Пленительная страсть

Глава 37

Малютку Михеля уже окончательно отняли от материнской груди.

Побеги мускатника уже были высотой с фут. Влажный теплый воздух и ежедневные дожди благодатно сказывались на их росте.

И в один прекрасный день, вернувшись с пристани, Калеб сообщил, что в порт прибыло судно, капитан которого сказал, будто бы корабли Ригана дня через два будут в Батавии.

Услышав это, Сирена вздрогнула. Сердце ее заныло, к горлу подкатил комок, стало трудно дышать.

Итак, настал тот вечер, когда она не поспешит на пристань. Виллем и Мартин воспримут это как знак и начнут готовить фрегат к отплытию.

Бесстрастным голосом приказала она фрау Хольц упаковать ее вещи и отправить их на пристань. Старая экономка с гневными глазами пошла выполнять распоряжение мефрау.

Но не так-то все было просто, как могло показаться со стороны. Сирену мучили сомнения. Кажется, все давно решено… Она не давала никаких обещаний и была свободной женщиной. Она ничем не обязана Ригану. Как договорились, она оставляет ему сына и… А с другой стороны… Нет, почему она вообще об этом думает? С этим периодом ее жизни покончено. Все, что произошло с нею на острове, здесь и останется. Где-то в другом месте ее ждет новая жизнь. Возможно, там она найдет наконец свое счастье. Со временем раны в ее сердце заживут, если ей суждено прожить долго… В чем, впрочем, она очень сомневалась. Вот уже много дней Сирена чувствовала себя так, будто жизнь покидала ее. Да и какая может быть жизнь вдали от сына, вдали от Ригана… Нет, хватит об этом думать! С этими мыслями покончено!

Она не могла не видеть в глазах фрау Хольц то молчаливый упрек, то сострадание и догадывалась, как тяжело было старой женщине сдерживать себя, чтобы не броситься к своей мефрау с рыданиями и уговорами об отмене решения уехать. Сирена знала, что экономка любила ее, как мать, и желала только добра, но как бы то ни было, решение принято, и молодой женщине одной отвечать за него.

Сирена проснулась и почувствовала сквозь сон чье-то присутствие в своей комнате. Приоткрыв глаза, она увидела Ригана, склонившегося над кроваткой маленького Михеля. Сирена затаила дыхание и, притворившись спящей, терпеливо выжидала, когда он покинет помещение. Она скорее почувствовала, чем услышала, что Риган подошел к ее постели. Сердце женщины бешено заколотилось в груди. Она лежала тихонько, боясь пошевелиться или как-либо еще выдать себя. Он с минуту постоял, глядя на нее, а затем бесшумно вышел из комнаты. После того как мужчина закрыл за собой дверь, Сирена уткнулась лицом в подушку и горько заплакала.

Утром в комнату мефрау вошла фрау Хольц и, помогая ей одеться сообщила:

— Ваши вещи упакованы и погружены на повозку. Калеб еще спит. Думаю, что будет лучше, если вы уедете, не попрощавшись с ним.

— Вы правы, фрау Хольц, я бы не перенесла этого прощания. Когда-нибудь потом мальчик поймет меня. А маленький Михель, скорее всего, не будет скучать без меня. Вы о нем позаботитесь, не правда ли, фрау Хольц? — с тревогой в голосе спросила она.

— Не сомневайтесь, моя дорогая, я буду заботиться о нем, как о собственном сыне! — ответила старая женщина, отчаянно борясь с собой, чтобы не зарыдать.

— Риган вернулся, и теперь я могу уехать. Наверняка он сейчас спит. Убедился, что я и ребенок на месте, и спокойно спит. Сейчас самое лучшее время для отъезда. Не знаю, почему я так долго ждала, зачем оттягивала время? Мне нужно было давно уехать.

«Зато я знаю почему, — с грустью думала экономка. — Ты не могла уехать не взглянув еще раз на менеера. В последний раз! Не важно, как ты объясняешь это самой себе, но ответ только в этом. Ты же любишь его, дорогая моя девочка! Не так-то легко уезжать от любимых людей. Здесь остаются все, кого ты любишь, кто любит тебя. А там, куда ты собралась, кто тебя ждет? Кто там тебя любит?»

— В настоящий момент я не хочу, чтобы кто-нибудь в доме знал о моем отъезде. Как вы думаете, фрау Хольц, мне лучше спуститься по виноградной лозе или выйти через главный вход? — шутливо спросила Сирена, желая хоть чуть-чуть развеселить старую женщину.

Но экономка безучастно пожала плечами — глаза ее продолжали оставаться грустными. Мефрау покидает их! Не все ли равно, каким образом она выйдет из дому? Это не имеет абсолютно никакого значения.

— Да, вы правы, — печально улыбнулась Сирена, словно бы прочтя мысли старой женщины. — Я выйду через главный вход. Никто уже не сможет остановить меня. Я свободна как птица. Я не принадлежу никому. До свидания, фрау Хольц. Я буду молиться за вас. Заботьтесь о моем сыне.

Как ни крепилась старая женщина, но все-таки не выдержала.

— Какие молитвы?! — воскликнула она, заливаясь слезами. — Из-за меня, старухи, нет нужды тревожить Бога! Молитесь за себя и за своего малыша!

— С ним будет все хорошо! — произнесла Сирена и, чтобы не зарыдать в свою очередь, поспешила к выходу.

Спускаясь по лестнице, она ничего не видела перед собой из-за радужной слезной пелены, застилавшей глаза, и чуть было не налетела на Ригана, стоявшего внизу.

— Ты куда?! — загородил он дорогу.

— Прощай, Риган, — сказала она, как можно спокойнее. — Пожалуйста, дай мне пройти! — глаза ее умоляюще смотрели на него. — Пропусти меня. Твой сын остается тебе, как и договаривались.

Она двинулась, желая обойти его.

Ван дер Рис еле сдержал крик отчаяния. Как?! Она все-таки покидает его! И он не сумеет, не знает, как остановить ее. Эта женщина не принадлежит ему. Она никогда ему не принадлежала! Он летел к ней из Голландии на всех парусах! Ему не терпелось поскорее увидеть ее, сообщить, что он назначен губернатором Явы. Как он был горд этим! Еще недавно он чувствовал себя счастливым человеком. Только что он был новоиспеченным губернатором, имевшим красавицу-жену и двух сыновей… А теперь кто он? Не муж, не вдовец. Одинокий, несчастный мужчина. Господи, помоги вернуть эту женщину!

Его глаза умоляюще смотрели на нее, пытаясь уловить хоть какой-нибудь знак, намек, что он нужен ей, что небезразличен… Нет, нельзя ей позволить уйти из его жизни! Нужно как-то остановить ее, задержать, не пустить!

Сердце Сирены, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Оно так громко билось, что она была уверена: Риган слышал этот стук.

В глазах ее застыла мольба о том, чтобы он произнес слова, которые заставили бы ее остаться. Ну почему он молчит? Почему?! Неужели так трудно произнести несколько заветных слов? Или она так безобразна, так некрасива и не достойна этих слов? Он что, не может дождаться, когда избавится от нее? Нет, она тысячу раз права, что покидает этот дом! Сколько можно мучить его и себя?!

Бросив последний умоляющий взгляд на Ригана, который встретил его в замешательстве, она устремилась к выходу.

Дверь захлопнулась, и у ван дер Риса, словно под непомерной тяжестью, ссутулились плечи. Солнце покинуло его дом, а в сердце вселилась тупая боль. На ослабевших, ватных ногах он прошел в свой кабинет и, тяжело опустившись на стул, достал из стола бутылку рома.

Он испытывал потребность немедленно напиться. Он должен сейчас же напиться! Он утопит в спиртном все свои горести. И сразу полегчает. Он будет пить, пить, пить до отупления, до тех пор, пока не свалится без чувств, и тогда все сердечные боли, все душевные муки отступят. Он ничего не будет чувствовать. Он сделается совершенно бесчувственным! И слава Богу!

Но не успел он отпить из бутылки и нескольких глотков, как дверь кабинета распахнулась и влетел Калеб. Лицо его было испуганным, а глаза пылали гневом.

— Отец, Сирена уехала! Ты слышишь меня? Она уехала! Почему ты позволил ей покинуть нас?! — в отчаянии кричал он. — Она оставила Михеля и даже не попрощалась со мной! Почему ты отпустил ее? После всего того, что она сделала для тебя, ты позволил ей уйти? Ты лгал мне! — возмущенно кричал мальчик. — Ты говорил мне, что любишь ее, а сам… Зачем ты говорил мне неправду?!

В кабинет с грозным видом и с обиженно поджатыми губами вошла фрау Хольц. На руках она держала маленького Михеля. Не желая отставать от Калеба, экономка поспешила излить менееру свое возмущение:

— А что мне прикажете делать с этим младенцем?! Я старая женщина и не знаю, как обращаться с маленькими детьми. Ребенку нужна мать! Дети не должны расти без матери. Видите, он уже капризничает!

Она незаметно ущипнула малыша под одеялом, и он разразился пронзительно-громким плачем. Добившись от Михеля желаемого результата, фрау Хольц немедленно передала ревущего младенца в руки ошалевшего Ригана, но предварительно — для верности — еще раз легонько ущипнула ребенка.

— Вы отец, сами и смотрите за своим сыночком! Может, вам удастся объяснить ему, что маленьким детям матери вовсе не нужны!

— Вы что, сговорились против меня?! — взорвался Риган, с опаской взирая на орущего у него на руках младенца. — Немедленно прекратите вмешиваться в мои личные дела!

— Боже мой! Это ж какие теперь у вас личные дела?! — язвительно заметила экономка. — После отъезда мефрау у вас больше нет никаких личных дел!

— Ты лгал мне! — кричал Калеб, уже не стараясь сдерживать слезы. — Я ухожу из этого дома! Я попрошусь на корабль к капитану Дикстре. А если он не примет меня, то еще к кому-нибудь попрошусь. Я не желаю жить под одной крышей с человеком, которому нельзя верить. Ты говорил мне, что любишь ее, а сам… Ведь говорил же? Это твои слова, отец!

Господи! Неужели ему теперь нигде не будет покоя? Что они делают с ним? У него и без того так тяжело на душе, что хоть в петлю головой, а тут еще это! Как они не поймут, что Сирена сама не пожелала остаться с ним, что она не любит его, что он противен ей?! Разве с этим можно что-то поделать?! Он не мог силой заставить ее остаться в его доме! Ведь насильно мил не будешь!

— Калеб, сынок, я не лгал тебе. Я действительно люблю ее. Но я не могу и не хочу силой заставлять ее жить в моем доме.

— Если ты любишь ее, то почему тогда она не осталась? — недоуменно спросил мальчик.

— Видимо, потому, что она не любит меня! — с горечью в голосе воскликнул Риган.

Фрау Хольц выпрямилась и возмущенно заговорила:

— Нет, дорогой мальчик! Мефрау уехала потому, что наш менеер не счел необходимым сказать, что любит ее. Он, видите ли, или чересчур горд, или чересчур глуп и считает необязательным сообщать женщине о своих чувствах. Он полагает само собой разумеющимся, чтобы женщина сама догадывалась, как к ней относится мужчина!

— Наверное, Сирена это имела в виду, когда говорила, что мужчины думают не головой, а кое-чем другим! Я не знал, отец, как это применимо к тебе. Благодарю вас, фрау Хольц, за то, что объяснили мне.

При этих словах приступ гнева накатил на Ригана, и он еле сдержался, чтобы не выплеснуть свое негодование на мальчика и старую женщину.

— Ты никогда не понимал Сирену, отец. И я тоже не всегда понимал ее. Она не такая, как все. Наверное, она коварная женщина. Ты знаешь, что это значит, не так ли? — обеспокоенно спросил Калеб.

Фрау Хольц не выдержала и, сверкая гневными глазами, спросила:

— Позвольте поинтересоваться, менеер, когда вы говорили мефрау, что любите ее? Вы хотя бы разочек сказали, что не можете жить без нее? Или, может, вы когда-нибудь обмолвились, что глаза ее как яркие звезды на небе, а кожа нежна, как лепестки цветов?

— Хватит! — взревел наконец Риган, озираясь вокруг, как раненый, затравленный зверь.

— Хватит?! Нет, уважаемый менеер, не хватит! Это еще мелочи. Я бы вам еще не то сказала! Слишком долго я молча наблюдала со стороны, дивясь вашей глупости, бесчувственности и слепоте! Подойдите к окну, посмотрите и скажите мне, что видят ваши глаза, менеер!

Риган, нахмурив брови, подошел к широкому окну и изумленно ахнул, увидев поле с побегами мускатника в фут высотой.

— Мефрау и я сами посадили эти деревья. Она говорила, что хочет обеспечить будущее своего сыночка и юного Калеба, но я-то знаю — меня, старуху, не проведешь! — она делала это ради вас. Я с полной ответственностью могу заявить: мефрау сделала это для вас, менеер! И теперь скажите мне положа руку на сердце разве на такое способна женщина, которая не любит? Где и когда какая-нибудь женщина сделала столько для мужчины не любя его?! Вам нужно о многом подумать, менеер. Если мужчина нуждается в женщине, он не должен бояться сказать ей об этом! Настоящий мужчина не стыдится сказать любимой женщине о своих чувствах. Если вы поторопитесь, то еще можете вернуть ее! Менеер, потеряв ее, вы будете несчастны всю жизнь, вы будете потом казнить себя за собственную глупость и упрямство! Еще не поздно исправить свою ошибку. Поспешите, менеер!

Риган тупо смотрел на початую бутылку рома, стоявшую на столе. Что могут знать о любви одинокая старуха и мальчик, у которого еще молоко на губах не обсохло?! Как они смеют лезть к нему со своими дурацкими нотациями и советами? Он сам во всем разберется, когда выпьет как следует и успокоится.

— Убирайтесь вон отсюда! — закричал он, свирепея. — И возьмите у меня этого орущего ребенка!

— А что вы прикажете мне с ним делать? Без матери младенец пропадет! — сказала сердито фрау Хольц и, взяв у Ригана малыша, еще раз ущипнула притихшего было Михеля, и тот разразился новыми, более оглушительными криками.

Ван дер Рис с отчаянием посмотрел на Калеба и попросил его поиграть с младшим братом. Но мальчик наотрез отказался и со злорадной улыбкой на лице направился к двери.

Следом за ним поспешила фрау Хольц, унося с собою посиневшего от крика ребенка. Вопли малыша еще долго продолжали разноситься по дому. Наконец послышалось, как наверху хлопнула дверь, и плач прекратился.

Риган с жадностью приложился к бутылке.

А может, они правы? Может, действительно Сирена хотела услышать от него, что он любит ее? О Господи, что за глупость! Неужели возможно, чтобы из-за такой ерунды нормальная женщина оставила дом, мужа, детей и отправилась Бог знает куда?! Неужели все женщины, даже самые умные, так устроены, что им обязательно нужно нашептывать нежные слова? Но он никогда этого не делал, всегда прекрасно обходился без всей этой чепухи и не собирается менять себя!

Дьявол взгромоздился Ригану на плечи и приговаривал свое… Что могут значить какие-то глупые слова?

Это правда, он никогда не говорил этих нежностей ни Сирене, ни какой-либо другой женщине… Но слова — это такая чушь! Неужели она не могла понять, почувствовать сама, что он любит ее?! Она не видела, как он к ней относился? Ей нужны были какие-то дурацкие комплименты, глупое сюсюканье, телячьи нежности? Нет, не может быть! Она же умная, сильная женщина! Она не боится ни штормов, ни крови, ни смерти… Нет, не может быть, чтобы ей нужны были какие-то там слова! Да и почему он должен говорить их?

Риган приподнял бутылку с ромом, взглянул через нее на свет, встряхнул и быстро допил ее до конца. Затем раскупорил вторую и жадно отпил еще несколько глотков. Медленно опустив бутылку на стол, он тупо уставился на нее. В голове шумело, мысли ворочались с трудом.

Перед ним был сейчас выбор: или остаться здесь и продолжать пить, или, не теряя ни минуты, отправиться вдогонку за Сиреной.

Если он все-таки решится последовать за ней, то ему придется рассказать ей все, что наболело на сердце. Как выразить те чувства, что переполняли его? Он должен будет сказать, что любит ее и что его жизнь без нее лишена всякого смысла. Она нужна ему, и он хочет, чтобы она всегда была рядом, чтобы они вместе растили сына, радуясь тому, как он взрослеет и умнеет, дожидаясь той поры, когда мальчик станет настоящим мужчиной. Он скажет, что хочет от нее много детей, которые бегали бы по дому, резвясь и наполняя смехом комнаты. И еще он должен сказать, что Цезарь Альварес и Гретхен Линденрайх остались в прошлом, что эти зловещие призраки былого уже никогда не смогут помешать им строить семейное счастье.

Сумеет ли он сказать ей все это?

Риган встал, в волнении прошел по кабинету и, остановившись у окна, взглянул на бесконечно длинные ряды побегов мускатника. Взор мужчины затуманили непрошенные слезы.

А она смогла осуществить все это! Она нашла в себе силы и решимость! Ему же необходимо найти всего лишь слова!

Отголоски требовательных и возмущенных криков обеих сыновей все еще звучали в его голове.

Господи, что она за женщина?! Она была… его женщиной. Была!

Риган снова посмотрел на бутылку с ромом, стоявшую на столе, и решительно сбросил ее на пол.

Несмотря на все старания, у него не очень-то получалось как следует сидеть в седле, и он рассыпал щедрые проклятия в адрес того, кто придумал ром, и в свой собственный адрес за то, что его угораздило так напиться! Но это все как-то не очень помогало и, казалось, мало утешало. Тогда он с воодушевлением взялся ругать фрау Хольц. Выжившая из ума старая карга! Что ей известно о любви?! Она давала советы, как должен обращаться мужчина с женщиной! Твое счастье, фрау Хольц, что ты старуха, а то бы враз узнала что почем, чертова немка! Затем он снова стал осыпать проклятиями самого себя. Зачем он в ночь, когда вернулся в порт, снял охрану и отправил ее заниматься другими делами? Все дело в том, что он самонадеянный глупец! Посчитал, что раз уж он вернулся домой, то охрана теперь не нужна. Редкостный болван! Неужели он так никогда и не научится прислушиваться к своему внутреннему голосу? Ведь кольнуло же его что-то, предостерегая, когда он снимал охрану и отправлял людей в распоряжение капитанов! Какое-то предчувствие возникло в нем, но он не пожелал к нему прислушаться, хотя от него не ускользнули многозначительные улыбки, которыми обменялись Якоб и Виллем. Тогда он еще подумал: с чего это они радуются? Почему это их так веселит то, что у них на фрегате больше не будет охранников?

Риган вытер со лба пот и пришпорил коня.

Если Сирена сразу же при выходе из порта приказала поднять все паруса на корабле, то при попутном ветре за эти два часа она могла уже быть довольно далеко. И если сейчас он станет запасаться какой-либо провизией и начнет собирать команду, то потеряет еще пару часов. А куда она направилась? В Испанию? А может, намеревается скитаться по морям, пока не погибнет?!

Сердце Ригана тоскливо заныло, боль сдавила грудь, и стало трудно дышать. Ему сделалось страшно от мысли, что может случиться с Сиреной, если он ее не найдет… Он вдруг вспомнил печальный, отрешенный взгляд, который чаще всего появлялся у нее в последнее время. Она непременно погибнет, если он не найдет ее и не вернет домой! А вдруг она задумала умереть после того, как оставила своего сына? Вполне возможно, что искра, теплившаяся у нее в душе, погасла и всякое желание жить в ней пропало. Почему фрау Хольц не подумала об этом и не сообразила намекнуть ему на возможность такого исхода? Какое-то седьмое чувство подсказывало Ригану, что если он не поспешит, то может произойти что-то непоправимое! Ну конечно, как он сразу не подумал об этом?! Такая женщина, как Сирена, не могла так просто отказаться от своего сына. Ни ради него, ни ради какого бы то ни было другого мужчины. И чего ради она вздумала сажать эти чертовы мускатные деревья? И где, черт побери, она взяла необработанные мускатные орехи, пригодные для посадки, да еще в таком большом количестве?

Мысли лихорадочно клубились в мозгу Ригана, когда он гнал во весь опор, не переставая пришпоривать коня.

Сирена поднялась на борт фрегата и тепло приветствовала свою небольшую команду. Распорядившись поднять якорь, она спустилась вниз, к себе в каюту. Ей не хотелось провожать взглядом удалявшуюся Батавию. Никогда она больше сюда не вернется. Никогда.

Единственное, чего ей хотелось, — это смотреть и смотреть на морские волны, пока глаза не вылезут из орбит. Море — ее единственный друг, который никогда от нее не откажется.

Отчего-то вспомнилось детство, когда они с Исабель были маленькими девочками и играли в саду под деревьями, когда отец брал их с собой в недалекие плавания. Тогда она была так счастлива!

А теперь уж, верно, не будет в ее жизни счастливых дней. У нее было такое чувство, как будто в ее жизни все кончилось и впереди ничего больше не ожидалось.

Через несколько часов к ней в каюту вошел Якоб, чтобы узнать, как капитана себя чувствует и не надо ли ей чего принести. Старый моряк сразу отметил, что она очень изменилась, стала какой-то другой. Потухший, потусторонний взгляд, осунувшееся лицо, горькая складка у рта… Хотелось как-то утешить ее, помочь ей, но Якоб не знал как. Нет, ему не нравилось выражение ее лица. Такие лица, такие глаза ему уже приходилось видеть… Похожий взгляд бывает у моряка, который уходит в море, чтобы никогда больше не вернуться на берег… Чувствуя себя беспомощным рядом с нею, Якоб поспешил уйти из каюты.

Сирена же, не зная куда себя деть, легла на койку и вскоре уснула. Пробудившись после нескольких часов беспокойного сна, она какое-то мгновение не могла понять, где она находится. В каюте было очень душно, и от этого у нее страшно разболелась голова. Хорошо бы принять сейчас ванну и натереть виски одеколоном…

Нет, первым делом нужно снять с себя это тесное, тяжелое платье и надеть свой любимый наряд Морской Сирены. По крайней мере, в нем свободно дышится и удобно двигаться. А вместо одеколона куда приятнее будут морские брызги.

Где-то в полночь она сменила Виллема у штурвала.

Было очень душно. Воздух казался тяжелым и гнетущим. По всей вероятности, скоро должен был начаться шторм.

И ее предположения оказались верны. Через некоторое время небо пронзила вспышка молнии, и над морским простором пронеслись глухие раскаты грома.

Совсем низко по свинцовому небу неслись стремительные черные облака. Море кипело. Громадные волны яростно и шумно накатывали на фрегат, а затем мелко рассыпались. Рев бушующего моря сливался с ревом ветра, который то свирепо выл, то жалобно стонал, то гнул стеньги и трепал бесчисленные снасти.

Волны снова и снова вскипали и перекатывались по палубе фрегата. Одна за другой вспышки молний освещали небо.

И вдруг Сирене померещилось, что за кормой возник призрачный силуэт какого-то корабля.

Из-за воя ветра Якоб не услышал, а лишь увидел, как абордажный крюк зацепился за борт фрегата. Старый моряк удивленно заморгал, не веря собственным глазам, когда перед ним предстал менеер Риган ван дер Рис во всей своей красе. Увидев Якоба, нежданный гость объяснил цель своего визита. Тут же к ним поспешил подойти Виллем, и, выслушав объяснения Ригана, матросы радостно заулыбались. Согласно кивнув, они не возражали против его предложения перейти на бриг.

Риган терпеливо наблюдал, как матросы с фрегата перебирались на его корабль. Шторм усиливался, и канаты, соединявшие корабли, натянулись. Сняв с пояса саблю, ван дер Рис обрубил их и бросил абордажные крюки Виллему.

Лицо Ригана было в этот момент суровым и решительным.

Не теряя ни минуты, он поспешил на мостик.

Сирена с трудом справлялась со штурвалом и уже готова была свалиться в изнеможении, когда почувствовала, что кто-то стоит у нее за спиной.

— Виллем! — закричала она. — Возьми штурвал! С меня достаточно!

— Не могу поверить своим ушам! — воскликнул Риган, стараясь перекричать шум волн и вой ветра. — Неужели с тебя достаточно?

— Риган?! — ахнула она, но тут же растерянность в ее глазах сменилась гневом. — Как… что… Убирайся с моего корабля! — вскричала она. — Кто позволил тебе явиться сюда? Где моя команда?

Сирена привычным жестом схватилась было за саблю, но с удивлением обнаружила, что ее нет у пояса.

— Кажется, на этот раз мы будем сражаться словесами! — усмехнулся Риган. — Я здесь потому, что мне нужно многое тебе сказать, Сирена. И ты должна выслушать меня!

— Прошло то время, когда мне было важно, что ты скажешь! А сейчас у меня нет никакого желания слушать тебя. Убирайся ко всем чертям собачьим с моего корабля!

— Э нет, дорогая, ты меня выслушаешь! Пусть даже для этого мне придется привязать тебя к штурвалу. Я пришел не для того, чтобы ты покрикивала на меня, как на безголового идиота.

— Ну что ж, прекрасно! Говори поскорее, что тебе там приспичило вдруг сказать, и немедленно оставь мой фрегат. Ты слышишь? Это мой корабль!

Риган пристально смотрел на Сирену, и ему сделалось весело от ее воинственного вида и нетерпеливого тона. Он был бесконечно рад, что ему удалось найти жену, что он видит и слышит ее. Он любил ее! Любил всякую, а такую, как сейчас, особенно: когда она сердилась, ругалась, возмущалась. Его любимая воительница! Гордая, независимая, отважная! Она будет до последнего вздоха защищать свое достоинство — как чисто человеческое, так и женское. Она была той женщиной, которая ему нужна. Лишь с ней — и ни с какой другой — он хотел строить свое семейное счастье, свое будущее. Женщина, на которую можно положиться в трудную минуту, которая умна и сильна и управляет кораблем не хуже любого мужчины. Это была его женщина! Он это понял с той самой минуты, когда впервые увидел ее на носу фрегата. Без нее он не мыслил ни своей жизни, ни своего будущего!

— Ты что, проглотил язык? — съязвила Сирена. — Почему ты так смотришь на меня?

— И как же я смотрю? — насмешливо поинтересовался Риган.

— Так… как…

— Так, как будто я люблю тебя?! Ты угадала. Я действительно люблю тебя. Люблю так, как никогда никого не любил. Я даже не подозревал, что мужчина способен так любить женщину. Сирена, ты нужна мне! Я без тебя не смогу жить. Цезарь и Гретхен ушли в прошлое и…

— Нет, не ушли! Они стоят между нами, словно живые, и дышат нам в лица!

Он хотел прервать ее и сказать, что она не права, что все их страдания, боль, мучения, сомнения и ревность остались в прошлом. Он любил ее, и это было главным.

— Нет, не перебивай меня, дай мне сказать, Риган. Ты должен знать всю правду, — слова переполняли ее, она почти захлебывалась ими. — Цезарь… — начала она нерешительно, и голос ее дрогнул, — Цезарь соблазнил меня, — наконец произнесла она и увидела, как лицо его страдальчески исказилось, а глаза умоляюще вспыхнули.

Она понимала, что он не желал этого слышать, что она причинила ему боль, но поступить по-другому она не могла. Для нее было невозможным промолчать, скрыть, обмануть. Она должна была сказать ему всю правду, иначе между ними не могло быть настоящей любви. Обман и любовь для нее были несовместимыми понятиями.

— Выслушай меня до конца, Риган. Цезарь тщетно добивался меня. Вся его лесть, все его комплименты были напрасны. Ничто в нем не трогало меня. Он был мне абсолютно чужд. Думаю, что уже тогда я любила тебя.

Она увидела, что выражение боли в его глазах несколько смягчилось. Риган посмотрел на нее долгим, изучающим взглядом, как будто впервые увидел ее по-настоящему.

— Однажды Цезарь даже открыто мне предложил стать его любовницей, рассыпаясь в комплиментах и обещаниях роскошной жизни. Но увидев, что все его попытки заканчиваются безуспешно, он напоил меня наркотиком, — взгляд ее зеленых глаз встретился с испытующими глазами Ригана. Она смотрела открыто и смело. — Он занимался со мной любовью, а в моем сознании, одурманенном опием, отложилось, что я была вовсе не с Цезарем, а с тобой. Мне представлялось, что это не его, а твои руки обнимают меня, не его, а твои губы целуют. Со мной был Цезарь, но я занималась любовью с тобой. Я любила тебя! Вот так. Хочешь верь, хочешь не верь, но я должна была тебе это рассказать. Я не хочу, чтобы между нами стояла ложь, будь то в поступках, словах или в мыслях.

Страдальческое выражение исчезло с его лица. Он верил ей, отбросив все сомнения, мучившие его до сих пор. Риган был горд и по-настоящему счастлив, что они с Сиреной наконец пришли к пониманию, ибо только теперь он оказался способен оценить эту женщину так, как она того заслуживала. Ни к одной из прошедших через его жизнь женщин он никогда не испытывал ничего похожего на это чувство.

Теперь его ничто не беспокоило, кроме того, что она была женщиной, которую он любил. Он верил в ее ответное чувство. И она во всем права: они должны были раскрыть свои сердца друг перед другом, чтобы искренне верить и любить. Впервые за много месяцев он почувствовал себя отлично, по-настоящему хорошо. Он ощущал себя помолодевшим, свободным человеком.

Риган продолжал не отрываясь смотреть на Сирену и лишь теперь заметил, как она бледна и нервничает. Глаза ее запали, еще сильнее выделяясь на лице, чем когда-либо. Она стояла выжидательно глядя на него, как будто не доверяя его оттаявшим, потеплевшим глазам и ласковому выражению, осветившему лицо.

Он подошел к ней, обнял за плечи, повернул к себе лицом и мягко сказал:

— Сирена, для меня теперь все неважно, кроме тебя. Я полюбил тебя с той самой минуты, как только увидел впервые. Я полюбил ту девушку, которая появилась в моем доме, приехав издалека со своим младшим братом. Затем я полюбил Морскую Сирену — грозную, бесстрашную красавицу-пиратку. Мое сердце разрывалось надвое между морской разбойницей и собственной загадочной женой. Не припомню, в какой момент две женщины слились в моем сознании воедино. Я рад, что женат на тебе, что Бог послал мне такую женщину, о которой я не смел и мечтать. Только ты мне нужна, Сирена. Я хочу, чтобы ты носила мою фамилию, делила со мной стол и кров, беды и радости. Я хочу, чтобы ты была матерью моих детей.

Но почему она упорно молчит? Почему она ничего не отвечает ему? Отчего она смотрит на него так испуганно и недоверчиво? Может, он что-то опять не то сказал? Или вообще поступил глупо, послушавшись фрау Хольц и Калеба?

Сирена не верила своим ушам. Может, Господь Бог, которому она в конце концов начала молиться, внял ее мольбам?! Неужели жизнь, сотканная из кошмаров, поселившихся в ее измученной душе, отошла в прошлое? Неужели счастье, о котором она уже и мечтать перестала, пришло к ней?

Но, может, это всего лишь шутка? Или обыкновенный сон? Риган никогда не говорил ей ничего подобного. Откуда он нашел такие слова? Это все так не похоже на него! Нет, скорее всего, это сон, а не действительность! Глаза ее расширились, словно она силилась проснуться. Но нет, это не сон. Вот он, Риган, стоит совсем рядом, заглядывает вопрошающе ей в глаза. Прикосновения его рук реальны и волнующи!

Никогда Сирена не любила его так сильно, как в этот миг. Он признался, что любит ее и готов принять такою, какая она есть! Он готов связать с нею свою жизнь без всяких оглядок на прошлое, без каких-либо объяснений и обвинений. Для него достаточно того, что она любит его. Он готов был похоронить навсегда прошлое и пришел к ней лишь по одной причине: потому что он любит ее!

Внезапный шквалистый ветер, налетевший было на «Рану», так же внезапно стих, оставшись где-то позади. Шквал нашумел, облил дождем и исчез.

Так и страшное прошлое, мешавшее им жить, помучило, потрепало их души и осталось где-то позади. Они оба теперь были уверены в этом.

Воздух был прохладным и свежим. Никакой туман не разъединял их. Из-за темных облаков выглянула луна и засияла в вышине, освещая Ригана и Сирену нежным серебристым светом.

Он обнял ее, и она покорно уткнулась головой в его плечо. Риган придерживал ее, а потом, утратив самообладание, притянул к себе. Все более уверенно он сжимал ее плечи, словно пытался защитить своим телом, осторожно взял ее за подбородок… А когда лицо ее, непривычно доверчивое и покорное, приблизилось, он, потрясенный глубиной ее привязанности, припал к ней горячими, истосковавшимися губами. Она радостно льнула к нему всем телом, жадно отвечая на его поцелуи. Она чувствовала, что душа ее возвращается к жизни. От поцелуев и прикосновений любимого Сирена снова ощутила себя живой и полной сил.

Они разняли руки лишь на мгновение, снова заглянули в глаза друг другу, в их глубину, поразившись неожиданному взаимному влечению и жажде близости.

— Риган! — прошептала она дрогнувшим голосом. — Я так давно люблю тебя!

— Сирена! — нежно откликнулся он и снова притянул ее к себе.

Но затем, словно вспомнив что-то, отстранился и снял с ее головы яркий платок.

Ветер подхватил темные густые пряди ее волос и, потрепав, бросил ей в лицо.

— Для чего ты сделал это, Риган? — улыбнулась она, сияя счастливыми глазами, и знакомый звонкий смех разнесся над волнами.

Крепко сжимая ее в своих объятиях, он прошептал:

— Мне хотелось еще раз увидеть свою Морскую Сирену!