Отказаться от благодати

Глава 7. Херсир

С братом я никогда не была особо близка. Разве что в раннем детстве, но тот период я мало помню, обрывками, рваными клочьями прошлого, которое и моим-то уже не казалось. Он поднимал меня на руки и кружил, а я смеялась и визжала от удовольствия, а в парке Эрик часто делился со мной сладкой ватой. Странно, ведь он очень любит сладкое, а я к нему почти равнодушна…

Четко помнились моменты, когда мы вчетвером – я, брат и родители – выбирались на пикник в сад. У Эрика был яркий сачок, и он носился в погоне за бабочками по поляне, усыпанной одуванчиками. Я хохотала, как сумасшедшая, наблюдая за его досадой и азартом.

Потом все изменилось. Он как-то быстро повзрослел, возмужал и много времени проводил с отцом, обучаясь премудростям правления. Мы отдалились, общались почти официально, а я нашла себе отдушину в другом человеке. Атли со скади всегда были очень близки: обеды по выходным, вечеринки, когда оба племени собирались вместе, делились опытом. Александр, отец Влада, во многом прислушивался к папе, а мама делилась с Анной премудростями жизни женщин-хищных.

Мать Влада хоть и была обычным человеком, но традиции наши принимала и уважала. Наверное, именно поэтому она и вписалась в атли – обычно люди редко живут вместе с племенем хищных.

Племена наши срослись корнями, общими традициями и бытом. Пока мы не уехали. Пока Эрик не сошел с ума в поисках своей пророчицы, и теперь мне уже не верилось, что однажды прошлая идиллия вернется. Особенно, в свете последних событий. И слова, которые нужно было сказать Эрику, никак не подбирались – все придуманные речи выглядели пошлыми и лживыми. В дипломатии я никогда не была сильна.

Алиса, конечно же, растрепала всем. Улыбалась злобно, когда в подробностях расписывала проступок Полины, не скрывая, осуждала и выносила различные приговоры, которые вероятнее всего грозят пророчице. С Полиной мы не были подругами, но мне стало обидно, что ее, беззащитную, вот так поливают грязью за глаза. Все же она была скади, а Алиса – чужачка, гость, и гостеприимством нашим сейчас злоупотребляла. Но многие хищные в нашем доме соглашались, качали головами, позабыв, должно быть, как та, которую они сейчас осуждали, не раз спасала их жизни.

Полину я редко понимала, но всегда была благодарна за то, что она делала для нас. Для Эрика. Для меня лично. Она не рассказала брату о поцелуе с Богданом – пожалела ли меня, прониклась ли, неважно. И теперь, когда ее ругали, марали ее имя непристойностями, я просто не могла молчать.

– Не лезь в это! – велела Алисе, когда та в очередной раз устроила собрание в гостиной, чтобы обсудить неподобающее поведение жены Эрика. – Сами разберутся.

– В конце концов, – уверенно заметил Мирослав, вождь альва, – каждый имеет право на ошибку.

Алекс, его жрец, кивнул, но промолчал, уткнувшись в газету. Их ему доставляли ежедневно в девять. Аккурат к утреннему кофе, и я еще удивлялась, зачем, ведь есть интернет, а телефон гораздо удобнее бумаги. Экология опять же…

– Так вот как ты это называешь?! – взорвалась Алиса, и Мирослав сжался под ее разъяренным взглядом. – У тебя было шесть жен, Теплов, и от каждой ты ждал верности. Интересно было бы послушать, как бы ты заговорил, если бы одна из них изменила тебе!

– Сейчас речь не обо мне.

– В том-то и суть!

– Тебе какое дело? – вмешалась я и громко – громче, чем то позволяли приличия – поставила чашку на журнальный столик. От удара чай расплескался, и на темном дубе распласталась чайная клякса. – Ведешь себя, как товарка на рынке, судачишь, сплетничаешь. Самой не противно?

– Она скомпрометировала Эрика, – не сдавалась Алиса и принялась гипнотизировать меня убийственным взглядом. Признаюсь, выдержать его было нелегко, но я не зря столько лет тренировалась выдерживать подобные. – А мы живем в его доме. И я считаю, мы должны об этом говорить! Эрик теперь отвечает не только за скади, за всех нас.

– Мы не судим, Даша, – примирительно сказала Лара и погладила Роберта по руке. Он ласково ей улыбнулся и холодно на меня посмотрел. За долгие годы я научилась читать его, как раскрытую книгу. Роберт осуждал Полину, а с нею и всех, кто ее поддерживал. Меня же он осуждать привык. Наверное, даже испытывал удовольствие от того, что я оказалась не в том лагере. – Но то, что она сделала… Пророчица нарушила закон.

– Странно, что говоришь об этом именно ты!

Я не хотела этих слов – вырвалось. Не моя тайна, и открывать ее я не имела права, но Лара разозлила меня. С ее стороны было лицемерным обвинять Полину в том, в чем сама она была виновата перед мужем. Влад рассказал мне о ее последнем вечере в атли, и что случилось за закрытой дверью ее бывшей спальни. Полина, как и он, сохранили это в тайне от Роберта, и вот как Лара отплатила за доброту!

Роберт недоверчиво посмотрел на меня, потом на жену, и лицо его потемнело. Нет, он не из тех, кто станет устраивать скандалы на ровном месте и выносить сор из избы, но, уверена, мою фразу поняли правильно. И расценили тоже.

Лара побледнела, но нашла в себе силы улыбнуться. Только улыбка ее получилась натянутой трещиной. А у меня исчезло всякое желание лезть в их отношения – пусть сами разбираются. Раньше я, наверное, обрадовалась бы любому промаху Роба, позлорадствовала бы даже, но сегодня поняла, что мне плевать. На кону гораздо более важные вещи.

– Изменнице не место в этом доме, Даша, – спокойным и немного елейным голосом, словно пытаясь раскрыть мне, наивной, глаза на суровую правду жизни, произнесла Алиса. – Особенно теперь, когда мир на грани краха. Эрик должен иметь холодную голову, а не…

Она замолчала и торжествующе взглянула в сторону лестницы. Я проследила за ее взглядом, и вспыхнула от стыда, будто, принимая участие в этом разговоре, я невольно стала одной из них – судьей, готовой заклеймить преступницу.

Полина выглядела спокойной. Стояла, высоко вздернув подбородок, и смотрела на людей, за которых не раз готова была умереть, и которые отвернулись от нее вмиг, позабыв о прошлом. О долге. О дружбе. О благодарности.

Я почувствовала тошноту, презрение ко всем им, и стало невыносимо находиться в гостиной. Поэтому я молча встала, поднялась к ней, взяла за руку и решительно повела наверх.

Кое в чем Алиса права: нам всем нужна холодная голова. Полина – скади, одна из нас, пусть и оступилась. Но даже отбросив все это, она – сольвейг, сильнейшее наше оружие. И если Хаук придет, я хочу, чтобы она дралась на нашей стороне.

– Стервятники! – зло выдохнула я, захлопнув дверь своей спальни.

Полина выглядела растерянной. Смотрела на меня округлившимися глазами и дышала тяжело.

– Ты как? – ласково спросила я.

– В смысле?

– Эти там, внизу… Не обращай внимания! – попыталась подбодрить ее. – Алиса все начала. Мы с Владом говорили, а она подслушала. Извини.

– Ты разве не… не осуждаешь меня? – удивленно спросила Полина, будто не могла поверить, что в мире остался хоть кто-то, способный ее оправдать. Голубые глаза блестели слезами, а нижняя губа подрагивала – вот-вот расплачется. Сдержалась. Она тоже училась быть сильной слишком долго. И как я не замечала, насколько мы в этом похожи?

– Кто я такая, чтобы тебя судить? Ты ошиблась. Все ошибаются. Но я помню все, что ты сделала для скади. Для нас. А Алиса эта – дура!

– Алиса благодарить меня должна, а не ругать. Теперь, когда Эрик… – Она запнулась. Глаза опустила в пол, будто если расплачется здесь передо мной, то рухнет последняя стена, которой пророчица отгородилась ото всех. И боль хлынет в мир, затопив его.

– Эрик остынет, – ласково сказала я и взяла ее за руку. Ладонь у нее была маленькой, пальцы – холодными, ледяными даже. А запястье хрупким настолько, что сожми чуть сильнее – сломается. И сама она казалась сейчас ребенком – покинутым и несчастным. – Вот увидишь, он…

– Простит? – усмехнулась Полина, но улыбка вышла горькой, кривой.

– Простит, – кивнула я, хотя уверена не была. Эрик слишком… непредсказуемый. Слишком своенравный, чтобы можно было просчитать его реакцию. – Он просто не привык.

– К предательству?

Глаза на меня подняла, и на этот раз они были абсолютно сухими. Покраснели только – сдерживание слез требует немалых усилий, уж я-то знаю.

– К тому, что можно хотеть кого-то, когда есть он – венценосный и прекрасный, – пошутила я и ободряюще ей улыбнулась. – Эрик – эгоист, и внимание воспринимает как должное. Слишком много у него было этого внимания, вот он и вырос в полной уверенности, что уникален и безупречен. То, что ты выбрала его, а не Влада, удивления у него не вызвало, а теперь… он растерялся.

– Я тоже, – призналась она. – Думала, прошло, а оно видишь как…

– Ты в курсе, что я всегда была против вас с Эриком. Не из вредности, просто не верила, что у вас это по-настоящему. Я Влада с детства знаю, и вашу историю будто бы сама пережила. То, через что ему пришлось пройти… Думаешь, ему легко было? Видеть, как ты мучаешься, и молчать? Поступать с тобой жестко, порой жестоко даже, оправдывая это тем, что ты будешь жить?

– Было бы легче, если бы он дал мне выбор.

Она отвернулась, и по глазам нельзя было прочесть, о чем она думает, но голос дрогнул, а фраза не прозвучала очень уж уверено. Некоторые вещи мы понимаем слишком поздно… Вот и я поняла, наконец, насколько пророчице дорог мой брат. Оттого она сейчас и терзается, оттого и казнит себя.

– Неважно. Это прошлое, в отличие от Эрика. Он никогда и никем так не проникался. До тебя. Потому я не верила, но затем… затем он изменился. Ты его изменила, понимаешь? Влад – мой лучший друг, но я не могу не признать: вы с Эриком пара. Настоящая, с глубокой привязанностью.

– Уже нет.

Два слова, и в них – вся ее боль, все разочарование. Полина укрывалась ими, как пледом, словно старалась согреться. Спрятаться. Эрик умеет замораживать взглядом, даже если себя контролирует. Особенно когда себя контролирует.

И чтобы как-то ее успокоить, подбодрить, я повторила слова Влада:

– Он остынет, обязательно.

Она промолчала. Присела на кровать, закинула ногу на ногу и обняла себя за плечи, закрываясь от мира окончательно. Опасно позволять ей прятаться. И сейчас, когда Эрик немного не в форме и занят не тем, я должна быть сильной и думать о будущем. Растерянный, несчастный сольвейг страшнее, чем разъяренный. Несчастному нечего терять.

Иногда слова лечат. Не уверения в том, что все будет хорошо. Не оправдания, не жалость, не обещания. Просто слова.

Говорить – неважно, о чем. О погоде. О необходимом ремонте, потому что Крег испортил входную дверь, а новую поставить сейчас нельзя. О коврах, истоптанных охотниками. Не стоит им это прощать, даже если они хорошо целуются. О первом своем неумелом поцелуе с Ричардом из бранди. Он имел неосторожность съесть лук за обедом, и я кривилась, стараясь не выдать отвращения.

О прошлом, воспоминания о котором рвут душу на части, и грудь распирает от не выплеснутой, не разделенной с кем-то тоски.

О недавней встрече с Богданом, где я позволила себе больше, чем вообще имела право позволять.

Так даже правильнее. Нельзя лезть человеку в душу, предварительно не открыв ему свою.

– Знаешь, в детстве думала, что стану королевой…

А если не королевой, то принцессой точно. Сильной, влиятельной и уверенной в себе, как папа. Понимающей, как мама. Любознательной, как Эрик. И все у меня будет хорошо.

Что? Все и так хорошо? Наверное. Только вот отчего-то кажется, я могла бы лучше, правильнее, что ли. Что такое правильно? Не знаю. Есть законы. Канву их соткали боги, и нам ли им перечить, нам ли сомневаться?

По законам жить легко – всегда знаешь, как поступить, как вести себя, как дышать, жить. Только вот любовь законам неподвластна. И лишь спустя много лет, набив кучу шишек и синяков, ты это понимаешь.

Мама нарушила закон ради отца, пошла против воли своего вождя и в итоге обрела себя. Они были счастливы, и отец не взял больше ни одной жены. Хотя мог, и мама, уверена, не стала бы перечить. Она чтила законы, и учила этому нас с братом.

Когда отец погиб, мама так и не смогла смириться. Есть такой ритуал, когда чистят жилу. Меняют весь кен на единственное желание, иссушают хищного до капельки, забирая все, даже глубинные запасы. Ради одной мысли, что ты можешь получить эфемерный шанс на встречу. Только безумец пойдет на это, без кена мы не умеем жить. С последней каплей кена из нас уходит жизнь, именно поэтому нам необходимо питаться.

Маму это не волновало.

Кто-то считал ее поступок безумием, явным самоубийством, но я верила: где-то там она нашла отца. И они снова вместе и счастливы, такие, какими я их помню.

А имена их остались на соседних табличках, в саду, у источника. Там, где земля скади спрятала их тела навсегда. Эдмунд и Божена Стейнмод. Вместе навсегда. Венчанные богами…

Отец любил ее, боготворил и всегда ставил мне в пример. Я и сама ею восхищалась, старалась во всем походить, и вот выросло… то, что выросло. Я не жалею, нет. Но мне бы чуть больше смелости, хотя бы немного, и тогда бы я…

– Ты смелая, Даша. – Полина улыбнулась. Грустно, но все же улыбнулась. – Разве трусишка станет целовать охотника?

– Не станет, – улыбнулась я в ответ. И ледяная стена между нами треснула, осыпалась осколками, они истаяли под нашими ногами, превращаясь в лужи. Я сидела с ней, пока она не сослалась на усталость и не уснула в моей кровати, поджав под себя колени, как маленькая.

Эрик появился вечером. Улыбался – сдержанно, правда, но будто бы непринужденно, ничем не выдавая истинных, глубоких эмоций. Как ни в чем не бывало, общался со скади, и соплеменники отвечали ему такими же сдержанными улыбками и короткими фразами. Разговоры о наказаниях стихли, будто выключился неугодный Эрику канал. Смолкла Алиса и в сторону отошла, нацепив совершенно не шедшую ей маску послушания. Роль примерной девочки – излюбленная роль женщин хищных. Мужчины не любят, когда им перечат.

Эрик на нее почти не смотрел. Оглядывался только – осторожно, когда думал, что никто не видит. Влад уехал в Липецк, он всегда был благоразумным, а сейчас любое напоминание о случившемся между ним и Полиной станет той самой искрой, которая упадет в мешок с порохом. Полина же перебралась на третий этаж, в ту самую комнату, в которую изначально поселили спасенного охотника.

Эрик, видимо, не возражал. Или сам же ее туда и отправил.

Я не решилась спрашивать с порога.

В остальном ничего не изменилось, а Эрик не сорвался, несмотря на мои опасения. И на первый взгляд остался моим братом, а его демон – спящим демоном.

На первый взгляд.

Пришли охотники – те, которые прислушались к Гектору. Их предводитель, Сигнар, был вежлив и власть Эрика признал. Но о помощи просил с достоинством, не лебезил и не улыбался сладко. Видно было, что Сигнар знал себе цену и слово привык держать. А если так, то он не ударит в спину.

Нет, я, конечно, охотников не любила. А как можно любить тех, кто убивает твоих сородичей? Но некоторые вызывали уважение, и я не могла этого не признать.

После окончания прошлой войны, смотрителем скади назначили Мартина. Не древний, но достаточно стар и видел, небось, немало. Поговаривали, Первую мировую войну прошел. А еще бывал на концертах «Битлз» и знал самого Чарли Чаплина. Слухи ходили – я заметила, что о сильных и немногословных людях всегда ходит много слухов.

Я знала лишь, что Мартин был вежлив. Справедлив. И никогда не унижал меня, хотя мог. Помню, как дрожали колени, когда я впервые поднималась по витой лестнице в здании на окраине Лондона. Эскорт был – два хмурых охотника, один из которых подталкивал меня в спину, побуждая идти быстрее – молодые и горячие любят кичиться властью.

Высокие, сводчатые потолки коридора. Широкая двустворчатая дверь из темного дерева, которую распахнули передо мной рывком. Сжатые губы Мартина и короткая фраза, после которой охрана моя быстро удалилась. Они называли его «мастер», он им и был.

Мартин извинился за неудобства и предложил мне какао. Охотник! Мне. Какао!

Он говорил тихо и по делу. Убеждал, что мне и моим людям нечего бояться, если я буду соблюдать правила. Тогда я впервые поверила, что смогу – одна, без Эрика. Удержу племя.

Ошиблась. Но не Мартин был в том виноват.

Видеть, как Эрик договаривается с Сигнаром было… дико. Даже в сложившейся ситуации я не думала, что брат станет вести с ними переговоры, обсуждать условия сотрудничества. Они проговорили три часа, а потом охотники удалились. Эрик велел мне приготовить комнаты для новых гостей.

– У нас больше не осталось свободных комнат, – ответила я с досадой. Я не понимала, почему мы говорим об этом, хотя нужно – о другом. То, другое, важнее, а охотники подождут.

– Значит, посели хищных по двое. По трое, если придется. Нам нужны люди.

Впервые брат назвал охотников людьми. Значит, дело плохо настолько, что…

– Атли нам тоже нужны?

Вырвалось. И ответом был резкий взгляд. Иногда взгляды тоже жгутся.

Но удача любит лишь смельчаков, а я уже начала эту игру, значит, нужно довести до конца. Ради Влада. Ради себя. Потому что, если Эрик выгонит атли, я уже знаю, что буду делать.

– Атли здесь, насколько мне известно, – ответил Эрик спокойно.

– Влад уехал.

Выдох – слишком шумный, и Эрик это отмечает. Глаза сузил и приподнял правую бровь. По его мимике можно понять, когда он на грани.

– Я ему не нянька.

– Не время для ссор. Сейчас, когда Первые пришли. Когда ясновидцы и охотники в нашем доме. Наш мир катится в пропасть. Знаю, твой личный тоже, но…

– Что ты знаешь обо мне? – перебил он и усмехнулся. Погладил меня по щеке, но от жеста этого захотелось отшатнуться, так как нежности в нем не было, скорее, издевка. Горечь. Обида, которой нет выхода, ведь все на него смотрят, и нужно сохранить лицо. – Ты – моя сестра – все это время была на его стороне. Твердила, что у них прошлое, что она привязана к нему. Что однажды поймет это и вернется, а я останусь один.

Он отступил, отвернулся, провел указательным пальцем по столешнице, будто старался отыскать там несуществующую пыль. Выровнял стопку бумаг по углу.

– Ты оказалась права, – продолжил после паузы, во время которой тишина была оглушающей, и я буквально слышала, как колотится в груди сердце. – Радуйся.

– Я не рада, я… Эрик!

Захотелось его обнять. Прижаться, погладить по спине, уверить, что все наладится. Но я не стала. Не подпустит. Ведь все, что он сказал – правда. Я действительно говорила ему те слова, делала все, чтобы разлучить его с Полиной. До самого их венчания помогала Владу.

И в какой-то мере сама виновата, что мы с Эриком больше не близки. Но сдаваться не имею права.

– Она тебя любит!

Он дрогнул, и спина его застыла камнем. Она широкая – его спина. И сам он похож на глыбу, большой и сильный. Рядом с ним ничего не страшно, никогда. Даже сейчас. Разве что он изменится, сорвется. Но я постараюсь этого не допустить.

– Иди, Дарья, – сказал он глухо. – Позаботься, чтобы завтра у нас было достаточно комнат, вскоре к нам въедут еще двадцать человек. А потом возвращайся, у меня есть для тебя работа.

Он кивнул на ту самую пачку бумаг. Договора. Снова. И значит, бессонная ночь, крепкий чай, усталость. И время, на которое я могу отвлечься, забыть, не думать о плохом.

Все же брат любил меня больше, чем я его. Этого стоило устыдиться.

Сдачу судна «Альвади» все еще задерживали, суд обещал быть затяжным, и Антон уехал во Владивосток, чтобы присутствовать на заседаниях. Странно, но в этот раз без него стало… одиноко. В скади, кроме него, у меня не было друзей. Эльвира разве что, но к ней я относилась скорее, как к младшей сестренке. Помнила, как она под стол пешком ходила. Теперь она вроде выросла, стала женщиной, но у меня к ней остались опекунские чувства.

Влад вернулся, спустя месяц после визита Гарди. Вернулся хмурым и немногословным, меня всячески избегал, ссылаясь на занятость, а с Эриком они играли в холодную войну. Избегали друг друга, а когда оказывались вдвоем в одной комнате, делали вид, что другого не существует.

Полина замкнулась в себе, а заодно и в комнате на третьем этаже, утонув в страданиях и меланхолии. После того, как охотники въехали к нам, Эльвира перебралась ко мне. И буквально утомила своим нескончаемым щебетанием и неиссякаемым оптимизмом. Чему радоваться, когда в доме бардак, брат разругался с лучшим другом, и назревает война с типом из легенды, против которого не придумали оружия?

Эльвира почти ни в чем не видела зла. Наверное, это ее спасало.

Наверное…

Зима выдалась снежной, морозной. Сыпала снегом, окружала дом пухлыми сугробами, и ветви деревьев гнулись от блестящего убранства. Зима заморозила страхи. И, несмотря на то, что охотники обосновались в доме, а Гектор стал завсегдатаем вечерних посиделок в гостиной, я чувствовала себя спокойно. Уверенно почти, ведь Эрик сумел обуздать свой гнев, значит, у нас есть шанс сохранить хрупкий мир.

А Влад… Нет, я не перестала о нем думать. Одержимость редко проходит сама – нужен всплеск, надрыв, истерия. Некий слом, когда внутри все рвется на части, кровит, а затем сочится сукровицей, зарастая. Подобные переломы редко срастаются правильно.

Я думала, у нас все будет иначе. Закончится война – ведь все когда-нибудь заканчивается, – и я смогу показать Владу, насколько хочу быть с ним. Ведь я понимаю его больше, чем жена, с которой он сблизился, готова поспорить, лишь чтобы успокоить Эрика.

Но каждый день, встречая ее – румяную, счастливую – хотелось выть. Почему? Ну почему не я? Что во мне такого, что не дает переступить черту френдзоны?

Не помогало ничего. Ни новые чулки, ни тонкий парфюм, ни непристойно глубокие вырезы, ни якобы случайно сползшая лямка майки. Я даже голос тренировала, как советовала Лара, стараясь сделать его томным, глубоким. Все тщетно. Влад не смотрел на меня, как на женщину. Гладил по волосам, целовал в лоб, желая спокойной ночи. Будто после его поцелуев она может быть спокойной!

После них горела кожа. И в груди жгло – нестерпимо, едко. От боли этой, почти осязаемой, мутился рассудок. И запретные мысли становились с каждым днем все непристойнее.

У меня давно не было любовника. Не то, чтобы я жалела, просто… наверное, каждой женщине это нужно. Физиологию никуда не денешь, да и ощущать себя желанной неплохо. Наверное. Я уже забыла, как это бывает.

Первый и последний мой любовник остался в Лондоне. Ричард был красив. Умен, бесспорно, а также щедр. Галантен. И до безобразия скучен. Нет, мы говорили о многом. Посещали театры, кино, были завсегдатаями дорогих ресторанов. Я знала, он хотел мне понравиться, очаровать. И всегда умел сохранить грань между вниманием и навязчивостью. Наверное, он стал бы для меня идеальным мужем, если бы не одно «но»: я его не хотела.

У нас был секс, конечно, и, не буду кривить душой, любовником Ричард был неплохим. Умелым. Однако, меня не покидала мысль, что во время занятий любовью он исполняет некий заведомо отрепетированный ритуал. Оттого секс с ним казался мне пресным.

Мне хотелось страсти. Поцелуев, переходящих в укусы, порванной одежды и эмоций на грани безумия. Хотелось отдаваться так, будто завтра не наступит, будто мы на грани бездны, вернее, уже шагнули и летим. Внизу острые скалы, но есть полет, и нельзя терять ни минуты. Хотелось, чтобы мужчина сходил с ума от желания.

А может, я просто не любила Ричарда.

Есть правильные, хорошие мальчики, а есть те, от которых сходят с ума. Классика.

В феврале Эрик привел Линду. Испуганная, дрожащая, исхудалая до состояния анорексички, пророчица выглядела безумной. И за брата цеплялась, будто он был оплотом ее безопасности, единственным, кому она готова доверить свою жизнь. Исполосанную шрамами спину Линда прятала за бесформенными свитерами, в широкие рукава которых помещались ее искусанные до крови пальцы.

А потом нам сказали, что к ней приходил Хаук.

Нет, она не родилась в рубашке, и не везение спасло ее от смертоносных щупалец врага. На ее жиле Хаук оставил отпечаток – послание для Эрика. А еще передал фразу – четыре слова, от которых потели руки и тряслись колени.

Я приду в мае.

Весной. Так скоро. Я столько всего не успела, будет обидно, если погибну… вот так. Отчего-то уверенность в том, что именно я умру, была непоколебимой.

– Ты не умрешь, – обещал Эрик, и впервые я ему не поверила.

Все просто: он не знал, выживет ли сам. Сможет ли нас защитить? Сможет ли сдержать напор Хаука, если даже против Гарди оружия не нашлось?

Однако, тренировки защитниц усилились, Эрик с Гектором выматывали нас настолько, что к вечеру у меня уже не оставалось сил. А в комнате неизбежно ждала работа. Бумаги. Своды законов. И ни секунды на то, чтобы расслабиться.

Эрик все чаще по вечерам закрывался в кабинете с Алисой, прикрываясь тем, что ему нравится развивать ее дар. Знаем мы, какой у нее дар – акула она и в Африке акула. Небось, соблазнять у нее получалось лучше, чем у меня, и лямка с плеча сползала эффектнее.

Злость в себе я глушила делами. И на Полину – осунувшуюся, заплаканную – старалась не смотреть. «Сама виновата», – бросал Роб, и я злилась уже на него.

Наверное, ожидание прихода Хаука свело меня с ума, но я начала понимать Полину. Ее желание спрятаться в одиночестве от людей, которые осуждали. Отсутствие попыток оправдаться, доказать что-то. Я сама была такой когда-то – отшельницей в собственном племени. Пусть и законов я не нарушала, однако меня отринули свои же.

Мы так стремимся к общению с людьми, которые нас не стоят. Ищем себе алиби, чтобы не обвинили в одиночестве, будто в нем есть что-то плохое. Лучше быть одному, чем в окружении людей, которые тебя не понимают.

Потому я не навязывалась. Оставила ее одну.

Наверное, не стоило, ведь будь я с ней, когда пришла беда… Смогла бы уберечь? Вряд ли. Но не чувствовала бы себя так паршиво, как в тот вечер, когда в гостиную вбежал растерянный Глеб и с нотками отчаяния сказал:

– По ходу мы влипли!

И замолчал, стараясь отдышаться, а я уже тогда знала: случилось непоправимое.

– Эрик нужен. Быстро. – Его руки дрожали, хотя Глеб вообще не из тех, кого легко напугать.

– Эрик в кабинете, – промямлила я и встала, понимая, что ноги обросли ватой и отказываются подчиняться.

В мае, сказала я себе. Не сейчас. Еще рано, пусть весна уже дышит, скребется в дверь. Проникает в мир ярким солнечным светом, и снег тает, поддаваясь ее теплу.

– Что случилось? – встревожился Мирослав, но Глеб лишь обернулся на ходу и бросил:

– Херсир случился.

Это стало началом конца.