Первая женщина на русском троне. Царевна Софья против Петра-« антихриста»

ГЛАВА 7 Амант бывший и амант будущий

В хлопотах и ожиданиях незаметно подкралась осень.

В дворцовом саду кусты снова стояли, раскрашенные в разные цвета, словно скоморохи. Софья теперь часто здесь гуляла вместе с сестрой. В его тихих закоулках она могла поплакаться Марфе о своих печалях, не боясь, что ее откровения станут достоянием чужих ушей.

А поплакаться было о чем. Князь Василий вернулся из похода чернее тучи и заперся в своем тереме, прикинувшись больным. Только грозное приказание государыни явиться пред ее очи заставило неудачливого полководца вернуться к своим обязанностям «Царственныя большия печати и государственных великих посольских дел сберегателя». Теперь в их отношениях постоянно присутствовало ощущение неловкости, словно, сговорившись, убили кого-то и спрятали под кровать. А ежели Васечка все-таки оставался в ее опочивальне до утра, то даже не скрывал, что спит с ней по обязанности. Впрочем, в остальных делах он, как всегда, был выше всех похвал, и она уважала князя не меньше, чем раньше, продолжая принимать уважение за любовь.

О Федоре Шакловитом царевна почти не вспоминала.

С той поры как он ввалился к ней с вестями о Голицыне, начальника Стрелецкого приказа словно подменили, и вместо частых визитов по поводу и без он теперь появлялся во дворце только по служебным делам и старался подгадать так, чтобы не остаться с царевной наедине. Это и радовало ее, и огорчало. С одной стороны, не хотелось видеть человека, ставшего причиной ссылки в Тобольск гетмана Самойловича, с другой — ей так не хватало его силы, дерзости… Любви…

Гуляя с сестрой по саду, Марфа обычно молчала, терпеливо выслушивая жалобы сестры. Но даже ее терпению однажды пришел конец и, остановившись в уединенном месте, она не выдержала и высказала Софье все, что накопилось в ее душе.

— Посмотри на себя, Сонечка, — горячо выговаривала она младшей сестре, — до чего ты дошла! Готова спать с мужчиной только потому, что он хорошо исполняет свои служебные обязанности! Это нечто совсем невразумительное, хуже «Домостроя». И не говори, что ты любишь князя! Раньше у тебя при виде него глаза загорались, а теперь ты смотришь на него как на ларь со старыми вещами. Это даже слепому видно! Ты мне тут битый час рассказываешь о своих бедах с князем так, будто обсуждаешь с боярами неурожай. Глупость какая! Он уже старик, а ты — кровь с молоком! Отпусти ты князя Василия на все четыре стороны! И тебе станет легче, и ему. Выбери себе достойного мужчину, да не рохлю, который только и умеет, что прожекты писать.

— Где ж я его возьму? — печально поинтересовалась Софья, подбирая упавший к ее ногам желтый лист. — Выйти замуж за иностранного принца я не могу, потому как патриарх тут же потребует, чтобы жених крестился в православную веру. А за боярина, пусть даже и князя, невмочно, потому как уроню свое достоинство, выйдя за царского холопа. Да и не простят бояре мне нового аманта, побоятся, что он в силу войдет и их потеснит. Они князя Василия потому только и терпят, что он на царский венец не зарится. А если боярин будет знатный да сильный, как ты советуешь, они сами бунт устроят вместо стрельцов.

— Тогда выбери себе такого, который ни при каком случае не сможет претендовать на трон. Худородного выскочку. Сама же говоришь, что Федор Шакловитый для тебя разве что Луну с неба не достанет. Вот мужчина так мужчина! Роду-племени он, конечно, не знатного, но если что — пожалуешь ему чин окольничьего, чтоб уж совсем зазорно не было. Нашим боярам и в голову не придет, что его надо опасаться.

— Ты что, белены объелась? Зачем мне Федор Леонтьевич? И зачем я ему? Он никогда не простит, что из-за меня сделал подлое дело. Во дворце сторонится, как только может. Давеча заметил меня на Красном крыльце, так кинулся прочь. Чисто заяц! Чуть князя Одоевского с ног не сбил.

— А может, он потерял надежду на твою ласку? Ведь сколько лет он по тебе страдает! А ты перед ним с Голицыным чуть не милуешься. Будет от чего в расстройство прийти. Хочешь, я с ним поговорю?

— Еще чего! Даже и не думай. Захочу, сама ему все скажу, и вообще мы с тобой что-то загулялись. У меня сегодня дел невпроворот. Давай-ка, я тебя чаем напою, а потом пойду осматривать богадельню для престарелых и больных, получивших ранение на государственной службе. Меня Иоаким давно уже просил поглядеть на его труды. Не будем старика обижать. Наши отношения и так хорошими не назовешь.

— Пойдем. Только ты все-таки подумай над моими словами, Сонечка. Такая любовь, как у Федора Леонтьевича, бывает редко. А ты, Сонька, своими руками счастье отталкиваешь. Локти будешь кусать, да поздно будет.

Разговор с Марфой разбередил душу Софьи. Не успела за сестрой после чаепития закрыться дверь, как она устремилась в Крестовую палату и долго молилась, прося вразумления и покоя измученному сердцу, но молитвы не приносили успокоения, а строгие лики святых смотрели на нее с осуждением и укоризной. Наконец, устав, она последний раз истово перекрестилась и побрела в свои покои, тяжело переставляя ноги. Встреченные дворцовые люди прыскали в разные стороны, боясь навлечь на себя гнев хмурой государыни, а те, кто не успел скрыться за ближайшей дверью, склонялись в низком поклоне, уставя глаза в пол.

Задумавшись о своем, она завернула за угол коридора и чуть не налетела на мужчину, быстро шедшего сей навстречу.

— Думы государевы мучают? (Этот голос она бы узнала из тысячи!) А я к тебе, Великая государыня, шел по важному делу.

Что это: знак свыше или дьявольское искушение? В растерянности она затеребила пуговицу у горла на собольей душегрее.

— Ну, если ты настаиваешь, Федор Леонтьевич…

Пригласив начальника Стрелецкого приказа в кабинет, Софья махнула ему рукой, приказывая закрыть дверь, и устало опустилась в кресло, бросив душегрею на руки подскочившей Верки.

— Говори, зачем пришел? — в ее тихом голосе слышалась печаль.

— Плохие новости, государыня. Наталья Кирилловна женить Петра хочет. Говорят, что к Авдотье Лопухиной присматривается.

— И что с того? — Занятая своими переживаниями, она не сразу поняла всю важность его слов.

— Может, и ничего, но только женатый царь — взрослый царь. И регент ему вроде как ни к чему. Бояре об этом сегодня только и говорят. Как услышали новость, сразу зашевелились, точно мухи на весеннем солнышке.

— А ты откуда об этом узнал?

— Верные люди есть в Преображенском. А еще говорят, что преображенцы и семеновцы твоего брата — давно уже не детская забава, а сила супротив тебя серьезная. Я несколько раз ездил в Преображенское, смотрел издали на игры царские. Верь мне, Софья Алексеевна, потешные солдаты молодого царя созданы совсем не для потехи. Один раз, когда я туда приехал, они свою крепостицу Прешбург атаковали. Так доложу я вам, их действия были таковы, что любой воевода счастлив будет ими командовать. Бойся их, государыня, они очень опасны.

— Всего-то двести человек? Что они могут против моего дворянского ополчения, солдат и рейтар?

— Не двести, а шестьсот, Софья Алексеевна. И прошу принять во внимание, что при хорошем командире это сила немалая. Стрельцы уже не те, их по набату поднять трудненько будет. Уж кому-кому, а мне это хорошо известно.

Сердце кольнула тревога, но царевна не дала ей разрастись.

— С чего это ты так разволновался, Федор Леонтьевич? Он ведь еще не женился? Чего ты раньше времени меня пугаешь?

— Да, боюсь, потом поздно будет. Не надо ждать, пока «медведица» на тебя кинется. Сама-то Наталья Кирилловна баба ума недалекого, но вокруг нее вьются точно воронье Лев Нарышкин, Тихон Стрешнев и двоюродный брат князя Василия дядька царя Борис Голицын. Да и патриарх, по-моему, очень ей благоволит. Сама помнишь, как он взял ее сторону после смерти Федора Алексеевича, царство ему небесное!

Они оба перекрестились, одновременно посмотрев на парсуну с изображением усопшего царя, висевшую у Софьи в кабинете. Царевна вдруг вспомнила, как быстро патриарх выскочил из опочивальни брата, как пошел уговаривать народ крикнуть Петра в обход Земского собора, как всегда возражал любым ее начинаниям и всячески преследовал Сильвестра Медведева. Что ж, возможно, что Шакловитый прав, но что она может сделать в таком случае?

— Что ты от меня-то хочешь, Федор Леонтьевич? Что я могу с ним поделать? Не с гранатами же мне в Преображенское убийц посылать?! — в ее голосе послышалось отчаяние.

Она даже не поняла, как вдруг оказалась в сильных мужских объятиях и услышала жаркий шепот, от которого по телу побежали мурашки:

— Соня, Сонечка, только прикажи — живота своего не пожалею. Царь Петр каждый божий день в немецкую слободу таскается водку жрать и девок тискать. Домой возвращается — в чем душа держится. Хочешь, я отправлю трех-четырех человек встретить его на дороге?

Зачем гранаты? Головой в Яузу — и все дела! Он и пикнуть не успеет. Хочешь, сам поеду? Только скажи… Только скажи…

Губы Федора прижались к ее рту, руки скользили по телу, отчего царевну забила крупная дрожь и свело живот. А мужские губы уже целовали шею, лицо, волосы… Почти теряя сознание, она вырвалась из его рук и, тяжело дыша, попятилась назад, пока не уперлась спиной в стену.

Шакловитый стоял перед ней, с трудом приходя в себя. Нет, он больше не выдержит бесконечной пытки, лучше смерть! Держать в руках свою мечту и снова потерять ее — такого его гордость не могла допустить, и сердце мужчины металось между отчаянием и любовью.

Наконец Софья, быстро поправив сбившуюся одежду и растрепавшиеся волосы, прервала молчание.

— Федор Леонтьевич, только твои прошлые заслуги передо мной спасли тебя сегодня от дыбы и плахи. Да как ты смел коснуться меня? Как смел предложить убить царя, помазанника божьего? Это же воровство, измена! Чтобы ничего подобного я больше никогда не слышала! Изволь пойти домой и отдохнуть. Видимо от трудов у тебя с головой расстройство произошло великое. Уходи!

Но вместо того чтобы, поклонившись, исполнить приказ Софьи, Шакловитый упал на колени, подняв буйную голову.

— Последней милости прошу, государыня, освободи меня от должности судьи Стрелецкого приказа и отправь простым сотником куда-нибудь на границу с Диким полем. Не могу я так больше. Прости!

Такого поворота событий Софья никак не ожидала и теперь в полной растерянности смотрела на искаженное мукой лицо человека, который не боялся ни Бога, ни черта. Что он говорит?

Матерь Божья, разве она может отпустить его от себя в такую даль под сабли ногайцев? Да она никогда себе этого не простит! С другой стороны, если она его оставит в Москве, то это громче всяких слов скажет о том, как она к нему относится. Софья слишком хорошо узнала за последние несколько лет характер своего рыцаря, чтобы не понимать, что он не согласится быть для нее одним из многих. Но нет, ее гордость не может ей позволить связать судьбу с каким-то голодранцем, пусть даже он красив, молод и любит ее безмерно.

— Я не отпускаю тебя, судья, — произнесла она надменно. — Ты, как и прежде, будешь выполнять свои обязанности, а я постараюсь забыть о том, что ты мне сейчас наговорил. Разрешаю удалиться!

Шакловитый, склонив голову, поднялся с колен. В комнате ощущалось такое напряжение, что, казалось, звенел воздух.

— Я больше не приду к тебе, государыня, — проговорил он глухо, — ты не позволяешь мне ни любить тебя, ни охранять. Если ты не последуешь моему совету, то погибнешь, а я слишком дорожу тобой, чтобы со стороны смотреть на твою гибель. Прости меня, Софья Алексеевна, за мою дерзость. Ты можешь меня казнить лютой смертью, но не можешь заставить быть тем, кем я не хочу быть… Извини…

Ссутулившись, он повернулся к ней спиной и, подойдя к двери, взялся за ручку, и Софья почувствовала, что вместе с ним из ее покоев уходит жизнь.

— Федор Леонтьевич… Федя, — тихо позвала она, протягивая к нему руки.

Может быть потому, что он до последнего надеялся на чудо, Шакловитый услышал ее зов и бросился к молодой женщине, которая ждала его, потупив глаза. Он подхватил ее на руки и, распахнув ногой дверь, понес в опочивальню. Подслушивающая под дверью Верка тихо охнула и устроилась у входа в покои государыни с тем, чтобы никто не посмел нарушить ее счастье. Слава Богу, Софья Алексеевна, наконец, сделала правильный выбор! Шакловитый нравился Верке своей удалью, жизнелюбием, щедростью, умением все поставить на кон. Правда, князь ей был люб тоже, причем за качества прямо противоположные, чем у его более молодого соперника, — за обходительность, покойный нрав, обширные знания, европейский политес.

А в это время в опочивальне Софья, наконец, узнала вкус настоящей страсти, ради которой можно пойти босиком на край света. Все ее тело пылало от мужских ласк, и ей было глубоко безразлично, что ее целует простой судья, а не высокородный боярин. Когда же прошел первый порыв страсти, она положила голову на плечо Шакловитого, ощущая щекой, как пульсирует под кожей ее мужчины горячая кровь.

— Федь, а, Федечка, — позвала она, — ты не сердись, родной, но мы с тобой сейчас не сможем встречаться. Ты же сам знаешь: Дума приговорила отправить князя во второй поход на Крым. Не могу я сейчас дать ему отставку. Вот ужо вернется он оттуда, тогда другое дело. А то нехорошо получается, грех это. Князь хоть и тихий, а кто знает, что он сможет сотворить, если узнает о моей неверности?

— Да какая разница, — напрягся сразу мужчина, не желавший расставаться со своей «добычей», — ты государыня или кто? Не посмеет он на тебя обиду держать.

— Если бы все было так просто! — улыбнулась Софья, целуя его грудь. — Ты правильно сказал. Я для него не только любовница, но и государыня. Я ему уже давно безразлична, но вот власть, которой он обладает, греет князю душу. Неизвестно, что он сделает, если узнает об отставке. «Медведица» будет счастлива заполучить его себе в союзники.

— Ну, этого мы не допустим! Хочешь, я его…

— Нет-нет, оставь, пожалуйста, Василия Васильевича в живых! Тебе дай волю, так у меня людей в Москве не останется.

Быстро перевернувшись в постели, он приподнялся на локте и заглянул в ее темные глаза.

— Просто я тебя люблю.

— А за что? — Ее глаза смеялись под пушистым ореолом длинных ресниц.

— Ну… — Не умевшему красиво говорить Шакловитому было трудно выразить свои чувства в словах. — Ты красивая, сильная, умная… Очень умная… Кроме князя Василия я не знаю никого, кто бы был таким умным, как ты. Разве только гетман Мазепа. Я-то что — только драться и умею, да еще читать-писать, а ты, вот, на иноземных языках с князем говоришь, словно на родных. Да когда и на родном, так такие слова мудреные произносишь, что я отродясь не слыхивал. Ну и вообще ты баба видная. Я как тогда впервые на похоронах тебя увидел, так сразу и пропал. А уж когда услыхал, как ты «медведице» отпор дала, понял, что кроме тебя мне никого не надо. Все девки, что у меня были, двух слов связать не могли и собственной тени боялись.

Софья счастливо рассмеялась, глядя на поглупевшего от любви начальника Стрелецкого приказа. А он, наклонившись, закрыл ей рот поцелуем.

Эту ночь Шакловитый провел в опочивальне царевны, и они до рассвета не сомкнули глаз, любя друг друга. Когда же он, наконец, тихо выскользнул из покоев царевны, сопровождаемый осторожной Веркой, то Софья, смежив ресницы, мгновенно погрузилась в сон. И впервые за много месяцев ее не преследовали ночные кошмары, начавшиеся после возвращения Голицына из Крыма. Она была по-настоящему счастлива и улыбалась даже во сне.

После ночи, проведенной с Шакловитым, Софья делала все возможное, чтобы до поры ее новый роман остался в тайне. Федор, скрежеща зубами, признал серьезными опасения царевны и согласился еще немного потерпеть около нее Голицына, тем более что девушка клятвенно пообещала избегать с князем близости.

Любовь была отложена «на потом», поскольку царевну занимали гораздо более тревожные вещи. События развивались так, как и предсказал неплохо разбиравшийся в человеческих душах Шакловитый. Двадцать седьмого января была сыграна свадьба царя Петра и дочери полковника и стрелецкого головы Евдокии Лопухиной, чьего отца — Федора Авраамовича Лопухина — перед свадьбой возвели в чин окольничьего и государевого стольника. Пришлось сделать богатый подарок новобрачным, чтобы не говорили, что государыня экономит на младшем царе. Бояре пили за молодых и в промежутках между тостами тихо шушукались о похождениях новобрачного, периодически поминая юную Анну Монс из Немецкой слободы.

Петр сидел рядом с испуганной Евдокией с таким видом, будто уксусу выпил, и только стрелял по сторонам глазами, высматривая, кто и сколько пьет.

В наспех сшитом платье он выглядел еще более угловатым и неуклюжим, чем всегда.

В общем, свадьба была такая же несуразная, как и последующая семейная жизнь молодых. После медового месяца новоиспеченный муж умчался с приятелями на Плещеево озеро, оставив юную жену под материнским надзором. По донесениям верных людей в Преображенском мухи дохли от скуки. Насторожившаяся после свадьбы младшего брата царевна на время успокоилась и занялась подготовкой ко второму Крымскому походу, которая в это время шла полным ходом.

Главной ее головной болью стал категорический отказ Голицына возглавить войско. Бояре же, довольные тем, что смогли хоть в чем-то насолить государыненому аманту, требовали, чтобы именно он опять повел войска на хана. Софье пришлось пустить в ход все свои дипломатические способности, чтобы уломать князя отправиться в неприветливые степи, оставив комфорт столичной жизни. К Софьиным просьбам присоединил свой голос Шакловитый, который, как ни в чем не бывало, уговаривал Голицына снова надеть походную епанчу.

Наконец, князь с печальным вздохом согласился и принялся за сборы. Как хороший дипломат, он прекрасно понимал, насколько судьба Софьи, а следовательно, и его, зависит от результата его действий. Времени оставалось мало, и надо было торопиться. В устье реки Самары в срочном порядке достраивался город Богородицк, который должен был служить базой для русской армии, а далеко в Диком поле два талантливейших русских полководца Неплюев и Косагов заканчивали возведение передовых баз.

Регулярные полки учились новой тактике боя, а Пушкарский полк совершенствовал свои пушки и мортиры, учась вести огонь прямо в походном строю.

Накануне отъезда князь весь день до глубокого вечера провел во дворце, решая последние вопросы и прощаясь с Софьей. Кроме того, государыня по обычаю дала обед в честь уходящей в поход армии, пригласив к столу бояр, воевод и вельмож. Рядом с ней сидели юные цари Иван и Петр. Родовитые вельможи праздновали начало похода в передней палате Теремного дворца, остальные — в Столовой избе. Князь Василий, сидя рядом с царем Иваном, чувствовал на себе то злобные, то завистливые взгляды, и к концу дня страшно устал. Каково же было его удивление, когда, явившись за полночь домой, он застал в своем кабинете двоюродного брата.

— Борис, какими судьбами? Я хотел заехать к тебе попрощаться, но мне сказали, что ты в Преображенском днюешь и ночуешь.

— Твои лазутчики тебя не обманули. Но не мог же я не заехать к брату, пусть и двоюродному, в тот важный момент, когда в его руках окажется судьба России.

Они расцеловались по-родственному, невзирая на принадлежность к разным лагерям, а, может быть, именно поэтому. Хозяин дома налил себе и брату по бокалу бургундского вина, которое регулярно выписывал из Франции. Кузены выпили за встречу.

— Ну, как дела? — поинтересовался Василий, чтобы начать разговор. — Как супруга и дети?

— Потихонечку, — откликнулся Борис, глядя сквозь хрусталь на темно-красное вино. — Мария Федоровна передает тебе поклон. Дети непоседливы и очаровательны одновременно.

Но я к тебе не за этим приехал. Время уже позднее, и меня ждут дома. Так что, если не возражаешь, я a limine[8] перейду к делу.

Такое начало разговора не сулило ничего хорошего, но слишком велико было искушение узнать, что заставило кузена просидеть несколько часов в ожидании хозяина дома, и князь Василий кивнул, сделав приглашающий жест. Борис кивнул в ответ и задумался, прикидывая, как лучше справиться со своим делом.

— Послушай, Василий, — начал он вкрадчиво, — обязанности дядьки царя весьма многогранны. Являясь таковым, я должен помогать Петру Алексеевичу и его матери, царице Наталье Кирилловне, во всех делах… Можно, я задам тебе один вопрос?

— Спрашивай, если смогу, то отвечу.

— Какие отношения тебя сейчас связывают с царевной? Ты все еще любишь ее, или морок уже прошел? — Князь Василий развел руками, давая понять, что сам не знает. — Потому что если ты любишь Софью, то, боюсь, от нашего разговора будет мало прока.

Помявшись немного, хозяин дома приподнял бокал, показывая, что пьет за гостя, и сделал глоток.

— Говори!

— Знаешь ли ты, что Софья вовсю крутит хвостом с Федькой Шакловитым? Смотри, Василий, еще немного — и она вычеркнет тебя из своей жизни как ненужную вещь.

— Не говори чепухи! Кто тебе сказал такую глупость?

— У меня тоже есть свои осведомители.

— Софья Алексеевна никогда этого не сделает! Скажу по совести, я был бы только счастлив, если бы она нашла себе достойного возлюбленного. Но она весьма привязана ко мне, даже слишком.

— Ой ли? Когда ты последний раз с ней спал? Молчишь? То-то же! Как только ты уйдешь в поход, Шакловитый запрыгнет к ней в постель раньше, чем ты остановишься на первый привал, и ты будешь ей уже не нужен. А уж когда вернешься из Крыма… Слушай, Вася, я тебе скажу две неприятные вещи. Во-первых, крымчан вам не одолеть. Ни с помощью Бога, ни без оной. Во-вторых, если только ты опять проиграешь военную кампанию, то Софья тебе этого никогда не простит.

— И что ты предлагаешь? — с безысходностью в голосе спросил князь Василий, чьи нехорошие предчувствия во многом пересекались с предсказаниями двоюродного брата.

— Приходи к нам, то есть к Петру Алексеевичу. Клянусь, тебе все будут очень рады. А в качестве небольшой любезности наш молодой царь просит тебя избегать сражений и вернуться домой скорее на щите, чем под щитом. Ты меня понял? Как говорится, Amicus Plato, sed magis amica veritas^[9].

— Борис, как ты можешь предлагать мне такую низость?

— Я предлагаю не низость, а спасение. Петр здоров как бык, и нас с тобой переживет. Если ты еще не заметил, то прошу обратить внимание, что он вырос, женился и ему больше не нужна мамка, то есть регентша.

Как ты думаешь, сколько времени Софья еще продержится на троне? Вовремя сделанное предательство, это не предательство, а политика. Впрочем, не мне тебя учить…

— Что ты хочешь сказать? — вспыхнул советник царевны, отводя глаза.

— Мне назвать фамилию некоего тобольского узника, попавшего в опалу твоими стараниями? И не надо на меня смотреть с видом бедной овечки! Тайное всегда становится явным, мой дорогой брат. Но я тебя не осуждаю, ни Боже мой! Tempora mutantur et nos mutamur in illis [10].

Только помни, что у тебя еще есть шанс выйти невредимым. Упустишь — даже я не смогу тебе помочь. Подумай над этим, а я пойду. Мария Федоровна все глаза проглядела на дорогу, меня ожидаючи. Не провожай, я знаю дорогу.

С этими словами он вышел вон, по пути щелкнув по носу мраморную статую толстого малыша, а хозяин дома еще долго мерил шагами кабинет, мучительно пытаясь выбрать единственно правильное решение. Так ничего не придумав, он махнул рукой на визит брата, предоставив решение судьбе. Но слова Бориса об измене Софьи задели его гораздо больше, чем он мог себе представить.