Перемещенное лицо. Триада

* * *

Дан посмотрел в спину босса с такой ненавистью, что тот резко обернулся, однако увидеть сумел только прилежного клерка, погруженного в бумаги. На реакцию Дан не жаловался. Он вообще не жаловался на себя. Собой, в меру любимым, он был доволен. Конечно, до какого-нибудь Брэда Пита – или кто там у них самый сексуальный? – ему было далеко, ну так и обитал Дан не в Голливуде, а в Сибири, был не актером, а банковским служащим. Его физиономия не была растиражирована даже на фирменных календариках и рекламных буклетах банка, потому что босс невзлюбил Дана… а черт его знает почему невзлюбил. Дан, несмотря на несколько рекламную внешность, был дисциплинирован, исполнителен и неглуп, имел хорошие для провинции манеры, по-английски болтал, как по-русски, в своем деле разбирался. И вообще. Когда рекламщики шарились по банку в поисках чего-нибудь, они увидели Дана и битый час уговаривали босса поместить на буклет именно его, данову, персону. Кончилось тем, что босс наорал на рекламщиков, а заодно и на Дана, хотя он никак не рвался являть из себя символ надежности и привлекательности конторы, в которой работал.

Везет Женьке: дорабатывает неделю – и ту-ту нах Москау. Нашел работу там, дружок пристроил. С перспективой. А Женька – парень толковый, по-московски (или наоборот по-провинциальному?) нахрапистый, он не пропадет. В Москву, в Москву! Эх, как понимал Дан этих трех сестричек! А у них ведь не было босса, который бы их ненавидел неизвестно за что. А значит, не было и боссовой супруги, куклы Барби из глухой провинции, умудряющейся сочетать брильянтовые серьги с любовью к жареным семечкам.

Босс посверлил Дана свирепым взором и только собрался уходить, как заблямкал мобильник. С трудом отделавшись от мамы (а ты кушал, сыночка? а что ты кушал? а колбаску кушал?), он выслушал еще пару едких замечаний насчет траты рабочего времени на личные разговоры. Смиренно выслушал. Даже кротко. Полторы тыщи американских рублей на дороге не валяются. Особенно с перспективой рекомендаций, которые можно получить при увольнении.

В банке Дан работал третий год и намеревался работать и впредь. Как бы ни ненавидел его босс, должное он ему отдавал, и Дан знал, что он самый вероятный кандидат на должность Женьки, к которой еще и полагались пятьсот аналогичных рублей в месяц. Плюс квартальные премии побольше нынешних. А Дану так хотелось жить подальше от мамы, бабушки и тетки Даши, что отчаянно экономил и имел в заначке почти двадцать тысяч баксов. Он даже машину не покупал, благо, до дома было двадцать минут на метро. Он выглядел так хорошо, что только самые вредные девчонки из обслуги замечали, что у него всего пять рубашек и два костюма. Когда в квартире три обожающие тебя пенсионерки, всегда будешь иметь чистые воротнички и сверкающую… нет, матово-чистую обувь. И ни пылинки на пиджаке. И идеально отглаженные штаны. И стрижку, от которой в восторге даже франтоватый боссов зам. Он все подкатывался к Дану с просьбой свести с парикмахером, но не станешь же знакомить его с теткидашиными девяноста килограммами в парадной кофте с «рюлексом».

Настроение было испорчено. Дан занимался своими проводками, привычно раздвоившись. Половина работала, а вторая пыталась понять причины начальственной нелюбви. Ведь придраться было не к чему. Дан работал не то чтоб совсем безупречно, но без проколов и удачно мимикрировал под коллектив: приятельствовал, ухаживал, не напивался на корпоративных вечеринках. Вполне соответствовал и негласному принципу набора персонала – внешней привлекательности. Глупому принципу: не все ли равно, как выглядит обычный клерк, которого и видят-то три-четыре человека и два компьютера…

– Когда я увижу данные за прошлую неделю, Артамонов? – ворчливо спросил телефонный голос шефа.

– Когда позвоните Артамонову, – буркнула вторая половина, пока первая сверяла цифры в трех файлах сразу. – А это Лазарцев.

Трубка забибикала. Уволят ведь. И никакой профсоюз, никакой суд… потому что ни в профсоюз, ни в суд Дан не пойдет. Себе дороже. Попасть в черный список легко. Телефон снова зазвонил.

– Лазарев, вы закончили сверку?

Дан нажал на «печать» и честно сказал:

– Закончил. Только моя фамилия Лазарцев. Через «ц».

Босс положил трубку, а Дан, хмыкнув, вызвал курьера (самому было не положено) и вручил ему бумажки. Босс принципиально требовал бумаги, хотя компьютером владел, как бог. То есть почти как Данила Лазарцев, один из лучших в городе хакеров, известный под ником Ладан. Ла-зарцев Дан-ила. Менять ник не хотелось. Да и кто заподозрит такого мастера в глупости использовать собственное имя в собственном же нике?

Нет, он не использовал свои таланты для обогащения. Хотя мог. Дан просто тешил свое тщеславие. Ему достаточно было знать, что он может. Карьеру он намеревался делать в банке, а не в сети. Риска меньше. Сеть – хобби.

Дан повернулся к компу. Там висело сообщение «Идет печать». После перезагрузки оно поменяло цвет, но висеть продолжало, пришлось звать Ваську из отдела обслуживания и с тоской смотреть, как тот мучается с простейшей ошибкой и в итоге гробит систему. В общем, боссу потребовалась распечатка, когда Васька снес «окна», а виноват, конечно, оказался Дан.

В шесть часов он покидал банк с настроением, называемым «все хреново». А это было гораздо хуже, чем настроение «нет, ребята, все не так». Дан ловил на себе взгляды других сотрудников банка, а Олеся Кац (ничего сочетаньице?) даже прервала свой диалог с клиентом, за что, вообще говоря, могла в одночасье потерять работу. Олеськин муж, охранник Денис Кац (тоже красиво, ладно хоть не Трофим или Прохор) испуганно спросил: «Дан, что с тобой?»

С Даном ничего не было, кроме предчувствий, но на всякий случай он оглянулся, когда прикрыл за собой дверь. (Дверь была на доводчике, но Дан, воспитанный тремя женщинами, все равно ее придерживал.) И не увидел ничего. В том числе двери.

Дан закрыл глаза, посчитал до трех (дольше терпения не хватило) и посмотрел еще. Он должен был увидеть свое отражение в модной стеклянной коричневой двери. А увидел стену. Неровную каменную кладку с выветрившимся раствором. Серую. Этакую стилизованную под старину, причем никак не родную расейскую, а какую-нибудь западноевропейскую. Готика, замки, крепости, проклятые короли, тамплиеры, двуручные мечи, арбалеты, кринолины… Нет, кринолины – это позже.

Дан потрогал. Камень был шершавый и теплый. Рука была Данова, со знакомым шрамом на запястье: помогал приятелю на даче крышу чинить, а кусок ржавой кровли спикировал с приличной высоты, руку практически пришивали, странно даже, что работала она хорошо.

Всю свою не так чтоб долгую жизнь Дан боялся попасть в смешное положение. Поэтому он сделал вид, что оперся на стену не просто так, а ради того, чтоб вытряхнуть из туфли камешек. И так и замер, нагнувшись и задрав левую ногу. Вместо розовой тротуарной плитки была плотно утрамбованная земля. В тусклой поросли бледных одуванчиков, мелкой лебеды и травки с энтомологическим названием «мокрица».

И было тихо. То есть совсем тихо. В шесть часов, да на проспекте имени основоположника светлого и невнятного будущего, автора бродячего призрака? Да летом? Да с учетом того, что все первые этажи чуть не сплошь заняты магазинами? Да плюс любая кафушка столики на тротуар выставляла а-ля Европа, но музыку врубала а-ля российская провинция?

Пели птицы. Не воробьи горланили и не голуби стонали. Затейливые рулады выводил кто-то, кого дитя большого города Данила Лазарцев не мог опознать. Вскрикивал где-то коршун, почему-то напоминая о древнем фильме «Золото Маккенны», который обожали мать и тетка Даша. Ах, да: «Только стервятник, старый гриф-стервятник знает в жизни что почем». Стало холодно, хотя Дан и в эту жару носил, как положено, пиджак. Сотрудник банка должен являть и соответствовать. Пересохло в горле. И все это секунд за десять, включая песенку из вестерна.

Очень медленно Дан повернулся. Вместо проспекта Маркса с диким движением, пробками, «газелями», «пазиками», высокомерными мерсами и плебейскими жигулями, с толпами спешащих или фланирующих сибиряков, с магазинами, рекламой, тополями и дурацкой тротуарной плиткой – было поле. То есть луг. Где трава по пояс, как на той дальней станции в любимой материной песне. И цветы – тоже по пояс. Один цветок Дан даже узнал – донник. У бабули была аллергия на донник, называемая сенной лихорадкой, но бывшая обыкновенным зверским насморком. А вон ромашки. И незабудки. И маленькие осиново-березовые лесочки, почему-то называемые околками. Дан стоял на холме, а перед ним расстилалось все вышеупомянутое. Позади была стена. Он задрал голову. Метров несколько. Посмотрел вправо-влево. Стена. Влево – еще река, но далековато. Вправо – лес, но еще дальше. А где банк?

Вот что удивило пару со славянскими именами и никак не славянской фамилией: у Дана Лазарцева съехала крыша и это как-то выразилось внешне. Он потрогал голову. Голова была на месте. Льняной костюм, стоивший диких денег, тоже, вместе с рубашкой за сто баксов и галстуком, подаренный Витькой Олигархом. Витька обожал смущать друзей неприлично дорогими подарками, а отказать парню у которого конкурентов с каждым месяцем становилось все меньше, никто не рисковал. Да-а… Из шестерых закадычных школьных друзей остались только Дан и Олигарх. Данила и Витек. Мишка рванул на родину предков за колбасой и свободой и писал слезные письма из казарм в славном граде Хайфе. Димка просто перестал быть Димкой, здоровался через губу, пока Витек ему эту губу не расквасил, что подвигло Димку на переезд в Омск, где он, по слухам, преуспевал по части купи-продай. Толик допился до потери квартиры и человеческого облика и сгинул среди армии бомжей. Сашка Симонов пропал без вести в районе Гудермеса. Выкупа за него не просили, так что даже мать перестала надеяться. Витька стал криминальным авторитетом. Дан, чудом избежавший судьбы Толика или Витьки, взялся за ум, окончил брошенный было институт и после маеты в нескольких фирмах попал в банк. Благодаря сдержанному обаянию, привлекательной внешности и свободному владению английским, который вовсе не был нужен в его работе. Как и привлекательная внешность.

Дан хотел было присесть на пыльные одуванчики, но вовремя вспомнил, как испугались мать, бабушка и тетка, когда он назвал им стоимость костюма. Уменьшенную вдвое.

Так. А я сошел с ума, какая досада… Раз сошел, надо… что надо? Надо к доктору. Для этого – сесть на метро и доехать до поликлиники, чтобы взять у терапевта направление к психиатру. Иначе, наверное, не попасть. К метро – направо.

Еще в школе Дан выработал привычку придумывать цель в трудные минуты. Пусть глупую, но достижимую и, главное, простую, чтоб организм мог тупо к ней двигаться, а голова в это время боролась с растерянностью. Может, штаны закатать, чтоб не запачкать? Светлый лен рассчитан на город, желательно чистый, а не родной. И тем более не на пыльную траву.

Дан закатал штаны и потопал направо. М-да… Вышел клерк из солидного банка, подвернул дорогие брюки и, сверкая абсолютно не волосатыми ногами, пошел в метро. Чтоб в конечном счете сдаться в психушку.

Тонкие подошвы туфлей тоже не были пригодны для околостенных прогулок. Было жарко, и Дан снял пиджак, зато надел темные очки. До метро он должен был дойти уже сто раз, но стена не кончалась, только постепенно заворачивалась вправо. Интересно, сколько кругов придется сделать? А из-за стены иногда доносились звуки, невнятные, как гомон толпы. А солнце помаленьку скатывалось к западу. Темнело. Точнее, смеркалось. Дан вытащил мобильник. Связи не было, хотя МТС брал (брала? брали? системы же…) сигнал даже в метро. Мобильник сиял своим многоцветным экраном, однако не проходили и эсэмэски. С этим – тоже к доктору?

Погодим. Вон дорога поднимается на холм. Если дорога упирается в стену, то мы в романе Стивена Кинга и иже с ним…

Дорога упиралась в ворота, рассчитанные на упряжку слонов. Тройкой. Створки были приветливо распахнуты. Нет, слонам не пройти, потому что в метре над головой нависала чудовищных размеров решетка, под которой дремал чрезвычайно усатый экземпляр, опершийся на алебарду. Или секиру. Дан не увлекался компьютерными игрушками серии «Магия и меч».

Компьютерная игра? Ролевка?

Экземпляр открыл глаз и выпрямился. Окинув Дана орлиным взглядом, он сказал:

– Тебе – вот в ту дверь. Ща, погоди! – и рявкнул: – Кур! Кур, подь сюды!

Вынырнувший из тени щуплый юноша с еще более чрезвычайными усами (приклеил, хохмач?) вопросительно зевнул, получил инструкции (ты, тудыть, значица, шоб мигом, того), показал Дану дорогу и пошел следом. Ролевая игра? А стену где взяли? Усы, алебарды и камзолы, окованная железом дверь в стене… А стена – метров шесть шириной. И все десять – высотой. И ворота – пару гоблинов надо, чтоб такие открывать-закрывать. Но лучше – троллей. Зеленых с ушами-граммофонами.

За дверью была канцелярия, но весьма своеобразная. Стол с клерком (но без компа и ксерокса), пара лавок вдоль стен и стойка с теми же секирами-алебардами. Забавно. Дан впервые оказался внутри стены. Помещение было сумрачным и освещалось тоже вполне стилизованно: фонарем. За стойкой имелась еще одна дверь, в которую и вошел провожатый, ткнув пальцем в стул в стиле «Ленин в Горках».

– Имя? – вопросил клерк, макая в чернильницу ручку. Ладно, хоть не гусиное перо.

– Дан.

– Хоть у одного имя как имя, – удовлетворительно сообщил тот, записывая. Перо скрипело. – Фамилия есть?

– Лазарцев.

– Ага. Тоже пойдет. Возраст?

– Тридцать.

Тридцать должно было стать ближе к Новому году, но Дан имел привычку округлять с большую сторону.

– Делать что умеешь? Полезное?

– Полезное? – удивился Дан, подумал и откровенно сказал: – Наверное, нет.

– Честно, – одобрил клерк, – а то начинается: я инженюр! я топменедыр! Да хоть затопайся – делать-то все одно ничего не умеет. Семья есть? Жена, дети?

– Не женат. А…

– Все тебе обскажут. Славный ты парень. Не орешь, не рыдаешь… Начальство не требуешь. А то, может, умеешь чего полезного, а? Пропадешь ведь. Мужик без дела завсегда пропадает.

Дан почувствовал, что замерзает. Это называется «похолодеть». Не ролевка. Не подвинутые толкиенисты.

Из двери за стойкой вышел умеренно усатый толстяк, почитал записи через плечо клерка и скучной скороговоркой начал:

– Дан Лазарцев, с сего момента ты попадаешь под действие закона о перемещенных лицах. Ты волен передвигаться по Траитии в любом направлении, но только в месте прибытия ты будешь получать пособие в пять корон ежемесячно пожизненно. Помимо пособия ты имеешь право получать еду в трактирах со знаком короны. Помимо этого ты имеешь право на койку в казармах короны, в отделении для перемещенных лиц. Тебе вменяется в обязанности соблюдение законов Траитии. – Он зевнул еще раз. – А еще ты можешь поменять свою одежду на более подобающую в лавке Зерца недалеко от казарм.

– А про оружие и наркотики кто спрашивать будет – я? – после паузы поинтересовался клерк. Толстяк покосился на него неприязненно.

– Нет у меня оружия и наркотиков, – вздохнул Дан, умалчивая о перочинном ноже. Классном швейцарском ножике с двумя лезвиями и энным количеством иных полезных вещей. Дан подарил его себе на двадцать третье февраля, решив, что хоть одну детскую мечту он реализовать может. Бабье царство в их хрущевке считало, что мальчикам нужны развивающие игры, а не бессмысленный калейдоскоп и тем более не ножик. Вдруг дитятко пальчик порежет.

Толстяк развернулся и скрылся за дверью.

– К Зерцу не ходи, – сказал клерк, дыша на печать и громко прикладывая ее к бумаге. – Рванье с покойника подсунет.

– А куда ходить?

– А в двух кварталах на запад от казарм целая улица менял. Вот пройдись там, сравни. Тук честно работает, а вот Круб, хоть и жмотится, вещи дает пусть не новые, но добротные да чистые… и диковинки всякие покупает. Меньше чем за корону не отдавай.

– Диковинки, – усмехнулся Дан. – Да все мои диковинки скоро диковинками быть перестанут.

У мобильника заряд кончится, в ручке – стержень, в зажигалке – газ. А я тут оставаться собрался?

Раздался жуткий лязг и скрежет. Дан чуть заикой не остался.

– Солнце село – пояснил клерк, – ворота закрывают. Руку мне дай, Дан Лазарцев.

– Какую?

– Все равно. Какую не жалко. – Он показал браслет. – По этой штуке еду получать будешь и койку. Не бойся, все честно, Гильдия платит.

Дан протянул правую руку, потому что на левой были часы. Батарейку он поменял позавчера, надолго… опять?

Клерк защелкнул браслет, выглядевший даже симпатично, вручил Дану бумагу и замшевый мешочек.

– Это твои документы. Лучше носи пока с собой, вот, в чехле, чтоб не потерлись.

– А спросить можно?

– Я все жду, когда ты начнешь.

– Это не игра?

Лицо клерка стало усталым и мудрым.

– Нет, дружище, это не игра.

– Я бы хотел понять. Хоть что-нибудь.

Клерк сложил свои канцпринадлежности в ящик, вздохнул и предложил:

– Ну пошли. Мне с тобой по дороге. А штаны лучше того… ты ж не уличная девка, чтоб ногами сверкать.

Дан развернул закатанные штанины, надел пиджак и подумал, что это не он. В смысле не как в кино «это происходит не со мной», а проще: Дан Лазарцев неузнаваем. Он, конечно, всегда отличался завидным самообладанием (проживи-ка всю жизнь с тремя бабами), но не до такой же степени, чтоб спокойно воспринимать алебарды и законы о перемещенных лицах. Вот и первый вопрос.

– И куда меня… переместили?

– А к нам, – пожал плечами клерк, запирая дверь на ключ и вешая его тут же – на гвоздик на косяке. – В Траитию. Ты не переживай, мир у нас хороший. Вот из города и правда лучше не уходи, пропадешь. Не приспособлены такие к нашей жизни. Здесь сыт будешь. Станешь про свою жизнь рассказывать, не стесняйся деньги брать, если дают, но сам не проси, Гильдия менестрелей бока намнет.

– Это часто бывает – перемещение?

– Давненько не было, – подумав, ответил клерк. – Лет пять уж. А допрежь – по три в год, а то чаще. Меня, кстати, Мун зовут. Мун Стамис, регистратор. Можно на «ты». А вообще старайся пока никак не говорить, ни «вы», ни «ты», попривыкнешь – поймешь.

Они шли по мостовой. Или брусчатке, разницы Дан не знал. Он знал асфальт да тротуарную плитку. Ну, и нормальное российское бездорожье и разгильдяйство. Улица была скудно освещена редкими фонарями, тускло сияли окна двух-трехэтажных домов. Прохожих было немного.

– Вот видишь – трактир со знаком короны, – показал Мун Стамис. – В таком тебя накормят в любое время. Их в городе десятка два, голодным не останешься. А ты славно держишься. Не кричишь: «Не может быть!»

– Не может быть, – тут же сказал Дан. – Но есть. Либо я сошел с ума, и тогда надо ждать, пока меня вылечат, либо…

– Либо что?

– Не знаю.

– Ты не сошел с ума. А вот маг, отправившийся в твой мир, – сошел. Рот закрой. Закон сохранения. Он ушел туда – ты сюда.

– Два вопроса. Почему я?

– Это – к магам. Только и они не знают. Случайно, наверное. Или он оказался рядом с тобой, или ты больше всего подходишь: рост, вес… Время от времени маги такое делают. Второй вопрос?

– Когда он вернется сюда, я вернусь домой? По закону сохранения?

– Обязательно. Иногда они даже и возвращаются.

– Ино…

– Ага. Может, тебе повезет. Может, ты застрял тут навсегда. Этот олух тебе еще кой-чего не сказал. Ты можешь пойти в ученики к любому мастеру, Гильдия заплатит. Научишься делу – проживешь худо-бедно. Пять корон – это не так чтоб плохо, конечно. На выпивку хватит, одежку. Не постесняйся, поучись. Мастером не станешь, так хоть при деле… Ну, я пришел. А тебе прямо и до конца, там налево – и казармы. Сразу увидишь. Удачи, Дан.

Он вошел в дверь трехэтажного узкого дома. Дан похлопал ладонью неровный камень. Маги, значит. С Гильдией. Тяжелый случай.

Постояв еще минуту, он повернул обратно – к трактиру с короной. Корона была из мультика – три зубца с круглыми навершиями. Зал был сумрачен и пуст.

– Вы еще не закрыты? – спросил Дан, демонстрируя браслет. Пять лет новичков не было, но наверняка есть, так сказать, старожилы. Трактирщик не удивился. Значит, есть.

Дан ожидал что-нибудь вроде миски жидкой похлебки, почему-то чечевичной. Но ему принесли тарелку с картофельным пюре и двумя огромными котлетами, чуть не полбулки хлеба и кружку с чаем.

– Пирог еще есть, – равнодушно проинформировал трактирщик, – с ежевикой. Но черствый. Будешь?

– Нет, спасибо, мне хватит.

– Ага. Ну давай. Мало будет, скажешь. Вместо пирога могу пива налить.

Дан все же предпочел пирог, потому что пиво ненавидел даже больше, чем босса, и даже больше, чем боссову жену. Картошка была вкусная, почти как в бабушкином исполнении, а котлеты… сказка, а не котлеты. Дан слопал все, а пирог все же решил забрать с собой, и хозяин завернул его в промасленную бумагу. Наверное, кормить перемещенных лиц полагалось на сумму «не более чем…» И, конечно, ни один трактирщик не хотел «менее», потому что расходы возмещались.

Казармы он узнал сразу. Когда бабуля еще жила в Закаменке, Дан любовался там двухэтажными домами из красного кирпича; дома были утыканы трубами, бабуля говорила, что когда-то там были казармы. Вот эти были – один в один. Освещенные факелами и фонарями ровные ряды краснокирпичных строений с многосегментными окнами, с трубами, видневшимися четко на фоне лунного неба. Дан подошел к часовому в будке и молча сунул ему под нос руку с браслетом.

– А, пришелец! – зевнул часовой. С алебардой. Как же он выскакивать из своей будки станет, зацепится ведь? И чего они тут все зевают? Служба увлекательная? – Тебе вот туда. Третья казарма, вторая дверь. А чего это у тебя? Сладкий пирог?

Дан отломил ему полпирога и сам соблазнился запахом. Пирогов с ежевикой он никогда не ел. Дома женщины придерживались стандартов: картошка должна быть с котлетами, а если нет мяса, то с солеными огурцами, рис – с гуляшом, если нет мяса – просто с маслом, гречка – с молоком, сладкий пирог – с сухофруктами, салат – это мелко нарезанные редиска, зеленый лук, укроп и крутое яйцо. Если добавить докторскую колбасу и квас, получается окрошка. Бедные пенсионерки, ведь с ума сходят, пока он тут обследует свой придуманный мир… нет, придумывающийся на ходу. Наверное, и термин в психиатрии есть для этого дательного погружения в ирреальность. К черствым, но вкусным даже с пережору пирогам с ежевикой. Эх, как там у Щербакова: «А меня медбратья в дверь шестой палаты втащат на носилках, стукнув о косяк».

В указанную дверь (шестой палаты?) Дан вошел, действительно стукнувшись плечом о косяк. Там ему указали на койку, выдали подушку, одеяло и две простыни из почти негнущегося, но явно натурального материала. Огромное помещение, ряды кроватей, точнее деревянных топчанов, терялись в темноте. Дан лег, не раздеваясь, скинул только туфли и пиджак.

Почему он с такой легкостью воспринял свою болезнь? Сумасшествие, расстройство психики, съезд крыши. И раньше подозревал: уж больно легко он уходил от неприятностей реальности в выдуманный мир. Автоматы с гранатами в его мире имелись, а вот факелов, алебард и ежевичных пирогов с подсохшей корочкой – нет. В том мире Дан был крутым спецназовцем, которым стать не успел. За два года можно стать только крутым алкоголиком, но он и этого не успел – призвали под причитания трех славянок. А в армии из него дурь выбили. Та дедовщина, о которой читали всякие ужасы мама, тетка и бабуля, и выбила. И казарму он зубной щеткой чистил, и в зубы получал, и давал – тоже. Кто-то, может, и ломался, а Дан, наоборот, окреп. Почему его отправили в ВДВ, он не знал. Почему там он попал в лучшую часть, тоже не знал. Дедовщина кончилась в учебке. После армии он работал везде и всюду, просто потому что хотелось жрать. Мать двенадцатый год носила добротный, но сильно потертый костюм, таскала тетрадки в сто раз чиненой хозяйственной сумке, тетка Даша носилась по клиентам и выстаивала двенадцатичасовые смены в сдыхающей парикмахерской, а бабуля оплакивала благополучие и идеалы доельцинской эпохи. Дан крутился как мог, докрутился до тесного сотрудничества с Витькой, тогда еще не Олигархом, в криминале замазаться не успел, но после второй «стрелки», закончившейся отчаянной пальбой, понял, что пора кончать.

Он восстановился в институте, Витька пристроил его (в благодарность за спасение на той самой «стрелке») сторожем в крупную фирму, там из сторожей его произвели в охранники и в итоге, спустя семь лет, Дан свихнулся. Почему фэнтези? Почему не привычный мир схваток с боевиками, наркодельцами и прочими злодеями? Почему не боевик, а сказка?

Домой-то сообщат: у него пропуск с собой, телефон в памяти мобильника и вообще не бомж же он. Пенсионерок жалко. Себя не очень. Потому что все равно это была не жизнь. Сначала – борьба за существование в реале и немыслимые подвиги в фантазии. Потом – тихое благополучие, стабильный доход, мечты об отдельной квартире – и те же подвиги. Душа, стало быть, к подвигам рвалась. А существование было серое, оттенок был поприятнее, чем у бюджетника какого, все-таки зеленью подсвечивалось, особенно к праздникам, когда босс втихую конвертики раздавал… Дан подумывал пойти контрактником в Чечню, да Сашка Симонов отговорил: не подвиги, а тот же быт, разве что с невозможностью даже помыться нормально. Отговорил – да уехал в Гудермес. Навсегда. Его не сильно и спрашивали. Давал присягу, старлей? Тогда об чем речь?

Ну вот, а теперь алебарды, браслет и койка. Очень, надо признать, неудобная.