Опасные приключения попаданки

Глава 7

Утром я проснулась со свежей головой и телом, полным энергии. Для себя я решила: у них не получится низвергнуть меня в пучину своих средневековых законов, и я вовсе не обязана сидеть в стенах приюта. Так святому отцу и скажу! Тем более, он и сам был не против поцелуя. При воспоминании об этом, по телу прошла дрожь. Несмотря на попытки себя убедить в том, что моей вины тут нет, обмануть свой же мозг не выходило. Наконец, кое-как договорившись сама с собой, я оделась, заплела две тугие косы и открыла дверь. Внизу крученой лестницы стояла Августина, поставив ногу на первую ступень.

— Сестра, ты вовремя. Утренняя молитва. Покрой, пожалуйста, голову и спускайся. Настоятельница уже ждет тебя.

Я закатила глаза, но спорить было бесполезно. Августина тут ничего не решала. Я вернулась в комнату и надела головной убор из белой ткани, напоминающий скорее рога животного.

“Элегантно”, — саркастично нахмурилась я сама себе в зеркало и вышла.

В большой зале первым делом я увидела его, сердце мое учащенно забилось. Падре, как и вчера, стоял перед алтарем и читал молитву. На нем была все та же черная ряса, подвязанная толстой веревкой, на голове — красная круглая шапочка, темно-каштановые волосы, сегодня завязанные в тонкую косу до плеч, ниспадали на шею.

Белые стены комнаты, украшенные редкими образами, и без того создавали атмосферу благолепия и торжественности, а первые лучи солнца, мягко подсвечивающие лицо падре, делали его образ магическим и нереальным. Красиво вычерченные, с чуть капризно загнутым кончиком, губы, шептали елейные для моих ушей слова, значения половины которых я не понимала до конца. Карие глаза смотрели в священное писание, затем на крест, и вновь на библию, рука совершала крестное знамение и замирала в сложенном молитвенном жесте. Я встала возле Августины и пригнула голову, принимая таинство молитвы.

“Блажен тот, кто любит и не желает быть из-за этого любимым;

блажен, кто трепещет и не желает, чтобы из-за этого от него трепетали;

блажен, кто служит и не желает, чтобы из-за этого ему служили;

блажен, кто творит добро и не желает, чтобы другие за это творили добро”.

Его певучий голос отражался от стен и возвращался эхом обратно. Густой, словно кисель, он проникал через меня, мое естество, и шел дальше, окутывая остальных присутствующих в комнате гипнотическим эффектом. Словно сомнамбулы мы повторяли каждую последнюю строку:

“блажен, кто творит добро и не желает, чтобы другие за это творили добро…”

И осеняли себя крестным знамением. Опять и опять.

Когда молитва закончилась, все чинно встали, не нарушая тишину, начали выходить. Все, кроме святого отца. Он стоял, наклонив голову, и благосклонно ждал, когда комната станет пустой. Мне удалось немного рассмотреть бродяг, живущих в приюте. Многие из них были все еще заросшими и нечесанными — видимо, прибывшими совсем недавно. Их глаза метались, они смотрели беспокойно и тревожно, словно ожидая чего-то плохого. Другие — чистые и умытые, гладко выбритые, их взгляды были более спокойными. Они не спешили, помогали тем, кто отставал или терялся.

Когда зала осталась пуста, я решилась подойти к священнику.

— Святой отец, — начала я и перекрестилась, подойдя ближе. Сейчас мы стояли недалеко друг от друга, но падре не смотрел на меня — его взгляд был направлен на один из образов, изображавших Деву Марию. Складывалось впечатление, будто он отсутствует здесь или не замечает меня. Это вводило в смятение.

— Да, дочь моя, — наконец, сказал он и посмотрел на меня. В его глазах плясали искорки, брови чуть приподнялись, а взгляд сквозил любопытством.

Я быстро оглянулась, проверить, не подслушивает ли кто-то нас, и сказала:

— Я бы хотела поговорить о вчерашнем…

В горле запершило и мгновенно пересохло, а губы словно налились свинцом.

— Тебе не стоит себя винить. Иногда человеком овладевает любовь и она такая огромная, что он не может никак с ней совпадать. Я не говорю о любви человеческой, я говорю о любви божественной, исходящей из твоего сердца. Это словно луч солнца, который внезапно светит в твое окно и ты можешь либо спрятаться от него, либо с удовольствием подставить лицо и погреться в его дарах. Вчера ты выбрала второе. Поэтому я тебя не виню.

Его слова меня немного поддержали. Во всяком случае, он не злился на меня или, может, удачно скрывал свои эмоции — для меня он оставался закрытой книгой. Но в любом случае я воспряла духом.

— Спасибо, святой отец. Я бы хотела спросить вас. Напрямую, — тут я вздохнула, набираясь смелости и, наконец, выпалила, — могу ли я покинуть стены приюта?

Падре подошел ко мне близко и взял мои руки в свои ладони, по дружески поглаживая их успокаивающим жестом.

— Дитя мое… Жюстина…, - я вздрогнула. По имени он назвал меня в первый раз и оно прозвучало так сладко. — Я настоятельно рекомендую оставаться в стенах приюта до тех пор, пока помощь не придет. Я знал, что Жак расскажет о нашем ночном разговоре. И также я знал, — одной рукой он легонько приподнял мой подбородок и заглянул в глаза, — что ты захочешь сбежать. Как бежишь всегда. Я ведь прав?

Не в силах тонуть в его карих глазах, я опустила взгляд к полу и прошептала:

— Но я не могу быть в несвободе. У меня есть очень важное дело, которое мне нужно решить, чтобы вернуться домой.

Падре отпустил мои руки и ласково погладил по плечу.

— Хорошо, дитя мое, но ты должна исповедаться. Бог отпустит твои грехи и ты будешь свободна. Как только Жак вернется, я велю отвезти тебя туда, куда ты захочешь.

— Что, если я хочу уехать сейчас, — я отвела плечо и дерзко взглянула на святого отца.

Тот ничуть не изменился в лице.

— Ты вольна делать, что хочешь. Но помни, что стены приюта защищают тебя.

— Правда? — в моем голосе звучала надежда. — Я тут не узница?

Падре покачал головой.

— Нет. Бог всегда с тобой, он видит все, и он строг к своим дочерям и сыновьям, как к самому себе. Здесь ты под его защитой. Встань на путь и обрати свой лик к богу, он простит тебя. Пока у тебя есть время и возможность это сделать, будучи тут.

От его слов мои глаза наполнились слезами, но это были слезы благодарности, словно отец простил меня за провинность и теперь я могла идти гулять в сад со спокойной душой.

В этот момент я настолько преисполнилась благодарности, что мне захотелось сделать что-то доброе. Все-таки беседы со святым отцом очищали, освобождали мою душу от тяжести.

— Могу ли я помочь чем-то, падре? — спросила я.

Святой отец приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, как послышался плач. Мы резко повернули головы и увидели маленькую девочку лет десяти. Худенькая, в коричневом широком платье с длинными рукавами, синем переднике и в серых башмаках на голую ногу она забралась на один из топчанов и плакала, размазывая слезы по щекам. Ее белокурые волосы спутались и сбились в колчаны.

Через мгновение мы с падре были возле нее и я прижала девочку к себе, поглаживая ее по голове, пока та плакала. Я ни о чем не спрашивала, пока, наконец, рыдания не превратились во всхлипы, а всхлипы в беззвучные толчки, которые тоже вскоре умолкли.

Она отстранилась и посмотрела на меня.

— Вы моя мама? — спросила девочка, и в ее глазах я увидела надежду.

— Что? — я тут же стушевалась. У меня не было своих детей, да и водиться с ними я не умела — мое жесткое заиндевевшее сердце навсегда закрыло вход для любви к детям. — Нет, я не твоя мама, извини.

Девочка опустила низко голову, теребя передник. Я вопросительно глянула на падре. Святой отец сел по другую сторону от девочки и взял ее ладошку.

— Клотер, дитя мое, тебе выпала доля быть божьим ребенком. Чем больше ты будешь искать мать в человеческих женщинах, тем больше ты будешь отдаляться от бога. Ты понимаешь меня? — спросил он ласково.

Девочка ответила, не поднимая глаз.

— Но я хочу обнять маму. Настоящую. Живую.

Падре лишь вздохнул и пояснил мне:

— Мать Клотер погибла еще два года назад, с тех пор девочка живет у нас в приюте.

Мне стало безумно жаль ребенка и я еще раз обняла ее в порыве чувств, целуя в макушку.

— Хочешь, мы с тобой поиграем? — предложила я. Все-таки в моем сердце оставалась нехоженая тропка, и может быть девочке удасться пройти по ней?

Клотер подняла глаза и улыбнулась.

— Давай я покажу тебе поле с ромашками?

— Нет-нет, — покачал головой падре. — Это слишком далеко. Сейчас отлучаться от приюта нельзя. Милая, — настойчиво, но мягко произнес он. — Если сестра Жюстина не против, ты можешь с ней поиграть, но помни, что любовь в сердце лучше всего хранить лишь к господу богу, ведь Жюстина хочет вскоре покинуть стены приюта.

Падре многозначительно взглянул на меня и в его глазах я увидела вызов, или мне показалось?

— Это правда? — белокурая девочка вновь посмотрела на меня и сердце опять сжалось. — Ты хочешь уехать?

— Ну что ты, не сейчас. Я побуду еще с тобой, как можно дольше. Договорились?

Клотер кивнула и вскочила с топчана, протянув мне руку. Мы взялись и пошли наружу. Перед выходом из комнаты я оглянулась на падре. Святой отец смотрел ласково и с улыбкой. Кажется, впервые я увидела в его глазах настоящую благосклонность ко мне и настоящую эмоцию. Карие глаза лучились улыбкой, а вокруг собрались мелкие морщинки, которые осветили лицо преподобного теплотой и уютом.

— Давай-ка мы тебя сперва умоем и расчешем, — посетовала я, глядя игриво на Клотер. — У молодой девушки должно быть всегда чистое лицо и аккуратная прическа. Разве ты не знала об этом?

Клотер с предвкушением помотала отрицательно головой и потащила меня на задний двор, где стояли лохани с водой. На заднем дворе царил порядок — весь мусор был убран, а в правом углу собралась целая охапка бреньев. Рядом два мужика по очереди рубили топорами стволы, так, что только щепки летели, и складывали чурбаны один на другой. На нас они не обратили никакого внимания, и я принялась осторожно обтирать лицо Клотер.

Девочка стояла послушно, поглядывая на меня. Наконец, она сказала:

— Обычно у сестер нет на меня времени, много сил забирает сострадание, быт и молитвы. Зато Корби сделал мне деревянную куклу, я потом тебе покажу ее. У нее даже волосы есть — Августина сшила их из кусочков мешковины.

— Вот как! — улыбнулась я и оценила результат своей работы. Лицо у девчушки посветлело, а голубые глаза яркими блюдцами сверкали на свежевымытом лице. — Кажется, ты даже белее стала, — рассмеялась я и Клотер захихикала в ответ.

Затем я достала из кармашка заранее приготовленный гребешок и принялась вычесывать длинные белокурые волосы. Иногда это удавалось сделать с трудом, но вскоре они мне поддались и я даже навертела два высоких пучка на голове.

Посмотрев на себя в отражении воды в бадье, Клотер засмеялась:

— Какая смешная прическа! Но мне очень нравится!

— Там, где я живу, такие прически носят очень часто.

— А где ты живешь? — с любопытством спросила девочка.

Я замялась, но потом сразу же нашлась, что ответить:

— Я живу в большой-большой стране, где все девочки ходят в штанах и джинсах, а еще делают вот так, — я вскочила и продемонстрировала танец маленьких утят.

Клотер тут же принялась повторять его за мной, смеясь и напевая неизвестную мне песенку. Наконец, мы довольные остановились у забора, наблюдая за работой мужиков, рубивших дрова.

— Спасибо, мисс Жюстина, — наконец, сказала Клотер. — Ты мне нравишься.

Я лишь улыбнулась.

— Обычно я никому не нравлюсь, но очень рада, что хотя бы один человек хочет со мной играть, — усмехнулась я. — Расскажи о себе. Как ты обычно любишь проводить свое время?

Клотер ловко подкатила ногой небольшую деревяшку и принялась ходить по ней, я же придерживала ее за руку, что помогало ей удерживать равновесие. От ее грусти не осталось и следа.

— Утром я просыпаюсь, затем у нас утренняя молитва и завтрак. После завтрака я помогаю настоятельнице или сестрам в приюте. Если к нам кого-то привозят или он приходит сам, то часто ему нужна помощь. Много раз привозили раненых солдат, а один раз к нам дошел даже один больной бродяга. Он был болен какой-то заразой, от чего много людей потом умерло, в том числе и жена падре — Матильда. Она была очень хорошей.

Я удивилась.

— У него была жена? Но я даже не думала, что священникам можно иметь жену.

— Ну да, — кивнула Клотер. — Только тогда святой отец был еще не священником. Он был обычным прихожанином.

Девочка замолчала, но я видела, что она хочет еще что-то рассказать мне.

— Значит, после смерти Матильды он решил принять сан?

Клотер спрыгнула с бревна и потащила меня за руку за пределы заднего двора.

— Ты же помнишь, что сказал падре? Нам нельзя далеко отлучаться, — воскликнула я, — да и завтрак скоро. Ты же хочешь есть? Наверняка хочешь, ты же ребенок.

Клотер притащила меня в заваленному огромному дубу, который еще не успели забрать и распилить. Его плотная листва от легкого ветерка шевелилась словно живая субстанция, а когда мы юркнули внутрь, то сразу же скрылись от посторонних глаз.

— Я тебе кое-что расскажу, но обещай никому не говорить, хорошо? — сказала Клотер и прижала палец к своим губам.

— Конечно! — ногтем большого пальца я зацепила передний зуб, давая таким образом клятву. Клоттер хихикнула и тут же повторила этот жест.

— Наш священник раньше был на стороне повстанцев. Они до сих пор иногда приходят в наш приют тайком. Никто не знает, но по ночам мне часто страшно спать одной. Я просыпаюсь и иду в комнату к одной из сестер. И бывает, что я слышу, как они приходят к нему.

Я широко раскрыла глаза.

— Повстанцев? Но почему ты решила, что это они?

— Я узнала одного из них. Моя мама… Она была с ними заодно, затем ее убили в стычке с кавалерией. Этот дядя, кажется, его звали Берналь, часто приносил мне фрукты.

Я пробормотала:

— Вот дела! Ты слышала, о чем они говорят?

Клотер покачала головой.

— Нет, я боюсь, что кто-то заметит меня. Святой отец очень добрый, но если они прознают, то я боюсь, что они могут отдать меня дракону. Ведь он на их стороне!

— Что? — чуть не закричала я. — Ты это придумала сама, признайся?

— Нет-нет, я честно говорю. Дракон появился после смерти Матильды. Тогда священник ходил в гиблые места за Болото. Я не знаю, что он там сделал, только когда он вернулся, то вскоре пошел дождь. Очень сильный. И той же ночью к нам постучал в дверь незнакомец. Я проснулась и спряталась под лестницей, оттуда все и видела. Мужчина был ранен, а вместо одной руки у него висело подбитое крыло, знаешь, как у пернатой ящерицы. Я думаю, это был дракон. После той ночи падре отправился в Ватикан, а вернулся уже назначенным святым отцом.

Мне нужно было переварить информацию, я оперлась о ствол дерева и помассировала виски пальцами.

— Клотер, если ты не врешь и не придумываешь, ты дала мне то, ради чего я здесь!

— Значит, ты шпионка? — воскликнула Клотер и тут же закрыла рот обеими руками. Я испуганно выглянула из ветвей, надеясь, что ее никто не слышал. Издали раздавался треск ломаемых сучьев из-под топора, а больше никого не было видно. Хотя мне вдруг показалось, что я что-то видела в одном из окон. Там кто-то стоял, но тут же поспешил скрыться, впрочем, окна все равно находились слишком далеко, даже если кто-то за нами и наблюдал.

— Я не шпионка, но мне нужно раздобыть кое-какую информацию, — прошептала я, возвращаясь под сень дерева. — И помни о нашем соглашении, — я еще раз чиркнула ногтем о зуб.

Клоттер радостно закивала, довольная общей тайной.

— Можно ты побудешь моей мамой, пока ты здесь? — девочка вдруг обняла меня. На мгновение я замерла, а затем обняла ее горячо в ответ, впуская новые незнакомые чувства в свое сердце.

— Клотер! — раздался строгий голос, и я узнала голос Агриппины.

— Это настоятельница, — тихо сказала Клотер. — Она тут за всеми следит.

Я понимающе кивнула и добавила.

— Нам нужно выходить, она знает, где мы.

— Клотер! Иди завтракать! Кому я сказала, несносная девчонка.

Я раскрыла ветви и высунулась наружу. Настоятельница уже подходила к нам и брови ее были нахмурены.

— О чем вы там беседовали? — недовольно спросила она. — Завтрак стынет. Я же предупреждала, что каждый, кто живет, даже временно, в стенах приюта, должен соблюдать правила.

— Простите, мы слегка заигрались. Это я виновата. Клотер не при чем, — взяла я вину на себя, отряхивая свое одеяние и передник Клотер от пыли и листьев.

Настоятельница грозно и с подозрением на нас взглянула, затем кивнула головой в сторону здания.

— Пойдемте. И никуда не отлучайтесь от приюта. Сами знаете, какая опасность нам всем грозит. Только в стенах господних мы надежно укрыты.

Она пошла вперед, а мы с Клотер переглянулись и закрыли себе рты руками, чтобы не рассмеяться. Теперь у нас была общая тайна и она нас согревала изнутри.