По течению

========== 1. Век глобальной преступности ==========

Je sers, а rien du tout.

Et qui peut dire dans cet enfer

Ce qu’on attend de nous, j’avoue.

Ne plus savoir, а quoi je sers,

Sans doute, а rien du tout.

© Mylene Farmer «A Quoi je Sers…»

Двадцать первый век. Тропики.

Если что-то и заслуживает повествования, то точно не эта история, поскольку порядочные люди предпочитают изыскивать смысл в сказаниях о борьбе, чести и справедливости. Но какая здесь борьба…

Над островом светила полная луна, из зарослей доносились звуки выстрелов. Возле жестяного забора снова сжигали трупы, над которыми поднимался дым. Жуткий смрад душил пленников, что по воле злого рока оказались в клетках. А человек в красной майке и потертых сизо-зеленых джинсах, на поясе которых красовались две кобуры, вился возле бамбуковых прутьев, смеялся, изучающе рассматривая «содержимое» тюрем. Голос его то разливался шипящим скрежетом, то громыхал потоками бранных слов:

— Хочешь узнать, кто из нас умнее, *** гр***нный? Хочешь узнать?! Ну давай, ***, докажи, что ты умнее, сидя в клетке. Докажи, как тебе пригодился твой ***ый ум, когда мы распродадим твоих дружков! Языком подавился, ничтожество? Ты ничто! Запомни! Ты — полное ничто. Я царь и бог Рук Айленда. И здесь твой ум ни*** не пригодится. Что? Что ты сказал? Ты что-то, ***, посмел мне сказать?

Но нет, все это осталось в прошлом, еще слишком недалеком, но уже прошлом, хотя голос пульсировал в голове, как наяву.

Снова эти сны, снова это страшное лицо со шрамом от левой брови вдоль головы с черным ирокезом. И гвоздящие пронзительным издевательским взглядом темные безумные глаза — Ваас Монтенегро. Главарь.

Бенджамин поморщился и пробудился, лицезрев полумрак штаба пиратского аванпоста. Все еще ощущались следы веревок на тонких запястьях. Но он уже был на свободе. Вот только едва ли человек в здравом рассудке назовет это состояние свободой. Впрочем, все лучше, чем в клетке, все лучше, чем участь, постигшая его товарищей. Попытаться найти их… Нет, такая мысль даже не посещала. Уже упустил. Да и что он мог? Почему сразу он? Он ничего не умел делать специального: он не морпех, не спецназовец. Так что идей не пришло, как их вытащить. И они очень скоро разошлись по хозяевам, как редкий недешевый товар. Думать об их дальнейшей судьбе было страшнее, чем сойти с ума.

Бен надеялся сам хоть как-то выжить среди того контингента, который его окружал с некоторых пор. Обладатель шрама являлся их предводителем. И еще не раз приходилось слышать этот ненормальный голос. Но уже хотя бы не в клетке.

Бенджамин вышел наружу, потянувшись, взлохматив со сна спутанные сальные черные кудри, натягивая торопливо бежевые штаны и поправляя безразмерную красную майку с чужого плеча. Равнодушно поглядел, как люди в таких же красных одеждах загружают в небольшой грузовик новую партию конопли, готовой для переработки. На юго-востоке северного острова архипелага Рук находилось около пяти крупных полей растения, из которого делали наркотики.

Бен не пытался оценивать, какой ущерб этот товар может нанести всем, кто проживает за пределами проклятого тропического острова, затерянного в Тихом Океане. Бен вообще заставлял себя все меньше оценивать и все больше делать. Когда из зарослей гулко послышались выстрелы, он не взялся за автомат, так как оружия ему пока что не давали. Да он бы и сам не взял, толком не понимая, с кем ведется борьба. Вроде как с местным племенем ракьят. Наркоторговцы лет двадцать назад бесчеловечно вторглись на их острова, половину истребили, половина или около того все еще сопротивлялась. Вот на этот раз решили отрядом в шесть человек отбить аванпост. Но им явно не повезло: как раз шла погрузка товара, так что помимо охраны оказалось еще несколько вооруженных людей. Если их, конечно, можно было называть людьми, в чем Бен сомневался, спешно укрываясь в штабе, откуда только недавно несмело вылез.

Неплохая защита: сарай сараем с лампочкой в центре и деревянной шаткой мебелью, но укрепленный листами железа и с металлической дверью, разве только прямое попадание из гранатомета могло разворотить его.

Из-за жестяного забора доносились короткие отзвуки выстрелов, точно кто-то бешено стучал по телеграфному аппарату, точно стрекотала гигантская саранча.

Бен на всякий случай забился под стол, закрывая голову руками. Желать добра тем, кто недавно держал его в бамбуковой клетке, он не мог, но предполагал, что ракьят по ошибке разделаются с ним при первой возможности. И правда, чем он отличался от наркоторговцев теперь? Даже красную майку нашли и заставили надеть. А большего здесь и не требовалось: стреляли всегда на поражение.

За несколько дней «свободы» Бен понял, что в этих джунглях происходит не просто противостояние криминальных структур и каких-то дикарей — творится нечто большее: борьба за жизнь целого племени, почти война.

И все еще слышались выстрелы. Вроде бы показалось, что стали реже. Но Бен вылез из укрытия, только когда они окончательно стихли. В животе неуютно похолодело при мысли, что аванпост могли взять. Мелкий эгоистический страх за свою паршивую жизнь. Он-то себе казался благородным и смелым. Умным. Иллюзия растаяла при первом звуке выстрела. Привыкнуть к этому щелчку, грому, раскату… Называй как хочешь, а привыкнуть невозможно вне зависимости от пола и возраста.

Бен высунулся из-за двери: на флагштоке по-прежнему развевался дрянной рваный красный флаг с нелепо намалеванным белым глазом — флаг пиратов. Почти ничто не свидетельствовало о жаркой перестрелке. Несколько человек снова невозмутимо загружали товар в грузовик.

— Я нужен? — несмело осведомился Бенджамин, не разобравшись, к кому обращаться.

Пират с замотанным в алый шарф смуглым лицом повел мутными глазами наркомана, вспоминая, кто перед ним и зачем, потом кивнул:

— Да вон одного зацепило, пойди посмотри, если тебе делать не***.

И наркоторговцы погружали и погружали ядовитый товар.

«Скальпель острее ножа. Странно, что редкий киллер использует его», — размышлял Бен, рассматривая острое, слегка скошенное лезвие. Тот, которого зацепило, боли почти не ощущал — мотал головой, невпопад что-то бормотал. Все из-за наркотиков. Курили вокруг абсолютно все. И снова в условиях полной антисанитарии приходилось выковыривать пули из людей, которых хотелось убить, так что улучшения условий Бенджамин особенно не требовал.

Ему порой казалось, что он скоро совершенно станет похож на этих людей в красных майках. Нет, в нормальном мире этот цвет не возбраняется и даже поощряется в умеренных количествах. Но на острове красный являлся маяком всего самого омерзительного и безумного: кровь, опасность, работорговля.

«Врачом я стал по своей воле, пиратом по воле судьбы. Теперь приходится штопать этих мерзавцев. Все было понятно с того дня, как меня выпустили из клетки, когда я нечаянно раскрыл род своих занятий. С тех пор не видел больше ребят из экспедиции. Кажется, их всех продали в рабство… Я потерял надежду их отыскать. Признаться, мне тогда стало совершенно все равно, кого и как “штопать”. Я понял, что не вырваться, не выбраться. И просто пустил себя по течению. Единственное, что оставляло меня человеком в этом аду — клятва Гиппократа. Ничто ее не мешало нарушить. Но она давала смысл оставаться человеком. Впрочем, реши я стать зверем, никто бы не заметил, ведь вокруг обретались такие создания, которые с трудом называются людьми. И их мне нередко приходилось ставить на ноги, хотя я бы с радостью уничтожил лично каждого из них. Но, видимо, мелочная жажда жизни сильнее всякого мыслимого отвращения. Или я просто дал клятву. Но вообще это громкие слова».

Так думал Бенджамин, точно продолжая свой дневник, который канул вместе со всеми вещами. Походные рюкзаки археологов и этнографов пиратам не очень понравились: слишком мало ценного в них обреталось, но предметы обихода в этом адском месте тоже ценились. И будто канул не дневник, будто вместе с ним затерялось среди пальм и лиан прошлое. Образы, воспоминания — они казались даже опасными, ведь при сравнении с ними настоящее оказывалось просто невыносимым, отвратительным. Но если не сравнивать, выходило, что можно жить и так, пока давали жить. Можно и так.

— Бен, ***! Где, ***, этот Гиппократ? — окликал его кто-то, пока он наспех лепил на потное плечо пирата пластырь из походной аптечки. Все-таки какие-то медикаменты и аппаратуру этим выродкам поставляли. Логично: отлаженная система, поток торговли. Великая и ужасная глобализация. Но громкие слова здесь смысла не имели. Верные законы, моральные принципы, любая вера. Может, здесь вообще ничего не имело смысла. Джунгли стучали листьями пальм, скалились зубами хищников, океан плескался о скалы, донося протяжный гул издалека. И волны не просили смысла. Все текло без смысла.

Снова его кто-то окликал грубым голосом и снова с ругательствами.

Редкий день проходил без работы. Перестрелки велись часто, такого понятия, как перемирие, уже лет десять не знали, вернее, за все не очень долгое время своего пребывания на острове Бен никогда не видел прекращения этой войны с древним племенем ракьят. И главное, хирург встал не на ту сторону, но считал, что ему еще повезло в какой-то мере. Чуть ли не каждый день происходили перестрелки возле аванпостов, но племени мало чего удавалось добиться. И оставалось только наблюдать за их медленной агонией. По крайней мере, они не сдавались.

«Вообще-то полное мое имя Бенджамин. Бенджамин Йоффе. Но главарь, когда узнал, что я хирург, прозвал меня Гиппократ, или просто Гип. Гип или Бен — вот и все, что осталось от меня на этом проклятом куске суши. О том, что такое главарь, Ваас, вспоминать лишний раз не хочется, пока его здесь нет…»

Вокруг качались пальмы, и «проклятый кусок суши» казался раем посреди океана. Видимо поэтому группе молодых археологов и паре неудачливых этнографов показалось прекрасной затеей собрать материал именно на архипелаге Рук. Они еще удивлялись, почему остров последние двадцать лет никто не исследовал. Бенджамина мало волновали особенности культуры древнего племени. Он просто дал клятву Гиппократа и, раз уж предложили работу, решил не отказываться, надеясь, что непосредственной работы окажется мало. Ошибся. Они все ошиблись. Что случалось с людьми после продажи, знать не хотелось. Он-то считал себя смелым, а когда джунгли вдруг ожили и из них, как саранча, налетели пираты, у Бена в глазах потемнело. Скрутили его быстро, даже бить не пришлось. А вот бывшего пехотинца — который отправился в качестве охраны экспедиции — и капитана корабля практически сразу застрелили, так как они пытались оказать сопротивление.

Бен не успел тогда оценить, он просто потерял сознание. И пугал не факт убийства, скорее собственное отношение к произошедшему — он нагло радовался тому, что сам остался жив, хоть и пытался мучить себя угрызениями совести.

— Еще думаешь о своем благородстве? Ты дешевая ***, продажная ***! Не хочешь быть чьей-то шл*хой? Не хочешь продавать тело — продавай душу! Так всегда, брат, ты просто не замечал, ты ни*** не замечал там, у себя, — посмеивался Ваас чуть позже роковых событий, выпуская из клетки уже обессилевшего от голода и жажды Бенджамина. Уже совсем не того Бенджамина, который шел на остров, аккуратно ведя дневник, надеясь опубликовать его потом в своем блоге. Выпускал уже некого Гипа или Бена, готового сотрудничать, несмотря на то, что его товарищей бесчеловечно растащили по найденным покупателям. Кого-то продали даже на органы… Глобализация. Развитие медицины.

Гиппократ. Клятва.

Бен решил, что если от него ничего не осталось, то хотя бы эту последнюю клятву он не предаст, тем более и не заставляли. Но что-то он неумолимо нарушал. Мораль, этика? Солидарность с друзьями? Вроде нет, а вроде и да. Но прежний Бенджамин умер в тот вечер.

Главарь выпускал из клетки, вился вокруг, точно темный дух пустынь — искуситель Ариман — скалил крепкие белые зубы, раскачиваясь из стороны в сторону, отчего казалось, будто он нигде и повсюду.

Бенджамина вскоре услали на дальний аванпост, где он и пересиживал атаку ракьят. Потом отправили дальше с отрядом пиратов, не особенно следя за ним, будто зная, что не сбежит. Так его возили по всему острову, но он долго не мог взять в толк, как там все устроено. Уяснил только, что Ваас главный, но над ним есть еще босс по имени Хойт, который базировался на южном острове чуть ли не с армией профессиональных наемников. Вроде как с Хойта все и началось. Но эти подробности не волновали. Не волновала и судьба тех, из кого он удалял пули. Ничего не волновало. Вскоре и своя судьба стала казаться чем-то отдельным от него. Обращались нормально, нередкие тумаки он как-то терпел, зато кормили прилично: дичи всякой водилось много. Оказалось, духовные потребности не так уж важны. А сознание греха… Он вроде и не грешил, хоть понимал, что вокруг него не то что грешники — нелюди. И еще этот Ариман, то есть Ваас.

«За несколько стремительно пролетевших месяцев я получил столько практических навыков, что хватило бы на две докторские. А меня уже, наверное, вычеркнули, как умершего, из всех списков. Меня вычеркнули из жизни, как и весь этот остров. Хотя я не ошибся в свое время, что выбрал хирургию, а не фармацевтику. Признаться, последняя здесь ценится, несколько ее специфических отраслей — на острове изготавливают наркотики, выращивают и сбывают коноплю. И изучают заодно, что еще из нее можно получить, какую-нибудь новую адскую смесь. Этим заставляют заниматься одного свихнутого химика с западной части острова. Я в этом отношении остаюсь хоть немного более честен с самим собой: я давал клятву, значит, не важно, к какому лагерю принадлежал человек, я обязан помогать в случае ранения. Хотя, признаться, никогда не думал, что есть такие люди, которых и за людей-то трудно считать».

Так он планировал начать новую страницу дневника, но не начинал: времени не было, необходимости тоже. К компьютерам его не пускали, экспедицию их по-прежнему не могли найти, так как не послали сигнал бедствия. Иными словами, ни единого шанса выбраться. И Бен почти смирился. Клятва так клятва, раны так раны. Вроде и с собой честен, если бы оставались хоть какие-то понятия о чести и справедливости. Он коротал время своей жизни, точно ожидал чего-то, только изредка осознавая, что и ждать-то нечего. И почти смирился. Ничего не менялось, изо дня в день повторение бессмысленных действий с ложной надеждой на изменение.

Вскоре он осознал, что стал совершенно беспощадным. Нет, он не потрошил людей саперной лопаткой, не гонялся за пленниками с ухмылкой маньяка, чем любили забавляться пираты. Но он никого не жалел, разучился, забыл это ощущение. Резал, вытаскивал пули, зашивал раны, отрубал конечности, если это требовалось, но в душе не испытывал никакого сострадания к поганым пациентам, словно не видел их. И не видел никого, в том числе себя самого, точно ослепла его душа.

Есть спирт для дезинфекции — хорошо. Нет? Помрет какой-нибудь бандит от сепсиса? Тоже хорошо. Главное, что своя шкура без заплаток.

Есть обезболивающее? Хорошо! Нет? Да и потерпит, даже если от болевого шока скончается, еще бы просить для какого-то быдла. Главное, самому не взвыть от боли побоев.

И Бен тихо ненавидел себя. Ненавидела его память, тот Бен, который называл себя Бенджамином. Жизнь длилась, время застыло, увязло. Прошел год. Может, два. Может, пять лет. Нет, наверное, не больше года. Но когда один день похож на другой, когда нет смены времен года, когда нет изменения рода деятельности, сложно отличать, сколько времени прокатилось по стрелкам часов, да и запоминать это время нет смысла. Достаточно молодая оболочка радовалась не умирать — печать человеческой трусости пред неизведанным. Вот и все. Все, как сказал Ваас. Ум-разум никого не спасал. Клеткой стала сама свобода, где оставалось лишь цинично мелко радоваться за каждый ухваченный кусок, постепенно сливаясь с безликой толпой пиратов.

Сочувствия в нем не осталось, как и многих ощущений, что делают человека человеком.

«А потом я узнал о Салли…»

Впрочем, на тот момент мало что изменилось: те же пираты, тот же дальний лагерь-аванпост в восточной части острова у лагуны, тот же Ваас. Но все же…

Комментарий к 1. Век глобальной преступности

Фанфик один из моих самых мрачных планируется. Мне интересно, кто готов его дальше читать. Оставляйте отзывы, пожалуйста!

Перевод эпиграфа:

Я не приношу совсем никакой пользы,

И кто может сказать в этом Аду,

Чего от нас всех ждут?

Я, признаться, больше не осознаю, зачем я живу.

Без сомнения – ни зачем.

========== 2. Боль ==========

Poussière errante, je n’ai pas su me diriger,

Chaque heure demande pour qui, pour quoi, se redresser…

Et je divague J’ai peur du vide.

Pourquoi ces larmes

Dis… а quoi bon vivre…

© Mylene Farmer «A Quoi je Sers…»

Тропики. Аванпост в юго-восточной части северного острова.

В соленой воде залива под поверхностью маячили тени акул. Немало огромных рыбин выискивали добычу, мелькая иногда близко возле причала, каждый раз, видимо, надеясь схватить часового аванпоста. Люди здесь мало отличались от этих хищниц, оскаливаясь сурово на появлявшиеся смертоносные челюсти, порой прошивая вспенившуюся гладь воды автоматной очередью, но акулы оказывались хитрее и уходили на глубину, точно вечные стражи острова, доказывавшие своими безумными ухмылками, что невозможно покинуть его пределы.

Бен давно зарекся соваться в реки, а уж тем более в залив, кишевший акулами, которые норовили утащить даже с лодки, на которой его везли якобы по поручению самого главаря. Что могло случиться? Хотелось думать, что кто-нибудь невзначай оторвал голову Ваасу. Хотя ничего хорошего для Бена этот факт не предвещал. Но все оказалось несколько иначе, когда он неторопливо выпрыгнул из ржавого зеленого корыта, называемого катером. Лучше бы ему никогда не лицезреть то, что открылось его взору…

Девушка лежала на песке посреди прибрежного аванпоста, распластанная, точно выброшенная волной рыба, нервно хватающая воздух ртом. Изможденное тело в грязной одежде — красной майке и джинсах — покрывали следы крови. На вид женщина, но пол в данной ситуации не играл определяющего значения, только вид страданий, причиненных не кем иным, как главарем, Ваасом, который придирчиво рассматривал результат своих пыток и гневно недоумевал, как смеет это создание лежать при смерти. И вправду: Бену издали показалось, что ситуация безнадежна, что несчастная уже бьется в конвульсиях агонии. Часто и судорожно сжимались ее пальцы, под кожей которых вблизи легко просматривалась каждая косточка. На левой руке красовался ужасающий старый рубец, словно кисть проткнули насквозь чем-то вроде отвертки. На запах свежей крови уже слетались вездесущие жадные мухи, стрекотавшие бесцеремонно прозрачными крыльями.

Бен остановился нерешительно, опасаясь приближаться без разрешения самого главаря, будто речь шла о леопарде, который пировал над добычей. Но впервые за время пребывания на острове, эти темные дни омертвения души, Бенджамин ощутил, что его словно окатило ледяной водой, пронзило насквозь при виде вопиющей жестокости и всеобщего безразличия: охрана аванпоста и несколько угрюмых женщин-рабынь продолжали как ни в чем не бывало заниматься своими делами. Разве только старались не смотреть на девушку с русыми волосами. Их покрывала бурая пыль, в которой несчастное создание безвольно лежало, не пытаясь пошевелиться. Неподвижный, устремленный в небо взгляд выражал пугающее безразличие. Она вообще походила на один из безымянных трупов, которые Бену доводилось изучать в морге в студенческие годы. Тогда он научился совершенно не бояться мертвых, а на острове и живые для него стали казаться не более чем оболочками. Но в тот день что-то снова ожило в нем, что-то, отдаленно напоминающее совесть. Тем временем к нему обратился Ваас, сурово прошипев:

— Ты головой за нее отвечаешь, гнида.

Главарь выглядел не таким самодовольным, как обычно, но и виноватым себя не ощущал. Однако все равно хмурился, очевидно, не ожидая такого пагубного результата от своих пыток. Его помутненный наркотиками рассудок позволил понять, что еще немного — и девушка так и умрет, застыв навечно в прибрежной грязи среди шатких деревянных построек аванпоста.

— Я понимаю, — промямлил Бен, стоя соляным столбом с безвольно опущенными руками.

Наверное, он испытал шок. Латать шкуры пиратов — это уже привычно, можно и не стараться. Но ему доверяли ныне едва живую девчонку, которая, судя по всему, принадлежала главарю, потому что не бывало так, чтобы женщины в пиратском лагере никому не принадлежали: либо из притона, либо личная рабыня. Это в деревне Ракьят были свободные. А кто попадался… Снова заныло тоскливо сердце при мысли о том, что случилось с друзьями. И вновь Бен подавил в себе эти воспоминания. К чему вспоминать-то? Он уже не тот, а за повседневной работой можно забыться, устранить сознание отсутствующей человечности. Впрочем, Ваасу, как и всегда, не понравился ответ Гипа. Главарь зашипел, оскалившись, указывая на Бена, размахивая руками:

— Нет, ты ни*** не понимаешь: она — моя собственность. И только я решаю, когда избавляться от своей собственности, а не какая-то старуха с косой! — затем он повернулся к девушке, навис над ней, заорав чуть ли не на ухо, отчего бедняжка только вздрогнула новой судорогой. — Салиман! Ты слышала меня, ***? Тебе никто не позволял умирать! — Он плавно выпрямился, окидывая властным взглядом окружающих. — Только я здесь принимаю решения.

Бен все еще не шевелился, всматриваясь в лицо жертвы, покрытое болезненной испариной. Бледная, нос крупный, глаза небольшие, чуть раскосые, или просто она щурилась. А на облупленных щеках рассыпались неуместно веселые веснушки. Ее узкие губы кривились, будто она намеревалась горько заплакать, но сил уже не хватало. Чем дольше Бен смотрел на девочку, тем более жутко ему становилось. Да еще под эти громкие возгласы безумца-главаря. Большие, сизые — навыкате — глаза доктора расширились, когда он понял: «Но она же… Совсем ребенок… Лет восемнадцать, если не меньше»…

И второй странный голос, который он уже считал своей шизофренией, тут же записал в несуществующий дневник-блог: «Вот так я и познакомился с Салиман, точнее Салли».

Да, Салиман — это то имя, которое дал ей Ваас, просто так. Он никогда не спрашивал у пленников имена, и если ему хотелось кого-то назвать, то он избирал какое-то прозвище, порой случайное сочетание букв.

Ваас больше не глядел на девчонку, будто если он сказал, что она не имеет права умереть — она не умрет. О, если бы все было так просто! Может быть, его не волновала ее судьба. На плечи Бена теперь всецело легла ответственность за сохранность «собственности» главаря, который без сомнения оценивал Салли лишь как забавную зверушку, занятный экспонат в интерактивном музее пыток собственного изобретения.

— Нет, я не понял, ***! — еще гремел голос Вааса, переливаясь циничными насмешками. — Отлично веселились, Салли. С *** ли ты надумала помирать?

Спустя несколько минут, перекинувшись несколькими фразами с главным на аванпосте, Ваас сел в военный джип в сопровождении своей свиты из нескольких тяжеловооруженных пиратов, развалился на переднем сидении, довольно закурив косяк марихуаны. Еще раз напомнил Гипу, что не сносить доктору головы в случае смерти «зверушки», и укатил куда подальше, чему Бен несказанно обрадовался. Наконец он принялся за осмотр девушки, приказав перенести ее в какое-нибудь более-менее освещенное помещение. Им оказалось подобие кухни или штаба с разбросанными кастрюлями и запасами еды, над которой без особого старания колдовали мрачные женщины, не проявлявшие никакого сострадания к израненной девчонке, будто ее совсем не существовало. Может, все потому, что она являлась собственностью самого главаря?

Но доктор занимался своим делом, не пытаясь разбираться. Бен с ужасом обнаруживал на теле жертвы свежие ожоги, которые по виду напоминали последствия воздействия электричества: бело-желтые пятнышки, “электрические следы”. Хотя Бенджамин не специализировался на ожогах, он сразу распознал поражающий фактор. Здесь жизнь заставляла вспоминать все, чему учили в университете, а нередко приходилось применять и те навыки, которым не учили.

Кажется, Ваасу хватило ума вовремя остановиться. Стоило до начала осмотра как-нибудь осторожно узнать у него, что он творил с этим бессильным созданием, которое априори не могло дать никакого отпора. Впрочем, как и Бен, который счел, что «осторожно узнать» что-либо у главаря просто нереально, если бы он не захотел сам сказать.

Спина, живот, ноги, руки — все было покрыто мелкими ожогами, «электрическими знаками», будто кто-то прикладывал клеммы автомобильного аккумулятора (который чуть менее опасен, чем переменный ток в сети). Но все равно немудрено, что Салли чуть не умерла. Теперь у нее существовал такой шанс от заражения. Хуже всего в этих проклятых тропиках дела обстояли с гигиеной: найти хоть что-то чистое и уж тем более стерильное зачастую было абсолютно нереально. Однако люди как-то жили — правда, никто не вел статистику, сколько лет. Раньше это не волновало Бена. Но когда он увидел Салли, это совершенно безвредное создание, которое умоляюще приподнимало короткие брови, судорожно вздрагивая, что-то сломалось в душе доктора, а может быть, наоборот — встало на прежнее место. Что-то, что раньше давало право ему называться человеком, который принес клятву помогать всем, кто нуждался в этом, да и просто человеком. И Салли заслуживала не его помощи, прежде всего она не заслуживала той боли, что приходилось ей выносить. И когда Бен копался в своем рюкзаке-аптечке, находя драгоценный физраствор, торопясь обработать раны девчонки, он совершенно не помнил об угрозе главаря, действуя исключительно из намерения уменьшить мучения человека.

— Эй, ты слышишь меня? — тихо позвал Бен, надеясь, что девушка не потеряла сознание. Жертва чуть повернула голову, устало прищурив глаза, словно говоря, что с ней это не впервой. На иные эмоции у нее уже не осталось сил, не осталось сил даже на проявление боли. Тогда Бенджамин невольно скорбно помотал головой: «Нет, в этом мире в корне что-то не так! Не так, раз здесь возможно такое… Совсем ребенок. Почему она здесь?! За что?!»

Бенджамин решил, что обязан остаться с ней хотя бы до следующего утра, а своим сопровождающим, нескольким пиратам, сказал, что так велит ему указание главаря. Раз он головой отвечает за «собственность», то обязан убедиться, что Салли не умрет. Правда, Бен понимал, что для главаря это создание, неизвестно сколько до этого проведшее в плену, менее важно, чем для него. Доктор ее совершенно не знал, но почему-то чувствовал, что именно она станет для него последней ниточкой между Бенджамином и пустой оболочкой по прозвищу Гип. И не сказал бы мужчина, ради кого действовал — ради девчонки или ради себя — дежуря бессонную ночь у ее постели, которой служил грязный матрац.

Она лежала сначала на спине, нервно вздрагивая крупным ознобом, повторяя без сознания:

— Казуары… Ненавижу казуаров! Казуары…

Потом затихла и свернулась в дрожащий клубок, точно котенок, вышвырнутый из притормозившей машины на обочину. Вот так и людей выбрасывает на обочину жизни. У всего есть обратная сторона, неприглядная изнанка. Порой кажется, что от нее отделяет плотная стена из непоколебимого камня, но слишком много в этой твердыне тайных калиток и прорех…

Вскоре стало ясно, что пострадавшая не может пошевелиться, точно связанная по рукам и ногам. В сонном бреду ей чудилось что-то, она пыталась вытянуть плотно сжатые ноги и раскинуть руки, но будто оковы из воздуха сжимали ее крепче всяких цепей. Тогда Бен волевым усилием перевернул ее на спину. Девушка приоткрыла глаза, спрашивая слабым голосом:

— Ты кто?

— Я доктор, — вкрадчиво отзывался собеседник; слова вязли в горле бесконечной виной, потому что он больше ничем не мог помочь, не имея никакой силы. — Бенджамин.

— Привет, Бен, — улыбнулась она отстраненно и небрежно, и снова взгляд ее померк. Теперь она уставилась на пыльную лампочку под потолком, вокруг которой вились бабочки, обжигаясь, падая.

«Задыхаясь в бреду, она твердила мне какую-то несуразицу про главаря», — ритмично звучал второй голос в голове доктора, будто он надеялся однажды записать все увиденное на острове, будто это что-то изменило бы, будто кто-то поторопился бы искоренить малазийских тихоокеанских пиратов. Но кому какое дело до того, сколько случайных прохожих пропадают по ночам? Кому есть дело до исчезнувшей экспедиции сумасбродов-этнографов?

— Он добрый, — бормотала Салли, имея в виду Вааса. Да-да, того самого монстра, который только накануне вечером пытал ее на берегу моря.

— Добрый?! — чуть не подскочил Бенджамин, опрокидывая неудобный колченогий табурет.

— Злой… — примирительно тут же согласилась Салли, сощурившись, шмыгнув носом. — Но… добрый… — Девушка задумчиво, слишком по-взрослому серьезно, измученно сощурилась. — Каждый раз после очередной вспышки гнева он не позволяет мне умереть, а потом иногда даже… как будто сожалеет… — и, словно смутившись, рассказывая о чем-то слишком личном, продолжила. — Целует меня иногда… в губы, — но тут же протяжно вздохнула, шепча. — Хотя вряд ли он вообще помнит о моем существовании. Вспоминает, когда хочет, потом забывает.

— Салли, ты понимаешь, что это неправильно?! — невольно воскликнул Бенджамин, поднимая табурет, предлагая девушке выпить хоть немного воды, практически пропихивая влагу сквозь спекшиеся сжатые плотно губы пострадавшей, сокрушаясь. — Это же все… так ужасно.

Салли неподвижно лежала, вытянув руки вдоль тела, не шевелясь, словно выключенный механизм, только через края ее глаз, повиснув на бледных каштановых ресницах, вдруг перевалились крупные капли слез, которые не сопровождались ни стоном, ни вскриком.

Бенджамин тут же смутился, задумываясь, отчего ему не хватило выдержки промолчать и оставить оценки их общего бедственного положения до лучших времен, которые не обещали настать: «Она заплакала; конечно, она понимала. Я повел себя, как полный дурак». Стоило найти ободряющие слова. Но разве имело смысл селить в пропитанном горечью сердце ростки ложной надежды? Ведь на отравленной почве любое полезное растение превратится в ядовитую белладонну.

— Ужасно, — выдохнула устало Салли, без выражения продолжая. — Но… Отсюда не выбраться, — и еще более леденяще-безразличным тоном добавила. — Он не позволит.

Бенджамин закрыл лицо руками, проводя тут же по волосам. «Он не позволит», — вот и все, что надлежало знать для объяснения того ужаса, что творился на северном острове. Если Ваас не желал, чтобы кто-то существовал, то человек исчезал без следа. Если Ваас хотел устроить представление для своей особы, то кто-то неизбежно страдал. Казалось, он смотрел из каждого угла, с каждой лианы свешивались его глаза то в образе змеи, то орла-падальщика, то стелившегося по траве комодского дракона. С его обескураживающим образом в голове люди засыпали и встречали рассвет. Впрочем, Бенджамин слышал, что не все были парализованы страхом, некое племя Ракьят с оружием в руках пыталось бороться с пиратами, которые, как чума, распространялись по острову. Но Бен боялся желать удачи в борьбе за свободу неведомым дикарям, подозревая, что его в случае чего тоже пристрелят, как собаку, причислив к пиратам. А судьба Салли едва ли изменится в лучшую сторону в случае освобождения. Оказалось, что они никому не нужны, везде лишние. Может, это и предопределяло дальнейшее отношение Бенджамина к этой девочке. Он решил, что отныне будет узнавать о ее судьбе и по мере своих сил вырывать ее из цепких лап смерти, иначе на острове не осталось бы никого, кто был бы близок ему в их общем горе. И ради кого он намеревался действовать — ради нее или ради себя — еще предстояло понять.

Салли же думала о своем…

Комментарий к 2. Боль

В следующей главе получилось флешбеком сплошное NC, притом весьма нетипичное для автора…

Автор рассчитывал, что все займет меньшее количество страниц и уместится в одну главу, но так вышло. Если кому-то не хватает экшена… Ну его и в жанрах нет. Весь экшен здесь:

https://ficbook.net/readfic/2532294

А пока удачи Вам и терпения при чтении. Кстати, феномен молчаливых читателей легко преодолеть одной фразой комментария. Мне “простыни” не нужны, хоть и не возбраняются.

Примерный перевод эпиграфа:

“Блуждающий прах, я не сумела сориентироваться,

Каждый час я спрашиваю: для кого, зачем бороться

И я в бреду,

Я боюсь пустоты,

Зачем эти слезы, скажи… зачем жить…”

========== 3. Личная вещь ==========

…Y es que tu me matas!

Me matas

© Anabantha «Tu Me Matas»

Салли снились в бреду луна и солнце, застывший волшебный пейзаж. И кто-то будто снял полумесяц с небосвода и плыл неспешно в лодке, пересекая залив, озаряя холодным сиянием округу. Но вскоре картина менялась, вскоре в ее сознании вновь представали грубые лица, искаженные, гротескные в своем уродстве. И кровь… Ей чудилось, что к ней подбираются вараны, а она не в силах сбежать. Вараны и казуары превращались в гигантских древних ящеров, нависали над ней. Она видела жадные пасти, которые поглощали ее. А дальше тишина, темнота, что разрывал ее истошный крик, от которого ей удавалось наконец пробудиться, чтобы полночи лежать в холодном поту, сравнивая, что страшнее: реальность или ее галлюцинации…

На этот раз Ваас не на шутку лютовал, вернее, как он называл это, «веселился». Но это с чьей стороны поглядеть. Со стороны мучителя — веселье, со стороны жертвы…

Она вспоминала, что сначала Ваас пришел вроде бы без намерений ее так истязать. Распахнул резко железную дверь хибарки, в которой обитали купленные наемниками пленницы — рабыни, выгнал всех женщин, кроме Салли, затем с не меньшим грохотом затворил единственный путь на волю. Впрочем, и он, и она прекрасно знали, что нет там никакой свободы, ни единого шанса сбежать.

Ему нравилось читать в глазах пленницы отчаяние, сквозящую безысходность кролика перед пастью удава. Он недолго всматривался в ее умоляющее, смиренное до апатии лицо.

Очень скоро он схватил ее за плечи, развернув к себе спиной. Когда Салли говорила Бену, что главарь «иногда целует в губы», это означало те редкие случаи, когда у Вааса было особое настроение. Чаще всего он просто приходил, чтобы «использовать» личную вещь «по назначению». Но скоро Салли поняла, что это еще меньшее из зол, хотя не ощущала ничего приятного, когда в тот последний раз «хозяин» кинул ее на стол, разбросав алюминиевые миски. Девушка даже не имела возможности видеть его лицо, когда он властным жестом прижал ее к доскам, распластав, как раздавленную лягушку, схватив за «холку» и шею, смяв там кожу, будто она собиралась вырываться. На что уже ей, разуверившейся в возможности спастись? Но все равно наградил лишними синяками, хотя на коже и так живого места на оставалось.

Об удовольствии с ее стороны в таком случае речи практически не шло, он это знал. Наверное, он просто не старался, чтобы пленнице понравилось, даже наоборот. Она раскинула руки, для устойчивости сжав пальцами края стола и повернув голову набок, чтобы не сломалась шея. Иногда она еще зажмуривалась, чтобы не таращиться на постылые стены, раз главарь все равно не позволял хотя бы толком взглянуть на себя. Может, она бы и хотела хоть немного рассмотреть его, красивые мышцы рук и торса, вдохнуть хотя бы запах его пота и табака, ведь никто бы не стал отрицать, что он по-своему даже красив: резкие южные черты лица, точеный нос, пронзительный взгляд, смуглая кожа, длинные руки. Только любую красоту уничтожают поступки, любое минутное очарование смывают часы пыток.

В тот раз он слишком торопил, как обычно, не задумываясь, что ощущает жертва. Конечно, ведь есть он — великий и ужасный, и его марионетка из плоти и крови. Его не интересовало, что Салли с самого утра мутило от жары или еще от какой тропической заразы, потому его приход отозвался только тоскливым холодом безысходности: быстрее начнется — быстрее завершится. Тотальная неизбежность. Куда только деваться от приступов паники? Забыть бы все и очнуться, когда он уйдет…

Она стояла, опершись о стол, спиной к мужчине, когда его руки потянулись к пуговице ее джинсов — вот и что-то новое. Обычно он был еще и ленив настолько, что приказывал девушке раздеться самой. Везде он, вокруг нее, а хотелось исчезнуть и раствориться, растаять прибрежной водой.

Салли выдохнула и попыталась представить что-то успокаивающее. Да, вода, течение… Она просто тина, что плывет по течению. Девушка еще раз глубоко вдохнула, сжимая зубы, надеясь, что все обойдется без дальнейших пыток, что он просто пришел к ней, не желая платить в дрянном городишке — Бедтауне — какой-нибудь шлюхе, но интуиция ее редко подводила. Она будто научилась читать его намерения по краям широкой ухмылки крокодила, которая нередко играла садистской наглостью на его самовольном лице.

Пуговица от джинсов звякнула и покатилась по полу, скрываясь где-то между досок, откуда порой выползали пауки и даже змеи. В джунглях ядовитая тварь могла появиться где угодно, так же, как и пираты.

Мучитель оторвал пуговицу; вот еще новую потом искать, если настанет это потом, если он позволит пережить еще один день. Салли только поглядела на его запястья, покрытые черными волосками, руки, где над мощными мышцами выделялись вены. Его лицо оставалось где-то намного выше ее затылка. Он потянул воздух, судя по звуку, облизнулся, точно тигр, наваливаясь тяжестью своего мускулистого тела. Может, и к лучшему, что она его не могла видеть. Страшный взгляд еще больше пугал, вводил в полнейший ступор, не предвещая ничего хорошего. Ее личный кошмар, демон северного острова. И она — бескрылый мотылек, извивающаяся гусеница на тонких ножках.

Через миг она оказалась придавлена к столешнице, сморщившись от подступившей при ударе тошноты. И какая недобрая судьба привела его именно в тот день? Не нашлось проблем с ракьят? Не поймали нового живого товара? Тиран заскучал, решив развлечься со своей «личной вещью», заброшенной в далекий ящик-аванпост у лагуны?

Вот и началось. Девушка неосознанно выгнулась, не сопротивлялась. Она бы вовсе не противилась, если бы его рука не сдавливала сзади шею, отчего накатывало удушье. Кто-то мог получать от всего этого удовольствие. Их еще называли мазохистами, но, очевидно, Салли к таким не принадлежала в силу природных и психологических особенностей.

Пленница только ощущала, как неудобно елозит ее обнажившийся живот по нестроганой столешнице при каждом новом резком движении в ней того существа, мужчины, пристроившегося сзади за спиной. Девушке не нравилось это порывистое скольжение по древесине, как бы ни пыталась она расслабиться и игнорировать окружавшие предметы. Но не так-то это легко, особенно когда не хотелось получать занозы, ведь они могли загноиться, тогда стало бы еще хуже, потому что никому не было дела до ее состояния.

Она суетливо потянула бесформенную красную майку чуть вниз, вроде стало и лучше, если в принципе игнорировать факт того, что снова совершали над ее телом. Да как это игнорировать? Мучителя, его грубые прикосновения рук к ее узким бедрам, его движения… От ужаса кружилась голова, в глазах рябило, по телу стекали душные струйки пота, кидавшие в озноб. Скрипело устало собственное рваное дыхание, воздуха не хватало до кашля. Наваливались волны дикой нездоровой сонливости, отчего утрачивалось чувство реальности и умение давать названия вещам.

А когда длинные пальцы огромной лапищи главаря впились в ее левую грудь, бесцеремонно сминая, сжимая сосок, будто разрывая, то Салли показалось, что грудная клетка ее уже разверзлась, что вот-вот вырвут ее бешено трепыхавшееся сердце, похожее на крошечную птицу, пойманную в коварную западню. И из разорванных артерий хлынет кровь. Казалось, что будет видеть, как алый комок продолжит бестолково биться… Может, это и лучше, ведь тогда все завершится. Но нет, она боялась смерти, хотя не понимала, как выдерживает такую жизнь.

Снова потянула надоедливо задиравшуюся майку чуть вниз, потому что наждак досок, проходившийся вдоль разгоряченной кожи, доводил до истерики. Так бывает: терпит-терпит человек, а какая-то мелочь может вдруг лишить рассудка. Затем она заставляла себя максимально обмякнуть, растечься, словно амеба, потому что так легче, так менее страшно.

«Зачем ему вдруг приглянулся этот грязный стол? В конце концов, в углу матрацы были набросаны, как обычно…» — в голове девушки сами по себе возникали отдельные мысли, разрозненные и малозначительные, отвлекавшие от осознания того, что с ней происходило. Ей не хотелось оценивать все это, она почти забывала, кто находится рядом с ней, стирала и осознание, кем является она. Так, наверное, и проще: вроде и реальность, а на деле — пустота.

Что мешало ему проявить хоть немного жалости к ней? Но он не знал такого слова, ему нравилось ощущать свою полную власть не столько над ее телом, сколько над ее сломленным духом. Она не вырывалась и не звала на помощь. Знал ли он, что мог бы даже понравиться? Вернее, она могла бы смириться, привыкнуть, но он точно намеренно каждый раз делал так, чтобы она его ненавидела, ощущая свое ничтожество, бессилие, будто с нее кожу сдирали. Пленница относительно спокойно выносила все это, ведь он у нее такой был один. Так она подбадривала себя каждый раз, так находила смысл доживать до следующего дня, дрожа от ужаса в преддверии его возвращения. Это все же лучше, чем то, что терпели некоторые рабыни, которых продавали в публичные дома. И за эту «милость» Салли порой хотелось даже отблагодарить главаря, но по-человечески, с какими-то чисто людскими «ритуалами», в любом случае не так быстро, не в этой бездумно животной позе. Но, видимо, не в этот раз…

Единственное, что ее хоть как-то ненадежно и неверно успокаивало: и правда недолго все длилось, можно и перетерпеть. Но она поняла, что самое худшее только впереди… Главарь вроде как заискивающим тоном предложил вскоре «пройтись», когда она сползла на пол, натягивая обратно сдвинутое набок безразмерное белье и джинсы, которые мешком висели на ее тощем теле, а без пуговицы и вовсе обещали сваливаться. Но до одежды ли, когда грядущий день отделен от проходящего неизбежностью страданий?

Девушка задрожала, как последний колос на давно убранном поле. Пытки… Он снова что-то придумал, и желал опробовать на ней, будто она и правда робот, живая кукла. Она уже достаточно изучила все его привычки и могла догадаться о намерениях по случайному слову. То животное непотребство, что творил он с ней на столе, не шло ни в какое сравнение с тем, что предстояло переживать. А пытки изобретает человеческий разум. И одинаково мерзки оказываются оба начала…

***

Вскоре он вел ее вдоль берега, слегка отходя от аванпоста, подхватив за локоть. А у нее ноги заплетались, руки дрожали, лихорадочно стучало в висках, но она не смела ему перечить, и на любое его самое бессмысленное высказывание только кивала, соглашалась с чем угодно, не надеясь, что от этого ей станет легче. Если он решил причинить боль, то он всегда осуществлял свои черные замыслы.

Он ухмылялся, а вокруг него скакали кровожадными мартышками пираты — охрана, потому что перемещаться по джунглям в одиночку оказалось очень рискованно.

Салли уже знала, что отряды ракьят не сидят сложа руки и осуществляют диверсии. Она не могла не желать удачи племени в их борьбе за их родину, но сама больше всего на свете боялась попасть под пули, оказаться посреди перестрелки. Она страшилась звуков выстрелов, свиста снарядов и разрывов гранат. Один раз, довольно давно, ей довелось оказаться свидетелем нападения на аванпост воинов племени. Тогда она сидела под столом вместе с другими перепуганными женщинами, которые ее отчего-то ненавидели. Может, потому что была не местной, может, потому что слишком часто к ней приезжал Ваас, а его воспринимали не иначе как языческого злого духа.

В то нападение одна из рабынь обрадовалась, что за ней пришли воины из деревни, вырвалась из штаба, не думая о своей безопасности. Когда отряд ракьят отступил, перебитый больше, чем наполовину, тело этой девушки нашли у забора аванпоста. Значит, ее убили свои же, видимо, не разобравшись, кто бежит. Этот случай доказал Салли, что нет никакого смысла в попытках строить планы побега, и она даже не пыталась мыслить в этом направлении. Но о чем тогда? О пытках?

В тот день Ваас сначала подвесил ее вниз головой на дерево, туго перетянув жесткой веревкой лодыжки. Еще бродил рядом с секундомером. Оказалось, его внезапно заинтересовало, сколько человек может провисеть, оставаясь в сознании. Видимо, для зрелищных казней требовалось знать наверняка. Прежде чем лишить очередного неугодного пленника жизни, он еще любил произнести громкую тираду, которая чаще всего ничего не значила. Или это только так казалось всем, кто не мог понять. Салли тоже не понимала до поры до времени… И, естественно, мало занимали его слова, когда она раскачивалась на тугой жесткой веревке, ощущая, как с босых ног осыпаются песчинки. Время тянулось бесконечно долго.

Ваас наматывал круги возле нее, периодически похлопывая по щекам пленницу, изучающе склонив голову набок, замечая, что его личная вещь еще в сознании. Салли ждала, когда провалится в небытие, созерцая все более уплотнявшиеся черные узоры перед глазами. Она уже знала, что у Вааса пока нет намерения казнить ее. Впрочем, как бы ей ни казалось, что успела изучить его неуловимый характер, никто не знал, как далеко может заходить его подлость и вероломство. Он обожал давать пленникам ложную надежду на спасение. Например, предлагая убить одному из них собственного товарища вроде в обмен на освобождение. Но лишь затем, чтобы спустить курок, вышибая мозги поддавшегося на уговоры через секунду после того, как тот выполнял условия бесчестной «сделки».

— Ну что, не сопротивляешься? Да! Как всегда, — рассматривал он Салли. — Я смотрю, ты тут неплохо висишь! Не-не-не, не сопротивляйся, мы сейчас разнообразим это дело. Эй, Френки, тащи сюда аккумулятор!

Салли похолодела, хотя кровь приливала к лицу и ее спасал от потери сознания только малый вес тела, которое было даже чересчур тощим из-за вот таких постоянных истязаний. Потом несколько дней приходилось отлеживаться, а никто не заботился о том, чтобы поднести хоть плошку с рисом. Но ныне Ваас замыслил что-то поистине ужасающее, поигрывая клеммами с улыбкой истинного маньяка на лице. Несмотря на жару и приливавшую к голове кровь Салли чувствовала, как ее сковывал леденящий холод, как от встречи с живым мертвецом.

Удары током напоминали скорее не ожоги, а именно удары, будто невидимый кулак прошибал насквозь тело. Девушка вздрагивала, веревка раскачивалась. Джунгли то и дело оглашались ее тонким беспомощным криком — единственное, что она могла себе позволить в такой ситуации. Единственное, в чем еще содержалась ее свобода, хотя лицемерно и бесчеловечно звучало это слово, применительно ко всему ее существованию.

Ваас только больше распалялся, рассматривая то с одной, то с другой стороны ее искаженное муками юное лицо. При этом рассказывали, что обычно он пытал все больше мужчин. Но, видимо, ей так «повезло». Он ее вовсе не воспринимал как человека. И говорил он вроде бы с ней, а вроде и ни с кем, просто, чтобы сказать.

Кожа начинала покрываться в некоторых местах волдырями, от очередного разряда болезненно щелкали зубы, и казалось, что глазные яблоки лопаются. Сколько уже прошло времени? Бесконечность… В голове только заклинил вопрос: «Когда все это закончится? Когда?»

Завершилось все, когда что-то сломалось в системе самого аккумулятора или клемм, и разряд тока получил сам палач: видимо, не рассчитали с изоляцией. Ваас взревел недовольно, впрочем, только смеясь ненормально от произошедшего:

— ***! Френки!

— А… Что?.. Ну, я, это, — что-то бормотал один из своры Вааса, виновато разводя руками, что Салли уже видела через смутную пелену. Кажется, наставали ее последние минуты, и она боялась. Она впилась взглядом в своего палача, как в последнее спасение, надеясь, что он поймет, ведь еще немного — и все, не станет его личной вещи. Но Ваас был занят тем, что срывался на пиратах тирадами из потоков бранных слов. В конце концов, он пришел к выводу, что система еще не отлажена и с аккумулятором идея отличная, но надо что-то доделать.

— Эй, Салиман! ***! Ты что?.. Умереть решила? — только послышалось, когда девушка решила, что все оборвалось в ее короткой земной жизни, настолько невыносимой тяжестью налилась голова. Ведь большая часть боли ютится в голове; не было бы этого центра страданий, так и повреждения рук и ног ощущались бы слабее. Наверное. Вот хорошо быть червяком бесхребетным, у него ни мозга, ни нервной системы, кажется, нет. Но с человеком все сложнее. Салли сначала решила, что умрет и избавится от страданий, а потом в сознание полезли совершенно ненужные мысли о том, что она может попасть в ад. Странные картинки из раннего детства, когда ей рассказывали, что это за страшное место. Снова гореть? Да ее только что Ваас чуть не сжег. Порой мнилось, что остров — это и есть ад, что они уже все там, мертвые, расплачиваются за грехи вечной болью. Ваас мучил ее. Раз за разом.

Снова и снова, без всякой надежды на изменение, ведь это только в сказках герой приходит и спасает прекрасную принцессу из лап чудовища. Но какая она уже принцесса? Она — невидимка, существование которой игнорировали все, никого не волновал ее страх, ее боль и всё, что мог делать и делал с ней главарь. Совершенно никого. И много в мире таких невидимок, не хватает на всех прекрасных принцев.

А где-то далеко бежали поезда, астрономы открывали планеты. А где-то далеко была чужая судьба, намного лучше этой.

***

— Ах ты ж казуар! — на свой манер шепотом выругалась Салли, открывая глаза. Она больше всего на острове боялась этих странных птиц, считая их мифическими чудовищами. Еще они очень напоминали своим гребнем Вааса с его высоким ирокезом.

Салли проснулась, охнув привычно от боли, которая никуда не девалась и во сне, благо обезболивающие щедро отсыпали — это на основе наркотиков сами делали. Девушка понимала, что воспоминания прошедшего дня остались еще одним рубцом в ее хрупком сознании. В своей нормальности, впрочем, она уже давно сомневалась. Да и кому она нужна? Сумасшедшим, может, даже проще, меньше осознание боли. Вот и теперь затуманенный рассудок хоть немного избавлял от ужаса, и ей еще удалось обрадоваться: похоже, что не такими сильными оказались удары тока, значит, ее не намеревались убить. Хотя кто теперь знал, к каким последствиям они привели. То, что здоровье подкошено уже давно, Салли не сомневалась. Но все-таки: Ваас не убил ее. Да еще этого доброго доктора позвали, благо он оказался на не слишком отдаленном аванпосту. Салли даже слабо улыбнулась: все-таки Ваас не позволил ей погибнуть, снова. Или это, наоборот, причина для скорби?

Сквозь щели между досками в штаб аванпоста, куда была перенесена пострадавшая, уже пробивались лучи рассвета. Бенджамин дремал прямо на табурете, для устойчивости расставив ноги, скрестив руки на груди. Они оба знали, что при такой жизни надо использовать любую возможность поспать или поесть. Однако доктор тут же приоткрыл изучающе левый глаз, точно почуяв, что на него смотрят. Салли и правда разглядывала его, точно зверь из норки. И доктор для нее казался своего рода экзотикой: слишком опрятный для их мест, слишком высоко державший голову для мирного жителя. Ни мешков под глазами, ни шрамов на лице. Да еще этот прямой нос и жесткие кудри. Салли невольно ощутила, как у нее покраснели щеки (хотя тело нещадно мерзло), будто увидела не случайного доктора, а настоящую кинозвезду, любимого актера. Странно: ей казалось, что она уже ничего не в силах ощущать, только практически циничное безразличие к себе и окружающим, которым «наградило» соответствующее обращение с ней Вааса. Но оказалось, что не все так безнадежно. Она даже смутилась, очевидно, температура немного спала под действием лекарств, мысли немного прояснялись, хотелось поговорить, вот только темы все равно находились невеселые:

— Бен, ты веришь… в сказки?

— Нет, — сдержанным спокойным тоном отозвался доктор. — А что?

Салли-то было невдомек, что он не желает снова повторять свою ошибку, когда импульсивным высказыванием довел до слез и без того натерпевшуюся лиха девочку. Да еще ощущал себя виноватым, догадываясь, что при таких условиях не сумел оказать должной помощи, что теперь все зависело от случая и того, насколько сумел бы организм пострадавшей справиться с инфекцией. Салли показалось, что доктор просто не хотел сближаться с ней, отчего она решила говорить с собой, раз уж в голове возникли какие-то соображения, и ей позволяли их высказать. Она была готова говорить и в пустоту:

— Я просто подумала… Если бы на острове водились феи, они бы и фей продавали.

Но далее она замолчала, озлобленно продолжая про себя: «Отрывали бы им крылья, сажали в пыльные банки и загоняли бескрылых, обезображенных по завышенным ценам. Я даже вижу порой, как Ваас с наслаждением вырывает их крылья, пачкает свои грязные руки в нежной цветной пыльце, смеется над слезами существа… Как всегда. Ничего бы не изменилось. Будь единороги — продавали бы в конюшни в лучшем случае, а так — на мясо и на рог. Будь русалки… В бассейн к любителям экзотических извращений. Сказок нет…»

— Ими правят деньги, — пожал плечами Бенджамин.

— Поэтому чудес не случается, — сурово оборвала Салли, совершенно не своим, слишком низким голосом, отчего доктору почудилось, что перед ним предстал совершенно другой человек.

— Где есть деньги, нет места чудесам, — кивнул Бен, и понял, что они сумеют найти общий язык. Он и не подозревал, чем может быть чревато его намерение сблизиться с личной вещью главаря.

Комментарий к 3. Личная вещь

Ну что, вы видели? Автор описал впервые именно NC-сцену. Автор в шоке, если честно. Или снова это R? Тогда я запутался.

Перевод эпиграфа:

“А ты … ты меня убьешь!”

========== 4. Предатель ==========

I hate what I’ve become.

The nightmare’s just begun

© Skillet „Monster“

Быть живым проще, чем оставаться человеком. И прежде, чем тело, погибнет именно человек…

Бена уже тошнило от этих бесконечных джунглей, от бирюзово-синей воды лагун и потрясающе рыжих закатов, лиловых рассветов. Мужчина просыпался и не мог избавиться от желания закрыть глаза, чтобы не видеть беспорядочного мельтешения малахитовой листвы, да только во сне ничего иного уже не являлось, будто джунгли пропитали его насквозь, оплели паразитическими лианами, выпивая все соки. С тоской и пренебрежением окинул он взглядом очередной аванпост, на который пришлось отправиться вместе с главарем. Любой пират счел бы это за честь, но Бен только морщился мысленно в присутствии Вааса, а проявлять открыто свои эмоции означало навлечь на себя немилость, потому что ничто не скрывалось от ненавистного главаря. И бесконечной пустотой закостеневали души обоих… Но об этом вообще не стоило думать, да и ни о чем не стоило, а мысли все же надоедливыми клопами лезли в голову.

После инцидента с Салли прошло недели две, может, больше. Бен не видел девочку уже давно. Она осталась там, далеко на северо-востоке острова возле лагуны, где часто грузили партии “товара”, то есть переработанной конопли, которая в достатке росла у восточного побережья. Дальше этот яд отправляли на южный остров к боссу всей этой преступной организации — Хойту. У него находился старый военный аэропорт, снабженный новыми самолетами и вертолетами, хотя немалое количество единиц отжившей свой век боевой техники — несколько БТРов и много внедорожников с пулеметами — осталось в результате присутствия военных разных стран на спорных островах в Тихом Океане.

Что же касалось Бена, то он почти не участвовал в непосредственном трафике наркотиков, не организовывал пути сбыта, не охранял лодки, на которых перевозились бесконечные пакеты с белым порошком. Зато на его долю в этот раз выпала миссия куда более страшная, чем сопровождение какого-либо транспорта.

Порой приходилось обследовать пленников, но не для того, чтобы вылечить их после побоев, полученных при захвате, а для вынесения приговора: годится ли этот образец для продажи. И принесший клятву Гиппократа безвольно отправлял на смерть, передавая главарю пиратов информацию о здоровье очередного похищенного человека, бесследно стертого, вырванного из контекста обычной жизни. Тех, кто покрасивее да помоложе, продавали частным лицам, а если поступал заказ на составные части тела, то шансы очередных пленников выжить приближались к нулю. Хотя Бен не знал, что лучше: гибель или участь, что ждала после продажи? Но вот с ним же случилось это “после”, и он продолжал — как ни странно — жить. Хотя, не совсем, с ним случилось хуже — он стал одним из них, одним из пиратов. Он понял это, когда впервые провел осмотр случайно попавшего на остров одинокого туриста-экстремала. Тогда до доктора еще не дошло, почему кто-то печется о здоровье попавшегося в клетку странника, а рассказать никто не потрудился. Много позднее, как обухом по затылку, ударило осознание этого факта, всплыв совершенно не к месту, лишив на целую ночь столь необходимого сна. Тогда он успокоился только под утро, когда отчужденный холодный голос существа в его голове отчеканил еще одну фразу для записи в несуществующий блог: “Ты можешь ненавидеть всех, можешь предать всех. Только что останется от тебя? Впрочем, если это никого вокруг не волнует, может, и тебя перестанет волновать”.

И кто-то снова умер в докторе, кто-то, похожий на человека, так что ничто не мучило, а во взгляде поселился отчужденный циничный холод, вплавленный в мутную слюду серых глаз. Но встреча с Салли, казалось, немного растопила этот сковывающий лед, только от вспомнившейся человечности делалось в сотни крат больней, особенно, когда вновь везли осматривать пойманный “товар”. Бен старался не думать о своей черной миссии, абстрагироваться от соучастия в страшнейшем преступлении. И, выходило, что как человека он воспринимал одну только Салли, ту одинокую несчастную девочку. А остальных, попавшихся пиратам, даже не пытался спасти. И оправдывал себя: “Ну что я могу? Я даже стрелять не умею”. Без оправдания человек может сойти с ума, если не сделается роботом или бесчувственным ходячим мертвецом, только признание собственного бессилия ничем не лучше. И тем сильнее делалось это опустошающее чувство, чем ближе маячил среди проклятых зарослей очередной аванпост, название которого Бен не помнил, хотя каждая стратегически значимая точка, оккупированная пиратами, для удобства носила какое-то наименование, настолько бессмысленное, насколько может быть сам пункт для умерщвления людей. Ведь не оборону они держали — они занимались истреблением остатков древнего племени, которое все не сдавалось. Гип не желал вникать в то, кто здесь прав, кто виноват, не желал и страдания людей замечать. Да как-то не выходило сделаться очерствелым чурбаном, языческим идолом забытых времен без поклонения несакральности темного света. Но кем он являлся, когда без всякого принуждения, не под дулом автомата, своими ногами выпрыгивал из внедорожника, который пылил минуту назад по дороге, хлопая, как жадной пастью, незакрытой крышкой капота? Кем делался, когда приближался к пленнику, что сидел в клетке посреди аванпоста, словно тигр или леопард?

— Молодцы, придурки! Крепкого м***а отловили! — похвалил в привычном для себя ключе подчиненных Ваас, который уже рассматривал перепуганный товар, огибая клетку. Торговля людьми для наркобаронов являлась скорее вторым источником дохода, непостоянным, зато за раз получали много.

Бен безвольно подходил следом за небольшой свитой главаря, с которым доктор не желал видеться никогда, по крайней мере, как можно реже, а получалось, что чаще многих его вызывали к главному по какому-либо поручению. Будто так наказывала доктора судьба, за его трусость, за предательство тех, кто так же сидел в клетках, называясь его друзьями, знакомыми, коллегами, союзниками… Не суть важно, кем именно приходились ему эти люди, но они находились по одну сторону, и поистине ужасно он их предал, лишь приняв то, что считалось спасением тела. Душа же, вероятно, осталась в бамбуковой клетке, делаясь такой же полой, иссушенной. И кому птица, кому клетка. Кому полет, кому паденье.

Вскоре доктора подвели к пленнику, не забыв наставить на последнего черные стволы автоматов, один Ваас вальяжно скручивал себе сигарету, вероятно, с наркотиком. От главаря всегда пахло дымом и порохом, точно от адского создания, стража одного из девяти кругов, который раздирает когтями грешника. В чем был повинен тот, кто попался в клетку? Не просто же так выпадет такая судьба… Хотя Бен уже давно сомневался, что испытания даются за грехи, что страшной и мучительной смертью погибают только злейшие представители человеческого рода. Ни он, ни, наверное, Салли не успели много нагрешить, чтобы так мучиться еще при жизни. Зато Ваас успел уже натворить такого, что удивительно становилось от того, как его вообще земля носит. Зря Бен вспомнил о Салли, когда его заставили осматривать пленника. “Да и кто такая Салли? — рассуждал Бен, безмолвно делая свою работу. — Просто девчонка, попавшая к пиратам. Не она первая, не она последняя”.

Пленник во время осмотра, который предрекал его участь, ничего не говорил, только вдруг озлобленно выплюнул едва уловимым шепотом так, что один только Бен мог услышать:

— Фашист!

Бенджамин вздрогнул, как от ледяного водопада, который обрушился на него, ничего не ответил, только сжал зубы, однако какая-то его часть вдруг захотела ударить обреченного. Да, именно ударить, вмазать прямо в челюсть, чтобы не разбрасывался словами, раз не знает, откуда все пошло. А откуда, действительно? Всего лишь от вопиющей трусости Бена, его боязни разделить судьбу остальных пленников, о которых он не слышал больше и не пытался спрашивать. Хотя умирают-то все поодиночке и страдания с невыносимыми унижениями переносят тоже индивидуально. Но от трусости он невольно сделался предателем, и потому желал заткнуть того, кто посмел сказать фактически правду.

— Ну, что там? — торопил тем временем хладнокровно спокойный, как рептилия, Ваас.

И Гип, порывисто отвернувшийся от “объекта исследования”, с тем же напускным безразличием ответил:

— Нога сломана. Сердце, печень и легкие в хорошем состоянии. Он не курил, судя по всему.

Пленник, крепкий парень лет двадцати пяти, очевидно, пытался сбежать от врагов и пережил нападение пиратских волкодавов, которые впились в его ногу, сломав, вырвав целый кусок мяса. Рану Бен обработал и зашил в первую очередь, ведь товар не должен был умереть от заражения крови. А вот куда его дальше… Главное, что Бен осознавал, что мог бы соврать, придумать какую-нибудь болезнь, вряд ли пираты сумели бы отличить. Да только Ваас бы легко распознал ложь или жизненный срок пленника сократился бы до “скорой помощи при любом недуге” — пули между глаз. К тому же Бен помнил, как один раз уже попался неизлечимо больной турист, который решил в конце своей жизни промотать все состояние и совершить кругосветное путешествие. Его путь закончился в клетке после вердикта, который вынес Бен, определив, что “образец” опасен для продажи. Ваас тогда поскупился на пулю, не отказав себе в удовольствии медленно выпотрошить несчастного. Но теперь ситуация складывалась намного более паршивая. Гип все больше терял Бенджамина, высыхал и рассыпался, как перегнившая под снегом солома на весеннем солнцем, хотя здесь даже не представляли, что такое зима.

— *** с этой ногой, ноги на корм собакам потом идут, хе-хе, — махнул своим пиратам Ваас, одобрительно слегка кивнув Бену, вполне удовлетворенный результатом. — Тащите его обратно, шевелитесь, тупые м***ки! — затем он подошел к пленнику, который сверлил исподлобья взглядом Бена. Главарь насмехался. — Видишь, приятель, как легко превратить твою жизнь в дерьмо одним коротким словом, — пират с сочувственной издевкой задумчиво покачал головой.

— Да, а ты, ***, думаешь, что она прекрасна, — и дико прорычал. — От плохой жизни ни*** не прутся невесть куда в поисках острых ощущений, – и, захлопнув клетку, повернулся к гогочущим пиратам. – Эй, парни, может, порезать его на органы наживую? Хе-хе, вот уж ощущения будут острые!

— Не лучшая идея, Ваас, — пробормотал мрачно Бен. — От болевого шока…

— Знаю, знаю! — шикнул на него предупредительно главарь. — ***, Гип, отвали и заткнись, когда я говорю!

И Гип замолкал, когда вокруг него улюлюкали пираты, когда пленник не замечал главаря, а только все задавал немой вопрос врачу: “Ты один из них? Ты не похож на них. Значит, я ошибся”. В нем все ошиблись, значит, и к Салли следовало сделаться равнодушным, как к размалеванным девкам из борделя в Бедтауне, чьими услугами Бен стал пользоваться, когда пираты решили, что доктору тоже полагается что-то платить за труды. Но Салли казалась иной…

Где-то мир опрокидывался, где-то артефакты губили планеты, где-то разломы поглощали города, и каменные ангелы рыдали. Только все это выдумки, а перед Беном хуже пропасти разверзалась реальность и сознание омерзительности собственного существования. Слезы покидали глазницы, потому что вместо чистой влаги оставался лишь липкий гной. Он сочился из глаз, выдыхался из ноздрей, его гоняло сердце. Никто не мог отличить его от крови, от воздуха, он невидимой тенью чумы стелился по земле, перелетал от человека к человеку, как смертельный вирус по имени равнодушие.

“Мне вот иногда кажется, что человек рождается почти святым, исполненным Благодати, чистым. И по мере жизни теряет ее и теряет. Сегодня я потерял последнюю ее толику… Но почему еще жив? Я должен выбрать кого-нибудь, о ком буду заботиться. Может, это поможет? Я не хочу в пропасть”, — говорил с самим собой Бен, когда ему приказали загружаться в джип. И не знал, кто в его голове твердит плавным языком этот странный дневник. Может, он уже сошел с ума? Так стало бы легче: убежать от самого себя в самый дальний уголок сознания. Проще было бы умереть, но он боялся. «Как там? “Пока дышу, надеюсь”. Вроде девиз эпохи Просвещения, а пошло все из Античности. Человек, который сказал это изначально, сидел в яме, превращаясь постепенно в едва ли человекоподобную обезьяну. И все надеялся, не желая достойно умереть. Или я что-то напутал? Впрочем, зачем все эти знания… Знай свое дело, остальное не помни, себя тоже забудь, — рассуждал тот Бен, что делался понемногу циником, тот, что не имел отношения к дневнику — единственной нити, что связывала с прошлой жизнью. — Сначала меланхолия, потом медитация о смерти, затем скальпелем по венам… Но тебе, Бен, милее яма». И он злился на себя, панически метаясь по закоулкам размышлений, которые чаще всего приходили именно в дороге, потому что в пиратских лагерях так не бывало, чтобы не хватало кому-то работы. Тем более хирургу: перестрелки с воинами племени ракьят не проходили бесследно для захватчиков, из чего следовал вывод, что не так уж силы неравны. И снова Бен занимался тем, чему его научили в университете и чему сам обучился в результате многочисленной практики, приобретенной по большей части на острове. Но считал, что такая “практика” только вредит ему: с пиратами он не церемонился, не пытался делать менее больно, не искал путей, чтобы потребовать с главарей какие-нибудь медикаменты. В целом, он никого не щадил, ни пленников, ни пиратов, словно вечно спал наяву. Им и правда владела непреодолимая сонливость большую часть времени, звенящая мухами, которые кружили в джунглях, набиваясь назойливо в рот и уши. Так что же заставило так усердно помогать Салли? Может, именно ее стоило выбрать, чтобы не упасть окончательно в бездну? Вроде откупа самому себе: вот и создание, о котором можно заботиться. И будто прочитав мысли доктора, на аванпост к вечеру из форта, что располагался в восточной части острова, пожаловал сам главарь. Вернее, дело-то у него было к командиру аванпоста — он просто пристрелил крупного индонезийца, обвинив в заговоре. Но вскоре Ваас подошел к инстинктивно съежившемуся Бену, который боялся, что его обвинят в соучастии, но речь пошла о другом:

— Ну что, у***ще, сколько лет, сколько зим, хе-хе. Соскучился? Да, приятель, здесь контингент не тот, что там у тебя. Вот видал, а? Я им добро делаю, бабло плачу, ширево даю и шлюх. А они - заговор! О***ли совсем, а? И ни*** не втыкают, что без меня разбегутся не хуже тараканов. Рыжих мерзких тараканов! Так и бывает… Ты им добро, они тебе зло. Потом ты им зло в ответ — сразу ты во всем виноват, ты плохой. Так все и живут, все эти уроды, которые называются твоей семьей, друзьями и прочей ***ней. Безумие, гребанное повторение бессмысленных действий. Но ты-то поумнее, а, одноклеточное? Короче, я к тебе, да-да, прямо к тебе с деловым предложением. Помнишь ту дуру с южного аванпоста “Верфь Келла”? Хе-хе, кажется, этого Келла я когда-то прикончил… ***! Не суть, я о другом! — точно остановил себя главарь, осклабившись.

“Он говорит о Салли!” — вдруг понял Бен, ощущая, как холодеют пальцы, а под сердцем неуютно гнездится тоска.

— Так вот, — продолжал главарь. — Я решил, что будет весьма расточительно, если она околеет после очередной нашей… небольшой “игры”, а ты весьма ловко достаешь, как пескариков, покойников с того света. Короче, буду приглашать тебя поглазеть на пытки, потом будет тебе работа, ну, подлатать ее слегка. Все-таки эта девчонка - подарок мне от Хойта. Нехорошо подарками босса разбрасываться, как считаешь? ***! Гип! Если я что-то спрашиваю, почему нельзя сразу ответить? Совсем о***л тоже? Теперь ты моей милостью пренебрегаешь, ***?!

— Нет-нет, ни в коем случае, Ваас. Я все понял, — машинально выставил вперед согнутые в локтях руки Бен, будто сдавался, ужасаясь переменам, которые происходили на лице главаря. Только миг назад пират был почти мирно настроен (если такое вообще возможно), но уже немного погодя во взгляде его читалось почти неконтролируемое желание вцепиться в собеседника, порвать зубами, задушить голыми руками. Приходилось отвечать, однако доктор ощущал, как земля под ногами тает, погружая его в болото, все глубже в трясину. Салли… Снова глядеть на ее страдания! Ваас решил, что будет отныне таскать с собой Бена каждый раз по приезде на тот аванпост. Для описания того, в кого обещал превратиться, не находилось даже слов. Вспоминался совершенно жуткий рассказ про безумный суперкомпьютер и горстку людей, которым он не давал умереть с одной лишь целью — мучить их. Называлось произведение “У меня нет рта, чтобы кричать”, но мужчина злился на себя: “А у меня есть рот! Есть язык! Почему я не кричу? Почему не могу закричать так, чтобы стало слышно всему миру? У меня нет голоса”.

Так и правда казалось, потому что за любое неосторожное слово Ваас мог убить, измучить, наказать, ведь говорить все, что вздумается, имел право только он. Но даже он в присутствии Хойта очень осторожно подбирал слова и контролировал свое поведение. Бен как-то раз видел вертолет, из которого вышел человек лет пятидесяти в белом костюме. Даже издали неприятно делалось от ледяного, абсолютно бесстрастного взгляда акулы. Вот это и был Хойт, их босс, прилетевший проверить, как идут дела со сбытом товара. В его присутствии поведение главаря разительно менялось, Ваас начинал юлить и паясничать, точно забавная обезьянка, лишь изредка позволяя вырваться сквозь эту маску гневу и ненависти ко всему живому. И, что заметно, после отбытия Хойта пират делался еще злее, срывался на всех без попыток даже найти виноватых и тогда уже ширялся наркотиками покрепче марихуаны, которую курили все в тех или иных количествах. Замкнутый круг, мерзкие правила иерархии без единого шанса на изменение. Впрочем, кто уверен в том, что оно несет хоть что-то позитивное? Бена вот повысили — так посчитали все пираты — ведь теперь он был переведен в форт и стал чем-то вроде приближенного Вааса; теперь его не мотали по всему острову, а посылали прямым приказом главаря, да еще предстояло лечить собственность пирата. Только самому доктору не стало легче от таких изменений, особенно когда везли его по направлению к “Верфи Келла”, где небольшие желтые грузовички, наподобие тех, что возят коробки на складах, грузили на катер у причала свежую партию переработанной конопли.

“Неужели снова будут пытать ее?” — холодел Бен, и трясло его хуже, чем от тропической лихорадки.

Комментарий к 4. Предатель

Перевод эпиграфа:

“Я ненавижу то, чем я стал.

Кошмар только начался”.

========== 5. Бессмысленная гонка ==========

Poussière brulante, la fièvre eu raison de moi.

Je ris sans rire, je vis, je fais n’importe quoi…

© Mylene Farmer «A Quoi je Sers…»

Но в тот вечер ничего не произошло, вернее, так показалось сначала.

Ваас просто решил проконтролировать лично, как идет погрузка товара, потому что в последний визит Хойт был недоволен, ссылаясь на то, что издержки начинают сокращать прирост прибыли. В переводе на простой язык для пиратов это означало уменьшение доз наркотиков и частоты посещения публичного дома, из которого в форт выписывались лучшие девушки, умевшие танцевать стриптиз. Такие шоу устраивались по праздникам, которые не были согласованы с календарным циклом, скорее с очередной победой над ракьят или удачной продажей рабов.

И при таком образе жизни излишки быстро уничтожались, один только Бен не принимал почти в этом участия и зачем-то копил, однажды вдруг осознав, что на службе у пиратов можно неплохо подзаработать. На что только? Может, он надеялся, что удастся выкупить себя? Или, например, Салли, и если не отпустить, то хотя бы оставить себе, чтобы ее не мучили больше? Оставить себе… Спасти или уподобиться врагу в своем благом намерении? Чтобы хотя бы кого-то спасти… Но бесполезно. Остров не отпускал никого, порой делая предателями без воли и права выбора.

И прибытие доктора на аванпост теперь не предвещало ничего хорошего для девочки, а она-то почти радостно кивнула, когда заметила Бена, но говорить не осмелилась, ведь Ваас не позволял, а она была покорна воле этого монстра, что, по здравому рассуждению, оказывалось и безопаснее, чем абсолютно бессмысленное проявление характера. Впрочем, покорность тоже не несла ровным счетом никакого облегчения: главарь являлся той пугающей до ступора породой зла, что не имеет определенных и хоть немного предугадываемых закономерностей своих действий.

Именно поэтому Бен сжался, глядя, как мускулистый мужчина приближался к до дистрофии щуплой дрожащей девочке. Впервые за много дней в душе доктора пробудилось желание борьбы. Сокрушить главаря!

Не глядеть на эти изумрудные пальмы, что кивали кудрявыми головами, соглашаясь с любыми бесчинствами. Не вдыхать гнилостность ила стыли водопадных вод, а выхватить скальпель и полоснуть по шее, перерезав жилы, чтоб враг захлебнулся своей кровью, чтобы в глазах его запечатлелся ужас умиранья и беспомощности, который Бенджамин видел сотни раз в затравленном взгляде пленников. Разве только ударять лучше не колющим, а режущим способом.

Да, в голове доктора совершенно четко нарисовался план молниеносного исполнения приговора, что он вынес Ваасу в тот миг, когда сам стал предателем. Два шага, один бросок, одновременно поднять руку, предварительно перехватив поудобнее лезвие верного инструмента, который надлежало вытащить незаметно. Замахнуться для удара, отведя резко локоть, — и как смычком по струнам, разве только надавливать грубее.

Бен едва сдержал улыбку, ядовитую, ненормальную: нет, это единственное убийство не могло являться нарушением клятвы, потому что послужило бы скорее лечением, удалением гнойного фурункула, готового перерасти в опасное заражение крови. Он уже видел, как падает набок его враг, как давится кровью, а Бен торжествует… А что дальше? Этот проклятый вопрос остановил стольких людей, отвратив от великих дел, судьбоносных странных решений.

Дальше его убьют дюжие молодцы с автоматами, изрешетят так, что только вермишель отбрасывать, только это вовсе не смешно, когда внутренности полезут наружу кровяными трубками и оболочками, если еще вздумают выпотрошить, как паршивого цыпленка.

А судьба Салли тоже могла стать еще хуже, ее убивать не стремились, а вот бесплатная «бывшая личная вещь» пригодилась бы голодным до плотских утех отморозкам, которые от избытка ежедневного адреналина не смотрели уже ни на фигуру, ни на лицо, ни на возраст: хватало того, что женщина. Участь Салли обещала стать хуже смерти…

И в тот миг несчастный доктор понял, что стоит посреди аванпоста, вторя пальмам, что перестукивались высыхавшей листвой в своем монотонном задумчивом покачивании и бездействии средь иссушавшего до самого дна солнцепека. В то время, пока Ваас уже успел уединиться с Салли в штабе, сочтя, что имеет право на законный перерыв в своих наблюдениях за погрузкой товара и раздачей случайных тумаков нерадивым подчиненным. Что происходило в штабе, Бен даже представлять не пытался, прежде всего, он не мог уяснить, как можно вообще покушаться на тело этого несчастного ребенка, девочки. Только для Вааса (да и вообще по островным меркам) шестнадцать-восемнадцать лет — это уже взрослая женщина. А последних пираты за людей не считали. Ракьят тоже объявили не людьми, они попадали под печать тотального уничтожения… А сами-то были не люди — нелюди.

Кем же среди них являлся Бен, в душе которого все еще находилось место состраданию, но не обнаруживалось способности к борьбе?

Но какая борьба?

Представший перед глазами план со скальпелем содержал множество непоправимых прорех: с чего бы Ваасу или его людям не заметить, что доктор прячет некий предмет, не успеть отреагировать при резком выпаде и так далее… Нет, план никуда не годился. Легко нафантазировать, теряя попутно важные детали, легко успеть себя вообразить почти супергероем. Да только ощущал себя Бен почти зачумленным, когда Ваас сообщил ему, что доктор отныне будет «подлатывать» Салли после «небольших игр». Что, если в штабе происходила одна из них? Иначе зачем притащили на аванпост? Сердце доктора тоскливо сжималось при мысли, что ему не хватает скорбного воображения, чтобы представить, какие еще чудовищные по своей жестокости выдумки могли зародиться в воспаленно-больном сознании главаря. И едва ли не слезы — обидные, унизительные для мужчины — наворачивались от сознания собственного бессилия: все случится только так, как прикажут те, кто сильнее, а его доля — только бесплотные случайные картины неосуществимой мести, потому что он — человек не той масти, не того пошиба, не того оскала.

Ваас примерно через полчаса вышел из штаба. Бен ощутил, как ненависть покрывает мелкой испариной высокий лоб, а еще холод озноба заставляет забыть о жаре — он ждал, не появится ли Салли. Что, если она уже лежит, свернувшись бессильным комком боли где-нибудь в углу, там, на грязном тряпье? Но вскоре, как бледная тень, появилась и девушка, выглядывая с пугающе отрешенным лицом из-за косяка двери. Главарь в том времени будто вновь забыл о ее существовании, как об убранной в сундук вещи. Судя по ее безразлично пустому взгляду, она и не стремилась, чтобы о ней помнили всегда. Конечно! Кому нужно поминутное внимание психа с наклонностями садиста? Но в тот день Ваас приезжал не к ней, не ради пыток, а именно на аванпост, она просто удачно оказалась под рукой.

Главарь вскоре наблюдал, как от причала на южный остров, огибая песчаные отмели, отправились два ржавых катера с товаром. Все шло в штатном режиме, только — как назло — не успела одна из допотопных посудин отчалить достаточно далеко от берега, как что-то звонко хлопнуло в ее двигателе, и корабль встал, покачиваясь на волнах. Главарь немедленно разразился потоком брани, однако по виду ситуация его скорее забавляла, чего нельзя было сказать о подчиненных, которых он грозился заставить грести веслами до терявшегося в дымке неблизкого берега владений Хойта. И пираты знали, что главарь способен привести в прямое исполнение даже самую метафорическую угрозу.

Бен же слонялся вдоль берега, рассматривая, как к заглохшему катеру направились две моторные надувные лодки, за движением их следили из-под воды тени акул, точно незримые стражи границ острова, что не позволяли допустить и мысли о побеге.

— Эй, приятель! Не хочешь подзаработать? — внезапно послышался голос. Бен обернулся, увидев возле деревянного причала одного из пиратов, правда, не было похоже, чтобы он был занят какой-то работой. Очевидно, приметил, что и доктор слоняется в липком чаду в ожидании чего-то нехорошего, пока Ваас был занят разрешением небольшого, но малоприятного инцидента с катером.

— А что? — спросил Гип, подходя.

— Я тут раздобыл гидроцикл. Знаешь, клево между отмелями и акулами погонять! Пари предлагаю! Если побьешь мой рекорд — плачу пятьсот долларов! Ну, а если нет — ты платишь!

— Ну и что мне до твоего рекорда? Тебе заняться, что ли, нечем под носом у главаря?

— А я что? Я на посту! — пожал плечами пират, сдвинув красную бандану набок и демонстративно похлопав автомат, повешенный через плечо. — А ты тупо струсил.

— Рекорд и рекорд! Зачем мне все это? Тебе денег не хватает? — уже откровенно злился Бенджамин, не понимая, с какой целью к нему прицепился этот наглый тип. А у перепалки тем временем уже оказались заинтересованные свидетели, которые изучающими, недобро мерцавшими глазами наблюдали за доктором. Он и прежде ловил эти взгляды, указывавшие неоднозначно на то, что он все еще чужак среди бандитов. Только Бен, поморщившись, собрался уходить, как за спиной его раздался смех:

— Уже сбегаешь, петушок?

Доктор остановился, несколько растерянно окинув взглядом пиратов, которые будто сговорились так проверить его, чужака, и вынести окончательный вердикт о том, как относиться к этому инородному элементу. Бен привык не поддаваться на провокации, но в этой стае он не мог ответить пренебрежительным высокомерием, не мог пройти мимо, не мог сбежать, как от группы хулиганов.

«Да пошло оно все. Потону… так потону», — подумал Бен, бросив почти прощальный взгляд на Салли, которая так и стояла возле двери штаба, будто не в себе, но даже в ее взгляде читалось ожидание ответа. Нет, она не хотела, чтобы Бен сбегал от совершенно бессмысленного пари, будто это дурацкое катание на гидроцикле могло что-то изменить. Выходит, для нее могло.

— *** тебе! — нарочито пренебрежительно ответил доктор, как можно более строго уставившись на подначивавшего пирата. — Спорить на пятьсот неохота! Давай двести пятьдесят.

Сошлись на трехстах, затем Бена подвели к слегка потрепанному водному мотоциклу цвета пожарной машины. Бесила глупость сложившейся ситуации, недальновидность и узколобость бандитов и собственная гордость. Впрочем, если он замыслил хоть как-то помогать Салли, то следовало добиться хотя бы призрачного, но статуса в этой мерзкой среде.

— Ну и? — все менее уверенно мрачно отзывался испытуемый. — Где трасса, на которой ты ставил рекорд?

— Да тут, она одна между отмелей! Отсюда до края залива. Найдешь новую — считай, тоже победил! — недобро хохотнул пират, скаля желтоватые зубы.

Бен только нервно нахмурился, затем вскинул брови, борясь со стрессом. Реальность казалась какой-то мутной, наподобие прокисшего желе. Впрочем, такое ощущение преследовало уже давно, не только в тот миг, когда кто-то прокричал «старт».

Что знал Бен о гидроциклах? Только то, что у них нет тормоза, а при поворотах необходимо выжимать ручку «газа» вместе с движением руля. В остальном доктор имел только права на вождение автомобиля, однако ему хватило то ли интуиции, то ли логики, чтобы для начала плавно спустить рычаг, отчего «морской железный конь» не выпрыгнул ретиво из-под наездника.

Когда транспорт рванулся вперед, размышлений о бессмысленности своего поступка не осталось, потому что в первый миг окатило волной воды снаружи, паники — изнутри. Затем пришлось максимально собраться, чтобы не забыть в самый ответственный момент, например, как поворачивать. В конце концов, заботиться следовало только о своей безопасности, случайных отдыхающих, как на пляжах, попасться не могло, разве только акулы, но тут скорее речь шла о сохранности самого участника пари.

Предстояло побить рекорд в три минуты. Вроде как за это время тот пират смог проплыть туда-обратно между всех отмелей до «большой воды», то есть до края океана, пролива, который разделял два острова. Видимо, раньше они соревновались друг с другом и явно сговорились против Бена. Или не против… Смотря как назвать. И что сулили победа или проигрыш? В любом случае, поражение было лучше, чем отказ от борьбы. Если бы только в последней содержалась хоть капля смысла.

Но доктору не до мыслей стало, когда он понял, что песчаные отмели разбросаны в хаотическом порядке вдоль поверхности залива, которая с берега казалась почти гладкой. На самом деле дно в том месте являлось причудливым сочетанием глубоких впадин и коварных островков. А о какой дороге говорил пират, Бен уж понять не мог, вскоре надеясь уже не рекорд побить, а хотя бы не налететь на риф, чтобы не отправиться в пасть акул, которые не позволяли сбавлять скорость, однако они же указывали путь мимо отмелей.

Когда при очередном развороте Бен ощутил, как руль выворачивается в совершенно неверную сторону, на миг отчаяние охватило настолько, что не осталось никаких измышлений. Только взгляд на землю отозвался еще большей тоской — вот же она! Близко! Еще не так далеко от нее успел отойти, а возвращаться нельзя, а надо до скрипа ребер выворачивать руль в другую сторону и направляться прочь от нее, потому что за ним все же наблюдали пираты. Да наверняка наблюдали! Он стал на короткое время для них веселым аттракционом. И некуда возвращаться, потому что увидят, что сошел с дистанции, поднимут на смех, будут дальше издеваться, почитая за труса. И не найдется ему защитников ни среди людей, ни в лице закона, ведь ни того, ни другого не осталось на зловещем архипелаге.

Вскоре Бен уяснил, что уже более-менее разобрался с управлением, он только заставлял свои руки не дрожать, да глаза не ловить слепящий неподвижно расплавленный диск солнца, отраженный от сотен радужных бликов воды, которая разбрасывалась вокруг гидроцикла. А на наезднике не было даже спасательного жилета. Да кого спасать? Акулы всегда поджидали новых «гостей» на обед, расплодившись в этом водоеме в каком-то астрономическом количестве.

Поворот… Главное — не забыть спустить достаточно плавно рычаг газа, чтобы не вылететь прочь с трассы, которая намечалась лишь приблизительно, и Бен чуял, что вполне может заплыть в тупик из груды ржавого мусора, торчавшего из воды то там, то здесь, словно на острове погибших кораблей.

Дыхание сбивалось в хрип, руки и ноги сводило, но Бен знал, что не имеет права возвращаться. Может, все дело в гордости? Это проклятое его качество, переходившее порой в высокомерие и снобизм. Казалось, после того, как поступил с товарищами, приняв условия пиратов, стоило отказаться от самого упоминания чувства превосходства. Но привычки порой сильнее объективных фактов. Но умирать только из-за привычек не хотелось! И его молодецкое «потону, так потону» тоже куда-то запропастилось, когда руль снова вывернулся, а мотоцикл подкинуло на отмели. Кажется, пролетел, прочесав красным днищем некстати возникшую насыпь. Но не остановился!

Зато далее следовал тупик, как и ожидал Бен… Впереди маячили только обломки старого корабля или баржи, ржавые, тянувшиеся из-под поверхности воды отвратительными полипами, как в сказке про Русалочку. И гидроцикл летел прямо на них… В голове пронеслись все возможные ругательства, а заодно прощание с жизнью. Делалось как-то досадно смешно, что вот так оно и бывает, что скоро он свернет шею или станет жертвой хищных рыб, и это будет больно. А ему почти и не страшно, ему все равно, только сердце перестало почему-то биться. Но все происходило в доли секунды, тогда же Бен успел заметить, что обломки складываются в трамплин из листа железа, образуя мост между отмелями. Об обратном пути он не задумывался.

Скорость! Часто она становится врагом, приводит к авариям, разрушает жизни. Но здесь только скорость могла спасти. И Бен не позволял надоедливому рулю выкручиваться — только прямо, чтобы не налететь на отмели и пройтись точно по трамплину. Впрочем, листы могли прогнуться под ним, уйти под воду или сыграть иную подлую шутку. Но на просчет вероятности провала не оставалось времени, особенно, когда металл ударился о брюхо ретивого красного скакуна, а еще через миг Бен ощутил полет, вцепившись в скользкий руль побелевшими от напряжения пальцами. Ни о каких рекордах он в тот миг не думал, время как будто вообще исчезло, как и звуки, но они ворвались бешеным всплеском, когда гидроцикл снова соприкоснулся с поверхностью воды, все ж попытавшись сбросить седока, но Бен уже твердо решил укротить этот своенравный механизм. Больше отмелей на пути не предстало, это означало, что выход в пролив уже близко!

Вот и он! Безграничный простор, на который доктор так долго смотрел с берега, как птица с подрезанными крыльями. Казалось, еще рвануть немного на запад — и уже окажется не так далеко от большой земли. Но если бы! Он и сам помнил, что экспедиция шла до острова около суток, да еще на нормальном корабле, а не на этом недоразумении цвета закатного солнца. Что ждало его в случае попытки побега теперь? Совершенно бесславный конец посреди океана с пустым топливным баком. И то еще в лучшем случае: волны могли опрокинуть и моторную лодку, если не небольшой катер.

На подобные соображения ушло тоже всего пару секунд, они даже в мысли не сложились. Сначала в лицо ударил свежий бриз простора, а потом снова сдавил водоворот осознания своего положения. И точно сотни рук с цепкими ледяными пальцами протянулись от маячившего невдалеке берега с аванпостом. Следовало возвращаться и лучше не думать вообще о том, что где-то есть спасение. Не в тот раз. Бен снова предельно сконцентрировался на своей задаче, довольно неуклюже развернувшись, окропляя себя очередным водопадом брызг.

«Вот я дурак!» — внезапно подумал доктор, бросив взгляд на злосчастный катер с товаром, который уже благополучно медленно двигался, распространяя вокруг плотный запах продуктов сгорания нефти. Но он шел именно по тому единственному пути, который надоедливый пират назвал «трассой». Нет, путь был, конечно, тоже извилистым и, в целом, не сильно удобным по количеству поворотов, но достаточно широким как для гидроцикла, так и для целого катерка. Тогда Бен ринулся обратно, не позволяя себе спасовать и допустить ошибку при возвращении, еще он запретил себе суетиться: уж если время вышло, то он был готов и на второй круг, если потребовалось бы, хотя не хотелось. Доктора снова захлестнула гордость, граничившая с гордыней, он прибавил скорости почти до максимума, когда вышел на финишную прямую до причала. Однако красивого завершения не вышло: на берегу его уже поджидал Ваас с пистолетом, вытащенным из кобуры.

Бен резко сбавил скорость и едва не врезался в бревенчатый настил, но вовремя сумел среагировать, в итоге вылетел на берег у края аванпоста, не рассчитав тормозной путь устройства без тормоза.

На берегу Бен выдохнул и хотел бы счастливо сползти на песок с ненавистного транспорта, от катания на котором уже ломило все тело, но пришлось медленно встать и подойти с повинной головой к главарю, который выжидающе следил с причала, после почти театрально выдержанной паузы заговорив, обращаясь с кривой ухмылкой к пиратам:

— Кто позволил этому г***ку управлять транспортом?

— Ну, это… Пари! На спор! — развел руками пират, начавший спор.

— Может, сделать тебе на спор дыру между глаз? — тут же напустился на него главарь, приставив ко лбу подчиненного дуло пистолета. И неизвестно, чем закончилась бы неприятная разборка, но тут раздался голос Бенджамина, который ощущал как нечто отдельное от себя шевеление губ и языка и создаваемые звуки речи, раздававшейся почти с насмешкой:

— Все еще боишься, что я сбегу? Некуда мне, Ваас, благодаря тебе. Никуда я не сбегу.

Ваас тут же обернулся, на смуглом его лице читалось недоумение, будто заговорил неодушевленный предмет, пират скривился, елейным тоном начиная:

— Бенджамин, Бенджи, а не слишком болтлив ли ты стал? — по мере нарастания потока слов, поднималась и громкость голоса, переливаясь от рыка до шипения нотками сущего негодования. — С какого ***? Думал, ***, если дали управлять крутой тачкой, то уже крутой? Давай другое пари: ни*** водных мотоциклов, а ты так же пытаешься уплыть от акул! Что, неужели не нравится? Уже сдулся, герой?

Бен замолчал, будто из него выкачали все слова, будто опутали клейкой паутиной. Но главарь высказал все, что думал, довольно быстро, для него происшествие стало скорее доказательством, что Бен не сбежит при первой возможности, так что главарь ограничился только тем, что скинул с причала сильным тычком под ребра нерадивого любителя пари, который вскоре выплыл, и все равно не забыл прояснить итоги небольшого матча:

— Короче, это… Трамплин мы не замечали до тебя! Требую реванша!

— Ряха не треснет? — вдруг озлобленно возмутился Бен, уже почти бесстрашно метая глазами молнии, не намереваясь волчком крутиться среди акул и отмелей по второму разу. — Слабо сначала самому по той трассе сгонять! Давай деньги.

— Ты все равно не уложился во время! — понял, что уже «на слабо» не взять, пират, показывая выключенный секундомер. — Три ноль две! Я следил! Так что, ты проиграл пари!

— ***! Ты все еще базаришь? Нет, ты точно тупой! ***! Почему вокруг одни тупицы? — послышался откуда-то голос Вааса, так что пират притих, отползая на свой пост, буркнув:

— Ок, считай ничью.

— Идет, — кивнул сурово Бенджамин.

Доктор пошатывался от усталости, всего три минуты вымотали его как целый день работы. Главное, что теперь он не ловил презрительные взгляды пиратов, будто он прошел какое-то испытание, будто стал еще больше похож на них, пусть чужак, но не тряпка, о которую каждый может вытереть ноги.

Только одного Бен не замечал — с каким неподдельным восторгом за ним следила Салли, старавшаяся быть незаметной среди других нескольких рабынь.

Тем временем постепенно темнело, остров сонно перекатывался к стороне ночи, вращая солнце к западу вершинами холмов. Небо подернулось оперением ярких фламинго. Казалось, что все застыло, каждый куст, каждый лист, словно ничто не происходило. Пираты — хозяева острова, ракьят довольно давно не высовывались. В целом, можно существовать и так. Можно и так, просто плыть по течению, может, оно и не к таким страшным вещам приводит, особенно, когда Гип смаковал победу, пусть мелкую и спорную, но всю его. Можно и так, хотя…

— Снимай аккумулятор. Да, вот этого джипа, — вдруг послышалось возле входа на аванпост, там, где припарковались машины, на которых прибыл Ваас с подручными.

При упоминании одной этой довольно безобидной для нормального человека вещи Бен инстинктивно отыскал взглядом Салли – да, в ее широко распахнутых глазах тоже застыл ужас. Неужели снова? Для чего аккумулятор? И вновь доктора охватило гнетущее чувство бессилия.

Комментарий к 5. Бессмысленная гонка

Дааа! Долго эту главу автор мучил, вообще-то в ней речь должна была пойти совсем о другом, но получилось чуть-чуть экшена. Вы пишите, а то я что-то разленился, вроде бы никто не торопит, вот и я не тороплюсь.

Перевод эпиграфа:

Обжигающий прах, лихорадка завладела моим рассудком,

Я смеюсь, не смеясь, я вижу, что не понимаю, что делаю.

========== 6. История Салли ==========

Open your eyes, he’s never gonna change.

He went through rough things in his life,

Just get out of his range!

I can’t just sit here and watch,

How he hurts you again and again.

How can you still let him touch you?

You mistook him for something he’s not,

And now it’s time to wake up.

© Delerium — Light Your Light

Аккумулятор потащили в штаб, тогда Бен с удивлением отметил улыбку на лице Салли. Он никогда раньше не видел более тусклого подобия этой эмоции, стертой, точно рот старой потерянной куклы. Но даже эта измученная попытка несмелой радости позволила Бену немного успокоиться, видимо, девушка знала что-то, что он еще не ведал.

И действительно — отряд Вааса решил заночевать на аванпосте, чтобы не напороться ночью на диверсию племени, ведь это только на вид джунгли тихо и мирно переговаривались песнями птиц и шелестом трав, но в их недрах происходила борьба. Хотя Бен уже довольно долгое время не наблюдал стычек, а этот вечер выдался вообще настораживающе спокойным: ночью смотрели кино “Пила-2”, потом “Пила-3”. Некоторые дремали, кто не был в карауле. Кто-то не мог спать от наркотиков. Большинство жадно рассматривали то, что происходило на экране, который представлял собой засаленную простыню, натянутую для воспроизведения с проектора. Ужасы на экране в какой-то мере забавляли и Бена своей нереалистичностью, только он подозревал, что для пиратов все хитрые казни Пилы — это не фильм, а руководство к действию. Вот у Вааса, например, было три “хобби”: съемки пленников для выкупа, просмотр фильмов и изобретение новых пыток, которые он тоже часто снимал на камеру.

Бен пытался абстрагироваться от мысли, что, возможно, скоро что-то из этих сценариев кино он будет наблюдать на практике, но удавалось плохо. Он, конечно, радовался, что Салли оставили в покое, но на душе все равно делалось как-то паршиво, потому что даже у этих дисков тоже обнаруживалась своя небольшая, но пренеприятная история.

Недавно Ваас с группой пиратов совершал рейд на большую землю, вроде как проверяли канал, по которому поставлялся живой товар. Главарь крайне редко покидал остров, ведь там, далеко, на большой земле, не такой уж безраздельной являлась его власть. Стало быть, ситуация по своей серьезности требовала непосредственного вмешательства главного. Исход разборок Бен не узнал, скорее всего, все уладили тем или иным путем, но Ваас вернулся на остров с пачкой DVD-дисков… и двумя молоденькими девушками европейской внешности. Кем уж он им представился и что пообещал — неизвестно, но они клюнули и добровольно отправились в самую западню.

Когда их лица испуганно вытянулись, стоило им только ступить на остров и понять, во что вляпались, Ваас только развел руками и глумливо-наставническим тоном ответил:

— Вас не учили в детстве? “Никогда не доверяйте незнакомцам”. А вы, сучки паршивые, повелись на пару слов. Нет, я не сомневаюсь в своей неотразимости. Но такие уж дела… Никогда не знаешь, кем может оказаться твой дружок. Уж тем более, если ты провела с ним всего одну ночь. На что ты рассчитывала, ***? Что я шейх ОАЭ? ***! Это было бы о***нно, — кажется, пират сам на миг представил, отчего слегка скривился, — но как-то не вышло. Ну, а ты, сестрица, — он обратился к другой девушке. — Ты зачем с ней поехала? Думала на халяву словить кайф? Или так боялась за нее? Смотри, вот она, цена дружбы: эта *** взяла тебя с собой, думая, что ты сможешь ее защитить или потому что одной пропадать западло.

Ваас еще что-то долго говорил, издеваясь, но Бен уже не желал слушать, запомнив только выражение на лицах девушек: растоптанное доверие. Главарь не знал равных по вероломству, успев за короткую вылазку сломать жизнь двум юным созданиям, чья судьба затерялась между прутьев клеток.

Вот так и выходило, что даже фильмы вызывали какой-то неприятный осадок, да еще Салли сидела возле ног Вааса, около подлокотника импровизированного трона, сооруженного из деревянного настила и старого выцветшего кресла. И девушка льнула к “царю Северного острова”, как верная собачонка. А Ваас, с интересом натуралиста или профессионала рассматривая пытки на экране, машинально поглаживал порывистыми движениями ее каштаново-русые волосы, зарываясь в них своими пальцами с грязными ногтями и путая, точно шерсть между ушей сторожевых псов, которых он порой хвалил за работу, особенно, если они предотвращали побег очередного пленника.

А девушка, кажется, не ощущала себя униженной. Может, и правильно, потому что падать ниже всего равно уже некуда. Раз выдался тихий вечер и хозяин не пытал, она позволила себе прислониться робко к его ноге и прикрыть глаза.

Бен отвернулся, сгорбившись у края помоста, опасаясь, что возненавидит и Салли, хотя казалось, что только нашел себе человека хоть в чем-то близкого по духу, судя по ее отрывистым словам. Только на каком основании он противопоставлял себя всему этому малокультурному необразованному сброду? Он будто забывал, насколько уже успел слиться с ними, по привычке ставя себя выше других. Может, это и сгубило его в свое время, когда он бросил на произвол судьбы приятелей-этнографов, ни разу не попытавшись с тех пор найти их или облегчить их участь тогда. Впрочем, легко осуждать, а когда надо действовать, многие пасуют, забывают очевидные вещи. Но это тоже лишь самооправдание… Хотя бы морально он решил не сдаваться, по крайней мере, не ощущать себя счастливым от всякой ничтожной милости со стороны главаря.

“Бедная, глупая Салли!” — горько подумалось Бену, но в тот же миг он ощутил на своей спине чей-то пронзительный взгляд и, обернувшись, встретился глазами с девушкой, после чего суждение о ее глупости само собой рассосалось, как туман на рассвете, хотя он даже не сумел описать, что именно выражало ее лицо, но уж точно не слепую покорность.

Расшифровать ее истинное отношение к главарю не представлялось возможным, точно каждый здесь не думал те мысли, что владели им на самом деле, не выражал свои настоящие эмоции, будто Ваас являлся опытным телепатом. Поэтому Бен предпочел погрузиться отрешенно в свои раздумья, пользуясь несколькими часами относительного покоя, снова в голове зазвучал несуществующий дневник: “Сложно сказать, что позволяло мне остаться человеком. Например, главарь этого сброда потерял уже практически все определяющие черты человека, отличался от них разве только какой-то редкостной изощренностью в пытках да достаточно выразительной словоохотливостью. Вернее, все его слова служили, пожалуй, дополнительной пыткой, особенно, когда люди торчали в клетках на солнцепеке, а его тянуло поговорить. О разном… Вперемешку с матом и взрывами психопатического гнева, можно было разобрать, что он твердит какую-то ересь о безумии, иногда о семье, о жизни и смерти, о надежде на возрождение… Для меня все это так и осталось ересью, а Салли, как мне показалось, слушала, и с каждым разом все внимательнее. И быть может, это разное и являлось последним следом человека в этом чудовище. Мне так не хотелось становиться похожим на него, когда от человека только слова и остаются, а ведь человек по делам судится”.

Доктор почти задремал под шуршавший звук фильма и шумные обсуждения пиратов, для многих из которых кино являлось лакомой диковинкой. Салли тоже неподвижно прильнула к главарю. Не хотелось верить, что она настолько сломлена… Но что тогда?.. Бен старался просто не думать, но мысли порой расставляют худшие ловушки, являясь даже в полусне. Да еще эти предчувствия чего-то… Он все боялся за Салли. Наверное, беспочвенно.

Впрочем, вечер оказался не таким тихим, каким обещался.

— Тревога! Ракьят напали на “Берег Хуберта”! Наши запрашивают подкрепление! — вбежал, огорошив новостью, в штаб пират, кажется, как раз тот самый любитель пари.

— Близко подобрались, *** отродья! — немедленно вскочил Ваас, свалив, не глядя, навзничь перепуганную Салли.

Аванпост “Берег Хуберта” находился в нескольких километрах прямо на запад от “Верфи Келла”, воины племени еще никогда на памяти Бена не подбирались так близко ко всецело оккупированной пиратами восточной половине острова. Вообще захватчики зажали племя клещами в центре, самом сердце исторической родины ракьят.

Ваас вместе со своим отрядом пиратов выскочил из штаба, далее слышался только гул моторов. Куда они отправились, сказать не удавалось, потому что главарь крайне редко последние несколько лет сам участвовал в перестрелках, хотя боевые отметины на его теле свидетельствовали о том, что он не всегда только командовал, отдавая приказы насчет того, кто, в каком количестве и куда должен отправиться. На этот раз, возможно, он сам присоединился к подкреплению, в конце концов, стрелял он тоже метко, а ракьят ненавидел больше всех пиратов вместе взятых. Причину Бен пока не выяснил, но догадывался, что с главарем все не так просто, как с рядовыми.

Салли же причина не интересовала, она просто боялась, забившись в угол, глаза ее остекленели, она с ужасом смотрела на сиротливо разверзшийся проем двери, за которым скрылся ее мучитель, она боялась… Неужели за него? Неужели ей сделалось жутко, что если он решил отправиться со своей элитой, чтобы перебить воинов племени, то может не вернуться? Но нет, девушка переживала все-таки за себя.

Доктор здраво решил, что ему самому становится жутко: враги не пощадили бы каких-то случайных и, в целом, безобидных прихвостней пиратов. Впрочем, Ваас весьма умело управлял своей сворой, несмотря на то, что — в отличие от небольшой частной армии мистера Хойта Волкера — пираты не могли похвастаться оснащением по последнему слову техники и вооружения. С другой стороны, у ракьят не было зачастую и того, чем располагали бандиты, но дикари, к коим их причислил Бен, каким-то образом уже лет десять отражали атаку за атакой, совершали часто ночью набеги на лагеря и аванпосты, скрываясь в джунглях. Впрочем, баланс сил все равно неумолимо склонялся на сторону “кривды”, а не “правды”… Хотя какая могла быть правда у дикарей?

“А нет правды”, — подумалось Гипу, и левый уголок его губ пренеприятно пополз наверх в кривой скептической ухмылке, что не встречала ответа в потухших безразличием глазах. За сохранность тушки главаря он не переживал, но так же, как и Салли, понимал, что лучше, если у руля будет по-прежнему Ваас, потому что без него могли произойти неблагоприятные изменения для таких вот полупленников.

Так-то Бен и решил, что особо жаловаться не на что: ему платили, он не голодал, в перестрелках участвовать не приходилось, ему только привозили раненых или его привозили к ним, когда не справлялись своими силами. Стало быть, доктору еще доводилось заниматься своими прямыми обязанностями, а это много лучше, чем в свои двадцать семь лет стать гей-проституткой в каком-нибудь публичном доме на острове или за его пределами.

Рассудив так, Бен мысленно даже пожелал удачи главарю и пиратам, хоть и яро осуждал их, с фаталистичным сожалением признавая, что дни еще одного племени сочтены и это большая потеря для мировой культуры. Может, он втайне тоже ненавидел всех этих ракьят, из-за существования которых полоумные дружки-этнографы пошли на архипелаг Рук. Наверное, цинично, но он слишком устал для напускного и бесполезного благородства, поэтому решил, что, пока есть время и никто не давал указаний, стоит поддержать Салли, которая так и сидела на помосте возле “трона”, закусив губу, покачиваясь из стороны в сторону в тяжком тягучем просеивании времени через жернова ожидания.

— Где ты обычно живешь? — давно хотел расспросить ее доктор, присев рядом и слегка дотронувшись до ее плеча, чтобы вывести из ступора, на что девушка отреагировала, встрепенувшись, словно разбуженная посреди ночи:

— Тут… На дальнем аванпосту, у восточного побережья.

Она снова потухла, уходя в себя, сцепляя руки в замок, обхватывая поджатые колени, точно с уходом Вааса она старалась сделаться как можно меньше и незаметнее.

— Он держит тебя в клетке? — сочувственно продолжал Бен, мягко расцепляя руки девушки, хотя его самого обожгла эта новость. Все-таки на острове шла война, и она была близко от них, очень близко. И если днем и на закате показалось, что ее почти нет, то новое это событие доказывало обратное.

— Нет, — пожала порывисто плечами Салли.

— В подвале?

— Нет, на аванпосту, — уже почти с угрозой резко осадила девочка, вдруг нахмурившись, будто ей не нравился тон доктора.

— И он не боится, что ты сбежишь? — удивлялся Бен, рассматривая мелькание картинок на экране. Никто не выключил проектор, в штабе остались только доктор и девочка. Если не забрали аккумулятор, значит, и один джип остался, значит, Ваас был уверен в скорой победе. И тут уже не столь важно, кто прав, кто виноват, Бену просто не хотелось, чтобы их с Салли жизнь стала еще хуже. И он уже почти начал скучать по тихому вечеру, который был так бездарно прерван вестью о нападении.

Салли же снова сцепила руки, прислонившись сиротливо к пыльной обивке кресла, безразлично она начала рассказывать:

— Если я сбегу, я либо погибну сразу, либо меня поймают и сделают… общей. Он знает, что этого боится каждая рабыня. Зато у меня есть небольшая власть… В обмен… на пытки…

Голос ее дрогнул, она отшатнулась от кресла, будто вспомнила, что тоже по идее ненавидит Вааса, но тут джунгли прорезали отдаленные звуки выстрелов, похожие на перестукивание дятлов или кваканье больших лягушек, но все-таки содержалось в них нечто чужеродное для леса, в корне неверное, дисгармоничное. Салли вытянула шею, вслушиваясь, руки ее дрожали.

— Это какая власть? — намеренно отвлекал девушку Бен, хотя, возможно, задевал самые больные темы, впрочем, почти намеренно: он не желал, чтобы девушка переживала за Вааса. Да, его власть, его порядок помогал им как-то выживать, не считая того, что по его вине они и стали такими “тварями дрожащими” на фоне “права имеющего”. Но как личность последний не заслуживал сострадания. Салли между тем продолжала диалог в том ключе, который как раз не сильно импонировал Бену:

— Даже в его отсутствие ко мне никто не лезет. Боятся, ведь ему достаточно моего слова-доноса… И он найдет повод, как более изощренно прикончить подчиненного.

***

Выстрелы все ближе стрекотали в чаще, становилось по-настоящему жутко. Неужели пиратов кто-то смог победить? Неужели они отступают? Неужели Ваас мог сдаться?