Останься со мной

Глава 15

“Даже если однажды я тебя не узнаю,

Я все равно буду тебя любить.“

— Оливер Мастерс

Когда я приехала в Долор, я была уверена в двух вещах. Первое, что я сделаю все возможное, чтобы меня выгнали, назло моему отцу, и второе… мне нужно было найти кого-нибудь, с кем можно было бы потрахаться. Излишне говорить, что я добилась и того, и другого.

Мои каштановые волосы яростно развевались по ночному ветру, пока мы со Стэнли шли по зеленой лужайке к корпусу Б, также известному как «психушка». Стэнли был тихим и собранным, не отрывал взгляд от меня. Но по его позе я поняла, что он был готов схватить меня, если я решу сбежать в лес. И из-за того, насколько слабой я стала, учитывая отсутствие физических упражнений и моих нездоровых привычек в еде, я не сомневалась, что он легко догонит меня.

Когда мы подошли ко входу, он нажал кнопку на черном домофоне и пробормотал несколько слов, которые моя голова не была морально готова понять, а потом дверь со жужжанием открылась. Стэнли вошел следом за мной и передал планшет с записями другому охраннику через отверстие в стеклянной перегородке. Охранник с бритой головой и мешками под глазами, посмотрел поверх планшета, прежде чем открыть еще одну дверь, как будто это был ее естественный рефлекс.

Мы прошли через вторую дверь, и Стэнли посоветовал мне дождаться прихода медсестры. Он передал мой чемодан охраннику, и я задалась вопросом, смогу ли я когда-нибудь снова надеть свою футболку с эмблемой Долор. Я стояла у входа в длинный коридор, который, я была уверена, вел прямиком в ад. Вдоль стен с обеих сторон были белые двери, а флуоресцентные лампы мерцали, издавая жуткий жужжащий звук.

Ко мне подошла женщина в белом халате и протянула чистую стопку серой одежды.

— Следуй за мной, — вот и все, что она сказала. Я повернулась к Стэнли, и он опустил голову в единственном кивке. Неужели это будет последний раз, когда я вижу этого молчаливого охранника?

Я последовала за женщиной по плохо освещенному коридору, прежде чем она резко повернула направо. Здесь был еще один коридор, более темный, чем предыдущий. От тихих стонов и криков из комнат, мимо которых мы проходили, по телу пробежали мурашки. Боясь заговорить, я тихонько подошла ближе к ней, как будто она могла защитить меня. Постоянное ощущение присутствия кого-то позади нас заставляло меня постоянно оборачиваться.

Мы подошли к одной из белых дверей. Внутри была небольшая ванная комната с белыми стенами, совсем не похожая на общую ванную в главном здании, женщина вошла следом за мной. Здесь было далеко не так чисто. Медсестра открыла кран в одной из трех кабинок, когда я заметила капли воды, падающие из гниющего пятна в углу потолка. Темно-красные потеки покрывали трещины в плитке. «Это кровь? Срань господня, это же кровь». Я резко повернула голову в ее сторону, как будто она могла читать мои мысли.

— Раздевайся. Тебе нужно снять все украшения, предметы одежды и любые аксессуары для волос, — объяснила она, не глядя мне в глаза. — Ты примешь душ, прежде чем я покажу тебе твою комнату.

Я сделала, как было велено, опасаясь, что, если я ослушаюсь, у нее могут вырасти рога или острые клыки, а затем она сорвет плоть с моих костей, а кровь забрызгает плитку, присоединившись к остальным подтекам.

Вода была холодной. Температура только вызывала воспоминания о том, как мы с Олли обнимали друг друга на полу душевой. В ту ночь он так крепко обнимал меня, что сумел смыть весь мой рецидив. Он стал моим единственным противоядием в то время, когда я была своим худшим врагом. Он всегда был моим лекарством, но я вела себя слишком эгоистично, чтобы это заметить.

Единственным средством гигиены в душе была бутылочка с мылом, которое пахло детской присыпкой. Я нанесла его на волосы и тело, прежде чем ополоснуться и выйти. Пока я одевалась, женщина не отрывала глаз от книги, лежащей у нее на коленях.

Серые брюки с завязками низко висели на моей талии, и явно были на размер больше, но сейчас любая одежда была для меня большой. Я была слишком худой. Я натянула простую серую футболку, а затем такую же серую толстовку. В корпусе Б было гораздо холоднее, чем в главном здании, и толстовка была очень кстати.

У тихой, миниатюрной женщины было молодое лицо, но седина окрашивала большую часть ее волос. Она свела свой диалог к минимуму, открывая рот лишь для того, чтобы дать мне указания или инструкции, и ни разу не посмотрела в глаза.

Как и я, она отдалила себя от окружающих. Но у нее была другая причина. Именно здесь она стала таким холодным и отстраненным человеком. Если бы у нее появилась привязанность, это усложнило бы ей работу. Мне было интересно, в какой момент она стала такой? Был ли кто-то, кто ей понравился? Что-то случилось с этим человеком? Знала ли она, что я не выберусь отсюда живой? Была ли та кровь на плитке в ванной упомянутого человека?

Она проводила меня до моей комнаты. Поверх фанеры лежал жесткий матрас, другой мебели в комнате не было. Ни подушки, ни простыни, только матрас. Не было даже окна. Только матрас.

Я легла на него и свернулась калачиком на синем матрасе, готовая расплакаться, но слезы все не шли. Поэтому я продолжала неподвижно лежать, погруженная в свои мысли, гадая, что делает Олли, наслаждается ли он компанией алкоголя и Бриа во время их ночной вечеринки или вынужден сидеть в одиночке после инцидента в коридоре. Думал ли он обо мне?

Олли плакал. Я видела раньше, как плачет мой отец, но это не подействовало на меня так, как слезы Олли. Наблюдать за тем, как он плачет передо мной, только усилило боль в моей груди. Как будто кто-то взял кинжал и пронзил мое сердце, а затем провернул рукоять. Было больно, и я знала, что, если бы Джейк не оттащил бы меня, я бы сделала все, чтобы быть рядом с ним. Я бы вытерла его слезы и обнимала его, как делал он, будучи моим ангелом в самые темные часы. Олли плакал, и теперь он был один. Или не был?

В любом случае, я ничего не могла с этим поделать. Я не в состоянии изменить то, что уже произошло.

Дверь в мою комнату открывалась много раз, и маленькая женщина предлагала мне еду, но я постоянно отказывалась. Трудно было сказать, сколько времени я оставалась в позе эмбриона, уставившись в пустую стену. Не было ни солнца, ни луны, и не было часов над дверью — только белые стены с мягкой обивкой и этот гребаный синий матрас. Ирония заключалась в том, что именно этого я и ожидала, когда выходила из лимузина в первый день своего приезда. Психушка оказалась такой, какой я ее себе и представляла.

Не изумрудные глаза, не покрытая татуировками кожа и не прекрасная душа.

Я никогда не представляла себе Олли.

Я никогда не предвидела его в своей жизни.

В конце концов, мой желудок перестал урчать, пока я пребывала в своем мрачном состоянии. Мое тело дрожало, а боль в груди становилась все сильнее и глубже. Я пообещала, что буду беречь огонек, горящий внутри меня, но это было трудно, когда его не было рядом. Мое тело боролось, а разум медленно терял равновесие. Желая увидеть его лицо, я зажмурилась и представила, как шевелятся его губы, когда он читает мне. Боль в моей груди вспыхнула, когда я вспомнила, как он целовал меня, как он смеялся. Боже милостивый… его смех.

Это был самый искренний смех, в котором учавствовало все его тело. Когда он смеялся, то всегда тянул руки к лицу, а глаза превращались в щелочки. Иногда он пальцами касался глаз, иногда опускался на колени, но больше всего мне нравилось, когда он хлопал в ладоши и хохотал.

И то, как Олли занимался со мной любовью.

То, как он заставлял меня чувствовать себя живой.

То, что он заставил меня чувствовать.

Низкий стон завибрировал внутри меня, и я подтянула колени к груди. Ничто не заставит боль утихнуть. Медленно нарастающая паника взяла верх надо мной, и мои всхлипы превратились в крики.

Я кричала до тех пор, пока мой голос не сорвался, а в легких не осталось воздуха. Повернувшись к гребаному матрасу, я выместила злость на нем, прежде чем начала дергать себя за волосы и царапать руки. Мной овладела мания, и я била гипсом по цементной стене, пока он не треснул. Затем я сорвала его и швырнула через всю комнату.

Истерика.

Все, чего я хотела, — это выбраться из этой комнаты. Все, чего я хотела, это, блядь, вспомнить. Почему я не могла вспомнить? Почему я делала это с собой?

Дверь распахнулась, и я набросилась на того, кто стоял на пути, но оказалась не готова к тому, что потеряю сознание, прежде чем смогу до него добраться.

Мое сознание проснулось раньше тела. Мне хотелось протянуть руки к своему пересохшему горлу, но я не смогла ими пошевелить. Когда я открыла глаза, надо мной стояла доктор Конвей, читая в руке бумагу. При виде нее меня накрыла волна облегчения.

— Хорошо, ты очнулась, — сказала она с улыбкой. — Я беспокоилась, что они дали тебе слишком много успокоительного.

— Как долго? — спросила я. Казалось, что мое горло вскрыли ножом.

Доктор Конвей присела рядом со мной, и я осмотрела незнакомую комнату.

— Ты пробыла в психиатрическом отделении шесть дней, — сказала она, и я закрыла глаза, вспоминая прошедшее время. Шесть дней без Олли. — Твой организм работает из последних сил. Ты не можешь продолжать морить себя голодом. Нам пришлось связать тебя и отвезти в больницу, чтобы поставить капельницу с раствором, чтобы не было обезвоживания.

«В больницу?».

— Я…я не могу вернуться туда, — сказала я, качая головой. — Пожалуйста, я буду вести себя хорошо, просто верните меня в главный кампус. Я буду вести себя хорошо, — взмолилась я.

— Мне жаль, Мия. Это так не работает. — Она похлопала меня по ноге. — Но мне любопытно… Твое письменное задание, мне принесли его вместе с твоими книгами и документами. Ты читала его?

Мое письменное задание? Теперь она заговорила о моем письменном задании? Как бы мне ни хотелось сорваться на нее, я покачала головой. Мне пришлось напомнить себе, что она на моей стороне.

— Ты все помнишь, Мия, или, по крайней мере, твое подсознание помнит. Чем бы ни был для тебя спусковой крючок, мне нужно, чтобы ты ухватилась за него. Держись за это чувство и ныряй так глубоко, как только сможешь. После выписки из больницы я встречусь с тобой в психиатрическом отделении, чтобы узнать, как у тебя дела.

— Вы уходите? — в отчаянии спросила я. Мои наручники ударились о перила, когда я попыталась дотянуться до нее. — Пожалуйста, не уходите. — Она была моим утешением, когда Олли не было рядом. Мое горло горело, голова была тяжелой, и все, чего я хотела, это чтобы она осталась.

Но она встала и провела ладонью по моему лбу и волосам, прежде чем развернуться и уйти. То, как она положила свою теплую руку мне на лоб, вызвало воспоминания об Олли и о том, как я раньше находила утешение в этом единственном прикосновении, но теперь оно лишь преследовало меня.

Моя мать тоже так делала, но это было до…

До.

Я ухватилась за это единственное слово, дверь в мою больничную палату со скрипом открылась, и доктор Конвей вышла.

Этот звук.

Нет…

Я быстро затрясла головой, пытаясь заставить ее опуститься обратно.

Но у меня иссякли все силы. Воспоминания о моем прошлом обрушились на меня каскадом, словно прорвавшаяся плотина. Давление воды было слишком велико, чтобы мои барьеры могли справиться, и они рухнули.

Я вспомнила все. Все отвратительные вещи. Писк на мониторе рядом со мной зазвенел у меня в ушах. Мои взгляд метался по сторонам, пока я хватала воздух. С губ не сорвалось ни слова, когда я пыталась позвать доктора Конвей. Она продолжала идти по коридору за разделяющим нас стеклом. Я прижала наручники к больничной койке, борясь с воспоминаниями.

«Останься со мной, Мия», — слова Олли снова и снова звучали в моей голове. И вдруг все стихло. Мои легкие снова наполнились кислородом, сердцебиение выровнялось, но я вспомнила все.

Я вспомнила, как скрипнула дверь, когда он вошел ночью в мою комнату, пропуская луч света сквозь темноту. Это был страх перед звуком, который не давал мне уснуть, пока я молилась Богу, чтобы однажды, хотя бы один раз, не услышать этого звука. Но он все равно приходил каждую ночь. Я думала, что, если я притворюсь спящей, то скрипа не будет, но он был — в течение целого года, и Бог никогда не спасал меня.

Я вспомнила его горячее дыхание на моем лице, когда он наклонялся, чтобы посмотреть, открыты ли мои глаза. Мое тело напрягалось, а я оставалась неподвижной, на сколько это было возможно, боясь пошевелить даже пальчиком. Запах пива и сигарет обрушивался на меня, как пьяный торнадо. Я крепко зажмуривалась, молясь, чтобы мама проснулась. Возможно, думала я, она почувствует, что с ее дочерью что-то не так, и ей нужно прийти и проведать меня — шестое чувство матери. Но моя мать никогда не спасала меня.

Я вспомнила звук его расстегивающегося ремня, прежде чем он забирался рядом со мной. Матрас продавливался под его весом, и я хваталась за одеяло, чтобы не перекатываться ближе к нему. Его мозолистые руки насиловали меня способами, которых я не могла понять в восемь лет. Я молилась, чтобы мой отец появился со своим пистолетом. Но мой отец никогда не спасал меня.

И все же, каждую ночь, я молилась, изо дня в день, как по расписанию.

Даже когда он насиловал меня, я молилась, чтобы смерть забрала меня. Но даже она не спасала меня.

Я провела триста девяносто четыре дня в слезах перед тем, как заснуть, зная, что никто не придет и не спасет меня от издевательств и мучений моего дяди. Только я. Мне пришлось все сделать самой. И на триста девяносто пятый день, когда дверь со скрипом открылась, горячее дыхание снова опалило мою щеку, а его пальцы скользнули под мою ночную рубашку, я полезла под подушку, достала пистолет моего отца, который украла днем, и выстрелила дяде в голову.

Я вспомнила, сколько усилий ушло на то, чтобы нажать на курок, но я собрала все, что у меня было — весь свой сдерживаемый гнев и стыд. Я вспомнила, как удивленные темные глаза моего дяди расширились за несколько секунд до выстрела, и как они закрылись после него.

«Он никогда больше не сможет прикоснуться ко мне».

27 июля 1999 года стал днем, когда я убила своего дядю, и днем, когда я перестала плакать. Ментальный переключатель щелкнул в ту секунду, когда я нажала на курок, и мой мозг переключился на автопилот, защищая меня от травмы. Мое детство, моя невинность, все это было украдено у меня с той ночи, когда он впервые открыл дверь в мою комнату.

Я даже не смогла пролить ни слезинки, когда моя мать покончила с собой. Она сдалась чувству вины за то, что не защитила меня от своего брата, но я уже была равнодушна ко всему.

Я вспомнила, как отец, вернувшись из деловой поездки, застал меня в спальне, смотрящей на ее труп. Он плакал над ее мертвым телом. Кровь уже высохла. Я вспомнила, как он смотрел на меня, словно это я застрелила ее, будто я была монстром.

— Что ты наделала? — он спросил меня. — Что с тобой не так?

Но я стояла как вкопанная, наблюдая, откроются ли ее глаза и услышу ли я ее голос. Осознавая, что такое смерть, я поняла, что этого не случится, но продолжала ждать, и я не знала почему.

Они нашли ее предсмертное письмо, на тумбочке рядом с бокалом розового вина, и, хотя это было еще одним доказательством того, что это был ее выбор, по мнению моего отца я была в состоянии это подстроить. Мой отец больше никогда не смотрел на меня так, как раньше, хотя это уже не могло ранить меня.

Ничто не могло.

Прежняя «я» исчезла.

Только в младшей школе он понял, что я отличаюсь от других детей. Это было примерно в то же время, когда в его жизни появилась Диана, именно она указала ему на все, что было во мне «ненормальным». Он объяснил ей, через что я прошла, но она восприняла все это как оправдание. Она постоянно делала мне замечания, когда думала, что я не слушаю, но я слышала все, но меня это не волновало, потому что прежняя «я» исчезла.

Он выполнил свой отцовский долг и отправил меня на консультацию к психиатру, и еще ко многим врачам, но они не смогли мне помочь, потому что прежняя «я» исчезла.

Моя потребность бунтовать заключалась в том, чтобы проникнуть им под кожу. Я не злилась. Мне не было грустно. Я просто устала от того, что мой отец и Диана регулярно отправляли меня то туда, то сюда, как будто это могло что-то изменить. Они гоняли меня повсюду, будто это могло что-то изменить, и лишь бы им не приходилось иметь со мной дело.

Они хотели, чтобы и «эта я» исчезла.

Воспоминания нахлынули на меня бесконечными волнами, но все, что я чувствовала — это затишье перед бурей. Внутри меня разливался гнев, только другого рода. Спокойный вид, если такой вообще существует. Голос Олли в моей голове напомнил мне остаться с ним, и я осталась. Я бы не позволила своему хаосу затушить наш огонек.

Даже после смерти дяди, я отказалась позволить ему забрать у меня еще одну вещь.