство декламации. У нее были природные способности к тому и другому.
Мать с гордостью и интересом наблюдала за развитием дочери. Мистер Дарби также интересовался дочерью и согласился с женой, что Мэри следует отправиться в оксфордский пансион для девиц в Мэрилбоуне, руководимый миссис Херви. Там она встретила... как же звали этого человека? Сам по себе он не имел большого значения для девушки, однако он был балетмейстером в Ковент-Гардене и познакомил Мэри с Дэвидом Гарриком. Хасси — вот как его звали! Он преподавал у миссис Херви танцы и немедленно выделил Мэри как самую перспективную ученицу.
Она помнила тот день, когда он привел мистера Гаррика. Последний показался ей раздражительным стариком, однако его громкое имя произвело впечатление на Мэри. Одетый в мрачный коричневый костюм, он мало походил на известных романтических персонажей, которых играл в прошлом. Он руководил «Друри-Лейн» — дело происходило до того, как Шеридан выкупил долю театра. Мистер Гаррик заставил Мэри декламировать, петь, танцевать, а потом удалился с таким видом, словно она разочаровала его. Она так расстроилась, что ушла домой в слезах; мать рассердилась на мистера Гаррика, не сумевшего оценить ее дочь.
Но на другой день мистер Хасси отвел ее в сторону от других учениц и сказал Мэри, что ей может крупно повезти, если она готова много трудиться, потому что мистер Гаррик хоть и нашел ее слабо подготовленной, однако увидел в ней некоторый талант и был готов предоставить девушке шанс.
В этот день она пришла домой с совсем иной новостью. Но миссис Дарби тотчас разволновалась. Театр! Подходит ли эта профессия для леди? Мэри не была в этом уверена. Она оказалась перед сложной дилеммой. Мистер Дарби снова исчез. Перед своим очередным отъездом в Америку, будучи потрясенным расцветающей красотой Мэри, он пригрозил миссис Дарби суровым наказанием, которое постигнет ее в том случае, если с Мэри случится что-то плохое.
— По-моему, леди не становятся актрисами,— повторила миссис Дарби.
— Но кем я должна стать, мама? Кем я могу стать? Школьной учительницей?
— Нет, это тоже плохо. Дорогая! С твоей внешностью...
— Мама,— умоляюще произнесла Мэри,— мы должны быть практичными. Некоторые актрисы получают много денег. Если женщина умна...
— Тебе еще нет шестнадцати лет. Я буду умирать от страха всякий раз, когда ты будешь уходить в театр. Ты слишком молода.
— Когда-то надо начинать. Это на самом деле подарок судьбы. Мистер Хасси сказал мне, что мистер Гаррик собирается подготовить меня к роли Корделии для его Лира.
— Хотела бы я знать, что нам делать.
И затем появился Томас Робинсон. Утрата не хотела думать о Томасе Робинсоне. Насколько счастливее она была бы, если бы никогда не слышала о нем. Но тогда мать обрадовалась появлению этого молодого человека, который казался способным избавить ее от страха.
Решением их проблемы был брак — брак с человеком с хорошими перспективами, способным обеспечить Мэри, дать ей приличное жилье, слуг, содержать ее в комфорте до конца жизни. В таком случае можно без сожаления отбросить мечты о театральной славе.
Томас Робинсон даст Мэри все необходимое.
Мать услышала о Томасе Робинсоне от адвоката, у которого она консультировалась — мистера Веймана. Он заверил женщину, что Томас Робинсон — человек с будущим. Хотя он работал в адвокатской конторе, он не был обыкновенным клерком. Его перспективы были блестящими. Миссис Дарби узнала, что его отец — уэльский дворянин, отправивший сына в Лондон, потому что считал полезным, если тот чем-нибудь займется. Со временем Томас унаследует большое имение в Уэльсе и заведет собственный дом в Лондоне.
У миссис Дарби разгорелись глаза. Именно о такой судьбе для дочери она мечтала. Если она станет женой богатого мистера Робинсона, ей не придется каждый вечер демонстрировать свою красоту на сцене и выслушивать разные предложения.
Прежде всего надо было организовать встречу с мистером Робинсоном. Любезный адвокат взялся сделать это.
А Утрата? Какие чувства владели ею? Теперь ей нравилось считать, что она смотрела на такую перспективу с ужасом, что она бросилась на колени перед матерью и стала умолять ее проявить благоразумие и уступить мистеру Гаррику. Она с удовольствием представляла себя рыдающей, говорящей о том, что предпочитает продавать свой талант, а не саму себя.
Спустя годы... хотя прошел не слишком большой срок... она многое забыла; сейчас она не знала точно, как это произошло. Однако даже сама Мэри не могла мысленно рисовать радужные картины того, что последовало.
Она видела встречу в «Звезде и Подвязке» в Гринвиче. Хорошо помнила свое платье. Только оно сохранилось в памяти весьма отчетливо. Ей было приятнее думать о длинном вечернем платье из бледно-голубого люстрина и большой соломенной шляпе с лентой из того же материала.
Томас Робинсон бросил один взгляд на девушку, и все его сомнения рассеялись. Он заметил, сколько глаз было обращено в их сторону — все восхищались красотой Мэри. Тут открываются безграничные возможности, подумал Томас Робинсон, который, как она быстро обнаружила, стремился жить в роскоши при минимуме усилий. Благодаря богатым клиентам, приходившим к нему в контору, и знакомству с их проблемами он тотчас сообразил, что такой жизни можно добиться с помощью исключительно красивой жены.
Поэтому он желал этого брака. Он проявлял щедрость и внимание не только к Мэри, но и к ее матери. Он наносил им визиты, периодически как бы невзначай упоминал о семейном поместье в Уэльсе, говорил о своем будущем лондонском доме, называл имена известных аристократов, и в конце концов миссис Дарби стала мечтать о свадьбе. Когда мистер Робинсон предложил устроить ее немедленно, мать Мэри поспешно согласилась.
Был апрельский день — пять лет тому назад. Неужели только пять? — спросила себя Утрата. Можно ли за такой короткий срок прожить целую вечность, наполненную страданиями, отчаянием и ужасными событиями? Удивительно, что ей удалось сохранить свою красоту, ставшую еще более ослепительной.
Церковь святого Мартина. Мистер Робинсон выглядел весьма элегантно в костюме, который, как узнала позже Мэри, не был оплачен. Тогда он казался ей весьма импозантным женихом; мало зная о брачных обязательствах, она грустила не слишком сильно.
Так она стала миссис Робинсон.
Перед свадьбой он объяснил, что его отца следует подготовить к этому браку. «Конечно, когда он увидит Мэри, он будет очарован ею, как и все. Но поначалу нам не следует обзаводиться домом».
Какими доверчивыми они были! Все выглядело весьма убедительно. В конце концов, когда наследники больших поместий женятся на бедных девушках, родители часто стараются воспрепятствовать этому. Поэтому Мэри поживет какое-то время в доме матери на улице Великой Королевы, а Томас будет ночевать там, сохраняя за собой жилье, расположенное неподалеку. Скромность его квартиры объяснялась тем, что отец якобы хотел, чтобы Томас недолгое время пожил независимо, самостоятельно встал на ноги. Скоро он отправится в Уэльс и сообщит отцу о том, что произошло.
Поэтому в течение нескольких недель Мэри каждую ночь принимала Томаса в своей постели в доме матери, что не доставляло ей большого удовольствия. Она была сексуально неразвита и тогда, как и сейчас, предпочитала интимному общению романтическое ухаживание. Она быстро обнаружила, что в спальне манеры мистера Робинсона были далеко не романтическими.
Возможно, она начала сомневаться в нем раньше своей матери. Возможно, инстинкт подсказал ей, что джентльмены не ведут себя таким образом. Разочарование пришло быстро. Мэри обнаружила, что перспективы мистера Робинсона были липовыми. Он оказался лжецом и внебрачным сыном уэльского фермера, не собиравшегося оставлять ему даже свою маленькую ферму; мистер Робинсон располагал лишь небольшой заработной платой клерка, поэтому он не мог купить дом для Мэри; пока он не получил кредиты у заимодавцев для осуществления своих проектов, его устраивало, что Мэри жила у матери.
Постепенно матери и дочери открылась вся правда. Поняв, в какую ловушку они угодили, и пережив первое потрясение, они отнеслись к происшедшему философски.
Они ужасно оплошали, но теперь должны извлечь из ситуации максимум выгоды.
Утрата закрыла глаза, словно, сделав это, она могла прогнать воспоминания о следующих двух годах — постыдные воспоминания! Она уткнулась лицом в ладони. «Я была так молода»,— повторяла она. Лучше забыть те годы, предшествовавшие началу ее артистической карьеры. Тогда она ненавидела жизнь. Мэри вздрогнула от смущения. Однако она не могла забыть радость, которую ей давали новое бархатное платье, восхитительное пальто или шляпка с перьями или лентами. Она с наслаждением рассматривала свое отражение, стоя перед зеркалом в этих нарядах, появлявшихся у нее только благодаря той жизни, которую она вела. Куда бы она ни приходила, везде люди смотрели на нее: мужчины — с восхищением, женщины — с завистью. Все отдавали должное ее красоте. Замечая это, она легче переносила свои беды.
Мистер Робинсон снял дом в Хэттон-Гардене. Там они «принимали гостей». Это означало, что он приводил домой джентльменов и знакомил их со своей женой. За эту привилегию он получал право вращаться среди знатных, но весьма безнравственных людей. Благодаря дружбе с ними ему давали кредиты. Миссис Дарби разрешили жить с молодыми супругами, чтобы обходиться одним слугой и не содержать два дома. Теперь мистеру Робинсону не было нужды играть; его истинная сущность раскрылась весьма быстро. Распущенный, беспринципный человек во всем подражал знати, к которой он, как и его жена, хотел принадлежать.
Примерно год они жили на краю этого общества. К ним постоянно приходили люди вроде лорда Литтлтона, который был повесой, политиком, художником и поэтом одновременно. Его целью было соблазнение миссис Робинсон. Другим гостем был знаменитый ловелас Георг Роберт Фицджеральд, известный под прозвищем Драчун Фицджеральд. Он, естественно, стремился к тому же самому.
Благодаря красивой жене эти мужчины были готовы обращаться с мистером Робинсоном, как с равным; это означало, что они позволяли ему сопровождать их в игорные дома и бордели. Мистер Робинсон вскоре проявил себя как неверный муж, что не слишком сильно огорчило его жену, поскольку он стал реже докучать ей своими ласками. Однако ее возмущало то, что он спит со служанкой-шлюхой.
Это был забавный год... они жили на краю светского общества... мистер Робинсон пытался сделать из нее элитную проститутку. Она не могла забыть случаи, когда Георг Роберт Фицджеральд попытался похитить ее в Воксхолл-Гарденс. Она оказала сопротивление, и тогда появился мистер Робинсон, положивший конец этой проделке, потому что меньше всего он хотел потерять жену.
Такая жизнь не могла продолжаться. Очевидно, ее муж понял это. Но он, похоже, был способен думать только о текущем дне. Начались неприятности; она забеременела; кредиторы стали грозить; Томасу Робинсону перестало везти за карточным столом...
Нет, она не будет думать об этом. Она нашла выход из тягостного положения. Своими собственными силами обеспечила себя, мать, ребенка... сумела выбросить Томаса Робинсона из своей жизни. Ее нельзя винить. Ей нравилось считать себя женщиной добродетельной, благородной, не испорченной этими унизительными авантюрами. Это правда... достаточно только закрыть глаза на некоторые моменты... она закрывала их. Она быстро научилась делать это.
Затем... конец веселой жизни, ожидание родов, страх, испытываемый всякий раз, когда в дом приносили счета. Их было так много... Скоро родится ребенок. Что можно сделать? Рождение маленькой Марии принесло некоторое утешение; малышка была очаровательной, и хотя Мэри поняла, что материнство не может заполнить всю ее жизнь, она любила дочь. Но на них обрушилось неизбежное следствие безрассудства мистера Робинсона. За неуплату долгов его заточили в тюрьму.
Она попала туда же вместе с ребенком; Томас, казалось, одумался, однако Мэри подозревала, что в случае освобождения он стал бы вести себя, как прежде. Он был слабым и беспринципным; Мэри проклинала тот день, когда она вышла за него замуж.
Услышав об успехе шеридановских «Соперников», она подумала о ее шансе стать актрисой. О том шансе, за который честолюбивые женщины были готовы отдать многое. Она легкомысленно упустила его. Ради чего? Ради брака с мошенником, пытавшимся толкнуть ее на путь греха и в конце концов угодившим в долговую тюрьму.
Окружавшая ее бедность вселяла в Мэри чувство ужаса; теперь было бесполезно мечтать о красивых нарядах. У девушки осталось одно утешение: ее перо. Она обнаружила, что в тяжелые минуты оно могло дать ей очень многое. Она любила ребенка, все сильнее привязывалась к нему и писала стихи.
Внезапно ей пришло в голову, что если бы ей удалось опубликовать свои сочинения, если бы люди начали покупать их, это могло бы стать источником дохода. Это дало бы средства если не на роскошную жизнь, которую она когда-то рассчитывала обрести с помощью мистера Робинсона, то хотя бы на достойную. Она тотчас представила себе салон, который откроет. Она будет красивой поэтессой. С такими замыслами в голове она писала лихорадочно; вскоре у нее набралось стихов на целый томик. Теперь ей нужен был покровитель; ей не хотелось обращаться к мужчине — она устала от них; также она не желала, чтобы о ней говорили, что ей помогают из-за ее красоты. Она слышала о Джорджиане, герцогине Девонширской, законодательнице мод, влюбленной в искусство.
Нельзя ли сделать так, чтобы ее представили герцогине?
Это было задачей непростой, но разрешимой. С того удивительного года у нее остались поклонники, готовые помочь ей теперь, когда для нее настали тяжелые времена. Она нашла выход из положения. Когда Мэри рекомендовали герцогине, Джорджиана была потрясена не только стихами, но и красотой поэтессы. Услышав о том, что Мэри живет с мужем и маленькой дочерью в долговой тюрьме, благородная леди решила помочь одаренной молодой женщине. Герцогиня не только нашла издателя для публикации стихов, но и добилась освобождения Робинсонов.
Свобода! Когда Мэри вышла из тюрьмы, ее встретила мать, которой удавалось все это время содержать дом в порядке.
Теперь не было нужды ублажать мистера Робинсона; обе женщины открыто демонстрировали ему свое презрение. Жена разрешила ему спать с любыми служанками, ей не было дела до его визитов в бордель; она лишь настоятельно попросила, чтобы он не домогался ее.
Мистер Робинсон ответил, что он не может гарантировать это; однако ему приходилось помнить, что жена освободила его из тюрьмы и что она — отнюдь не хорошенькая марионетка, каковой он считал ее прежде.
Мэри и ее мать игнорировали мистера Робинсона, хотя он жил с ними. Он снова вернулся в свою контору, хотя жить на его заработную плату было нелегко.
«Я хочу стать независимой от него,— сказала Мэри матери.— Я предпочла бы уйти из этого дома и никогда больше не видеть своего мужа».
Миссис Дарби пришлось признать, что это было бы весьма желательно. Но как это осуществить?
«Я не смогу зарабатывать достаточно денег сочинением стихов,— сказала Мэри.— Как глупо я поступила, отвергнув предложение мистера Гаррика».
«Ты никогда больше не получишь такого предложения»,— печально промолвила мать; она охотно признавала свою вину. Ей следовало быть умнее. Нельзя требовать от четырнадцатилетней девочки умения распознать мошенника... но она, миссис Дарби, была взрослой женщиной, матерью! Что подумает ее муж, когда вернется домой? Она вспомнила его угрозы перед отъездом. Но он не приезжал; Мэри была права. Им срочно нужно было раздобыть деньги; в противном случае они снова попадут в ту тюрьму, из которой недавно вышли, и тогда им не придется рассчитывать на счастливое спасение.
«Почему не получу?» — внезапно спросила Мэри.
«Но... мистер Гаррик не предоставит тебе нового шанса. Он, верно, решил, что ты — дурочка, коли отказала ему».
«Я слышала, что мистер Шеридан собирается выкупить у него «Друри-Лейн» и что мистер Гаррик, будучи пожилым человеком, уйдет на отдых».
«Но ты не знакома с мистером Шериданом».
«Пока что нет,— признала Мэри.— Но почему бы мне не сделать этого?»
Успех с герцогиней Девонширской придал Мэри уверенность. Почему бы ей не предложить свои услуги «Друри-Лейн»? Это сулило восхитительную жизнь; она, Мэри, обладала поразительной красотой, умела неплохо танцевать, петь и декламировать— а главное, обладала развитой склонностью к игре. Несомненно, она — прирожденная актриса. Она быстро поверила в это и уже готовилась убедить в этом мистера Шеридана и, при необходимости, мистера Гаррика.
«Я не вижу причин, мешающих мне получить новый шанс,— сказала она матери.— Я найду способ познакомиться с мистером Шериданом».
«Какой способ?»
«Ну, мистер Хасси познакомил меня с мистером Гарриком, разве нет? Думаю, мистер Хасси захочет помочь мне».
И это оказалось правдой. Балетмейстер немного удивился, когда Мэри явилась к нему, но его, как и всех, покорила красота девушки.«Карьера актрисы. С твоей внешностью ты обречена на успех».
«Если бы вы согласились оказать мне услугу и познакомить меня с господином Шериданом...»
«Этим я окажу услугу господину Шеридану».
Вскоре состоялась встреча, которая изменила жизнь Мэри и привела ее к этому вечеру, сулившему потрясающие возможности, которые казались вполне реальными.
«Зеленая комната» в театре. Мэри ясно видела ее. Она была знакома с каждой ее деталью. Но тогда она оказалась в ней впервые; красивый мистер Шеридан взял руку Мэри и поцеловал; он был весьма любезен, потому что его поразила красота девушки.
Значит, она хочет стать актрисой?
Мэри сказала ему, что мистер Гаррик сам однажды предложил ей это.
«И вы отказались?»
«Вместо этого я вышла замуж».
«Старик никогда не простит вам этого. Он думал, что протягивал вам ключи от рая. А вы выбрали... брак».
«К несчастью».
Мистер Шеридан насторожился. Теперь она знала — он сам однажды сказал ей это,— что во время беседы он оценивал ее и почти тотчас решил, что она нужна... «Друри-Лейн» и ему самому.
Теперь нет нужды прогонять мысли о прошлом, закрывать глаза и скользить по тонкому льду, который может внезапно треснуть и погрузить ее в ужасные воспоминания. Теперь ей сопутствовал успех.
В театре мистер Шеридан показал ее мистеру Гаррику. Гаррик заметно постарел со дня их первой встречи, но хорошо помнил девушку.
«Я дал тебе шанс стать актрисой, но ты отказалась»,— обвиняюще произнес мистер Гаррик.
«Я совершила глупость»,— смущенно признала она.
«Глупость, безумие, легкомыслие. Хорошая актриса не должна обладать этими качествами».
«Я знаю».
Она держалась робко, подавленно. Но она знала, что он не потрудился бы прийти и посмотреть на нее, если бы не считал ее заслуживающей этих усилий.
«Тебе известно, что тысячи женщин, мечтающих стать актрисами, отдали бы двадцать лет своей жизни за шанс... который вы отвергли?»
«Я сознаю это,— сказала Мэри.— Это было моей величайшей ошибкой». Он отвернулся от девушки, словно испытывая к ней отвращение, и сказал Шеридану:
«И ты хочешь, чтобы она сыграла Джульетту?»
«Во всяком случае, внешне она подходит для этой роли»,— ответил Шеридан.
Не глядя на Мэри, Гаррик пробормотал:
«Послушаем тебя. Начинай отсюда:
Ромео, как мне жаль, что ты Ромео!
Отринь отца да имя измени...»
Она хорошо знала эти строки. Сколько раз после того, как Шеридан сказал, что она может сыграть Джульетту, она разыгрывала сцену на балконе перед зеркалом, видя себя перегибающейся в прозрачном одеянии над балюстрадой в лунном свете, рисуя в своем воображении аудиторию, восхищенно затаившую дыхание.
Когда Мэри начала произносить эти слова, она мысленно оказалась на этой сцене; она была юной девушкой, влюбившейся впервые в жизни.
А если нет, меня женою сделай,
Чтоб Капулетти больше мне не быть.
Старый человек, стоявший рядом с ней, внезапно преобразился. Мэри ответил самый прекрасный голос из всех звучавших в театре за много лет — возможно, за всю его историю:
Прислушиваться дальше иль ответить?
Она продолжила:
Лишь это имя мне желает зла...
Возможно, она спутала слова, но в ее голосе звучала страсть; ей потребуется основательная учеба, но в девушке ощущался огонь. Гаррик прошелся с ней по всей сцене; наконец она услышала, как он произнес своим чудесным голосом:
...все это сон?
Так непомерно счастье.
Так сказочно и чудно это все!
Мэри знала, что она должна добиться успеха; больше всего на свете она хотела сыграть эту роль, причем сыграть так, как ее еще не играл никто.
Ромео, словно по волшебству, превратился в мистера Гаррика — страстный и романтичный любовник стал язвительным стариком.
Он ничего не сказал и направился к выходу.
Шеридан пошел за ним; Мэри стояла и дрожала.
«Ну?» — сказал Шеридан. Мистер Гаррик остановился в задумчивости. Мэри показалось, что он не собирается отвечать.
Она бросилась к нему:
«Если вы дадите мне шанс, я буду работать, учиться... я буду учиться...»
«Тебе это необходимо»,— сказал мистер Гаррик и вышел из. комнаты.
Но таковы были его манеры. Мэри произвела на него впечатление; хотя она была новичком, он обнаружил в ней врожденное театральное чутье, без которого актеру не обойтись. К радости Шеридана и безграничному восторгу Мэри мистер Гаррик сказал, что он сам будет заниматься с ней; это означало, что ее дебют в «Друри-Лейн» состоится в восхитительной и крайне важной роли Джульетты.
Джульетта! Она будет помнить тот вечер в мельчайших подробностях. Тут было что запомнить — даже страх, охвативший ее перед поднятием занавеса. На Мэри было бледно-розовое атласное платье с оборками из крепа, расшитое серебряными нитями и украшенное блестками; белые перья украшали ее волосы; сцену в гробнице она играла в вуали из черного прозрачного газа; на талии висели четки с крестом. Не было нужды говорить ей о том, что на свете не существовало более прелестной Джульетты. Эта мысль воодушевляла ее; Мэри сознавала свою исключительную привлекательность, и это давало ей силы.
Ей исполнилось восемнадцать — она была на несколько лет старше Джульетты, но в первых сценах Мэри выглядела, как ребенок; позже по ходу спектакля она влюблялась, любила и слегка взрослела. Гаррик сказал, что это чудо необходимо тонко передать; он заставлял ее жить в образе Джульетты, быть Джульеттой, невинным ребенком и девушкой, которая внезапно превращается в женщину. И поскольку гений мистера Гаррика заставлял всех, кого он одаривал своим советом, стараться угодить ему и заслужить его похвалу, Мэри, зная о его присутствии в зале, была полна решимости вызвать у старого актера восхищение ее игрой.
О, чудо этой незабываемой ночи, когда она, Мэри, впервые предстала перед публикой! После мгновения тишины публика ахнула. Это было данью ее красоте. Можно ли было найти лучший фон, чем старческая фигура пожилой няни?
Ну, что еще?
Она боялась, что ее голос дрогнет, но он прозвучал чисто, прозрачно — это был голос настоящей Джульетты.
Ее карьера началась. Игра была ее профессией.
Что за вечер! Волнение нарастало ежеминутно. Аудитория жадно ловила каждое слово Мэри, люди не могли отвести от нее глаз. Это был вечер Джульетты. Волшебный вечер. Ее триумф. Она не могла не сознавать это. Мистер Шеридан встретил ее за кулисами, обнял и пылко поцеловал.
«Ты великолепна, Джульетта. Ты оправдала мои надежды».
Мэри засмеялась от счастья.
«Это самый счастливый вечер моей жизни»,— воскликнула она.
«Это только начало. Вот увидишь... Джульетта»,— сказал Шеридан.
Она снова вспомнила спектакль и восторг аудитории... последнюю сцену в гробнице...
Но вот кинжал, по счастью.
Сиди в чехле. Будь здесь, а я умру.
Зал ахнул, когда она упала рядом с телом Ромео и осталась лежать там.
Спектакль продолжался... а она думала: «Это конец наших невзгод. Я разбогатею. Стану великой актрисой. Всем этим я обязана мистеру Гаррику и мистеру Шеридану... и моей решимости».
Но повесть о Ромео и Джульетте
Останется печальнейшей на свете...
Занавес упал, и зал тотчас взорвался аплодисментами.
Занавес снова поднялся, и Мэри оказалась среди вышедших на сцену актеров; она улыбалась, раскланивалась.
К ее ногам бросали цветы, элегантно одетые мужчины толпились перед сценой. Занавес опустился, публика возмущенно заревела, занавес снова взлетел вверх. Мэри осталась одна... весь театр обезумел от радости.
Позже в «Зеленой комнате» ее окружили люди. Она слышала имена, которые мистер Робинсон произносил с трепетом благоговения. Там находился лорд Мальден, друг и конюший принца Уэльского; его черный бархатный камзол был расшит золотом.
«Миссис Робинсон, для меня большая честь поцеловать вашу руку...»
Герцог Камберлендский одобрительно рассматривал ее. Родной брат короля! В какое общество она попадает! И ей платят за это. Она не погрязнет в долгах.
«Герцог Камберлендский желает быть представленным».
Порочные глаза изучали ее. Его Светлость еще никогда не видел такой восхитительной Джульетты, Он выразил надежду, что она предоставит ему счастливую возможность любоваться ею чаще.
«О господи, нет, — подумала она,— я должна проявлять бдительность. Вам и всем другим придется понять, что я — леди, хоть и играю в театре». Шеридан оберегал ее. Он считал Мэри творением своих рук. Он увидел ее потенциал, уговорил Гаррика заниматься с ней. Она увеличит его доходы и сделает еще более счастливым.
«Миссис Робинсон утомлена, господа. Пожелайте ей хорошего отдыха, который она заслужила».
Она вернулась в свой дом на улице Великой Королевы и принялась говорить с матерью об этом вечере и грядущих триумфах.
Они пришли весьма быстро и в большом количестве, но Мэри больше не доводилось испытывать радостное волнение того первого вечера. Театр стал ее жизнью. Мать взяла на себя заботы о маленькой Марии; мистер Робинсон жил в их доме, но теперь он не имел права голоса. Ему приходилось помалкивать и не вмешиваться в жизнь жены. Мистеру Робинсону было невыгодно портить карьеру Мэри, потому что она оплачивала его карточные долги из своих гонораров и выдавала ему скромное пособие. Эта добавка к его зарплате, как презрительно говорила Мэри, позволяла ему обеспечивать себя и своих любовниц.
Мистер Робинсон пребывал в подавленном состоянии. Он поступил мудро, женившись на Мэри; он всегда знал это; теперь он убеждался в своей правоте. Конечно, обидно оказаться на втором плане, но зато жена обеспечивала его материально, к тому же он предпочитал кухонных девок утонченной красоте Мэри.
«Тяжкие дни остались в прошлом»,— говорила Мэри матери.
Похоже, это было правдой. С каждой ролью ее актерское мастерство возрастало, она становилась все прекрасней. Туалеты, которые она носила на сцене, восхищали ее; она уделяла им много внимания; перед каждой премьерой театралы гадали, в каких нарядах появится миссис Робинсон на этот раз. Публика могла быть уверена в одном: они будут необычными и красивыми.
Она посещала общественные места — «Пантеон» и «Ротонду», «Воксхолл» и «Рейнлаф»; везде люди с восхищением смотрели на знаменитую миссис Робинсон, одевавшуюся так, как не одевался до нее никто.
Шеридан восторгался ею, а она — им. Она находила его неотразимым и постоянно помнила о том, что он дал ей шанс. С ним она делилась своими проблемами; он знал, как ее раздражает мистер Робинсон с его вечными карточными долгами. Она рассказывала Шеридану о лишениях, выпавших на ее долю в долговой тюрьме. Он знал, что она никогда до конца не освободится от этих воспоминаний. Будучи талантливым драматургом, он понимал Мэри лучше, чем она сама понимала себя.
Мэри была прирожденной актрисой; на самом деле она играла не только на сцене, но и за ее пределами. История ее жизни была одной большой ролью, в которой Мэри являлась жертвой либо объектом восхищения, однако всегда оставалась в своих глазах порядочной и добродетельной героиней. Ее мотивы всегда представлялись благородными. Шеридан знал Мэри, и она пленяла его. Она обладала уникальной красотой. Он не мог сравнить Мэри со своей женой Элизабет. Красота Элизабет была одухотворенной. О, его святая Элизабет! Он любил Элизабет, но был влюблен в Мэри Робинсон и не считал себя обязанным, как он сам говорил, отказывать себе в чем-либо из ложного благородства. Она стала его любовницей. Она разыгрывала смущение, поначалу уклонялась от близости. Говорила ему, что чувствует себя неловко из-за того, что у него есть жена.
«А у тебя — муж,— напомнил он ей,— что делает нас парой».
«Ты шутишь о священных вещах».
Его дорогая Мэри не умела ценить юмор. Но он был очарован ее недостатками не меньше, чем достоинствами.
Она познакомилась с Элизабет, и это, по словам Мэри, вызвало в ее душе смятение.
Шеридан гадал, знает ли Элизабет о его связи с актрисой. Он не был уверен в этом. Но Элизабет уже давно освободилась от иллюзий. Он хотел бы объяснить ей, что его чувство к Мэри Робинсон было преходящим. Его жизнь связана с Элизабет; он был уверен, что сможет растолковать это жене, если она спросит его. Но она не делала этого. В то время она была поглощена их малышом Томасом, пением, чтением пьес, поступавших сотнями в «Друри-Лейн» от начинающих авторов, работой со счетами. Оставалось ли у Элизабет время на подозрения?
Но, возможно, ее родные откроют ей глаза. Ее брат Томас был музыкальным режиссером «Друри-Лейн» и работал в тесном контакте с управляющим театра. Томас, как все члены семьи Линди, был блестящим музыкантом; он сочинил песни для «Дуэньи». Еще у Элизабет была сестра Мэри, жена Ричарда Тикелла, знавшего почти все.
Но Элизабет ничего не говорила мужу; его роман продолжался, Мэри Робинсон стремительно поднималась к славе. Она и Элизабет Фаррен были ведущими актрисами своего времени; люди толпами валили в театр, чтобы посмотреть на них; эти женщины являлись любимицами как молодежи, так и более зрелой публики. Молодежь видела в них красивейших девушек Лондона; для зрителей постарше они были леди. Обе актрисы гордились тем, что они принесли на сцену новую утонченность и доказали, что театр может быть занятным без вульгарности.
Какие дни! Какой триумф! Мэри помнила роль Статиры в «Александре Великом». Она очаровала зал своими бело-голубыми персидскими нарядами и ненапудренными темными волосами. Она играла Фанни Стерлинг в «Тайном браке» и леди Анну в «Ричарде Третьем». Всегда с большим успехом. Какой триумф выпал на ее долю в пьесах «Неисправимый» и «Все за любовь!» Затем — Виола в «Двенадцатой ночи». Лишь однажды она познала провал, и то не по своей вине. Шеридану не удалось найти новую пьесу, и, чтобы обмануть публику, он решил показать «Неисправимого» под названием «Путешествие в Скарборо». Зал тотчас распознал подлог и стал выражать свое возмущение свистом. Ужасный момент — она стояла на сцене и впервые ощущала, что аудитория разлюбила ее.
Но даже это обернулось триумфом, потому что герцог Камберлендский, часто приходивший в театр полюбоваться Мэри из своей ложи, а потом в «Зеленой комнате», перегнулся через ограждение и закричал актрисе: «Не огорчайтесь, миссис Робинсон. Они освистывают не вас, а спектакль». Затем Шеридан вышел вперед и сказал зрителям, что им вернут деньги. Бунт был предотвращен.
Да, она могла с удовольствием оглянуться на три года успеха; а теперь... Утрата.
«В будущем,— решила она,— я всегда буду думать о себе как об Утрате».