3

Софи проснулась в плохом настроении. Этой ночью она видела беспокойные сны, оставившие горьковатый осадок. Наверное, Альбан проник в ее грезы, потому что она слишком часто вспоминала о нем накануне… После обеда Софи позвонила мужу и предложила провести уик-энд в Нормандии, мотивируя это тем, что дети будут вне себя от счастья, да и День всех святых приходится на ближайший понедельник, так что у них будет не два выходных, а три. Жиль с радостью согласился, однако, сославшись на намеченные на сегодняшний вечер встречи, пообещал, что приедет завтра утром на поезде.

Часы показывали пять, когда Софи остановилась во втором ряду перед школой. Чемоданы в багажнике, бак полон — остается только выехать на автостраду. С мобильного она позвонила Альбану и сообщила, что они с детьми приедут к ужину.

— Я привезу еду, я уже все купила в «Hediard»!

И речи быть не может о том, чтобы Валентина становилась к плите! «Пароход» — дом Софи, и она не потерпит, чтобы эта девица изображала из себя хозяйку.

Как только Анна, Поль и Луи устроились на заднем сиденье и пристегнули ремни безопасности, она выехала на дорогу, движение на которой, как всегда по пятницам, было очень оживленным. Софи не очень нравилось водить машину, особенно такую, как этот купленный для нее Жилем семейный «универсал». И все же сегодня Софи чувствовала себя свободной. Сидя за рулем, она могла не слушать громкую болтовню детей, достаточно было время от времени оборачиваться, чтобы навести порядок, когда разговор переходил в ссору. Жиль, управляя автомобилем обычно рассказывал ей о своих клиентах или, что еще хуже, пускался в пересказ судебных прений, и Софи приходилось поддерживать беседу. Сейчас же она могла думать о чем угодно.

— Поль, не прикасайся к стеклу! — рявкнула она, бросив взгляд в зеркало заднего вида.

Она сказала детям, куда они едут, и теперь они не могли усидеть на месте, предвкушая грядущие удовольствия. Как и отец, они обожали «Пароход», «на борту» которого располагали куда большей свободой, чем дома. Софи предпочитала называть дом виллой. О вилле Софи любила рассказывать друзьям, которые зеленели от зависти, когда, в подтверждение своих слов, она показывала пару фотографий. Софи не настаивала на продаже «Парохода» исключительно из эгоизма: где еще дети смогут так порезвиться, как не в огромном, принадлежащем семье доме, который к тому же находится в двух часах езды от Парижа? На выходных в квартире их невозможно заставить сидеть спокойно, особенно вечером, а у нее от их вечного гама мигрень…

Софи въехала в туннель, соединяющий шоссе с автострадой, с удивлением отметив, что вместо обычного стояния в пробке ей пришлось только слегка снизить скорость. Софи не любила импровизаций. Она была довольна, что с сегодняшней поездкой все вышло как нельзя лучше — она порадовала не только мужа и детей, но и сама с наслаждением думала о предстоящих выходных. Невзирая на мрачный прогноз погоды, раннее наступление ноябрьской ночи необходимость возвращаться домой в понедельник вечером, что наверняка окажется мукой, она была счастлива. Еще одним поводом для радости был купленный сегодня наряд — великолепный кашемировый свитер, черный (всем известно, что это самый удачный цвет для блондинок), и оригинального фасона джинсы. Изучив свое отражение в примерочной кабинке, Софи с удовлетворением отметила, что выглядит превосходно и теперь никакой Валентине не удастся ее затмить.

— Перестаньте драться! Чтобы я вас не слышала, или поедем назад в город!

Пустая угроза, но дети тут же угомонились.

— Коляʹ тоже приедет? — тоненьким голосом осторожно спросила Анна.

— Не знаю, дорогая. Наверное.

Дети обожали, когда все внимание взрослых было обращено на них. У Альбана и Коля своих детей не было, поэтому и они, и прабабушка баловали детвору, как могли.

«И я была бы рада, если бы все оставалось по-прежнему! Малори не хочет заводить ребенка, тем лучше. А вот Валентина…»

Даже мысль о том, что у Валентины и Альбана может родиться ребенок, казалась Софи невыносимой. Ну не может Альбан превратиться в одного из этих сорокалетних папаш! Она не представляла его в роли отца и тем более — в роли мужа.

«Если эта шлюха забеременеет, то только затем, чтобы привязать его к себе!»

Софи даже не задумывалась о причинах своей антипатии к Валентине. По ее мнению, ни одна женщина на свете не достойна Альбана, поэтому его участь — всю жизнь оставаться идеальным деверем-холостяком, всегда таким очаровательным и готовым услужить, за которым ей так приятно присматривать.

— Но Жо говорит, что нам нельзя туда ходить! — крикнул Поль.

Разгорался новый спор, и Софи резко вмешалась:

— Ходить куда?

— Наверх.

— На чердак! Тот, что над маленькими комнатами, — уточнил Луи.

— Что вам делать на чердаке? И потом, если Жозефина говорит «нет», вы должны ее слушаться. В доме полно места для игр.

— Если играть в прятки, то везде, — заупрямился Луи. — По-другому неинтересно!

Он был старшим и, конечно, зачинщиком всяких глупостей.

— А я боюсь лезть на чердак, — пожаловалась матери Анна. — Жо говорит, что призраков надо оставить в покое.

— Призраков? — усмехнулась Софи. — Откуда в доме призраки? Дети, Жозефине очень много лет, а старые люди часто…

Она вдруг замолчала, осознав, что с помощью страшных рассказов о привидениях Жозефина отваживает внуков от железной лестницы, ведущей на чердак, и от хранящихся там старых, набитых всяким хламом чемоданов.

— Вот что я вам скажу: вы должны с уважением относиться к прабабушке, — попыталась она исправить положение. — Никаких игр на чердаке! Вы меня поняли?

— Ты веришь в привидения, мам? — насмешливо спросил Луи. — В призраков, живых мертвецов и…

Анна завизжала от ужаса, а ее братья громко рассмеялись.

— Если не успокоитесь, вернемся в Париж! — взорвалась Софи.

Она включила указатель поворота, чтобы выехать из Довиля, но дети в страхе замолчали. Они замерли, глядя, какую дорогу она выберет, и с облегчением вздохнули, убедившись, что мать не собирается поворачивать назад.

— Я хочу есть, — прошептала Анна.

— Мы почти приехали, дорогая.

Хорошо хоть дом будет теплым, светлым, гостеприимным. Одним из преимуществ того, что Альбан решил в нем обосноваться, было наличие продуктов в холодильнике и сухих простыней. До его переезда вилла оживала на короткие промежутки времени, теперь же она воскресла.

* * *

Валентина распечатала текст, переведенный в течение дня, чтобы иметь возможность перечитать его завтра. По утрам она всегда перечитывала сделанное накануне и вносила правку, прежде чем снова сесть за работу. На этот раз она переводила по-настоящему захватывающую книгу — триллер, да такой страшный, что у читателя волосы вставали дыбом. Главная трудность заключалась в том, чтобы сохранить леденящую душу атмосферу и во французском варианте, не вмешиваясь при этом в авторский замысел. И все же периодически приходилось вносить в текст оправданные с литературной точки зрения изменения, но только ради того, чтобы перевод произведения раскрыл все грани авторского таланта.

Валентина выключила компьютер, встала и потянулась. Пора спуститься к Альбану и помочь ему накрыть на стол. Он сказал, что Софи привезет ужин с собой. И все же Валентина успела испечь пирог с яблоками во время своего вечернего чаепития, около шести вечера. Неплохо было бы принести в кабинет электрический чайник и чай в пакетиках, если она не хочет полжизни бродить по коридорам и лестницам.

Завернув по дороге в ванную, чтобы освежиться, она спустилась с третьего этажа в кухню. Оттуда доносился громкий гул голосов. Софи и дети были уже там, посреди груды чемоданов и пакетов с готовой едой.

— Я не слышала, как вы подъехали! — с улыбкой воскликнула Валентина. — Хорошо добрались?

— Как обычно по пятницам, но я уже привыкла, — язвительно ответила Софи.

Женщины посмотрели друг на друга, потом Софи указала на продукты.

— Я привезла ужин. Надеюсь, вы любите колбасу?

— Может, перейдем на «ты»? — предложила Валентина все тем же любезным тоном.

—Хорошо, мне это будет приятно!

И все же, общаясь с Валентиной, Софи оставалась ироничной и отстраненной. Совсем по-другому она заговорила с Альбаном:

— Жиль приедет завтра в одиннадцать, поездом. Ты ведь встретишь его на станции? Я мечтаю подольше поваляться в постели…

— Конечно, встречу. И заодно куплю нам на обед морепродуктов.

Было очевидно, что он рад приезду родственников, и Валентина в очередной раз спросила себя, не скучает ли он с ней. Она целыми днями сидит над переводом, а чем занят Альбан? Два дня назад Давид силой заставил его съездить в аэропорт Сен-Гатьен-де-Буа, но по возвращении Альбан рассказал ей так мало, что она так и не поняла, предложили ему там работу или нет.

— Коляʹ и Малори приедут завтра вечером, — объявил он. — И довольно поздно. Не бросать же бутик открытым!

— Может, они успеют к ужину? — спросила с надеждой Анна.

— Нет. Вы будете ужинать первыми! — сухо ответила ей мать.

Валентине показалось, что Анна вот-вот заплачет, но Альбан подхватил малышку на руки и закружил по комнате.

— Ну, завтра — это завтра, а сегодня мы будем есть все вместе! Признавайся, плутовка, ты хорошо учишься в школе?

Альбану нравилось возиться с детьми. Он будет прекрасным отцом, Валентина была в этом уверена. Пока дети рассказывали Альбану о своих школьных подвигах, она подошла к стоящей у шкафа Софи.

— Держи, постелем эту скатерть и салфетки, — безапелляционным тоном заявила та. — Вы не могли бы… О прости, ты не могла бы взять бокалы в форме тюльпана? Это мои любимые!

— Все зависит от того, что мы будем пить. Вот эти тоже очень красивые!

Софи посмотрела на Валентину, сдвинув брови.

— Те, что ты показала, лучше не трогать, они очень тонкие. И уж точно нельзя давать их детям!

Объявление войны, казалось, не за горами. Софи не понадобилось много слов, чтобы дать Валентине понять: она здесь у себя дома, в отличие от какой-то там подружки Альбана. Не желая ссориться из-за пустяка, Валентина молча повернулась, перешла на другой конец кухни и стала нарезать хлеб. Она клала в корзинку последние кусочки, когда за ее спиной возникла Софи.

— Надеюсь, ты на меня не обиделась? Нужно время, чтобы освоиться в доме. И у всех свои привычки…

Говоря «у всех», она подразумевала семью, частью которой Валентина не являлась. Это было совершенно ясно.

— Альбан, я думала о тебе, — продолжала между тем Софи. — Я купила тебе тапенаду[4] и хрустящие хлебцы!

— Раз так, пора подавать аперитив! — радостно отозвался тот.

— А еще я привезла экзотические фрукты и миндальное печенье. Видишь, как хорошо я знаю твои вкусы!

— А я испекла дурацкий пирог с яблоками, — пробормотала Валентина.

— Почему «дурацкий»? Яблоко — эмблема Нормандии, ведь так?

—У нас на столе будут камамбер, ливаро и понлевек[5]. Пирог и сыры — не слишком удачная компания!

Софи не улыбнулась в ответ на шутку Валентины. Она остановилась рядом с Альбаном, который разливал по бокалам в форме тюльпана наливку из черной смородины.

— Ты готовишь для нас кир? Как мило…

И с этими словами она нежно погладила его по плечу.

— Знаешь, я рада, что ты поселился на вилле. Теперь мы будем приезжать чаще.

Мысли Валентины в этот момент были далеки от христианского сострадания: чем реже они с Софи будут видеться, тем для нее, Валентины, будет лучше. Подчеркнутая нежность жены Жиля в обращении с Альбаном раздражала Валентину, и она спрашивала себя, зачем Софи это делает. Что до Альбана, то он-то как раз ничего странного в поведении невестки не усматривал, поскольку привык к тому, что все женщины его балуют. Подавив вздох, Валентина подошла к ним и взяла из рук Альбана бокал.

— Мы хотим есть! — нетерпеливо заявил Луи и тут же осекся под сердитым взглядом матери.

— Сделай хоть что-то полезное, например, поправь скатерть, — бросила она сыну.

Софи отпила глоток из своего бокала. Она не торопилась убирать руку с плеча деверя.

— Иногда я думаю, а не отдать ли мне их в интернат, по крайней мере, мальчиков, — доверительным тоном обратилась она к Альбану. — Жиль говорит, что очень любил свой пансион, но, странное дело, не хочет даже слышать о том, чтобы отправить туда Луи и Поля.

— В нашем случае это было оправдано, потому что мы росли, можно сказать, в глуши. А вы с Жилем живете в Париже и можете устроить детей в любую школу, какую захотите, в двух шагах от дома. Я тоже любил пансион, но некоторые мои товарищи его терпеть не могли. Все зависит от родителей…

Тень набежала на лицо Альбана, и он опустил глаза, словно отдавая дань детским воспоминаниям.

— Если бы ты только знал, какие теперь пошли дети! Они не дают мне покоя, выматывают все силы. Прошу, не торопись заводить детей, от них одна головная боль!

Деланно хихикнув, она спросила полушепотом:

— Кстати, а ты хочешь детей?

Вопрос, прозвучавший так безобидно в исполнении Софи, Валентина никак не решалась задать Альбану сама, поэтому с неистово бьющимся от волнения сердцем ждала ответа.

— Не знаю, — медленно ответил он.

В его голосе звучало сомнение. Он смутился и, скорее всего, предпочел бы промолчать. Валентина восприняла этот ответ как пощечину, поэтому, когда Альбан посмотрел на нее, словно ища поддержки, она отвела глаза. Вот как, значит, он не знает. А она, дура, каждый вечер, засыпая, представляет, как он обрадуется, когда она, наконец, все ему расскажет! Очень осторожно, чтобы никто не заметил, как дрожит ее рука, Валентина поставила бокал на стол. Как бы то ни было, она не собиралась допивать аперитив. Сегодня утром она решила, что ради будущего малыша пора внести изменения в свои привычки — бросить курить, сократить до минимума алкоголь, побольше гулять у моря.

— Все за стол! — воскликнула Софи.

За длинным столом она заняла место хозяйки. Обычно здесь сидела Жозефина, но в ее отсутствие Софи охотно ее заменяла.

Валентина почувствовала, как рука Альбана легла ей на талию.

— Ты не голодна, любовь моя?

— Ну что ты, просто умираю от голода!

Она высвободилась из его объятий, выдавила из себя улыбку и села рядом с детьми. Альбан остался стоять на месте, глядя на нее с немым вопросом.

* * *

Жозефина задернула занавески в своей комнате. Она долго простояла у окна, глядя на фасад виллы. Многие окна были освещены — верный признак присутствия в доме детей, которые никогда не выключали за собой свет. Что ни говори, с такой иллюминацией «Пароход» выглядит куда веселей.

— Да ты совсем спятила, старуха! Разве может этот дом быть веселым? — сказала она вслух сама себе.

Она любила разговаривать сама с собой, эта привычка появилась у нее после смерти Антуана. При жизни супруга она нередко обращалась к нему, даже если он в этот момент находился в другой комнате.

— Ни веселья, ни радости давно не бывало в этом доме, да простит меня Господь за мои слова!

Жо повесила халат на спинку глубокого кресла, сняла тапочки и улеглась в кровать. Завтра она приготовит детям пирог «четыре четверти»[6], Поль и Луи его обожают, но Анна, конечно, предпочла бы шоколадные фонданы[7].

— Значит, сделаю и пирог, и кексы. Хорошо, если этого хватит на всех, ведь приедут еще Жиль и Коляʹ.

Поудобнее устроившись на подушках, Жозефина надела очки.

— Почитать или посмотреть телевизор?

Она уже не помнила вечерней программы телепередач, хотя просматривала ее за ужином.

— Если я забыла, что там написано, значит, не очень-то это мне было нужно. Тем более любопытно узнать, что случилось с той женщиной. На чем я остановилась?

Жозефина всегда с удовольствием читала романы, но только не те, которые принято называть сентиментальными. Коля записал ее в два книжных клуба, продающих свои товары по каталогу, и теперь она могла заказать любое понравившееся произведение, да и Малори часто привозила ей книги из Парижа. Когда же Жозефине было нечего читать — ну вот совсем ничегошеньки! — она отправлялась на виллу. В ее бывшей спальне на полках красного дерева обрастали пылью сотни томов. Это были книги других времен, многие — из разряда классики, но их названий она уже не помнила. Она брала одну наугад и быстро уходила.

Пожилая дама открыла книгу и вынула закладку, но мысли ее были далеко. Она очень беспокоилась об Альбане и, конечно, о Валентине. Эта молодая женщина, несмотря на некоторую скрытность характера, ей очень нравилась. Почему она не рассказывает о своей беременности? Жозефина догадалась об этом с первого взгляда, но Альбан, разумеется, ни о чем не подозревает. Чего же боится Валентина?

Жозефина закрыла глаза и постаралась сосредоточиться на одной-единственной мысли. Да, Валентина боится потерять ребенка, боится потерять Альбана. Но ведь ее молчание не может ни помочь ей, ни защитить ее.

— Валентина будет прекрасной матерью, не то что Маргарита, — прошептала Жозефина.

Никто не мог помочь Маргарите, закрывшейся от мира в раковине своего безумия. Феликс старался изо всех сил, но его старания пошли прахом.

— Мой Феликс, мой любимый сыночек, ты сам себя погубил…

Она так и не смогла смириться со смертью сына. Эта потеря стала незаживающей раной в сердце, драмой, которая никогда не должна была случиться.

— Если кому-то и пора было уйти, то Антуану, но не тебе, мой мальчик, не тебе!

Проглотив слезы, Жозефина усилием воли заставила себя успокоиться и открыла глаза. В комнате было тихо, повсюду разливался мягкий свет. В этой мирной гавани она проживет дни, которые ей отмерены. А если бы она осталась на вилле, среди теней прошлого, то давно уже умерла бы от отчаяния.

— Нужно заставить их продать дом!

Но у нее никогда не хватит на это смелости. Она не сможет рассказать им правду. Тем более что на этом «Пароходе», как братья привыкли его называть, они собираются все вместе, общаются, превращаясь в одну семью.

—Характер у Софи, конечно, вздорный, но она родила нам троих красивых маленьких Эсперандье. И они тоже без ума от «Парохода». Почему никто из них не чувствует притаившегося в доме зла?

Жозефине и Антуану пришлось сохранять невозмутимость до тех пор, пока младший из братьев, Коля, не поселился в Париже. Как только это случилось, силы стали покидать Антуана. Его уже не интересовали ни дом, ни собственная тяжелая болезнь. В последние дни жизни, когда рак медленно затягивал его в могилу, он попросил у Жозефины прощения: «Ты останешься одна. Продай все! Уезжай отсюда!» Однако ей не суждено было уехать: внуки сделали все возможное и невозможное, чтобы уговорить ее не продавать их обожаемый «Пароход». И они думали, что поступают правильно. «Ничего им не рассказывай, Жо! Ни за что и никогда!» Хранить молчание, что бы ни случилось, — не всегда верное решение, но что ответить умирающему, который хочет уйти с миром? «Слишком тяжкое бремя ляжет им на плечи, Жо, понимаешь?» Она это понимала, но достаточно ли крепки ее собственные плечи? «Пообещай мне!» Конечно, она пообещала, и клятвы не нарушит.

— Альбан смог бы пережить удар. Он самый сильный.

Она всегда так думала, хотя любила всех троих одинаково. Безусловно, Коляʹ привык прятаться от невзгод в своих фантазиях, а Жиль, наоборот, крепко стоял на земле, но самый сильный характер был у Альбана.

— Ну скажешь ты ему, и что? Свою-то совесть очистишь, но он перестанет спать спокойно! У него и так проблем хоть отбавляй, оставь его в покое. К тому же ты дала обещание, и если нарушишь его, Антуан утащит тебя за ноги в могилу…

Представив эту картину, Жозефина улыбнулась, вложила закладку на прежнее место и захлопнула книгу. Глаза закрывались сами собой, пришла пора гасить свет.

* * *

— Ты не можешь и дальше ездить в этой колымаге, — заметил Жиль.

— Почему? — поинтересовался Альбан.

— Потому что она сиреневого цвета и от нее на ходу отваливаются запчасти.

— Смеешься? Она недавно прошла техосмотр!

Жиль положил свой кейс в багажник, стараясь при этом поближе рассмотреть блюдо с дарами моря, которые Альбан купил у торговца рыбой.

— Вдобавок ко всему она вся пропахнет креветками…

Он повернулся к брату и уже без шуток спросил:

— Как ты себя чувствуешь, старик?

— Нормально. Я очень рад, что Валентина со мной, что я теперь живу здесь и часто вижу Давида.

— Кстати о Давиде: ты ведь его пригласил?

— Давид придет завтра. Он хочет увидеть нас всех вместе.

Они сели в сиреневый «твинго» и выехали с привокзальной парковки.

— Твоя жена решила поспать подольше, поэтому за тобой прибыл не ваш роскошный «универсал», а старая машина Жо!

— Софи никогда не была ранней пташкой, — вздохнул Жиль. — Останови у кондитерской! Возьмем пирожных, я заплачу!

— На этот раз заплатить тебе не удастся! Жо обо всем позаботилась.

Жиль кивнул, и вид у него был немного виноватый — Альбан не упускал возможности в шутливой форме обыграть его любимое выражение «я заплачу».

— Ты правда хочешь оставить себе эту машину? Раньше ты отдавал предпочтение более удобным автомобилям.

— Я брал их в аренду, Жиль. И редко ими пользовался в Париже, я ведь постоянно был в разъездах.

После паузы Жиль осмелился задать вопрос:

— Тебе этого не хватает?

— Естественно.

— Путешествий?

— Нет. Полетов. Я стараюсь об этом не думать.

—А какие у тебя планы на будущее?

— Ничего не приходит в голову. Все идеи кажутся мне глупыми, предложения не вызывают ничего, кроме отвращения. Технический консультант, директор аэроклуба… Нет, мне пора поставить на авиации крест, сменить профессию, но я не знаю, куда податься.

— Ну, все не так плохо, у тебя есть время подумать. Что до твоей страховки, я все держу под контролем, будь уверен.

Чтобы избежать столкновения интересов, поскольку речь шла о брате, Жиль доверил ведение дела одному из своих коллег, который специализировался в этой сфере.

— Что ж, я буду рад получить деньги, — сказал Альбан. — Но не только в них дело, ты и сам это знаешь! Мне нужно найти себе какое-то занятие. Когда я вижу, как Валентина работает над переводом, я ощущаю вину, начинаю чувствовать себя бесполезным…

— Женись на ней.

— Не вижу связи. Люди не женятся только для того, чтобы хоть чем-то себя занять. Тем более я не уверен, что она этого хочет. При желании можно найти жениха и поинтереснее, чем безработный, живущий в глуши, разве не так? К твоему сведению, я уже делал ей предложение, еще до аварии, но она все перевела в шутку. И мне не хочется еще раз получить отказ. Валентина дорожит своей независимостью, в жизни ей пришлось несладко.

— Рассказывай!

— В общем, она плохо ладила с матерью и совсем не ладила с отчимом. Рано ушла из дома, работала за гроши и сразу на нескольких работах, чтобы оплачивать свое обучение. Ее жених, узнав о беременности, тихо собрал вещи и смылся, а у нее случился выкидыш. Когда мы познакомились, Валентина недоверчиво относилась ко всем мужчинам, и думаю, с тех пор мало что изменилось. Если я хочу создать с ней семью, не стоит форсировать события. Боюсь, что она с подозрением смотрит на все, что касается семейной жизни.

— Мы все организуем так, что она поймет: семья — это прекрасно! — заявил Жиль, дружески хлопнув Альбана по плечу.

— Если уж мы заговорили о Валентине… Софи ведет себя не слишком…

— Софи ведет себя отвратительно со всеми женщинами. Особенно недолюбливает хорошеньких, как твоя Валентина. К тому же она к тебе неравнодушна.

— Твоя жена?! — в ужасе вскричал Альбан. — Надеюсь, ты шутишь?

— Конечно, шучу, — ответил Жиль, смеясь.

Машина тем временем уже сворачивала к вилле.

По приезде они разошлись в разные стороны: Жилю хотелось поздороваться с Жозефиной. По традиции каждый из братьев, приехав из Парижа, первым делом приветствовал бабушку и только потом переступал порог «Парохода».

В руках у Альбана было громоздкое блюдо с морепродуктами, поэтому он отправился прямиком в кухню. Доверительный разговор со старшим братом принес ему некоторое облегчение. С одной стороны, Альбан нуждался в поддержке Жиля, чтобы наконец начать ремонт дома, а с другой — искал способ одолеть свои страхи. Главной его заботой была Валентина, он это понял, разговаривая с Жилем. Последние несколько дней Альбана преследовала мысль, что в их отношениях что-то не так. Ее раздражительность он объяснял сменой обстановки и тем, что он не может предложить ей ничего определенного. Да и дом был слишком большим и тихим для них двоих. Может, она уже жалеет о том, что поехала за ним в Нормандию? Он не решался спросить ее об этом прямо и всеми возможными способами старался развлечь. Вчера расстроенная Валентина уснула, отодвинувшись от него на другой конец кровати. «Твоя невестка терпеть меня не может!» — пробормотала она, засыпая. А ведь всего месяц назад они вместе смеялись над колкостями Софи, не придавая им ни малейшего значения.

Убедившись в том, что блюдо не помещается в холодильнике, Альбан направился в кладовую, открыл окно и поставил морепродукты за окно. Несколько секунд он любовался пейзажем. С деревьев понемногу опадали листья, и сквозь оголенные кроны на горизонте теперь было видно море.

— Альбан, замерзнешь! — воскликнула, входя в комнату, Валентина. — Я тебя искала, думала, ты уже приехал…

Она подошла к нему и скользнула в его объятия.

— Работать невозможно — дети устроили дьявольские танцы по всему дому.

— Они тебе мешают?

— Нет, что ты! Они замечательные. Да и где еще они могут так порезвиться? Альбан… Знаешь, я чувствую себя виноватой за то, что дулась на тебя вчера вечером.

— А ты на меня дулась? — переспросил он с улыбкой.

— Софи смотрит на меня сверху вниз, и меня это раздражает.

— Но, дорогая, ты выше ее ростом!

— И что с того? Эта дамочка не упускает случая показать, что она здесь хозяйка. С тобой она сюсюкает, старается привлечь твое внимание и при этом делает вид, что меня вообще нет в природе!

— Она всегда такая. Когда вы познакомитесь поближе, все наладится.

— Думаешь? Я уверена, она не имеет ни малейшего намерения узнать меня лучше. Наоборот, лелеет надежду, что скоро я уберусь со сцены.

— Даже не думай! — сказал Альбан, целуя ее волосы.

— Я не хочу критиковать твою семью или ставить тебя в неловкое положение, но ваша Софи — ломака, вот она кто!

Когда Валентина использовала слово «вот», это означало, что инцидент исчерпан, и она не хочет к нему возвращаться. Альбан прижал ее к себе и почувствовал, что она смеется.

— Наверное, ты думаешь, что я невыносима!

— Я думаю, что ты замечательная.

На этот раз он поцеловал Валентину в губы, поцеловал со всей бесконечной нежностью, которую к ней испытывал.

* * *

В кухне, застыв, стояла Софи. Она услышала конец разговора Альбана и Валентины. Слово «ломака» оскорбило ее до глубины души. Эта тварь издевается над ней, а Альбан слушает и молчит!

Дверь из кухни в кладовую так и осталась открытой, поэтому Софи откашлялась, чтобы заявить о своем присутствии, потом ожесточенно загремела посудой.

— Наша соня выспалась? — шутливо поинтересовался Альбан, входя в кухню.

Он вел Валентину за руку и улыбался невинно, как дитя. Пока Софи подыскивала колкую реплику, открылась дверь и в кухню, крича, ворвались дети.

— Вы с ума сошли?! — взорвалась их мамаша. — Сейчас же успокойтесь и перестаньте вопить. Предупреждаю вас, отец только что приехал!

Вместо того чтобы умолкнуть, дети с радостными криками, толкаясь, вылетели в коридор. Уже на пороге Луи притормозил и повернул назад.

— Вот, держи, — сказал он, подходя к Альбану. — Мы нашли это.

У него в руке был бумажник из зернистой кожи, старый и потрепанный. Альбан взял бумажник, повертел в руке и увидел инициалы — «Ф. Э.».

— Где ты его взял? — с интересом спросил он у Луи.

— Я его не брал! — стал оправдываться мальчик.

— Ладно. Спрошу по-другому: откуда он у тебя?

— Мы играли в прятки. Я помогал Анне залезть в шкаф в большой комнате, знаешь, в той, что в конце коридора, там еще шторы с птицами, а окна выходят…

—Я понял.

— Ну, Анна дрыгала в шкафу ногами, чтобы забраться поглубже, и задела эту штуку. Она там застряла между рейками.

— Спасибо, Луи, — сказал Альбан, ероша волосы мальчика. — Полагаю, ты проверил, что в бумажнике?

Ребенок смутился и, краснея, кивнул.

— Только скверные дети бывают такими любопытными, — напомнила ему Софи.

— Там были лишь обрывки старой бумаги, — не глядя на мать, пояснил Луи. — Ни монет, ни бумажных денег, ничего!

— Да, тебе не повезло, — улыбнулся Альбан. — Ведь тому, кто нашел клад, полагается компенсация. Ладно, беги!

Луи не заставил себя просить дважды, а Софи потянулась к бумажнику.

— В те времена кожаные изделия были отменного качества!

Она протянула руку, чтобы взять его и как следует рассмотреть, но Альбан спрятал бумажник в карман джинсов.

— Это бумажник моего отца. Я прекрасно его помню, потому что Феликс торжественно клал его на стол перед собой, а потом выдавал нам деньги на карманные расходы. Это ценная вещь, я рад, что дети его нашли.

Альбан ни разу не заходил в родительскую спальню, и, естественно, ему даже в голову не приходило открыть шкаф.

— Я считаю, что им нельзя позволять рыться, где вздумается. Просто дьяволята, а не дети!

— На то они и дети!

Альбан ласково улыбнулся Софи, но этого явно было недостаточно, чтобы ее задобрить.

— Ты такой терпеливый, такой великодушный! Браво! Однако ответственность за их воспитание лежит на мне, а я, хоть и ломака, но стараюсь все и всегда делать правильно!

Она с насмешливой улыбкой повернулась к Валентине, с нетерпением ожидая реакции.

— Ну, это ведь шутка. — Альбан решил отвлечь внимание на себя.

С ловкостью прирожденного оратора Софи сменила тон.

— Может, и так, — промурлыкала она, — но мне было очень больно это слышать.

С обиженной миной она крутнулась и вышла из кухни, даже не хлопнув за собой дверью.

— Вот незадача! — вздохнул Альбан.

Отныне о надежде на улучшение отношений между Валентиной и Софи можно было забыть.

—Хочешь, я пойду попрошу прощения? — неохотно предложила Валентина.

Он с удивлением взглянул на нее и пожал плечами.

— Шутишь?

— Если Софи намеревается злиться все выходные, будет лучше, если она выпустит пар прямо сейчас.

— Ну подуется немного, и что? Все женщины обожают дуться!

Его замечание застало Валентину врасплох. Неужели он считает, что они с Софи похожи? Хотя может статься, это всего лишь шутка, цель которой — разрядить обстановку. Но в любом случае Валентине было неприятно, что Альбан отнес ее к расплывчатой категории «все женщины».

— Здравствуйте, прекрасная дама! — громко приветствовал ее Жиль, входя. — Я умираю с голоду. Скоро за стол?

Он расцеловал Валентину в обе щеки, воспользовавшись моментом, чтобы шепнуть:

— Так это вы назвали мою супругу ломакой? Наша вам благодарность…

Сбитая с толку, Валентина уставилась на Жиля, но не успела ответить, потому что в кухню вернулась Софи с детьми. Они принесли пирог и кексы, которые Жозефина приготовила к обеду и ужину.

—Жо никогда не устает, честное слово! Она все утро возилась с тестом! — объявила Софи.

Казалось, ее настроение улучшилось, она даже улыбалась всем без исключения.

— После полудня, — добавила она, — мы с детьми пойдем гулять к морю. Кто меня любит, тот идет со мной!

Жиль заявил, что с удовольствием составит им компанию, а Альбан вопросительно посмотрел на Валентину.

— Хорошая мысль, — с энтузиазмом откликнулась она.

Чтобы не усложнять ситуацию, лучше было пойти вместе со всеми. В любом случае прогуляться по пляжу рука об руку с Альбаном ей будет очень приятно. Валентина подошла к Софи и предложила помочь с приготовлением обеда.

* * *

Об отцовском бумажнике Альбан вспомнил вечером, когда снимал джинсы, совсем мокрые, потому что они с Жилем и детьми играли в догонялки у самой кромки пенного прибоя. Они резвились на пляже до захода солнца назло холодному ветру, от которого слезились глаза и хлюпали носы. Валентина и Софи поджидали их в тепле, укрывшись в блинной, где каждую угостили бокалом сидра.

Подобрав бумажник с кафельного пола ванной, Альбан осознал, что мог запросто уронить его в песок. Надо же было умудриться забыть о находке, которая лежит у него в кармане с самого утра! Старина Фрейд называл это ошибочным действием… Альбана интересовало все, что касалось отца, и, тем не менее, любая информация о нем приводила его в смущение, заставляла чувствовать себя неловко, хотя он сам не мог понять почему. Потерять в один день обоих родителей при столь драматических обстоятельствах — для подростка тяжелая психологическая травма. Альбан похоронил ее в глубинах сознания и ни за что не хотел вспоминать о ней.

Как и говорил Луи, в отделении для хранения купюр не было ничего, кроме двух пожелтевших листочков бумаги. Альбан присел на край ванны и развернул первый лист. Чтобы разобраться в терминах и понять, наконец, о чем идет речь, ему пришлось перечитать бумагу несколько раз. Это была рекомендация добровольно поместить больного в психиатрическую клинику. В дом умалишенных! Поразительно было и то, что документ был датирован тысяча девятьсот восемьдесят первым годом. Значит, за два года до самоубийства Маргариты семья хотела отправить ее в сумасшедший дом? Ошибки быть не могло: имя пациента — Маргарита Эсперандъе, урожденная Гамийи. Рекомендации врача были категоричны. Недоставало только подписи супруга. В отведенном для этого месте чернильной ручкой было начертано: «Не разрешаю! Клянусь тебе, этому не бывать!»

— Что бы это могло значить? — пробормотал Альбан.

Никто и никогда на его памяти не упоминал о душевной болезни матери. Они с братьями привыкли думать, что причиной самоубийства была депрессия, временное помутнение рассудка. Им так было сказано, и они поверили.

Потрясенный этим открытием, он торопливо развернул второй документ. Это был фирменный бланк фарфоровой фабрики, исписанный отцовским почерком, испещренный помарками. «Бедные мои родители, — прочел Альбан, — вы должны меня простить… но дальше так продолжаться не может… скоро случится несчастье… я не могу расстаться с ней несмотря на все то, что она нам… ничего не говорите мальчикам, Коляʹ ничего об этом не помнит…»

Это путаное, бессвязное, малопонятное письмо, судя по всему, осталось незаконченным. Вероятнее всего, оно так и не попало в руки Антуана и Жозефины.

— Что они должны простить?

По телу Альбана прошла дрожь. Он аккуратно свернул оба документа и положил назад в бумажник. Прежде чем подступать с расспросами к Жо, он поговорит с Жилем и Коляʹ.

Альбан принял обжигающе-горячий душ, ополоснулся холодной водой и оделся. Большинство ванных комнат «Парохода», как и эта, были просторными, с множеством шкафчиков, зеркал в человеческий рост и украшенных трафаретной росписью комодов. Альбан как раз натягивал толстый ирландский свитер, когда вошла Валентина. Было очевидно, что она удивилась, застав его здесь.

— Ты замерз? — спросила она, указывая на осевший на окнах пар. — Принимал теплую ванну?

— Нет, просто освежился, — рассеянно ответил Альбан.

Он думал о своем и смотрел на нее невидящими глазами.

— Жиль внизу? — нервно спросил Альбан. — Мне нужно с ним поговорить.

— Он смотрит телевизор с детьми.

Валентина стала стягивать с себя одежду — решила переодеться к ужину. Оставшись в нижнем белье, она с улыбкой открыла дверцу одного из шкафчиков, уверенная в том, что сейчас Альбан подойдет и обнимет ее. Ее нагота никогда не оставляла его равнодушным: стоило ей расстегнуть блузку или снять футболку, и Альбан терял голову. Но, к своему огромному удивлению, она услышала:

— До скорого, дорогая.

Когда Валентина обернулась, Альбана в ванной уже не было. Разочарованная, она покопалась в своих вещах и выбрала короткое узорчатое трикотажное платье. Сколько пройдет времени, прежде чем очертания ее тела начнут меняться? Ведь наступит день, когда скрывать беременность станет невозможно… Это случится через два месяца? Или через три?

Она посмотрела на себя в зеркало: сначала анфас, потом сбоку. Альбан без ума от ее плоского животика, узких бедер и длинных ног. Но пройдет совсем немного времени, и будет ли он желать ее так же неистово, как сейчас?

— Неистово? О сегодняшнем вечере этого не скажешь. А раз так…

V-образное декольте на платье было очень глубоким, но Валентина намеренно не стала скреплять его брошью. Она надела оригинальную цепочку, сережки, аккуратно подкрасила глаза и завершила свой туалет каплей духов. Женщина, которая отразилась в зеркале, показалась ей весьма соблазнительной, и все же на пороге Валентина на мгновение остановилась. Как и все женщины, она была кокетливой, старалась нравиться Альбану, возбуждать в нем желание и (когда ей этого хотелось) заставляла его терять голову. Однако, помимо этой вечной игры в «кошки-мышки», она испытывала отчаянную потребность в его любви. Любви настоящей, долгой, плодотворной. Любви, которая ведет к браку, рождению детей и счастливой совместной старости.

— Пора перестать бояться. Я должна ему сказать.

Ну почему ей так тяжело признаться в том, что она беременна и для нее это — счастье? Валентина дала себе обещание поговорить с Альбаном сегодня же, когда они будут лежать, прижавшись друг к другу, в тихой и темной спальне.

— Что ж, спустимся в ров со львами!

Хотят того родственники Альбана или нет, ей придется занять место в семье Эсперандье.

* * *

Было два часа ночи, но братья все еще беседовали в кухне. Первой, ближе к полуночи, ушла спать Малори — субботний день в магазине выдался суматошным. Чуть позже ее примеру последовала Софи, следом за ней, засыпая на ходу, ушла Валентина. Жиль и Коляʹ послушно остались «пропустить по последнему стаканчику» — Альбан еще до начала ужина попросил их задержаться.

После прочтения найденных в отцовском бумажнике документов они оба пребывали в состоянии шока. Ни один из братьев не мог дать находке хоть сколько-нибудь логичного или правдоподобного объяснения. Сравнив детские воспоминания, они пришли к выводу, что им мало что известно о родителях, хотя далеко не все можно объяснить длительным пребыванием в пансионах.

— Мне кажется, что я куда лучше знаю Антуана и Жо. Они были ближе к нам несмотря на разницу в возрасте, больше занимались нами, больше…

Жиль в раздумье замолчал. Он пытался понять, почему дед и бабушка стали для них роднее отца и матери, словно поменялись с ними местами.

— Папа много работал, — напомнил Коля. — Он всегда был на фабрике, даже по субботам.

— Но в будние дни мы тоже не бывали дома, — вставил Альбан.

— Это правда, но были же каникулы и выходные!

— Вспомни, Жиль, нам всегда хотелось побыть втроем, чтобы всласть поболтать. Эти бесконечные истории про учителей и девчонок… Когда я перебрался в комнату на третьем этаже, мы проводили там каждую свободную минуту!

— Ты говоришь о времени, когда мы были подростками. А я спрашиваю, как все было, когда мы были маленькими!

— Тогда мы держались за юбку Жо, а не за мамочкину.

Альбан встал, чтобы подбросить в печь полено.

— Нужен приток воздуха, или начнет дымить, — дал совет Жиль.

Альбан сел на корточки перед печью и слегка отодвинул заслонку. Старший и младший братья между тем погрузились в размышления. Наконец заговорил Коляʹ:

— Ну что, выпьем по последнему? Нужно взбодриться. Мне противно говорить об этом.

Альбан обернулся и посмотрел на Жиля, который, нахмурив брови, откликнулся:

— Тебе противно? Почему?

— Не знаю. Я чувствую себя виноватым, поскольку не очень сожалел о том, что родители умерли. Я только притворялся огорченным. Наверное, был еще слишком глупым, чтобы осознать случившееся. Но на кладбище я так и не смог заплакать, и мне было ужасно стыдно. Вот это я прекрасно помню!

Жиль приблизился к Коляʹ и ласково потрепал его по плечу.

— Не злись на себя. Тебе тогда было тринадцать, все подростки такие. Кстати, ты не припоминаешь ничего, что могло бы объяснить слова «Коля ничего об этом не помнит»?

— Если бы я хоть что-то вспомнил, то не стал бы тянуть до утра, чтобы тебе признаться, — ответил Коляʹ, подавляя зевок.

Жиль, который любое дело привык доводить до конца, снова взял в руки письмо. Он один смог расшифровать большую его часть несмотря на помарки, и все же суть ускользала от понимания.

— За что он просил прощения? Ведь очевидно, что все неприятности были из-за нашей матери, он тут ни при чем. Я старше вас, но не помню ничего примечательного. Если у нашей семьи и есть какая-то тайна, то ее тщательно оберегают.

— И снова мы возвращаемся туда, откуда начали, — вздохнул Альбан. — Давайте спросим у Жо, прямо, без обиняков.

— Ну уж нет, Жо мы оставим в покое! — взорвался Коляʹ. — Вы думаете, ей приятно будет вспоминать о тех временах? Думаете, она мало страдала? Потерять сына, невестку, мужа! Да она сбежала из дома, только бы пореже вспоминать о тех, кого ей пришлось хоронить. И теперь вы хотите пристать к ней с расспросами — «почему?», «да как же так!», «а ну-ка вспомни!»? Оставьте мертвых в покое! Если они унесли свои тайны с собой, тем лучше для нас!

Ошеломленные этой неожиданной вспышкой, Жиль и Альбан растерянно переглянулись. Милашка Коляʹ, мечтатель и фантазер, которого ничто не могло вывести из равновесия, и вдруг такой взрыв гнева! Жиль откинулся на спинку стула и, тщательно выбирая слова, наставительным тоном обратился к младшему брату:

— Не думаю, что Жо любила свою невестку. По-моему, мы не сделаем ей больно, если спросим о Маргарите.

— Ты сам слышишь, что говоришь? — крикнул Коляʹ. — О Маргарите! А ведь она — твоя мать! Между прочим, ни один из нас до сих пор не назвал ее в разговоре матерью…

Его гнев внезапно утих. Он опустил голову, словно хотел спрятаться от любопытных взглядов братьев.

— Извините, что накричал на вас. Неделя выдалась тяжелой, мне нужно отдохнуть. Я иду спать.

— Чокнемся, и иди, — примирительно предложил Альбан.

Он только что налил кальвадос в три граненых хрустальных стакана, которые в свое время предпочитал их дед Антуан. Этот почтенный господин приобщил внуков к традиции праздничными вечерами дегустировать знаменитую яблочную водку, но каждому из братьев прежде пришлось дождаться своего пятнадцатилетия.

— Давайте подведем итог, — сказал Жиль, который без конца ерошил рукой волосы, что свидетельствовало об интенсивных размышлениях. — Возможно… мама была душевно больна. Врачи рекомендовали отправить ее в больницу, но отец так и не смог на это решиться. И все члены семьи сошлись во мнении, что не следует рассказывать об этом детям, что, должен согласиться, очень разумно. Думаю, нам действительно не стоит расстраивать Жо, вспоминая эту старую историю. Единственное, что меня по-настоящему беспокоит, — не сочтите меня эгоистом, — это передаются ли душевные болезни по наследству.

Он какое-то время не решался продолжать, но все же сказал с виноватой улыбкой:

— Я не хочу каждый раз, когда кто-то из моих детей вдруг засмеется или заплачет, спрашивать себя, все ли в порядке у него с головой.

— Не говори глупостей, Жиль, — воздев очи к небу, проворчал Альбан.

— Я адвокат, а не врач, и тем более не психиатр! — возразил Жиль. — Но если есть хоть минимальный шанс, самый ничтожный, я должен об этом знать.

Он снова взял бумагу, в которой шла речь о помещении матери в психиатрическую больницу, и стал ее перечитывать.

— Подпись врача неразборчива… И все-таки его можно найти.

— При условии, что он практикует, не уехал в другой конец страны и вообще еще жив, — возразил Альбан. — Эта бумажка была написана двадцать семь лет назад!

Коляʹ залпом выпил свой кальвадос и протянул стакан Альбану.

— Еще пару капель, будь добр. Послушайте, я все равно думаю, что лучше забыть эту историю. Твои дети, Жиль, абсолютно нормальны, и ты это прекрасно знаешь.

— Как знать… Думается, мать тоже была нормальной, когда отец сделал ей предложение. Симптомы появляются со временем, я где-то об этом читал… Я все выясню, можете на меня рассчитывать!

Прислонившись к стене у печки, Альбан переводил взгляд с одного брата на другого, размышляя о том, что они по-разному отреагировали на новость. Жиль был решительно настроен разузнать побольше, организовать настоящее расследование, а Коля явно желал только одного — поскорее захлопнуть этот ящик Пандоры. А что же он сам? Хочет ли он сам узнать, что произошло много лет назад в стенах этого дома? Узнать, что на самом деле случилось с его родителями?

—Ладно, — поднимаясь, сказал Коля. — Мы решили, что Жо оставим в покое, верно? И не будем рассказывать женам, оставим это между нами.

Неопределенно махнув братьям рукой, он, покачиваясь от выпитого алкоголя, а может, и от усталости, вышел.

Жиль дождался, пока шум шагов в коридоре затихнет, и сделал Альбану знак присесть рядом с ним.

— Почему Коляʹ так к этому отнесся? — спросил он.

— Потому что он любит, чтобы все было хорошо, без намеков и недомолвок. Ты его знаешь, ему нравится, когда все гладко.

— Счастливчик! — усмехнулся Жиль. — Но я, в отличие от него, не витаю в облаках. Меня эта история беспокоит. А тебя?

— Да. А точнее, и да и нет. Меня разбирает любопытство, и в то же время я боюсь. Я бы не хотел узнать что-нибудь ужасное о своей семье, понимаешь?

— Ужасное? Ты преувеличиваешь! А пока, если ты не против, я заберу эти бумаги с собой. Если хочешь, оставь бумажник у себя.

— Я положу его туда, где Луи его нашел.

— Зачем? «Пароход» не музей, Альбан, в котором вещи нельзя перекладывать с места на место. Тем более что скоро ты приведешь рабочих и все здесь разломаешь!

— Я не стану ломать, я буду ремонтировать.

Они обменялись улыбками, испытывая удовольствие от того, что так хорошо понимают друг друга. Потом решили, что и им уже пора спать. На площадке второго этажа братья пожелали друг другу доброй ночи, и Альбан поднялся выше. На «свой этаж», как он привык говорить.

Валентина уже крепко спала, но она оставила ему записку на подушке.

«Разбуди меня, когда придешь. Я тебя люблю».

Зачем будить ее среди ночи? Валентина была так красива во сне, что Альбан ненадолго замер у кровати — блестящие волосы разметались по подушке, тонкая золотая цепочка сползла на щеку. В этой непринужденной позе Валентина казалась очень молодой и очень ранимой. Альбан наклонился, погладил ее лоб, поправил цепочку. Подобрал с паркетного пола книгу на английском, закрыл ее и положил на стол. Никогда в жизни он не испытывал к женщине такого сильного чувства. Валентина стала ему необходима, он не представлял свое будущее без нее. Но он боялся спугнуть ее, не хотел, чтобы у нее создалось впечатление, будто он решил запереться с ней в этом доме, поэтому избегал серьезных разговоров, страшился произнести главные слова. Если он так скоро снова заговорит с ней о браке, не захочется ли ей бросить все и убежать? Он старше ее, у него нет профессии, он заставил ее уехать из Парижа… Конечно, Валентина уверяет, что ей очень нравится вилла, но он прекрасно видит, что здесь она чувствует себя… потерянной, что ли? Если ты не родился в этих стенах, легко ли привыкнуть жить в таком огромном здании? Тем более что этой зимой придется померзнуть… А может, ей будет страшно, если он станет отлучаться из дома? Положа руку на сердце приходилось признать, что желание вернуть «Пароходу» былое великолепие — идея эгоистичная и неразумная…

Альбан обошел кровать и лег на своей половине. Трещина на стене, казалось, стала еще больше.

«Ты смотришь на нее вот уже тридцать лет. Вы росли вместе».

А сколько еще найдется таких трещин, если обойти все комнаты? Может, в болезни матери сыграло свою роль постепенное разрушение дома — осыпалась штукатурка, блекли обои, растрескивались оконные и дверные проемы… Если верить Жо, Маргарита медленно чахла, ожидая, когда ее Феликс вернется с работы, но почти никогда не выходила на улицу.

«Я сам расспрошу Жо. Потихоньку, издалека, не задавая прямых вопросов…»

Как и Жилю, ему хотелось знать. Неожиданно Альбан вспомнил признание стюарда, которое тот сделал ночью во время одного из дальних перелетов: «Худшие сюрпризы преподносят нам близкие. Люди, которых мы, как нам кажется, знаем как облупленных, оказываются чужаками, способными на все, в том числе на самое страшное». Стюард тогда был в депрессивном состоянии — жена недавно ушла от него к другому, но в его словах была немалая доля истины. Что мы знаем о наших близких помимо того, что они хотят нам открыть?

Альбан погасил ночник и удивился, какой глубокой вдруг показалась ему темнота. Небо, должно быть, сплошь затянуло тучами, не пропускающими лунного света, даже самого тоненького лучика. Лежа в чернильной тьме с открытыми глазами, Альбан представлял себе дом со всеми его комнатами. Под длинным скатом крыши приютились самый верхний, четвертый, этаж и чердак. Не так давно Альбан поднимался туда, чтобы проверить состояние остова, и вспомнил о матери и ее трагической смерти, но это воспоминание было мимолетным. «Забудьте об этом, мальчики», — повторяла Жо на тысячи ладов. Братья так и сделали, потому что это было самым легким решением. Антуан и Жо оплакивали смерть их родителей, сами они — нет.

Альбан закрыл глаза и попытался думать о чем-нибудь другом. Например, о кабине пилотов в «Боинге» или в «Аэробусе».. Интересно, какая она в легендарном А380[8], недавно вышедшем с заводов Тулузы? И что чувствует пилот, садясь за штурвал такого самолета?

«Господи, только не об этом!»

Что успокоит его разум, поможет заснуть? Альбан тихонько придвинулся к Валентине, обнял, не потревожив ее сон. Неужели он стал настолько уязвимым, что для того, чтобы успокоиться, ему нужно ощущать живое тепло лежащей рядом женщины? Куда подевались его любовь к независимости, упорное нежелание связывать себя сентиментальными чувствами, умение получать удовольствие от того, что спишь один, растянувшись поперек кровати? Перестав быть командиром экипажа, он превратился в робкого влюбленного?

«Нет, все не так. Я любил Валентину и до аварии. Любил по-настоящему. Думаю, с самого первого дня я знал, что полюблю ее».

— Безотчетным движением он прижал ее к себе еще сильней, и Валентина что-то пробормотала, не просыпаясь. Альбан ослабил объятия и сделал глубокий вдох. Будущее представлялось ему в виде вопросительного знака, а с сегодняшнего дня — и прошлое тоже. Если время безмятежности и покоя и придет, то не скоро. Хотя именно здесь, в недрах «Парохода», он надеялся найти убежище.


Загрузка...