По течению читать бесплатно онлайн полную версию книги (ч. 3)

Только в стеклах отражалась ночь, теряясь в тусклых каплях рома и крови.

— Что Вы… Что ты делаешь с ней? Зачем?! — только шептал Бен, но сам уже тоже не смел перечить, чуть не плача от этого вида. — Да как тебя земля носит!

— Осколки… — еле слышно пробормотал Ваас тем же тоном, что выли динго в джунглях, протяжно, жутко, заупокойно, без расчета на слушателя, а вот продолжал в обычной наглой развязной манере «царя и бога»: — Да, ***, Бен, я все слышу! Не нравится представление? В чем дело, Бен? Ничего, погоди, скоро прибавим тебе работы, — главарь снова поднялся с места, вскидывая руки, как дирижер, приказывающий вступить оркестру. — Эй, Салиман! Спиной ложись! Да! Давай, моя марионетка! Ты ведь уже признала, что ты марионетка? Мы отлично веселимся! Да или нет? А, Салиман?

— Да! — закричала она, ощущая, как осколки впиваются в кожу, в мышцы, но покорно медленно опускаясь сначала на колени, а потом на спину, что со стороны выглядело даже красиво и пластично, если бы только не знать, какую боль терпела девушка, выполняя этот танец для своего хозяина. А Бена поражало, что на нее не нацелен даже пистолет, который Ваас давно убрал. Но разве добровольно она подчинялась?

— ***, как легко сломать человека… Жалкие твари. Жалкие, — бормотал главарь, но уже шепотом, не желая, чтобы его слушали. И снова в его голосе звучал бесконечный-безначальный вой цепного волка. Но что от его душевных ран Салли, тело которой теперь сплошь покрывали раны от отточенных острых граней?

«Я все слышал!» — мстительно подумал Бен, готовый зубами перегрызть глотку врага. Хоть бы какой оборотень укусил! На небе как раз наливалась отравленным яблоком полная луна. Но то лишь сказки, а их закинуло в такую темную быль, что хоть реви, хоть молись — а чуда не случится.

Салли подняться уже не смогла, панически вздрагивая, опасаясь, что Ваас заставит ее дальше идти, чего она уже физически не выдержала бы. Но главарь скучающе встал с места, размял плечи, кажется, не совсем довольный своим представлением. Может, у него просто сменилось настроение, оно и так скакало, как полоумная саранча, что немудрено при употреблении веществ. Пират подошел нехотя к Бену:

— Ну все, док. Тебе есть работенка. Мне не нужна сломанная марионетка, — но губы растянулись в широкой ухмылке варана. — Хе-хе, вот теперь-то ей и понадобятся твои ботинки новые, — Ваас навис над собеседником. Неизвестно как ему это удавалось, ведь Гип был выше как минимум на полголовы, но точно сжался, когда главарь восклицал, размахивая руками, точно жерновами или пропеллерами-лезвиями: - Да, Бен, ты ведь всегда добро делаешь, да, ***, ты же о***но добрый, альтруист на***! И все только ради себя делаешь, зараза, — Ваас словно с осуждающим напутствием разочарованно покачал головой, бросая странный взгляд на неподвижно лежавшую Салли. — Бенджи, Бенджи, какая же ты гнида на самом деле.

«Ботинки! Стекло… Ревнивая сволочь! Кто ему донес? Ваас!!! Вот кому я однажды подсыплю яд. Когда-нибудь», — пронеслись все мысли в голове.

Не хотелось верить, что девушку подвергли такому истязанию только за то, что Бенджамин посмел принести ей новые сапоги. Почему же тогда пытали ее, а не его? Или все просто так совпало? Но Ваас всегда знал, о чем говорил, что имел в виду.

Главарь распорядился перенести девушку в комнатушку одной из пристроек. Там-то Бен полночи, почти до утра, обрабатывал множественные раны Салли, вытаскивал стекла, обмывал и обеззараживал, накладывая бинты и пластыри. Порезы были разные, глубокие и неглубокие, различались по ширине и длине, но каждый из них сочился кровью, особенно те, что испещрили ноги бедной девочки. Видимо, долго еще ступни обещали болеть, отзываясь при каждом шаге ощущением, будто ходит она по острым ножам и булавкам.

И все из-за одного вечера, из-за короткой прихоти одного психа. Разрушить легко. Бабочка долго переживает превращение из гусеницы в летающее создание, но достаточно пары секунды, чтобы грубо оборвать крылья, навсегда закрыв путь к небу.

«Хоть бы не было столбняка!» — надеялся на лучшее Бен, потому что вакцины на острове не было.

— Извини… Пожалуйста, извини! — только бормотал доктор, но ему приходилось причинять новую боль, когда он зашивал особенно глубокие раны на спине. Повезло, что не на живую, Салли хотя бы дали обезболивающее, которое слегка затуманило ее разум.

И вот снова доктор сидел на шатком табурете возле убогой раскладушки, скрестив руки, ожидая улучшений, но на этот раз он не мог заснуть от терзавшего его чувства вины.

Ваас дал понять, что бесчеловечная выходка произошла не просто так. Ревность? Или предлог помучить? Бен терялся в догадках, хотя вообще не желал об этом думать и вспоминать, радуясь, что уже все позади. Хотя какая там радость… Одного взгляда на Салли хватало, чтобы пробирало так, будто кто-то оглоблей огрел по спине.

***

Ближе к рассвету, который тускло полез в щели ставней и выбитых окон, девушка проснулась, едва ли нормально задремав. Но она сочла необходимым что-то сказать именно теперь.

— Бен… Послушай, — дыхание ее прерывалось, кажется, начинались озноб и жар. — Если вдруг однажды я «залечу» от этого чудовища, ты же сможешь избавить меня… от этого?

— Салли… я… я… — Бен замялся, закусив нервно изнутри губы, теперь уже его пронзила внезапная дрожь. Он приобрел достаточно опыта в обработке различных ран, даже наконечники стрел нередко вытаскивал или клыки диких животных, один раз даже человеческий зуб пришлось из кисти одного умника выковыривать, но с женщинами он практически не имел дела. Но Салли… Да, эта тема была запретной меж ними, хотя оба знали, что такое может произойти. И оба боялись того, чем это чревато.

— Если нет, — голос Салли сделался твердым и безразличным. — Убьешь меня. Подсыпешь яд под видом лекарства, у Доктора Э. их хватает, я знаю.

— Но Салли! Не надо! Все будет хорошо, ты скоро поправишься, — лепетал слабо утешавшие бессмысленности доктор.

— При чем тут это? — фыркнула девушка, тяжко вздыхая. — Бен… Стоит зажить одним ранам… Он нанесет новые. Пошло оно все! Нахрен! К черту! Эй, Бен! — голос Салли делался громче, ускорялся, низкий, грудной, а потом она перешла на безразличный шепот: — Слушай, принеси мне от Доктора Э. что-нибудь вроде перветина. Кость рассказывал своим дружкам, что в пятнадцать лет подсел на это дело, потом лечился, потому что отупляет быстро, щас ширяется вещами подороже. А мне не дают.

— Салли! Ну какой перветин? Зачем? Ты с ума сошла? — всплеснул руками собеседник в негодовании.

— Нет, Бен. И в этом проблема. Я хочу сойти с ума. Одна девка рассказывала, что полгода не выходила из запоя, даже не помнила, со сколькими и как… А нет, Ваасу нравится, что я в здравом уме. Он не желает, чтобы я не понимала то, что он делает со мной.

— Не надо. Лучше не будет! — не находил верных слов доктор. Хотел бы успокоить и приободрить, но сам в петлю не лез только из-за Салли.

— Кость рассказывал еще, что его друзья-перветинщики поумирали быстро от отека мозга. Вот и будет вроде как медленный, но быстрый яд. Или нет на острове аналога? Дешевого… — холодно и спокойно рассказывала девочка.

— Но ты ведь хотела жить! Ты всегда мне говорила, что хочешь жить, — пытался воззвать к несуществующим доводам Бен.

— Я? Я?! Я родилась мертвой! — вдруг прорвался озлобленный возглас, девушка едва не вскочила с места, будто неведомая сила подшвыривала ее. Вместо плаксиво изогнутых губ проступил зверский оскал, но потом она встряхнула головой и словно проснулась, но продолжала незнакомым низким грудным голосом: — Ладно, пусть эта слабая дурочка еще поживет, посуществует.

Вскоре она заснула, словно не просыпаясь вовсе. А Бенджамин тряс головой, не понимая, кто только что говорил с ним, словно в слабое тело, пользуясь болезнью, вселился злой дух и устами Салли выражал свои идеи. Но Бен являлся рационалистом, что на острове звучало почти как насмешка. Однако он испугался, совершенно суеверно, едва находя объяснение и сам не желая верить:

«Кто? Кто это был? Кто со мной говорил сейчас? Нет, это не Салли! Неужели у нее началось расщепление личности? А у тебя, Бен, не так? А? Что молчишь, Гип?»

Но доктор не ведал, какие еще мерзостные злоключения приготовила для него судьба.

Комментарий к 9. Новые ботинки. Осколки безумной вакханалии

Надеюсь, это пока не NC-21? Вроде ничего такого, но автору было гаденько на душе… Кто-то осилил?

Перевод эпиграфа:

Это кровавая ночь, правильно это или нет,

Не бороться - всё равно что быть похороненным заживо.

========== 10. Маньяки бывают разные ==========

I just wanna bleach you,

And I just wanna eat you,

And tear your soul out…

Рассвет конопатил щели меж деревьев душными испарениями. Солнце плавило небо, стекая в волны. Но никому не было дела до светил и небес: только мелкие мысли, только темные чащи вместо дум и стремлений властвовали в головах обитателей форта, где догорал страшный костер, в котором дымились среди покрышек почерневшие кости.

Разрисованные граффити двери ангара скрипнули на ржавых длинных петлях, являя чудовище, то есть самого главаря, который вышел, щурясь на солнце, как кот. Не представлялось возможным определить по его растянувшейся на лице ухмылочке, испытывал ли он похмелье после ночной оргии. Да сам точно не мог сказать: болит голова или просто шея слегка затекла, поэтому на всякий случай приложился к бутылке какого-то крепкого алкоголя, отозвавшегося привычным жаром во рту и гортани.

Выглядел главарь довольным, еще бы: они победили ракьят. Почти что…

Единственное, что омрачало чад бесчеловечного веселья, — оставшийся неприступным, хорошо охраняемый и обнесенный каменной стеной Храм Цитры. В остальном, только деревня Аманаки — последний оплот сопротивления — затаилась в лесах, как зверь в грозу. Полное сокрушение племени было не за горами, значит, и уничтожение Цитры вместе с ним. Оставалось только напасть, например, с воздуха, пустив в ход вертолеты. Ваас желал этого падения ракьят уже давно, очень давно представлял, как кровь жрицы потечет по заросшим мхами каменным плитам. Да, наверное, так и представлял. Но Цитра… Это Цитра.

Одно ее имя будило рой воспоминаний, которые он глушил наркотиками и ненавидел. После очередной дозы мог веселиться, смеялся над казнями, отмеряя минуты в повторении бессмысленных действий своего земного срока, почти не замечая, какие страдания причиняет случайным жертвам из-за… Впрочем, он больше, чем жрицу, ненавидел собственную память. Поэтому отметал картины тех времен, когда он был в племени, его неотъемлемой важной частью. А потом… Никому не стоило знать, никто не имел права вторгаться в его разум, тем более в такой отличный солнечный день. И никогда! Никогда не узнавать! Незачем. Когда ничего не исправить, то лучше не знать вообще.

Он прошелся вдоль форта, рассматривая свой “замок” и опохмелявшихся пиратов, а так же более-менее трезвые караулы, наорал по привычке на пару подвернувшихся, потом поглядел налево, на двухэтажную хибару с нелепой решеткой выбитого окна. Кто-то там обретался, помимо привычного состава.

Ваас для прояснения мозгов отхлебнул еще немного из горла пузатой бутылки и постепенно восстановил в памяти, что накануне приказал привезти с прибрежного аванпоста одну рабыню, которой он дал имя Салиман. Номер с разбитыми стеклами припомнился, когда взгляд упал на сцену, где с видом примерной хозяюшки подметал облезлой шваброй многочисленные осколки щуплый паренек в красных шароварах, висевших на нем мешком.

Стало быть, Салиман накануне ходила по осколкам по приказу Вааса. Эта мысль показалась какой-то отстраненной, будто главарь не до конца уже понимал вечно затуманенным рассудком, что терпят жертвы во время пыток, будто ему казалось, что им так же весело, как ему.

Для проверки своих догадок Ваас направился к строению, где в подвале покоился проклятый желанный товар, красиво расфасованный на белые пакеты. Но на втором этаже на дрянной раскладушке и правда неподвижно лежала девушка в бинтах и пластырях, которая пробудилась при звуке шагов в тяжелых бутсах.

— Кто это так с тобой? — Ваас как будто удивленно поднял брови, но усмехнулся, рассматривая дело свои рук.

— Ты… вчера… на празднике. Битые стекла, — пискнула Салиман, не ведая, имеет ли право “личная вещь” на слова.

За ответ на “риторические вопросы” Ваас мог и оплеуху отвесить, а если не отвечали на настоящие вопросы, то тоже выдавал тирады о том, что его не слушают. Зачем? Так уж выходило, настроение и восприятие людей бешено скакали: на смену вспышкам гнева приходили моменты заинтересованности, потому что следить за движением двуногих насекомых, за тем, что водилось в их головах, тоже являлось чем-то вроде развлечения. Особенно, когда удавалось манипулировать полученными знаниями, без усилий поворачивая ту или иную ситуацию в свою пользу и вновь наслаждаясь абсолютной властью, от которой он и правда чувствовал себя “царем и богом”. Все до очередного визита Хойта. Но вспоминать о нем не хотелось еще больше, чем о жрице племени. Без них порой было очень весело, но только в его понимании всякая радость заключалась либо в причинении боли физической, либо в унижении моральном, либо в новой дозе.

Остальное, еще оставшееся от сознания и разрушенных убеждений, казалось черной пропастью, от которой несло тленом и гнилью, порой оттуда вырывались слова, ядовитые, для сторонних слушателей нередко бессмысленные. Знали бы они… Но им-то что! Они — это либо чурбаны-пираты, с которыми только ширяться и девушек лапать, либо пленники, которым в клетках плевать с высокой колокольни, что говорит похититель. А из бездны все лезли и лезли жадные жвала да когти, и никто их не видел (может, это просто так ломки представали.) Наверное, из-за этого никто не слышал его настоящего смеха — только издевательства и ухмылки, которыми он “одаривал” Салиман:

— Ах, это я! Надо же! — он чуть склонил голову набок. — Какой я, однако, ***!

Ваас помнил, что в форте накануне все отлично развлекались, он, конечно, себя тоже не обделил. Но в результате каких манипуляций разума он дошел до такого, что его “марионетка” ходила по битому стеклу, он вспоминал с трудом, и слегка удивлялся себе, потому что обычно женщин, даже пленниц, не особо пытал, ведь для них находилось другое применение.

Потом начала всплывать история с сапогами, которую доложил какой-то толстомордый пират, слышавший ее от какой-то девки с дальнего аванпоста. Стало быть, виноват был Бен, по здравому рассуждению. Но кто в котле сумасшествия вообще говорил о здоровье? Ваас вспомнил, что доктора он почему-то миловал и решил, что это надо непременно исправить.

— З-за что ты меня так… ненавидишь? — стуча зубами, всхлипнула Салиман, снова напомнив, что рядом кто-то есть. Она казалась странным созданием. Вроде тряпичной куклы, как у ребятни из деревни Аманаки: когда с ними носятся дети, теребят их, возят в пыли, они дергаются и почти кажутся живыми. А стоит только бросить где-нибудь в углу, делаются тусклыми, серыми, несуществующими. Девушка эту игру принимала, наверное, из страха, делая из главаря своим подчинением еще большего монстра, потому что он научился смаковать ее боль, причинять страдания тогда, когда она не заслужила. Зачем? Просто так, не тратя на нее ни капли мертвых чувств.

Когда-то он являлся совсем иным и не ведал, что ненавидит ныне больше: Цитру, о которой трепетно заботился и яростно охранял, или прошлый образ самого себя.

— Ненавижу? ***! О чем ты, сестрица? — но маска смеха сползла с его лица. — Ненавижу я Цитру! А ты… — он махнул рукой, как будто для пустого места не находилось определения. — Цитра, Цитра… Что? Хотела союз сильнейшего воина и жрицы? ***дь ты, а не жрица! В чем дело, Салиман?.. Тебе, *** мелкая, повезло, у тебя не было сестер или братьев.

“Личная вещь” безмолвствовала, затравленно смотря в глаза. Ваас забывал каждый раз ее лицо с большим подростковым носом и россыпью веснушек, смотрел все время, словно на незнакомого человека. Ребенок какой-то! Но что с того? Просто “личная вещь”, которую подарил мерзавец-Хойт, притащив из Детройта за карточный долг ее отца. Проклятая несправедливость… Проклятые родственники…

Отличие от многих пленниц — она сама не совалась во владения пиратов.

Странно, но казалось, что она помогла в процессе превращения человека в отвратительного демона, который способен только на повторение бессмысленных действий. И она виновата! И все. И никто. И он. Все, кроме него. Никто, кроме него. Все зависело от взгляда, от стороны, абсолютных вещей в мире не осталось со дня сотворения человека. Но если все вокруг повторяли, оставались ли они, безумные, вообще людьми? Иногда хотелось стать другим. Но каким уже? От этого просыпался еще больший, жгучий, разъедавший, как серная кислота с маслом, гнев, ярость — ничего не изменить! И, что хуже, внешне ничего не требовало изменения — ширево, казни, власть, остров. Одно и то же! Умереть от скуки! Люди на самом деле сходят с ума только от двух вещей: от разрушения ценностей и скуки.

Оставалось продолжать развлечения, например, облить бензином и поджечь пленного ракьят или провинившегося пирата. Любимая казнь Хойта — сжигать в клетках. Кто сказал, что аморально, жутко, ужасно, неправильно? Кто устанавливал границы добра и зла? Цитра? Но предавшие не имеют на это право. А иные границы добра и зла он не ведал; однажды их не стало вовсе, поэтому намеренно уничтожал осколки, смешивал. Ведь белое всегда превращается в черное, если втоптать в грязь.

Если нет границ, то ничто не запрещает. И незачем менять. Все отлично, все весело. Только внешне… Что, если он давно умер, просто забыл об этом?

Он часто казался себе центром мира, что волен сдвигать континенты и играть судьбами людей, но по окончании действия очередной дозы вспоминал, что это не совсем так, и бесился…

Возвращаясь из дебрей нескольких параллельно снующих потоков мыслей главарь снова понимал, что находится в одном помещении с еще каким-то созданием, которое напоминало девушку и совершенно беспомощно ожидало любой участи.

— Ну, ты и скелет, Салиман! Нарасти хоть немного мяса, а то с тобой е***ся уже тошно! — небрежно бросил Ваас, выходя от девушки, которая только облегченно выдохнула, обрадовавшись, что мучитель покинул ее на какое-то время.

Вот, малого же человеку оказывалось нужно для кратковременного счастья, а что делать с гигантской черной дырой на месте сердца, они и не задумывались. Оставалось разобраться с доктором, довести до его сведения кое-какую малоприятную информацию. Часто Бена хотелось убить на месте, потому что это существо по странному недоумению еще считало себя человеком и пыталось вести себя как человек. Но выглядела эта игра погорелого театра настолько карикатурно, что хотелось бы просветить Гипа насчет собственной комичности.

***

Бен отошел под утро от Салли, чтобы умыться, осторожно подойдя к бочке с дождевой водой, где иногда все-таки смывали грязь пираты. Все тело ломило, неприятной болью отзывался копчик от ночи, проведенной на жестком табурете, поясница тоже оказалась не в восторге. Мужчина видел мир, как через какой-то густой овсяный кисель, разминая ноги и руки.

Когда в слегка влажной майке он возвращался к несчастной пациентке, заметил, что навстречу ему идет сам Ваас, отчего доктор ссутулился и попытался поздороваться, едва не согнувшись в подобострастном поклоне:

— Доброе утро!

Но вместо ответа его лицо испытало на себе удар увесистого кулака, а в солнечное сплетение прилетел носок сапога. Мир перевернулся, пошатнулся, запрыгал сотнями разноцветных звездочек, среди которых отчетливо проступило зверски спокойное лицо главаря, который, шипяще прицокивая, начал, нависая над сбитым с ног доктором:

— Тебя кто просил? ***! Ну ты ***! Жалеешь ее, м***ла. А виноват ты! — Он ткнул кулаком в грудь собеседника, попытавшегося подняться. — ***! Х*** твоя жалость. Я ее вытащил из клетки, а ты пытаешься стать ее героем? — Ваас задохнулся от негодования, проводя по ирокезу. Но скривился, отчего становилось ясно, что это не более, чем игра, новое издевательство. — ***, Гип, это вообще против всех правил! Есть вот тут, — он постучал указательным пальцем по своей голове, — какое-нибудь понятие о правилах? Думаешь, если мы все здесь е***ые на голову, то их не может быть? Да это ты самый е***ый! — главарь развел руками. — Избранных, знаешь ли, запирают в психушке. У них там через палату то царь, то бог…

«Да-да, там тебе самое место! “Царь и бог”», — зло подумал доктор, не вполне понимая от первого шока, куда пришелся удар, вроде как по губам, рассек нижнюю. Больше всего поражало, что гнев главаря срикошетил с таким запозданием, хотя накануне пытали именно Салли, речь явно шла о ней. И что хуже всего, Гип понимал, что пират в чем-то прав: он и правда вытащил из клетки девочку, а доктор считал себя благородным человеком за добычу каких-то старых ботинок. Но все это мелочи, на острове все оказывалось вывернуто наизнанку, и не оставалось возможностей адекватно судить.

Да, Ваас вытащил Салли, но лишь затем, чтобы сделать “девочкой для битья” в прямом смысле слова. Однако, окажись в тот день какой-нибудь Бенджамин возле клеток — и самый страшный кошмар Салли стал бы реальностью. Множество грязных рук… Да, на них Бен насмотрелся достаточно: грязные руки, лица, сердца и мысли, как и все джунгли, которые иссушали горячими лучами равнодушного светила траву на косогорах, превращая ее в шумно гудящее на ветру сено.

Ваас закурил, задумчиво с удовольствием выпуская дым и по привычке подергивая мощными плечами, будто скидывая с них ношу. Бен нерешительно сидел на земле, точно не помня, как падал или оседал. Главарь будничным, почти деловым тоном небрежно бросил:

— Эй, Гип! Наш типа кореш из Бедтауна (тоже е***ый на всю голову) требовал кого-нибудь подъехать вроде тебя. Бак Хьюз зовут. Или еще Бамби Хьюз. Короче, если заблудишься, спросишь такого там…

Ваас как-то странно поморщился при упоминания некого субъекта, что уже выглядело очень нехорошо, так как обычно он нейтрально реагировал на своих подчиненных.

Доктор медленно, как в обществе дикого хищника, поднялся, не совершая резких движений под пристальным взглядом главаря, который полминуты просто таращился на доктора, то метая молнии темными глазами, то просто как на пустое место, а потом докурил, кинул в сторону окурок и пошел восвояси. Могло быть и хуже: хотя бы сигарету о лоб не потушил, как любили люди его пошиба. Так что доктор покорно слизал кровь с губы, пошел обратно к Салли, чтобы забрать свой рюкзак со всем необходимым и заодно продезинфицировать припухавшую ранку.

Могло быть и хуже… Покорное признание зла, принятие его неизбежности. Но что еще остается? Лезть под пули? Сражаться, ничего не умея? Скальпелем, что ли, шеи всем перерезать? Бен не ведал, сумел бы вообще. Причинить боль легко — хватит нескольких грамм металла или одного осколка гранаты, а лечить потом долго. Но он ненавидел пиратов, однако каждое новое бездействие все больше и больше стирало с него истлевшую маску Бенджамина, обнажая кривую усмешку безразличного Гипа с потухшими глазами. Вот и “непротивление злу силой”, они с Салли не сопротивлялись. Вроде душой боролись, не действием. Но либо силы духа оказывалось мало для чуда, либо без оружия чудеса не творились. Только слова в голове казались пока привычными, отраженными, как от толстых стен древней гробницы: “Скоро я поверю, что правы буддисты. Человек перерождается. Тех, кого наша вера отправляет в ад, круг перерождений забрасывает в такие места, как этот остров. И так вечность, жизнь за жизнью, повторение бессмысленных мучений. Не знаю, где есть больший ад, что на Земле. Не знаю, какой порок обошел стороной этот остров. И в чем так провинился я? Или Салли… Но смог бы я уже вернуться к нормальной жизни или нет… Я не уверен”.

Стоило только войти в двухэтажную хибару, бросив косой взгляд на ровные ряды выложенных наркотиков в пакетах, Бен застал поразившую его картину: его встретила Салли. Ноги ее кровоточили сквозь бинты, оставляя следы на грязных досках, но она упрямо стояла и, очевидно, направлялась к двери. При этом лицо ее сохраняло стоически спокойное выражение, только глубокая складка между бровей выдавала ту боль, что приходилось терпеть. Но при появлении доктора лоб девушки разгладился, а взгляд ее точно проникся едва уловимым светом, что порой можно узреть как луч солнца посреди грозы, пронзивший случайно плотный брезент туч.

— Салли! Зачем ты встала? — почти по-матерински всплеснул руками доктор, пытаясь обратно уложить девочку, которая неуверенно пошатывалась, но с потаенной агрессией и непривычной гордостью отзываясь:

— А что остается? Ползать? Я не буду ползать на четвереньках, как собака!

— Просто… — доктор запнулся, ведь он покинул Салли, когда она еще спала, да и никто не давал гарантий, что его не перебросили бы в течение пары дней на новый аванпост, но он обнадеживающе продолжал. — Я скоро вернусь, — но затем неуверенно добавил: — Меня посылают к какому-то Баку Хьюзу.

Салли все-таки села, опираясь на руки и стараясь касаться пола только пальцами ног. От упоминания некого имени глаза ее сначала испуганно расширились, потом вновь между бровей скопилась старившая ее ложбинка, она мрачно отрывисто бросила:

— Он опять что-то сотворил со своим очередным рабом.

— Что… сотворил? — судорожно сглотнул собеседник, ощутив неприятный холодок по всему телу, будто он что-то знал про этого субъекта, но, к сожалению, совершенно забыл, хотя не стоило.

Салли подняла глаза, порой она смотрела так же пронзительно, как Ваас, так же сверлила взглядом, особенно когда знала больше, чем тот, с кем она говорила:

— Будь осторожен, Бен. Хьюз маньяк. Вообще-то, как и все вокруг, — Салли понизила голос до зловещего шепота, — но для тебя он может быть опасен, — девушка неуверенно втянула губы, выдыхая тревожно. — Зря ты один туда едешь.

— Ну я… Э… — замялся совершенно Бенджамин, лохматя и теребя кудри, но понял, что должен идти, да и от Салли веяло какой-то недоброй аурой, будто она его на бойню провожала, а лицо ее утратило всякие черты детскости и сама она напоминала побитую годами сухую старушку.

Бенджамин неуверенно вышел, теперь уже он подрагивал, ноги налились ватными подушками. Оставлять Салли одну казалось непростительным, но Ваас дал однозначно понять, что у его “личной вещи” не может быть друзей, иначе ей же будет хуже. Может, он тоже не считал доктора бесполым существом, которое так уж безобидно. А, может, просто желал как можно дальше закинуть всех вокруг во тьму отчуждения и разобщенности, ведь часто вероломная власть основана лишь на разделении.

Но все могло сложиться намного хуже… И Бен продолжал принимать эту страшную игру, где среди конопляных полей терялась вечность, где рассвет наставал дольше заката, а затмение черного солнца не объяснялось движением луны. Доктор просто убеждал себя, что все могло быть хуже.

Может, в чем-то не ошибался, например, когда переправились на берег, у причала ждал уже джип. И, как всегда, с водителем, одного ценного члена банды, который мог сбежать, никуда не отпускали.

Гип кинул рюкзак на место пассажира, как всегда погруженный в свои думы, не желавший ничего общего иметь с пиратом за “баранкой”. Его не радовало, когда по дороге куда-либо с ним пытались болтать, потому что он расценивал умственное развитие пиратов как амебообразное, впрочем, так же он в свое время относился и к одноклассникам, и к детям со двора, за что его везде в конечном итоге либо дразнили, либо били. И, конечно, это показывало несправедливость прогнившего мира.

Но на этот раз Бена ждал сюрприз, а приятный или не очень, он судить не решался, когда узнал пирата, заводившего неподатливый мотор. Кого угодно он ожидал встретить в форте, но никак не стремноватого мужичка, которого он спас из пасти акулы.

— Снова ты? — сказали водитель и доктор хором с разным выражением.

— Тебя как звать-то? — поинтересовался после короткой паузы относительно дружелюбно пират-спорщик, закуривая. О трезвости водителей речи никогда не шло, но как ни странно, все ездили, правда, статистику аварий никто не вел.

— Бен, — представился вкрадчиво доктор, опасливо глядя исподлобья, но пират вдруг прямо-таки просиял, беспокойно размахивая руками:

— О! Здорова, я тоже Бен. Бенджи… Как хочешь короче, так и зови. Это ты тот Гип?

— Да… — выдавил доктор, но потом решил, что опасность миновала, заставил себя улыбнуться. — Привет, Бенджамин.

— А-ха-х! ***! Эт перебор, меня так в жизни не звали, — рассмеялся пират и до неприличия дружелюбно протянул самокрутку. — Ок, Гип, косячок?

— Эм… Нет. Спасибо, не надо, — как можно более незаметно отпрянул от дымившегося “бычка” доктор, надеясь не портить сразу отношения, раз уж удалось настроиться на чью-то волну, а хотя бы шапочно знакомый союзник ему не помешал бы в любом случае.

Но второй Бен уже нахмурился, басовито и развесисто возмущаясь:

— Ты меня не уважаешь? Ну че ты такой, вроде тезка, вроде только общаться начали. Ты спас меня от челюстей, все дела, — и снова начал наседать. — Че, не уважаешь на***?

— Уважаю, уважаю, — немедленно шел на попятную доктор, как щит, выставляя перед собой ладони, горбясь на месте пассажира. — Ну, я просто по делу еду.

— К Баку трезвым лучше не соваться… Хе-хе, — приподнялся уголок губ собеседника, который словно отгонял тень или смахивал какую-то склизкую гадость с головы, торопливо заявляя: — Я тебя там подожду недалеко, если что.

«Что “если что”?!» — все больше поднималась тревога в сердце доктора, от него явно что-то скрывали все вокруг, а он понятия не имел, чем опасен этот “кореш” и почему именно для него.

***

Тронулись на север, в объезд высоких водопадов, затем свернули на запад, пересекая плотину, направляясь к Бедтауну, возле которого и обитал этот некий Хьюз. По дороге попадалось много рек и заводей, в них приникали длинным корнем ко дну крупные водяные лилии, а кувшинки распластывались огромными изумрудными овалами листьев, словно приглашая пройти по ним, как по дороге. Но неосторожный шаг увлек бы на самое дно любого безумца, поддавшегося их внешнему спокойствию и надежности. И таким здесь являлось все: ослепительно красивое, смертельно опасное. Любой незнакомый фрукт с замысловатыми узорами цветной шкурки мог нести в себе яд. А смолкавшие или растревоженные птицы с дивными голосами и ярким оперением чистых ангелов часто предвещали ураган или начало перестрелки.

Поэтому Бенджамин никогда не мог в полной мере увидеть красоту природы, которая казалась ему враждебной, а ракьят он расценивал как ее часть, “дети джунглей”, почти не люди, отсталые, агрессивные. И что им мешало убраться с острова, себе не вредить и другим не мешать? Бен совершенно не понимал, ради чего проливать кровь, если можно отступить. Он не привык бороться, не задумывался о том, что значит потерять родину и считал, что не сопротивляться злу силой — это правильно. Но сопротивлялся ли ему духом?

Его не-борьба приводила вечно на заваленные трупами врагов аванпосты или в зловонные закоулки оставшихся городов. На этот раз они прибыли в Бедтаун. Если и существовало место более омерзительное на архипелаге Рук, то разве только Тростон, находившийся на южном острове. Там творилось еще большее безобразие. А что, собственно? Да ничего особенного. Просто сдавшийся город, в котором хозяйничали пираты. В Терстоне — наемники.

Бедтаун же представлял собой одну с половиной улицу, составленную из разваливающихся бунгало. Разделяла городок загаженная обмелевшая река, уходившая от водопада и сливавшая стоки в более крупные водяные артерии. В ней ловили рыбу обкуренные, почти сумасшедшие местные жители. Вокруг нее располагались таверна, публичный дом, откуда и доставляли в форт девиц, оружейная лавка и рыбный магазинчик, владелец которого всегда утверждал, что у него свежий товар, забывая о том, что у покупателей тоже есть свой нос. Жилые дома с провалившимися крышами напоминали курятники, которые стояли подле них, разве только населялись устало кудахтавшими всякую околесицу людьми, а не тощими курами.

Жалости на местных не хватало, они представали просто тенями. Часто можно было видеть на улицах тех, кто испытывал передозировки от самых дешевых наркотиков, а кое-где подолгу лежали и трупы тех, кого убили безнаказанно пираты в ходе пьяной драки или так… для развлечения, подражая главарю. Из интересных личностей в городишке обитали контрабандисты, которые залегали на глубокое дно. Один вроде как проживал в обшитом листами шифера и железа доме с чучелом птицы над дверью. Но к нему как-то не совались, он тоже пиратов не доставал.

Однако путь Бенджаминов лежал за Бедтаун, который прилепился одной стороной к высокому холму. За ним на отшибе обнаружился еще один дом, окруженный низким разваливающимся заборчиком. На вид одноэтажная вытянутая хибара, рядом с которой гнила машина-седан, не представляла ничего интересного, разве только крыша у нее была не соломенной, а железной, как и дверь, то есть, в случае чего, она могла стать небольшой крепостью, так как окна от жары и от случайной пули тоже закрывали ставни.

— Ну… Вот это и есть… Берлога Хьюза, — как-то неуверенно протянул водитель. — Я тебя тут подожду, ок? А то еще джип сопрут, ты же знаешь.

Бенджамин от тона пирата поежился, но заставил себя выйти, ступив немного затекшими ногами на некошеную траву. Чем ближе доктор подходил к дому нового клиента, тем неуютнее делалось у него внутри, будто все органы связали в узел, прилепив друг к другу, отчего сводило зубы и не различалось пространство в джунглях, все смазывалось в одну картинку, хотя ничто не предвещало смертельной опасности.

Доктор крался почти бесшумно к обиталищу маньяка. Что имели в виду под этим словом? Лучше не ведать, быть может, никакой опасности и не было, просто в пираты или киллеры Хойта подавались явно не праведники. Но все-таки Салли говорила “опасен для тебя”…

Молодой человек покрывался холодной испариной, кудри прилипали к высокому лбу, а майка к спине, и на незаметно побледневшем лице выступали ярче обычного приоткрытые губы, с которых срывались нервные выдохи, как от удушья. Но все-таки он решительно подошел и тихо постучал в дверь, устыдившись и испугавшись немедленно слишком громких ударов о железные листы. Реакция обитателя дома ждать себя не заставила.

— Кто там? — вполне миролюбиво отозвался некто мягким баритоном или даже басом.

— Ваас сказал, что вы просили подъехать… хирурга, — мысленно ругал себя за косноязычие Бен, более твердо заявляя. — Я — доктор.

— Доктор-х***ктор, — тут же матерно срифмовал некто за дверью, прошипев и рассмеявшись, а потом снова мягко вкрадчиво пригласил. — Входи, — но снова в его голове предупреждающе рокотала гроза. — Впредь обращайся ко мне “сэр”. Ясно?!

— Есть, сэр! — невольно отчеканил фальцетом, вытянувшись по струнке, Бен, не видя, как на месте водителя второй Бен щурится и трясет головой, будто его неспелый лимон заставляют есть.

Доктор выдохнул, не успев мысленно попрощаться со всеми, кого знал, дернул на себя дверь, но она не поддалась, тогда он попробовал еще раз, и еще.

— З-заперто, сэр! — икнул мужчина.

— “От себя”, тупица-***ца! — разозлился хозяин, что подействовало на Бена, как выстрел, он навалился, затаив дыхание, на дверь. И очутился в темноте… Вернее, в полумраке жилища с небольшой лампочкой на потолке.

У стены возле двери стоял стол с табуретом. Хозяина вздрогнувший от неожиданности невольный пришелец заметил не сразу, точно Хьюз нарисовался из воздуха, как Чеширский Кот.

Бак оказался худощавым жилистым мужчиной лет пятидесяти, по всем признакам военной выправки, но все-таки уже не совсем, будто он долгое время не был на посту, да и в частной армии Хойта никем не командовал.

Носил он обтягивающие узкие джинсы и расстегнутую чрезмерно пеструю гавайку-рубашку, которая обнажала большую цветную татуировку головы оленя, покрывавшую грудь с мелкими, местами седыми волосами.

А потом Гип просил мысленно, чтобы его кто-нибудь ущипнул, дабы убедиться, что он не в нелепом сне: провозглашенный маньяк со знанием дела держал в руке томик А.С. Пушкина в переводе, в другой руке красовалась бутылка темного пива, которое он до прихода Бена неторопливо потягивал, видимо, так же неторопливо… читая стихи.

Гипу вдруг стало жалко великого поэта, будто прикосновение таких людей к его творчеству порочило его память. Но что было не так с Хьюзом, который поглаживал светло-каштановые бакенбарды, Гип сказать пока не мог. Острые, довольно симпатичные, черты покрытого легкими морщинками лица несли в себе совершенно недобрый оттенок, даже когда казалось, что хозяин жилища хитро улыбается.

Вскоре непривычно запыхавшийся Бенджамин поймал себя на мысли, что его какое-то время с неподдельным интересом рассматривают, не торопясь переходить к делу.

— Не отпустишь водителя? — вдруг поинтересовался Хьюз, неотрывно следя взглядом за молодым человеком, отчего Бену с каждым мигом делалось все более жутко, но он все еще не мог понять, с чего бы вдруг. Может, он попал к каннибалу? Может, перед ним “второй Ганнибал Лектор”? О чем же и когда его предупреждала Салли и почему провожала, точно видела в последний раз? Может, Ваас намеренно послал его на верную смерть? Все чаще доктор косился на спасительную дверь, как можно более непринужденно небрежно отвечая:

— Подождет, не переломится. А что… дело долгое? Зачем я, собственно, приехал? — но на всякий случай не забыл добавить. - Сэр.

Хьюз вскинул брови:

— И правда, подождет.

Резко вскочил, откладывая книгу и пиво, со всех сторон молниеносно рассматривая прибывшего. Зачем? Казалось, что он принюхивается, как будто и правда намерен съесть. Бен держался из последних сил, чтобы в панике не вылететь за дверь, возможно, ему все мерещилось, но чудилось, что над головой Бака прорастают небольшие рожки, а вместо босых ног постукивают копытца и из-за спины помахивает тощий костяной хвост мелкого беса. Затем, будто придя к какому-то выводу, Бак ухмыльнулся довольно:

— Пошли в подвал. Все там.

Как оказалось, дальняя от входа стена содержала в себе еще одну дверь, из-за которой доносилась сырость и затхлость. Хозяин быстро снял с пояса ключи и открыл проход на узкую лестницу, уходящую вниз. Щелкнул выключателем, притаившимся где-то у стены, тогда снизу показался слабый свет разноцветных лампочек, веселый, почти новогодний, вот только спускаться не хотелось.

Бен неохотно согласился идти первым, но Бак настаивал, приглашающим жестом указывая, а в глазах его уже показались искры угрозы, предупреждавшей, что при неподчинении будет хуже.

Гип еще раз попрощался со всеми кого знал и не знал. И шагнул в подвал, уже спустя пару секунд осознав, какую ошибку совершил. Но Хьюз, все такой же улыбчивый и самодовольный, уже шел позади, и Бен опасался его спровоцировать. Он не знал, что его ждет, но чувствовал, что ничего хорошего, хотя на вид хозяин был радушным и в какой-то мере даже… интеллигентным, что совершенно сбивало с толку и еще больше пугало. Когда неизвестна опасность, невозможно выстроить план.

Шаги гулко отзывались на скрипучей лестнице, внизу тошнотворным гламуром мерцали сине-розовые лампочки гирлянд.

Подвал был заставлен какими-то коробками с припасами, но обстановку, окрашенную неверным светом, Бен не запомнил, потому что его взгляд приковала кровать, стоявшая у противоположной от лестницы стены. И на ней, на грязном тряпье, ничком лежал окровавленный голый человек.

Бен часто видел трупы, многие из них были настолько изуродованы, что не удавалось сначала определить вообще, женщина это или мужчина. Но этот являлся без сомнения мужчиной, молодым и, судя по бледной (покрытой жуткими гематомами) коже, не из местных. Если бы не искаженное болью, залитое запекавшейся кровью, застывшее лицо с закрытыми глазами, то можно было бы угадать довольно красивые утонченные черты.

“Он что-то сделал с очередным своим рабом”, — тут же вспомнились слова Салли, складываясь в ужаснейшую мозаику.

Бежать! И немедленно!

Для чего его позвали, если и идиот понял бы факт смерти пленника, который в последние минуты своей жизни, судя по всему, испытал такое, что в кошмарных снах не является? Гипа охватил ужас, когда он невольно зачем-то представил, что пережил раб, которого, наверное, когда-то продал Хьюзу Хойт или Ваас, поймав нерадивого туриста, одного из тех, которых иногда обследовал Бенджамин.

И представил он то, что где-то творили, вероятно, и с его друзьями, о которых он пытался не думать. Продажа на принудительные работы на каком-нибудь кирпичном заводе — это еще лучший исход. Так его и сломали, так он и согласился в смятении стать бандитом, а теперь, видимо, судьба его заслуженно наказывала за предательство.

Или Ваас за помощь Салли, он на Рук Айленде являлся синонимом судьбы, фатума и рока. Но нет, вряд ли он был в сговоре с Хьюзом. Теперь становилось понятно, почему главарь слегка морщился при упоминании этого имени. Хотя все мысли блокировал страх, почти животный ужас ловушки.

Образ беса все стремительнее формировался вокруг хозяина жилища, вскоре он уже чудился адским монстром с синей кожей и красными рогами, на что играло и освещение фальшивого “Нового Года” под потолком. Впервые Бен захотел оказаться где угодно, даже в пиратском форте, хоть на вчерашнем жутком празднике, хоть рядом с главарем, но только не в этом подвале, пропитанном смертью и содомским грехом. Один на один с маньяком, который внешне казался все еще спокойным.

— Вот, собственно, — указал рукой на тело Бак, слегка виновато и растерянно, точно кот, который случайно придушил мышь, намереваясь еще помучить.

Бенджамин заставлял себя оставаться спокойным, а голову холодной, отвечал сдержанно, осторожно подходя к трупу, но стараясь держаться ближе к выходу:

— Он мертв, сэр.

— Как мертв? — будто совершенно не понимая такого недоразумения, удивился Хьюз.

— Ну так. Мертв, — пожал плечами Гип, всматриваясь в сделавшееся восковым лицо жертвы, на котором застывали капли пота и слезы в уголках глаз, оставившие бледные разводы на щеках, но приходилось спокойным голосом констатировать: — Причина смерти, скорее всего, травма головы.

Возле кровати Бенджамин заметил несколько плеток разной величины, наручники, кожаные ремни и еще некоторые предметы, о назначении которых доктор задумываться не желал, борясь с подступавшей от омерзения и страха тошнотой.

— ***! А я-то думал, мы еще так мило поиграем, — выругался недовольно убийца, будто сокрушаясь над сломанной вещью, подходя к Бену, спрашивая еще раз: — Точно мертв?

— Точно, точно, — бормотал Бен, но нервы не выдерживали. — Что Вы меня спрашиваете, сэр? Вон он… п-пятнами уже пошел, — мужчина почти взмолился гневно, раздраженно, пребывая на грани паники. — Надеюсь, я могу теперь идти?

Но Бак, огибая кругом Бена с грацией кота, преграждал путь к свободе, в голосе его уже открыто переливались медово-сладкие нотки:

— Ты торопишься?

Доктор ощутил жжение в глазах, как в раннем детстве, когда его однажды окружили ребята постарше с намерением то ли побить, то ли обобрать. Тогда он разревелся в голос, на помощь ему пришла мама, отогнав всех. Но здесь спасения было ждать неоткуда. Водитель разве только оставался наверху, на улице. Но что толку? Из подвала не дошел бы до внешнего мира даже самый отчаянный крик. Все верно: из преисподней в мир живых ведь никто не может докричаться.

Гип сожалел, что родился не каким-нибудь горбатым уродом с косым лицом и ушами-плошками, которого все стараются обходить стороной. Бак с первых секунд знакомства слишком пристально и неоднозначно рассматривал Бенджамина, который отчаянно пытался сохранять официальный вид:

— Простите, сэр, у меня еще много дел.

— Да какие у тебя дела, — усмехнулся Бак, приближаясь, уже дотрагиваясь властной длинной кистью до плеча Бена, продолжая напевать. — Дела, дела… Осматривать таких же мерзавцев и жмуриков? Знаешь, ты тоже вполне ничего. Очень даже…

Бен, как мог, стряхивал руки Бака, которые уже бесстыдно начали прикасаться то к плечам, то к торсу, поглаживая ткань майки. Доктор ощущал, что близок к тому, чтобы разреветься, как в детстве. Но это было бы в высшей мере слабовольно, поэтому он заставлял себя злиться хотя бы, но голос предательски дрожал:

— Отойдите от двери, сэр. Мне надо идти.

Теперь-то он в полной мере начал понимать, что ощущает Салли, когда Ваас закрывается с ней в штабе или в ангаре. Ее отчаяние, ее бессилие.

Неужели ему тоже была уготована участь стать чьей-то “личной вещью”? И умереть в лапах садиста, как этот неизвестный парень, замученный до смерти извращенной страстью с побоями?

Ужас производил парализующий эффект, Бен только смотрел расширявшимися глазами, чем еще больше распалял Хьюза, на придвигавшейся груди которого скалилась голова оленя.

— Какой-то ты неласковый, — посмеивался уже над ухом Хьюз. — Я думал, раз уж так все произошло нелепо, мы еще позабавимся с тобой.

— Отойдите от двери! — почти закричал Бен, беспомощно, не контролируя себя. Он был готов практически ко всему с момента попадания на остров, но только не к этому! Потому и растерялся, чем воспользовался Бак, хватая парня за черные кудри, которые, очевидно, манили маньяка с самого начала, но отпуская, откидывая к стене возле лестницы. Бен тут же попытался подняться, ощущая путь к освобождению. Всего несколько ступенек! Но выход тут же преградил Бак, возникнув, будто телепортировавшись, взирая сверху вниз на новую жертву, ухмыляясь, словно пританцовывая, подергивая развратно бедрами:

— М-м… Отойти-не отойти… Какие вопросы ты мне задаешь. Я тут подумал… — в глазах блеснул злобный огонь. - Нет!

С этими словами Бен оказался прижат к стене около лестницы. Руки у Бака были словно щупальца, цепкие, сильные, хоть внешне не очень накаченные. Доктор вряд ли ощущал большее отчаяние в своей жизни, когда в его шею нагло впились губы и зубы маньяка, оставляя там, вероятно, синяк. И еще раз, и еще, спуская к плечам, ключицам и снова поднимаясь на шею… Ад в аду — вот чем становился этот подвал. Весь остальной остров Рук с фортом Вааса и крепостью Хойта теперь казался раем.

— Знаешь ли, ты — редкость на этом острове, такой… сладкий, гладкий! — обжигал ушную раковину голос Бака, который начинал медленно стягивать с Гипа бежевые брюки вместе с бельем, в итоге слегка спустив их. — С Австралии таких не припомню. Восточная сладость, медовая, которая так манит, чтобы ее надкусили, растерзали, — упоенно вещал он, еще спрашивая: — Не замечаешь поэтичность момента?

— Не слишком, — шипел от отвращения Бен, когда его руки начали заламывать. Вот тут он понял, что если продолжит сопротивляться, то скоро его бросят животом вниз на окровавленную кровать, сбросив с нее труп, и кожаным ремнем завяжут запястья за спиной. На миг сковывающий ужас подсказал: сдаться. Не сопротивляться, чтобы не убили. Может, и боли тогда садист меньше причинит. Пишут же в инструкциях: “не спорить с похитителем, выполнять все условия”. Но какие инструкции на острове?! На что он надеялся? В чем исход такого непротивления был лучше смерти?

Нет! Такая перспектива не устраивала! Не для того он жил, мыслил и предавал, вытаскивая себя из клетки, чтобы придти к такому концу этого пути. И кто бы стал защищать в таком случае Салли?.. Хотя нет, он волновался в тот момент именно о себе.

Но как выбраться?

Бак больно вдавливал спиной в стену, придвигаясь все ближе, начиная переходить от шеи к разбитым утром губам жертвы, кусая кожу, отчего вновь показалась кровь. Маньяк восторженно и жадно слизывал ее.

Гип ощущал, как к нему внизу живота придвигается крупный бугор в джинсах маньяка. Бенджамин боролся с диким омерзением, но какая-то невероятная жажда выбраться подкинула ему план: он внезапно ответил на поцелуй, сплетясь языком с этим мужиком с бакенбардами, с этим бесом, что ему и в кошмаре бы не приснилось. Тогда Хьюз явно удивился внезапной перемене в поведении жертвы, на миг ослабив наручники своих пальцев вокруг запястий Бена.

Тот короткий миг невзаимного, но взаимного поцелуя обещал преследовать доктора в самых темных снах, этот вкус чужой слюны с запахом пива и чужой крупный язык, проникший гадюкой в рот. Но мига хватило!

В Бенджамине точно пробудился монстр. Сегодня или никогда! Теперь или уже никогда! Выбора ему не оставляли.

Сначала он резко надавил одной рукой на заднюю часть правого локтя врага, одновременно другой — совершая молниеносный тычок в гортань, отчего Бак немного отпрянул, захрипев, уже, очевидно, не ожидая сопротивления.

Но времени выкроилось не больше пары секунд, однако хватило, чтобы откинуть от себя маньяка и резко ударить его коленом в печень. Не каждый знает местоположение, чтобы точно бить, причиняя одним ударом максимум шока, но Бен обладал необходимыми сведениями и опытом, так что он отлично представлял, где находятся болевые точки на теле человека.

А вот как сообразил, каким образом атаковать коленом… В детстве его били за высокомерие, но это не значило, что он совсем не отвечал обидчикам. И в нужный момент эта забытая ловкость и агрессия нашли себе применение.

Предплечьем он еще раз прошелся по гортани врага, затем сжатым кулаком — по низу живота и, ощутив, что совсем вырвался из объятий Хьюза, доктор ударил ногой по коленям, отчего маньяк на короткое время ошарашено отпрянул, скатившись вдобавок на пару ступеней вниз.

Контрудары Хьюза Бен не ощущал, кажется, его пытались огреть по голове, но он уклонился.

Все-таки удалось усыпить бдительность и убедить, что желания совпадают, значит, и связывать не надо. Но с чего бы они вдруг совпали?

Бен опрометью ринулся из подвала прочь, радуясь, что хотя бы никто не успел запереть. Зато при выходе из жилища он совсем запамятовал, что вторую дверь надо тянуть “на себя”. Дернув “от себя” пару раз, он в ужасе навалился плечом, а затем выбил ногой, практически снося ее с петель.

Оказалось, что кусок металла успешно открывается в обе стороны при должном старании, которое пришлось проявить, потому что доктор подозревал, что в его не сильно тренированных кулаках не так много силы, чтобы свалить замертво бывшего военного, да и оглушить его удалось только на короткий срок.

Что было дальше с Баком, знать не хотелось. Главное, что он не успел затащить обратно в подвал. Гип, на ходу натягивая брюки, вылетел к водителю джипа. Вот уж не думал доктор, что будет так рад второму Бенджамину, который еще несколько дней назад нагло подначивал его и вовсе не поблагодарил за спасение от акулы.

— Едем отсюда! Быстро! — воскликнул сорвавшимся голосом Бен, запрыгивая на место пассажира.

Водитель ничего не спросил, тут же вдавливая педаль газа и разворачиваясь не хуже участников Формулы-1, разве только вместо шикарного Феррари достался столетний джип без крыши и ветрового стекла, снесенного, чтобы стрелять было удобнее.

Джунгли заметались с невероятной скоростью. Ехали куда-то прочь от Бедтауна, и доктор не понимал, куда и зачем, главное, что он выбрался. Но морщился и плевался через борт, будто сильный настойчивый язык все еще хозяйничал у него во рту. Обратную дорогу Бен не помнил из-за шокового состояния.

***

— Ну че, Бен, косячок? — усмехнулся Бенджамин другой, когда они снова добрались до переправы, ведущей в форт Вааса.

— А-а… По***, давай, — нервно дернулся Бен.

Всю дорогу сердце бешено стучало. И в кои-то веки Бен оказался рад главарю, когда прибыл обратно в форт, миновав пулеметчиков, снайперов и собак. Ваас, конечно, мог его убить в любой миг, так, чисто от плохого настроения. Но смерть оказывалась не самым худшим исходом. Да, Ваас по сравнению с тем существом показался просто замечательным человеком.

И вообще Бен испытал приступ любви ко всем окружавшим вещам: солнце, небо, море, волны, пираты… Все, что угодно, что он не терпел до этого проклятого дня. Он был экзальтированно рад любой мелочи, возможно, из-за начинавшего медленно действовать слабого наркотика.

А ближе к вечеру доктор забился в угол возле забора и постройки, где была Салли. Одна затяжка марихуаны или чего-то такого уже отпускала, ему делалось на душе тошнее тошного. Наверное, поэтому он взял скальпель из новой аптечки, которую собрал взамен брошенной в панике, и начал судорожно обрезать волосы, наверное, пытаясь так стать более мужественным.

Кудри! Те самые кудри, которые хватали эти руки-щупальца! Собственное тело казалось теперь зараженным чумой от каждого прикосновения, которое пережило со стороны беса.

Неизвестно куда бы завел мужчину стресс, возможно, в итоге он бы отрезал себе даже язык, но тут подошла Салли, выглядевшая все так же, как маленькая старушка. Она все-таки встала, не дав зажить порезам. Да и все верно: никто бы ей не поднес и стакана воды. Она перемещалась то на цыпочках, то на пятках, не зная, как ступить, чтобы не задеть один из множества порезов, морщась от боли. Девушка напоминала бледного призрака, только своим видом резко отрезвляя Бена, ведь ему удалось сбежать, ради себя он придумал, как вывернуться, даже не сильно задумываясь.

И сила в нем вдруг обнаружилась! А она не сбежала, некуда было. И если с ним чуть не произошло, то с ней случилось все, что могло случиться. Но все же Ваас — не Хьюз… Только в чем разница? Он тоже пытал, только вдобавок не крепкого парня, а хрупкую девочку. Восприятие снова постепенно возвращалось на свои места. Однако Ваас субъективно теперь казался все равно лучше некоторых монстров с острова. И Салли смеялась своим невеселым смехом:

— Только не брейся налысо. У тебя красивые кудри. А если даже побреешься, все равно Бак будет приставать при встрече. Но вряд ли она будет. Он ведь выполняет поручения для Хойта, Ваасу не подчиняется. А Хьюз… Его бы воля, он бы ко всем мужикам… Вообще, все решает сила, а не внешний вид. Но ты теперь не удивляйся, если эта гнида нажалуется Хойту, он ему напрямую подчиняется. Короче, Бен, не удивляйся, если тебя убьют.

- “Утешила”, спасибо…

Девушка отошла, все так же хромая на обе ноги, ковыляя куда-то нетвердо, точно предрассветный фантом, а Бену становилось еще хуже от ее простых слов. Он отложил скальпель, проследил за Салли: она, оказывается, легла обратно на ту раскладушку, которую ей на какое-то время предоставили в форте. Доктор относительно успокоился, занялся привычным делом, сменив ее бинты, от которых в нос ударил запах несвежей крови, напомнивший слишком недавнее событие, однозначно пошатнувшее психику молодого человека. Закончив с перевязкой, он решил, что обязан побыть какое-то время наедине с собой, поэтому спросил разрешение выйти из форта у сторожей. Его, как ни странно, выпустили. Видимо, покинуть остров без лодки не удалось бы: пролив представал достаточно широкий, а у Бена никогда не было разряда по плаванию.

***

Вечерело. Солнечный свет расслаивался на оттенки, окрашивая небо в оранжевые и багряные тона, спускаясь к зеленоватым волнам.

Остров с фортом являлся небольшим гористым отломком от остальной суши, но на нем произрастало немало деревьев, среди которых прогуливались дикие свиньи. Последние нередко попадали на обед пиратам, но то ли быстро размножались, то ли не так резко истреблялись.

Они тихо ворчали, копаясь у корней тропических великанов, застывших в облачении из коры, в фате сочных лиан. Деревья словно охраняли остров, оберегали от вторжения цивилизации, сминая, оставляя только жалкие обрубки, пригибая к земле, чтоб человек не сумел здесь возвыситься над природой.

Бен долго бродил по этим зарослям, ощущая, что ему почти удается отвлечься от всего. Хотелось слиться с этой природой, никогда не рождаясь в этой оболочке из мяса и костей. Но вот снова он ловил себя на мысли, что проникается почти осязаемой ненавистью к себе.

За что? За то, что хитростью помог себе сбежать? От одной мысли о пережитом Гип, не выдержав, согнулся, схватившись за обожженный стрессом желудок, и выплюнул на траву пустую желчь, потому что не ел ничего с самого утра, просто забыв о такой потребности.

Нет, общество молчаливых зеленых старцев его не спасало. И ему вскоре начало казаться, что ничто уже не спасет. Он шел дальше, к краю острова, который находился в метрах ста от стены форта, к которой примыкал загадочный ангар, где обитал Ваас. Там остров, плоский и приветливый для лодок с одной стороны, резко уходил вверх, заканчиваясь обрывом, что приглашал в морскую пучину. Вскоре Бен стоял на краю обрыва и думал, а не утопиться ли…

Почему о самоубийстве он не думал все это время? Ведь это самый верный исход, чтобы никого не предать, не испытать боль. Да, но и никого не спасти. Впрочем, кого он успел спасти? Чтобы завершать свой путь самоубийством, можно было и не рождаться…

Но его экзистенциальные размышления прервала группа пиратов. Топая, как стадо мамонтов, они — во главе с самим Ваасом — пробежали воодушевленно к краю и, кто “ласточкой”, кто “рыбкой”, попрыгали в соленую воду. Явно, что инициатором был главный, который первым нырнул с восторженным кличем молодого бабуина по весне.

“Да чтоб вы все потонули! Да чтоб вас акулы поели!” — раздраженно подумал Бен, с любопытством глядя вниз.

Но все, как назло, всплыли, да еще с очень довольными рожами. Еще говорят, что “нельзя плавать в состоянии алкогольного опьянения”!

Повылезали на песок, кто-то фыркал, кто-то открыто клял главаря, но с такими приступами истерического смеха, что все ему вторили.

Ваас веселился, явно приняв новую дозу, а иначе не умел уже. Бен видел те моменты, когда главарь испытывал “последствия”, срываясь буквально на каждом, нервно дергаясь при каждом движении, как от ударов током, словно насекомое, проткнутое булавкой натуралиста; постоянно оглядываясь, будто видел каких-то призраков. Зрелище не самое приятное, настораживающее даже издалека. И все повторялось и повторялось: веселье, ломка, снова веселье, снова ломка. Но все состояния являлись опасными для обычных людей, уж тем более для пленников.

“Он тоже хочет что-то забыть! Вот живет себе, пока живется. И знает, что до седины в ирокезе не дотянет. Ну и на*** это надо здесь?” — вдруг совершенно четко понял Гип. Да, он осознал, что хочет еще раз закурить, чтобы тоже по-дурацки радоваться творящейся вокруг жестокой белиберде.

Вечером ему представилась такая возможность, потому что пираты, пользуясь перерывом между почти полной победой и финальным ударом по силам племени, решили, что можно снова напиться подавляющей массой до полусмерти. А гигантский костер они, кажется, жгли так, от москитов.

И тут уже Бен не стал строить из себя нежного интеллигента. Видел он, какими бывают люди, которые как бы читают Пушкина. Поэтому, все еще пребывая не совсем в адекватном состоянии, не помня, как и с кем, напился до среднего общего состояния всех пиратов. В какой-то момент он будто сорвался с воображаемого тормоза, ужас отпустил, размытый алкоголем, снова захлестнул беспричинный восторг по любому поводу. А к концу вечера он вообще сделался главным аттракционом, потому что заметили, как изменилось его поведение, когда всегда отстраненный и пугливый хирург начал лезть ко всем с бессмысленной болтовней и вопросами. Ведь есть прирожденные философы, есть академические, зато каждый становится “мыслителем”, когда выпьет лишнего, и уж “научную новизну” разглагольствований оценивает обычно такая же нетрезвая компания.

Бена просто накрыло волной болтовни, хуже, чем Вааса, когда он произносил свои монологи. Но в словах Гипа смысла содержалось мало, особенно когда уже в полуобморочном состоянии он взгромоздился на сцену, забыв, что только накануне она являлась орудием пытки для Салли.

Доктор начал ритмично дергаться под дабстеп, а потом и вовсе принялся вещать нетвердым голосом, как радио с помехами:

— Слушай, Ваас… А, Ваас! — он воскликнул громче, обращаясь к главарю, который обретался тут же, недалеко, в не более адекватном состоянии. — Ваас, я тут говорю о Вас!

— У… Как докторишку развезло! ***, до чего потешный. Ваас, ты только глянь! — пересмеивались пираты, показывая на него пальцем, но все ж одобряя.

— Я не… Я не потешный! — заминался Бенджамин, размахивая правой рукой с поднятым указательным пальцем, обращаясь к Ваасу, вдруг потеряв снова ненормальную веселость. — Я, может, о твоем здоровье вообще… пекусь! Ваас! А ты не боишься подхватить гепатит С или ВИЧ… ***! Спишь, с кем попало! Вот откуда тебе знать, что все рабы такие стерильные?

Главарь к тому времени тоже взобрался на сцену, которая для него являлась местом более привычным и положенным по статусу, чем для доктора, который заливал свое горе. Ваас развернул доктора, возомнившего себя оратором, лицом к себе, ощутимо хлестнув по щеке, чтобы отрезвить.

Главарь пристально глядел на собеседника, но делал вид, что смеется:

— Бен, Бенджи… Вот угадай, сколько мне лет?

— Сорок! — не вникая в происходящее, лепил, что первое в голову приходило, Гип.

— Вот именно, что двадцать семь, — хохотнул Ваас без улыбки. — Ширяться и бояться подхватить что-то от какой-нибудь ***… Забавная шутка, Бен. — Ваас вздрогнул, но снова губы его растянулись сомкнутой пастью варана. — Ты реально становишься смешным, если обкуришься!

И Бенджамин, слегка протрезвев, вдруг понял, что главарь давно уже умер, даже если казалось, что он живой. Он уже не ждал ничего от будущего, поэтому, видимо, расточительно тратил деньги на показательные казни и дикие оргии. Усеченная бесконечность, что способна мыслить, но не знает, для чего ему дарована эта способность. Вновь вспоминался тот рассказ об обезумевшем суперкомпьютере: незнание цели повергало в ярость, что осыпалась гневом на тех, кто не заслужил.

Всего лишь месть всем этим людям, всего лишь ненависть к себе.

Ваас ткнул Бена в спину, доктор, чудом ничего не сломав, мешком свалился с помоста, у подножья которого проспал до следующего утра.

Комментарий к 10. Маньяки бывают разные

Вот… Ваш Эльф написал такое, что никогда не писал. На слеш переходить не планирую. Надеюсь, это не NC-21. И вообще, дорогие читатели, не бейте, если что. Вообще это была, пожалуй, сама мрачная, вернее, самая гадостная глава всего произведения. Ну лично для меня.

Перевод эпиграфа:

Я просто хочу выжечь тебя,

Я просто хочу поглотить тебя

И вырывать из тебя душу…

========== 11. Тяжелый чемодан выбора ==========

Pour renaître

De tes cendres

Il te faudra

Réapprendre

Aimer, vivre, rester libre

Из имущества только тень и цепь, что притачивает к тому дню, когда пора распрощаться с сухарями земными. Остальное не найти, не озвереть бы только от каждого нового дня, когда зависть берет перед теми, кто никогда не был рожден. И каждое утро не видеть себя, поднимаясь, как от наркоза отходя, но заморозку души не снимая, когда в обрамлении огня облака клубились, растворяясь в небе, что было ясным почему-то слишком часто. Казалось, что в таких местах всегда должны царить серость и тьма, но вокруг плескалась почти неземная красота, буйство красок, жадная до роста природа, окутанная сотнями трав и цветов. Лишь следы пребывания человека уродовали ее, выжигали, чернили грязью.

Бена слегка знобило, он не ведал, с чем это связано, подозревал, что к полудню пройдет. А если какая-нибудь экзотическая зараза обнаружится, перед которой антибиотики бессильны, то придется отдать концы. Выбора-то не особо много, точно подошвами прилеплен ко дну во время прилива: остается лишь уповать на то, что вода не дойдет до макушки, или надеяться, что волны расступятся. Но не вел он народ к Земле Обетованной, чтобы ради него случались чудеса. Он просто существовал, не напрягая душевных струн, чтобы не лопнули, чтобы не перегорели совсем. И они отмирали, сгнивали понемногу.

С той вечеринки в форте прошло четыре недели, за которые соотношение сил не очень изменилось. Пираты готовились к финальному удару по уцелевшим воинам племени. Или не готовились. Не понять. Доктор не слышал никаких распоряжений, а его бы, очевидно, тоже предупредили и мобилизовали, но все как-то замерло, словно Ваас совершенно не собирался разрушать храм Цитры и деревню дикарей. Или медлил, обдумывал что-то. Что же связывало его на самом деле с этой жрицей? Порой казалось, что во время пыток Салли он обращался к ней не по имени, называя “Цитра”… Или только мерещилось. А если не казалось, то тем более делалось жалко девочку и вызревала неосознанная ненависть к лидеру племени ракьят. Пусть лучше уничтожит ее. Может, это вернуло бы главарю ясность ума? Хотя… С количеством потребляемых наркотиков и образом жизни — уже никогда. Он по всем признакам был безнадежным вариантом. Поэтому Гип не желал победы ни одной из сторон.

Казалось, ничего проще нет: ракьят остались в изоляции, даже без связи с внешним миром, в отличие от жалких потомков колонизаторов, которые ютились в захваченных городках-деревнях. Они откупались от пиратов рыбой и овощами, которые захватчики сами не выращивали. Нередко испуганные жители становились жертвами показательных казней и просто тихих расстрелов. Доктор пару раз видел колонны из людей в грязной одежде с заложенными за голову руками. Глаза их были чаще всего завязаны, но они шли, подгоняемые стволами автоматов, к месту собственного расстрела. Бен не понимал, почему они не сопротивлялись, почему не пытались разбежаться в разные стороны, кинуться в джунгли. Да, возможно, это означало тоже гибель от пули, но хотя бы не послушный шаг в пустоту. С таким же успехом им могли поручить вырыть самим себе могилу — они бы принялись ворочать комья земли, срывая дерн. Они слишком привыкли выполнять все условия врагов, опасаясь, что станет еще хуже. Только куда хуже? Люди шли с послушанием молодых бычков, выстроенных в ряд на убой, отчего хотелось кричать, выть, царапать стесанным ногтями ткань пространства, чтобы вывернуть мир наизнанку, чтобы лицо увидело тыл. И, наконец, признало, что дикость никуда не девалась, что разрушительная агрессия не сменилась пресвященными столами переговоров. Может, тогда бы появилась надежда на изменение для всех них?

Но что делал Гип? Просто шел к бочке с водой, чтобы смыть пот, катившийся градом от слишком жаркого утреннего экваториального солнца. Затем искал тень, стараясь как можно тише сидеть, чтобы не привлекать внимания, но и не теряться из виду. Успевал поразмыслить о несчастной Салли, которая до сих пор едва терпела соприкосновение новых сапог с изрезанными ступнями, поэтому лишний раз не выходила. Вскоре после той пирушки ее отправили обратно на дальний аванпост к другим рабыням. И Бен снова не мог сдержать обещание самому себе, чтобы защищать ее, потому что остался в форте по приказу главаря, “развлекаясь” тем, что тащил гнилые зубы из пастей пиратов. У многих были стоматологические проблемы, эмаль почти у всех покрывали отвратительные пятна, что закономерно, если втирать в десны кокаин. Да и от любого употребления яда организм понемногу разрушался.

Правда, у главаря крепости челюстей позавидовали бы многие: лишь слегка желтоватые два полных ряда зубов со слегка заостренными клыками часто скалились в злобных усмешках. Только никогда и никто не слышал, чтобы он по-настоящему смеялся. Но с чего бы ему? С чего бы им всем?

Главарь бродил по форту, весь его вид выдавал какую-то леность, будто он вообще не намеревался уничтожать племя. Может, ему хватило бы, чтобы ракьят просто сидели и не высовывались, пока Хойт разворачивал свой прибыльный бизнес? Пока что Ваас явно скучал, прострелил одному пленнику ногу, перед этим превратив лицо несчастного в кровяной фарш побоями. А потом, не смывая кровь с кулаков, пошел к одной из построек. Бен следил за главарем, давно подозревая, что в том здании находятся рации или даже Интернет. Доктор строил уже планы, как он во время своего пребывания в форте проберется через окно к запретной для него аппаратуре и передаст сигнал на большую землю. Проще всего было направить координаты мерзкого острова родителям, а потом они бы сообщили в службы безопасности, пиратов бы разогнала армия, и всех пленников бы спасли. Но! Снова это проклятое “но”.

Но Бен не знал координат архипелага так, чтобы кто-то сторонний смог точно отыскать именно крошечный остров Рук. К тому же знакомые друзей-этнографов явно были в курсе, куда отправляются ученые. И уж точно скрыть, что на целом острове идет война племени против захватчиков, не удалось бы совсем. Однако никакая армия освободителей-спасителей не прибывала. Это только мифы для фильмов… В сущности, никому не было дела до ничейной территории в океане и группы пропавших туристов, ведь брали не круизными лайнерами, а так, небольшими партиями.

Поэтому доктор снова опускал руки, план с проникновением к средствам связи проваливался еще на стадии разработки. Из проклятой постройки доносился хрипловатый голос Вааса, который обращался к знакомому:

— Дуг, как работа с туристами? Сколько нам ждать? Пока троих? Ок. Говоришь, еще восемь скоро будет? ***! А ты хитрозадый ***, так народ обрабатывать! — довольно смеялся Ваас, отключая связь.

Главарь вышел на свет в превосходном расположении духа, что являлось такой же редкостью, как снег в Сахаре. Он даже не спросил, почему Бен ошивается без дела, и не попытался обрушить удар с ругательствами. Разве только его подчиненные красноречиво отогнали Бена от двухэтажного домишки, где размещались заветные средства связи. Доктор хмурился и размышлял: «У них целая сеть, которая доставляет рабов? Кажется, они сами соглашаются на “увлекательное путешествие”. Где же столько наивных людей берется? Как в розовых очках живут!» — устало и отстраненно проплывали в голове мысли. А переживать за других Гип почти разучился, его последнее время окутывала зависть к тем, оставшимся на свободе, далеко. Он представлял, что все его одноклассники и однокурсники, должно быть, тихо работают, кто-то уже женился, кто-то растит детей. Не исключено, что кто-то умер или погиб, но вряд ли кого-то еще занесло в такую черную полосу. За что, спрашивается? За какие грехи?

В своей жизни он не разбрасывался волей, не крал, не придавался разврату и праздности. Но не расступались пред ним морские волны, не открывали потаенную дорогу. Только бесконечный круговой путь по зеленой пустыне, где даже манны небесной не срывалось с полого купола мира.

Доктор желал хоть какую-нибудь работу, чтобы не оставаться наедине с собой, чтобы не спрашивать вечно, как сбежать с острова и за что все это случилось именно с ним. Но еще два дня пришлось провести в ожидании. А на заре третьего, когда только дневное светило распускалась в ветвях, главарь отправлялся на дальний аванпост со словами:

— Ок, они прибыли.

Доктора повелел забрать с собой. Бен смутно догадывался, для чего он может понадобиться, но радовался, что встретится снова с Салли. Она в нем будила нечто человечное своим несчастным видом. Правда, не хотелось вновь пленников обследовать для продажи на органы. Порой, правда, приходилось просто оказывать неквалифицированную помощь тем, кто слишком рьяно сопротивлялся при поимке. После случая с Баком доктору делалось вдвойне мерзко от сознания того, что ждет по ту сторону продажи большинство попавшихся, какой страх и отчаяние. И ни единого шанса к побегу! Вечно действует принцип: при достижении самого дна кто-то еще снизу стучит. И так продолжается вечное падение. Невыносимо.

Лесной перезвон терялся в копытном разгуле резины колес, что переваливалась по камням. Крышка капота держалась для верности на полосках скотча, но это считался лучший джип, специально для главаря, исцарапанный пулями, с погнутыми крыльями. Ваас то ли совсем не понимал, какие деньги получает Хойт, то ли не желал понимать, то ли не было и у него выбора. Да, у главаря тоже не оставалось никакого выбора. Путь прямой и лишь во тьму, ветви темные вокруг. Никакой надежды на изменение, долгая ночь без промедления. Никакого бытия — лишь разрушение. Никакого творения — лишь безумие.

Дорогой вдоль берега достигли довольно быстро проклятого аванпоста, где слишком часто причиняли боль тем, кто не заслужил. Впрочем, весь остров проклятый, потерянный, но все еще живой, изнутри незастывший, наделенный своей сущностью и, казалось, мышлением. Он сам решал, кого пропускать на ту сторону света, а кого поглощать, перемалывать, делая кормом лиан. Казалось, когда-то Ваас слышал и чуял дух острова, сам являясь частью джунглей, но погряз в пустоте алчности и жестокости, что предлагал Хойт, как чайка в мазуте. И лишь черная птица — предвестник конца — вилась над его головой незримою тенью.

А вокруг красота – гор, деревьев, зверей — мешалась с уродливостью грубых лиц, что без линий, как тени голодные. Бенджамин не сразу посмел выйти из джипа, только после того, как выгрузились все пираты, которые торопливо проследовали к причалу. Показалось, что возле него мелькнул белый парус, чистый, красивый, но спущенный, слегка колыхавшейся обвисшей столовской тряпкой. Чье путешествие ныне закончилось?

Доктор ощутил будто жжение во рту, как от острого красного перца, которым здесь приправлялось все, что употреблялось в пищу. Бена нешуточно донимало странное предчувствие, ему казалось, что настал тот миг, когда он не выдержит того, что предстояло увидеть, сорвется и сотворит что-то ужасное. Может, вырвет автомат из рук караульного и берсеркером расстреляет весь аванпост, что маловероятно; может, скальпелем все-таки полоснет по горлу главаря; а может, сам сиганет с причала на милость акул, в ниши древних развалин, затопленных соленой водой лагуны. Только появление Салли отрезвило его, заставило удивленно всмотреться в лицо девочки. Она улыбалась! И так искреннее, так по-детски, чуть не плача от радости. Она сжимала в тощих руках небольшой саквояж с вычурным рисунком, какие модно брать в путешествия без долгих переходов.

— Бен! Смотри! Смотри, что у меня теперь есть! Все мое, никому не отдам! Там и джинсы, и майки новые, и белье, и много чего! — Салли сияла, улыбаясь, словно ребенок на Новый Год. — Бен! А знаешь, за что? За то, что я первая яхту заметила! Да! Вышла утречком на причал, а она на горизонте так и маячит.

Вещи… Общество потребления, безграничная алчность к вещам, в которой задыхались народы. Но здесь осколки цивилизации, самые простые тряпки, самые привычные предметы обихода могли невероятно облегчить существование. Всего один чужой чемодан.

Доктор не совсем понимал, о чем тараторит взволнованно девушка, но потом пригляделся к крупной для здешних мест живописной белой яхте, едва помещавшейся у грязного причала. Она казалась такой хрупкой, чистой и изысканной, что делалось противно от сновавших вокруг нее пиратов, подобных грязным жукам с алыми панцирями.

— А где пассажиры той яхты? — втянув шумно воздух, тревожно поинтересовался Гип. Отчего-то сердце щемило, как в первые дни пребывания на острове, а он ведь уже почти вытравил из себя милосердие, выбрал Салли как последнего чужого человека, за которого мог переживать, остальных воспринимал словно декорации, а туристов, которые отправились по своей глупости искать экзотики, вообще ненавидел. Но здесь… Что-то неправильно было во всем этом. Эта роскошная яхта, этот дорогой саквояж в руках маленькой анорексичной замарашки, которая, не прекращая восторженно улыбаться, кратко махнула:

— Ну, там, в клетках сидят. Брюнетку уже трое утащили, поразвлечься в штабе… Там еще смешная такая с дредами сидит, — девушка пожала плечами, а потом продолжила взволнованно рассказывать: — Но Бен! Целый чемодан нужных вещей! — и с нескрываемой гордостью за себя добавила: — Ваас мне разрешил оставить себе!

Но восторги по поводу “подаренных” главарем ненужных вещей доктор не разделял. Он в каком-то чаду бродил, вдыхая оседавший бензиновый выхлоп старого джипа. Запахи во влажном воздухе рассеивались медленно, а обоняние бывшего городского жителя обострилось. Казалось, острее сделались и обвисшие струны души, и арфа вновь робко посмела заиграть. Кто-то сидел в клетках. Кто-то, уже не его друзья, уже не те, кого не спас, уже не две девушки, которых затащил сам Ваас, уже кто-то другой, кого Бен не спасет, не попытается спасти. Нет! Он ощущал, что сорвется, не предполагал, что в таком ключе, но нервно прервал восторги Салли сбивчивым вопросом, поправляя низкий ворот майки, будто задыхаясь:

— Кого потащили… Куда? И сколько их было, пассажиров?

Лицо Салли потускнело, вытянулось, она нахмурилась и махнула неопределенно куда-то к краю аванпоста:

— Трое было, одну утащили. Две вон сидят. А чего тебе они?

Но доктор ее уже не слушал, решительным шагом направившись к бамбуковой клетке, где маячили два силуэта. Уж посмотреть-то он имел право! А, может, и не только. Но что еще?

“И, конечно, судьбе было угодно свести меня в этом аду с настоящим ангелом, правда, достаточно своевольным. Я увидел ее среди пленниц”, — так невольно записал несуществующий дневник в голове доктора, когда он увидел Ее.

Девушка выглядела странно по сравнению, например, с ее подругой-блондинкой. Во-первых, она не носила пластиковой бижутерии, которая неуместно болталась на шее другой девушки, вжавшейся в угол клетки. Во-вторых, на голове у нее действительно косматой грядой вставал лес тугих дредов. В-третьих, свободная мешковатая одежда напоминала облачения хиппи.

И с кулоном в виде значка пацифизма на шее она сидела в клетке, с затравленным ужасом и невыразимой болью ясного взгляда смотря сквозь прутья. Она боялась, но изо всех сил старалась не поддаваться панике. И казалось, отошла от шока того, что случилось с ними, на лице ее читалась напряженная работа мысли, будто она уже наивно планировала план побега. Хотя… наивно? Доктор пригляделся и заметил, что в связанных за спиной руках девушка неоднозначно прячет среди складок длинных рукавов легкого буро-лилового платья какой-то предмет, и Бен не сомневался, что это небольшой нож. Мужчина невольно огляделся на караулы, но пираты не особенно сторожили двух оставшихся девушек. Однако доктор не представлял, на что надеется пленница, которая решила не сдаваться до последнего.

— Че тут, свежатина? О! Эта губастая *** понравится покупателю, но сначала сам “попробую”, — ухмылялся Ваас, который не вовремя подошел поглядеть на новый “товар”, затем окинул беглым взглядом создание в дредах, ухмыльнувшись: — Это что за пугало нам притащили? А, хиппи… О***ть! Как там у вас? “Занимайтесь любовью, а не войной”. ***ый лозунг я тебе скажу, подруга. Спас он тебя сейчас? Спас, я спрашиваю?! Где твоя ***ая любовь? Эта предательница бросила тебя в клетке. И ваш ***ый значок не сработал. Я уж думал, сейчас с неба посыплется ваша обкуренная братия со всего мира. Кстати, ты в курсе, что вы нас нехило финансируете? Трава, свобода, расширение сознания. Я — твое расширение сознания! Новый взгляд на этот ***ый мир.

Девушка сдвинула брови и неподобающе зверски оскалилась на главаря, кажется, еще не представляя, чем чревато такое поведение в плену, потому что Ваас тут же обрушился на нее:

— ***! Еще одна упрямица? Мне не нравится, как ты на меня смотришь, ***! Не-не-не, ты не понимаешь еще, куда попала? Не понимаешь, сучка паршивая на***! Хочешь, тебе вон та *** расскажет, как классно, когда тебя бьют током? — Ваас махнул пиратам. - Эй, парни, какого *** одну на троих решили, если тут есть гордячка, которую стоит поучить хорошим манерам перед продажей.

Но в глазах девушки зажглось только презрение, когда к клетке направились несколько пиратов; очевидно, она намеревалась либо себя убить, либо… Но не главаря же? Или она еще считала, что это отличный шанс для побега? Или просто не сдавалась.

Салли, сжавшись, как маленький дикий зверек в обнимку с сумкой, издалека наблюдала с циничным спокойствием за тем, как главарь намеревался отдать на растерзание сбитых с толку девушек.

“Ангел… Они не посмеют сделать это с ангелом! Не сегодня, не у меня на глазах!” — отчетливо подсказал автор дневника Гипу, вложив слова, заставив резко провернуться неподатливый язык, который слишком привык взвешивать и обдумывать:

— Ваас! Стой!

Главарь удивленно обернулся, нависая над оробевшим доктором:

— Бен, Бенджи… Тебе не кажется, что последнее время ты слишком много стал… возникать? — Ваас поморщился, приподнимая правый край тонких губ в усмешке. — Или ты решил купить ее?

— Да! — вдруг громом среди ясного неба прозвучал ответ Бена, который выпрямился почти по стойке смирно, сжав руки в кулаки, расправляя сутулые плечи.

Лицо Вааса выразило странную смесь насмешки и одобрения, он слегка отстранился, рассматривая доктора, точно увидел впервые. А Гип старался не разрывать визуальный контакт, но не проявлять агрессивность, однако, раздувая ноздри, твердо констатировал:

— Ты платил мне. Я ведь могу приобрести себе рабыню?

Ваас беззвучно рассмеялся, широко раскрывая рот и высовывая язык, точно змей. В вытаращенных глазах его плясали блики безумия и торжества.

— А ты умеешь удивлять, Гип! — только бросил он.

— Так что?! — все больше пробуждалась невероятная отвага в душе доктора. Он уже решил не отступать, и не важно, что из-за этого спектакля девушка, вероятно, и его поминала самым последним словом, не подозревая, что он-то другой, он не пират. Но у него на лице не стояло метки о намерениях, так что приходилось терпеть исходящую от нее неукротимую ненависть. А еще пацифисты, говорят! Казалось, что это создание в клетке способно в тот миг разорвать “торговца” и покупателя голыми руками, а уж каких дел она с ножом могла натворить, вообще не хотелось представлять. В любом случае, только навредить себе.

— Не смотри на меня так! — предупредительно огрызнулся пират, продолжая глухо. — Ты не такой крутой. Деньги вперед.

Остальную часть сделки Бен помнил, как в бреду, ему не верилось в то, что он делал. Да, он покупал человека! Полной суммы, названной главарем, ему еще не хватало, но удалось договориться, что до погашения долга доктору не будут платить. А в случае его смерти, конечно, выгодно продадут непокорную девушку. Ваас, не забыв связаться по рации с Хойтом-боссом, даже выписал на нее что-то вроде акта купли-продажи, Бен смял лист, засовывая куда-то под майку. А о ее двух подругах Гип успешно забыл, просто вычеркнул их из сердца, не воспринимал, не думал. У него не хватило бы при любом раскладе денег на то, чтобы выкупить всех троих, так что мучить себя не хотелось. Здравое рассуждение – да, невозможно. Но по какому принципу он выбрал одну из них? Чем она больше заслужила спасения? Об этом он тоже надеялся никогда не вспоминать, радуясь, что хоть кому-то вроде смог реально помочь.

— Бен! — вырвал из пелены знакомый голос. – Ого! Ты телку себе купил? Для себя одного? А так бы разделили. Ты Бен, я Бен. Она бы и не отличила! Хе-хе!

С причала навязчиво махал рукой второй Бенджамин, его появление доктора ничуть не радовало, правда, теперь в некоторой степени ощущал себя обязанным этому немного суетливому субъекту.

— Пошел ты! — тут же огрызнулась девушка, которая все еще сидела в клетке неподвижно, придвигаясь к подруге и будто заслоняя ее. Но за свои дерзкие слова получила по щеке и скуле тяжелый удар. Главарь распахнул дверь и выгреб пленницу за шкирку, прошипев:

— Заткнись на***!

— Ваас, почему ты бьешь ее? Ведь она теперь моя “личная вещь”, — не ведая, откуда в нем взялось это коварство, резонно вставил реплику Гип, за что сам чуть не получил по лицу.

— Слушай, ***ла! Запомни раз и навсегда: ты здесь никто! Если я захочу, ты сам окажешься в клетке! Здесь все принадлежит мне! ***, Бенджи, — Ваас неодобрительно покачал головой. — Сколько лет пройдет, пока ты уяснишь, кто здесь царь и бог?

“Хойт?” — саркастично подумал доктор, тем более они оба прекрасно знали очевидный ответ, оба знали, что главарь не более чем завеса, красная тряпка для быка. На него отвлекал внимание ракьят Хойт, истинный владелец и тиран обоих островов, пользуясь тем, что у Вааса были какие-то свои счеты с древним племенем. На южном острове, где прочно обосновалась частная армия наемников, никаких дикарей уже давно не наблюдалось.

Но приходилось принимать правила игры, тем более, Бен молился, чтобы пираты не заметили нож в длинных свободных рукавах платья девушки, которая извивалась и пыталась укусить обидчиков, жалобно и скорбно взирая на подругу, та в голос стенала в клетке, оставаясь там в полном одиночестве. Доктор выкупил только одну. На ухоженную утонченную блондинку он старался не смотреть. Если невозможно спасти всех, то приходится выбирать. Только верного ответа в данном случае просто нет, никто не подскажет, все равно останется страшная память о тех, на кого не хватило слабой помощи, малой силы.

— Ты себе бабу с зубками выбрал, приглядывай за ней, а то еще откусит что-нибудь! — двусмысленно хохотнул второй Бен, отворачиваясь, явно завидуя. Конечно, ведь он-то в банде добился только ранга рядового на аванпосте. А хирург — это почетная, почти сакральная фигура. Он творит что-то непонятное, порой с того света вытаскивает, но может и зарезать, списав на неудачные условия или инфекцию. Так что, доктора лучше не злить. Конечно, его держали сначала на правах раба, приглядывали за ним, чтобы не сбежал, но такие вольности, как покупка персональной рабыни, ему почему-то позволялись, видимо, чтобы ощутил себя частью банды.

Гип уловил примерный ход мыслей пирата и немо усмехнулся простоте логических цепочек в голове рядового. Нет, с ним обстояло все намного сложнее, он ведь боролся за свою человечность, он не хотел терять осколки природной святости. И покупая пленницу, ощущал себя практически благодетелем. Но… Все же не давало покоя сознание того, что здесь все, от начала до конца, в корне неправильно. Может, перевернутое в водное отражение небо еще являлось чем-то надежным, может, исходящие ароматами джунгли еще привычно шелестели, как тысячи лет назад, но в людях что-то сломалось, что-то вело их к разрушениям, вызывая тягу к смерти, пыткам, жестокости. Что-то совершенно человеческое, не заложенное природой, что-то слишком страшное, чтобы быть описанным.

Поэтому Бен старался не думать, на него теперь свалилось немало насущных проблем. Глаза девушки метали молнии, когда ее выгребли из клетки, она сначала кричала неразборчиво что-то своей подруге, но потом их совершенно разлучили, и доктор сам желал этого, поскольку он не находил в себе сил пребывать дольше подле существа, которому ничем не мог помочь, даже убить не посмел бы.

Доктор и уже его “личная вещь” прошли мимо Салли. Девчонка самозабвенно копалась в саквояже, поглядывая по сторонам, как собака возле кости, опасаясь, что ее новоявленное имущество растащат мстительные женщины. Салли не ощущала никакой вины в том, что первая заметила корабль, в любом случае судьба его была предрешена с момента отправления. Она сидела возле бурой деревянной стены узенького сарайчика неизвестного назначения, в который как раз и зашел доктор со своим “трофеем”.

Пленница молчала, с ожесточенным отвращением сжав зубы, будто и правда намереваясь закусать до смерти, как дикий зверь. Доктор попросил оставить их наедине, но ему нашлось какое-то дело, тогда он вздохнул, усадил пленницу на табурет, хотя она пыталась лягнуть его, руки развязывать не решился. Его пугало наличие ножа в складках рукавов, он боялся, что путь к спасению купленной девушки она испортит сама своим сопротивлением. Так что нащупал крошечное лезвие, которое уже старательно перепиливало грубую пеньку веревок, вытащил его из мягких женских рук, забирая себе. Тогда-то заостренные черты лица пленницы вытянулись, крупные губы горько искривились, голова опустилась, выражая полное отчаяние.

— Я скоро вернусь. И… И все объясню! — прошептал, наклонившись к ней, Бен, но отпрянул, едва избежав удара лбом в лоб или в скулу. Темно-каштановые дредды яростно взметнулись, как змеи на голове Медузы-Горгоны.

— П-пошел ты, — дрогнувшим голосом отозвалась девушка, ее душили слезы, но она не желала показывать свою слабость. Доктор знал, что как только он уйдет, она, скорее всего, разрыдается, в полной мере поняв бедственность своего положения, ведь даже там, в клетке, она ощущала свое превосходство тем, что обладала подобием оружия. Как же она ошибалась! Здесь и с автоматом можно было считать себя беспомощным перед этой всепожирающей темной силой, подобной туче саранчи. По крайней мере, так казалось.

— Надо же, Бен. А говорил, что другой, — приветствовала его Салли на выходе. Она сторожила, воровато озираясь, вещи, все так же обнимая любовно сумку.

— Да! Другой! — шикнул на нее Бен. Но Салли пожала плечами:

— Ничего-ничего. Если приобрел хорошую вещь, то надо и пользоваться. А другим скажи, что отравишь, если кто к ней сунется. Или ты ее в аренду сдавать собрался? Удобно! И долг быстрее вернешь!

Гип ощутил, как холод прошел вдоль позвоночника. Если бы такое сказал главарь, он бы и бровью не повел, но слышать такие спокойные предложения из уст семнадцатилетней девочки… Ох, дико! Дико! Слишком дико!

Больше говорить с Салли не хотелось, просто не о чем стало. С другой стороны, он предполагал, что так все и будут реагировать, не объяснять же им, что он увидел в клетке ангела. Это даже для себя являлось странным объяснением выбора. Совесть… Она не мучила, потому что разорвалась на мелкие клочки от противоречий. И никакая вера не могла подсказать верного решения. На шею тяжелый камень привесили, впору топиться или ко дну себя прикреплять, чтобы не сносило случайными течениями.

Убеждения — это тот же камень, порой в омут тянут, но порой от кружения в водовороте спасают. Что только делают искаженные ценности? Не волей человека, но самой системой организации жизни в конкретном тесном сообществе.

Для начала стоило убедить пленницу, что он ее друг. Но вернулся он только ближе ко второй половине дня, так как в штабе собрались пираты вместе с главарем, в частности, шли переговоры с командирами наемников. Хойт наотрез отказывался посылать своих людей для сокрушения ракьят, потому что за каждую боевую единицу властелин южного острова платил звонкой монетой, жалование у наемников не шло в сравнение с тем, что получали рядовые в банде, а дикари не особо мешали. Конечно, ведь обширные поля на северном острове охранялись пиратами! И если набегали ракьят, то потери нес Ваас. Но что они особо могли сделать? Из луков стреляли, автоматами ржавыми еще иногда завладевали. Для Хойта — сущий пустяк, а вот Вааса явно бесило.

Бен ощущал себя лишним на этом военном совете, считая, что он мог понадобиться только в том случае, если бы главаря хватил удар от ярости. Но будто хватит его! Однако доктора сочли нужным ввести в курс дела хотя бы на ролях молчаливой галлюцинации, впрочем, договора все равно не достигли. Ваас только принялся срываться на подчиненных, поэтому доктор под благовидным предлогом избежал потока бранных слов или случайного тумака, просачиваясь туманом в слегка приоткрытую дверь, понимая, что его больше никто не держит.

Воздух за пределами душной приземистой хибары был намного свежее, хотя в нем все равно витал дух обжитого места, в котором не следят за чистотой. Доктор расправил плечи, давя ладонями на поясницу. Солнце приятно слепило глаза, рассыпаясь радугой сквозь ресницы, свежий бриз трепал край красной майки. На миг показалось, что мир замер, застыл, однако вокруг сновал народ. Едва не сбив Бена, к причалу прошествовали наемники. Каждый из них был оснащен по последнему слову, защищен бронежилетами и касками, которые они, правда, не побоялись снять на аванпосте во время переговоров. Доктор давно отметил, что среди них много людей европеоидной расы, крепких мужчин с бесстрастным взглядом машин для убийства. Неизвестно, кто еще больше пугал. Хотя неуравновешенные пираты во главе с не менее безумным их лидером порой могли сочинить что-нибудь настолько ненормальное, что себе вредили. Но в их среде Бен оказался нужной фигурой, Хойт бы вряд ли выпустил его из клетки, он предпочитал проверенных людей, а пушечное мясо отправлялось Ваасу.

Доктор отвлекся от нехитрых рассуждений, прихватив бутылку воды для своей пленницы, не придумав, что же он ей скажет в свое оправдание. Заходить в душный затхлый сарайчик, вдохнув морскую свежесть, не хотелось, но, видимо, женщине там тоже сидеть было несладко. Он пообещал себе сделать все, чтобы девушка в скором времени смогла свободно передвигаться по лагерю.

Возле хибарки, будто караульный, все так же сидела Салли, прислонясь к торчавшему, как кость, ребру недоделанной деревянной лодки.

— О, привет. А мы вот уже с твоей немного поговорили, — улыбнулась девочка, но добавила, придвигаясь к уху Гипа. — Осторожней, Бен, она на месте не сидела. Мне кажется, она вообще подкоп пыталась рыть!

Доктор встряхнул головой, взметнув неровно подстриженные кудри, словно ветер морскую пену. Он подозревал, что пленница не сдастся, хоть лишилась ножа. В ее темно-вишневых глазах “покупатель” сразу же прочел неукротимую жажду борьбы, волю никогда не сдаваться. Это могло стать проблемой. По крайней мере, когда Бен приоткрыл с опаской дверь, привыкая к темноте, он тут же получил неслабый удар прямо в нос, из которого немедленно потекла струйка крови.

— Ау! Больно же! — инстинктивно потер левой рукой ушибленное место, Бен, а правой ему уже пришлось ловить новый удар, оттесняя неугомонную девушку в дальний угол барака и захлопывая дверь, отчего пленница зарычала не хуже гарпии, шипя, словно змея так, что жутко делалось. Правда, ее поведение казалось бравадой малосильной кошки перед огромным псом.

— Да угомонись же ты! Я с тобой ничего не сделаю! — пытался утихомирить ее Бен, пока его пытались ударить ногой в живот, однако не слишком умело, поэтому уклоняться получалось неплохо. Когда девушка освободилась от веревок, удалось установить по взгляду на осколки стекла, разбросанные на щелястом полу, и запаху продуктов нефти. Кажется, пленница разбила керосиновую лампу и допилила почти перерезанные путы осколком стекла, о чем свидетельствовала кровь на ее пальцах.

Никакие уговоры на нее не действовали, а потасовка в темноте без возможности нормально атаковать и уклоняться в замкнутом пространстве выводила доктора из себя. Он же добро пытался делать! Правда, кажется, забывал, что это у него на лбу не написано.

В конце концов, пришлось резко выкрутить правую руку девушки, заводя за спину. Однако она не унималась и еще пыталась лягаться. Тогда Бен как можно аккуратнее опрокинул ее плашмя, заломив и другую руку, легонько придавив коленом спину. Девушка, поняв, что сопротивление бесполезно, от ужаса только глухо завыла, выгибаясь бьющейся в агонии змеей.

— Все! Тихо! — говорил доктор как можно более дружелюбно. — Так… С чего ж начать. Короче! Мы в лапах пиратов! Бежать некуда. Я тебя купил, чтобы спасти. Если сейчас вылетишь за пределы лагеря, тебя либо они расстреляют, либо звери съедят, либо дикари в жертву принесут. А что еще хуже — просто продадут! Ну, хватит уже! Я правда с тобой ничего не сделаю!

Бен ощущал, как девушку начинает колотить крупная дрожь, она обмякла, приникая лицом к грязному полу. Кажется, она заплакала, тихо спросив сорвавшимся голосом:

— А как же… Как же девочки? Что… Что с ними будет?

— Прости. Им я не в силах помочь, — тяжело дались очевидные слова доктору. — Но и ты их не освободишь уже… Послушай, ну не губи себя!

Девушка больше не сопротивлялась, только громче заревела. Когда доктор отпустил ее, она сжалась на полу в клубок, скребя ногтями по доскам. Мужчина испугался, что она навредит себе, ведь мелкие стекла могли попасть в глаза. Поэтому осторожно, но настойчиво поднял и усадил на табуретку, которую еще пришлось поискать в устроенном разгроме. Благо, никто не намеревался выяснять, что на самом деле творилось за саваном прогнивших досок. Казалось только, что Ваас изначально догадывался об истинных намерениях доктора, слишком уж злорадно он смеялся.

Девушка молчала, опустив плечи, очевидно, готовясь упасть в обморок после вспышки ярости, в которую вложила все оставшиеся силы — все зря. Бен дал ей воды и приоткрыл дверь, чтобы проветрить и впустить немного света. Из той же бутылки он слегка плеснул на лицо пленницы, заставляя смотреть на себя, ощущая, что необходимо продолжать разговор:

— Как тебя зовут?

— Нора, — хрипло отозвалась девушка, тоскливо глядя на дверь, точно птица из клетки.

— Хорошо, Нора… Ты… — бормотал Гип, разводя руками. — Ты теперь свободна!

— Свободна? О чем ты! Это игра? — она съежилась, упираясь локтями в колени и сдавливая ладонями виски. — За что мне все это…

— Нет, это не игра, — наклонился к ней Гип, участливо, но ненавязчиво поглаживая по плечу. — Послушай, я не пират на самом деле, я врач вообще-то.

— Отлично, но ты уже пират! — немедленно огрызнулась Нора, поднимая резко голову, вновь сверкая гневно глазами. — И ты купил меня, как рабыню.

— Я потратил на тебя все сбережения, — совершенно невпопад случайно вырвалось у доктора, который подсознательно страшился того, что могло случиться, если бы он не смог выплатить часть суммы, уже думая, как ему дальше существовать без денег, да еще с пленницей.

— И отпускаешь, чтобы меня снова поймали и снова продали? — усмехнулась душераздирающе спокойно и небрежно Нора, при этом взгляд ее потух, точно жаркие согревающие угли под проливным дождем.

— Это ты права, — неловко замялся доктор, понимая, что разговор приобретает неприятное русло.

— И все же ты купил меня, — продолжала она твердо и колко, очевидно, поняв, что ей пока и правда не намерены причинять боль. — Не помог сбежать, а ведь видел, как я стащила нож у одного мерзавца, а именно купил!

— Но ты сама сказала, что тебе дал бы побег. Что? Ничего! — немного разозлился доктор, активно жестикулируя, раскидывая руки, словно стремясь поймать ветер пальцами.

Нора напряженно сопела, сверля испытующе взглядом блестящих в полумраке глаз. Но тут в дверной проем просунулась каштановая голова, а ее обладательница совершенно беспардонно встряла в диалог, развязным тоном спрашивая, вскидывая расслабленно безразлично брови:

— Вы о чем, голубки? С этого острова не сбежать. Его даже на картах нет. Аномалия?.. А?

— Салли, что с твоими волосами? — только заметил изменение в девушке Бен, раньше не до того было, он вообще все хуже помнил все, какая цель привела его на аванпост в этот раз, точно вьюга лиан заметала все, что он пережил до встречи с Норой.

Лицо девочки слегка вытянулось, но она, опуская драгоценную сумку с чужими вещами, развела беззаботно руками:

— Новая партия товара пока не прибывает, старая скоро будет распродана, с ракьят стычки не учащались. Ему стало скучно. Брось, док, не смотри на меня так. Я же его кукла, — но треснувшим стеклом донеслось эхо ее голоса: — Кукла…

***

Снова она играла на публику, потому что так обманывала не только доктора, но и себя.

Салли вспоминала, что было потом, после того, как Ваас выбрил ее виски, оставив клок на макушке, вроде под стать своему ирокезу, но только ирокез, как гребень динозавра или казуара, торчал кверху, а ее оставшиеся космы падали на лоб. Точно намеренно по контрасту: бледная тень господина-повелителя.

Потом было то же, что и всегда, то же, к чему она уже почти привыкла, потому что выбора у нее не оставалось. Ведь это только к главным героиням прилетает принц на белом коне, выхватывая в последний миг из грязных лап злодея. Нора… Зачем она только появилась? Зачем доктор, принц, спас ее? Салли тихо злилась, это чувство имело корни сродни ревности, но содержало что-то и от чисто детской обиды и страха, что те жалкие крохи внимания, которые она получала со стороны Бена, теперь уйдут этой разнесчастной Норе. Героине, звезде! А Салли по странному стечению обстоятельств судьба всучила роль убогой статистки, персонажа, которого в фильмах обычно рисуют в массовке, того, кого нет в реальности.

Поэтому за ней никто не приходил, она еще была в какой-то мере благодарна, что не стала “общим достоянием”, потому что с кем-то судьба распоряжалась и так. Док сумел выкупить эту Нору для себя одного, а некоторым пиратам не хватало денег, и они покупали себе “постоянных” женщин на двоих-троих… Все это существовало рядом с ней. И рядом с каждым. Просто этот каждый иногда был отделен сотнями километров от разных непотребств и ужасов падения человеческого духа до состояния животного. От того мнилось им, далеким и неведомым, будто все это нереально, будто это страшная история на ночь и повод для извращенных фантазий.

Эту Нору выкупил… Вот она, главная героиня. И вот он, док, сказочный принц. И Салли безотчетно ощутила ненависть к этой высокомерной статной женщине в дредах. Женщине, которая не понимала, что ей просто слишком повезло, женщине, которая не могла даже нормально отблагодарить того, кто ее спас. И вообще она еще наивно не считала это спасением. Салли страшно сердилась на эту Нору, становилось обидно за доктора.

Завесу памяти пронзил сочувственный охрипший женский голос:

— Как ты все это терпишь? Как же это все отвратительно!

Это пленница успела уже посочувствовать “личной вещи”, хотя сама находилась в положении не более выгодном.

Слушать ее слова жалости совершенно не хотелось. Не ей знать, через что проходят статисты, марионетки, массовка. И если героиня только испытывает шок от того, что чуть не случилось, то массовке приходится жить дальше с тем, что уже случилось. В здравом уме или нет — никого не интересует. Но однозначно жить лучше, чем умереть.

— Ничего отвратительного, — резко осадила Салли женщину, отшатываясь от двери, оставляя “голубков” наедине, сползая по стене с обратной стороны, утыкаясь лицом в колени, не выпуская из костлявых пальцев саквояж.

Только солнце плавило землю отсветами, поедало ясный цвет травы. Девочка ощутила, словно ее за шею схватила невидимая рука, поэтому вздрогнула. В голове отзывались слова Норы, такие неуместные, такие снисходительные, будто она к маленькой обращалась. Да, на вид Салли выглядела почти истощенным ребенком, но память ее хранила то, что не доводилось узреть тем, кто считал себя совершенно “взрослым”, последние не сумели б прокомментировать врезавшиеся в сознание девочки картины.

Да, почти ничего отвратительного. Только она вспоминала собственный совершенно тупой взгляд, устремленный в деревянный грязный потолок, когда ее тело было распластано, точно на дыбе, на разгоряченном мускулистом теле хозяина. Он, очевидно, решил немного поиграть со своей “марионеткой”. Двигался за ней, немо приказывая ей, точно второй внешний скелет, точно кукловод. Она практически не видела в ту ночь его лица, слышала только, похожее на рык хищника его дыхание над ухом. Уже привычное. И он сминал ее худые ребра, давил на грудь, слегка душил…

Много что еще творил и кое-что даже нравилось ее телу. Редко. Пожалуй, она не ощущала отвращения. Впрочем, она не ощущала ничего.

Только этот равнодушный взгляд в потолок. Только нежелание понимать, что и зачем происходит. Не испытывала омерзения и при свете дня, точно все ее чувства изошли в этот глухой гниющий потолок там… И даже не корила себя за то, что боится и одновременно ждет каждый раз появления, возвращения своего мучителя. Но хотелось, чтобы это происходило как можно реже, хотя ее никто не спрашивал. Она ждала его, потому что если не он бы прибыл, то известия о его гибели, а это страшнее. Не хватало еще терзать себя беспочвенными обвинениями со стороны какой-то там совести, хватало и физической боли, к которой приходилось привыкать, потому что редко ничего не болело.

Джунгли создавали удобные условия, чтобы любая инфекция развивалась и оставалась в организме. С появлением Бена стало немного легче, он лечил, доставал антибиотики. Салли себя только всегда утешала, что если где-то что-то болит или даже кровоточит — это не страшно, совсем не страшно. Хуже, если вдруг что-то загноится, потому что от кровотечения всегда можно умереть довольно скоро, а вот от заражения намного мучительнее.

Жить все равно хотелось, ведь легко сказать, что вместо такого существования легче выбрать смерть, но гибнуть не легче, во много раз страшнее.

Она видела смерти пиратов, казни ракьят, она видела болезни и мерзость заражения паразитами. Она успела перебрать все варианты самоубийства еще в трюме корабля. И каждый скалился жуткими клыками бездны. Нет, достаточно перетерпеть очередной визит мучителя, а потом несколько дней можно приходить в себя, снова смотреть на солнце, вдыхать воздух. И не каждый его приезд являлся чистым издевательством, порой он ласкал ее, позволял… Только не вспоминалось, когда в последний раз. Кажется, в тот день, когда велел следить за появлением корабля. Да, тогда она была согласна на все лишь за то, что не страдала. Удачно совпали условия, когда зажила большая часть отметин на ее теле с его предыдущего “визита” и когда в голове главаря не возникло очередной садисткой идеи. Или так он и планировал, чтобы его марионетка оказалась послушна приказу, наряду с пиратами выслеживая “гостей”. И ее глаза оказались более зоркими… Или просто Ваас своей царственной волей отдал ей ненужное женское тряпье из чемодана. Но какая разница? Она не обвиняла себя за это подчинение.

Да и за что корить? Злость на себя возникает только там, где изменяют своим идеалам. Ее идеалы втоптал в грязь родной отец, впрочем, она никогда не видела в нем чего-то идеального. Главарь на его фоне значительно выигрывал. Эта почти демоническая власть, мощь… Он имел право на свою жестокость, а это жалкое создание по имени ее отец не имел, и все же позволял себе постоянно бить ее. Мать он, наверное, тоже бил когда-то, но Салли этого не помнила, как будто мать умерла еще до ее рождения, если бы такое возможно.

Может, мать тоже являлась просто тупеющей алкоголичкой? В это так не хотелось верить! Потому что созданный образ умершей матери всегда был для девочки чем-то вроде маячка, светлой надежды, что в мире есть добрые люди. И разрушение этой робкой веры означало полное погружение в безумие.

Вот Ваас уже не верил ни во что. Прежде всего, не верил, что есть кто-то надежный, кто-то, кто не оттолкнет и не предаст. В каждом он мог углядеть циника, но, что хуже, слишком часто оказывался прав, отчего и образ путеводной звезды в душе Салли понемногу разрушался. Нет, не жило в этом мире добрых, не в ее мире точно, может там, за стеклянным потоком благополучия. Как эта Нора, которая даже в таком тяжком положении смотрела свысока, обращалась снисходительно, точно приманивая дикого лисенка… А с главарем они обретались на одном уровне. И он хотя бы не унижал своей жалостью, на которую не был уже способен.

Да, однозначно, она ждала его. Его. По имени Ваас. Иногда. Редко. Всегда. Никогда.

Наверное, сознание ее так берегло себя от сумасшествия, по крайней мере, встречи с ним уже не приносили психике невыносимых страданий ужаса и паники. Разве только тело инстинктивно боялось пыток. Вот чего она действительно ужасалась. Иногда — и довольно часто — главарем завладевал всецело дух садиста, и тогда начинал травить паучьим и змеиным ядом, удары током, вывихивание пальцев… И прочее, что еще он мог придумать.

Правда, против яда он всегда потом давал противоядие, а ток никогда не доводил до смертельного напряжения. Не давал умереть ей, а она ему тоже смерти не желала. Ведь в случае его погибели ее не-жизнь стала бы еще страшней. Только иногда, когда становилось совсем невыносимо, она просила себя тихонько: “Только перетерпеть это, только перетерпеть”. В безвыходных ситуациях, когда сопротивление бесполезно, другого и сказать нельзя. Смерти своей она тогда не очень страшилась. Хотела только, чтобы все закончилось. Любой ценой. Но в какой-то момент ее оставляли в покое. Отдавали иногда доку подлечить.

Порой главарь и сам признавал, что перестарался, правда, никогда не говорил об этом. В случае ее смерти он не стал бы и минуты печалиться, он бы забыл о ней моментально, вспоминая равнодушно, как сломанную вещь, но все же неплохую и вполне годную вещь, которую не хочется нелепо и совершенно бесцельно уничтожать.

Порой он даже говорил со своей марионеткой. Достаточно длинные монологи часто прерывались вспышками безудержного гнева, он отвешивал ни за что оплеухи, мог сломать мебель. А взмах его руки по силе мало чем уступал атаке лапищи медведя. Но все-таки он говорил с ней. Вот только говорил он почти со всеми, в особенности, с пленникам, даже когда убивал их. По одному. Привозили их, ставили на помост в форте, потом сгребали трупы в яму. А он иногда лично методично расстреливал, разгуливая перед ними с пистолетом. И говорил. Сам с собой говорил. Потом как будто замечал подчиненных, обращался к ним уже другим тоном. Но рассуждал он все больше перед теми, кто не мог его слышать нормально. С пиратами обычно отпускал скабрезные шуточки, материл весь свет и отдавал достаточно сухие и верные приказания. Как будто знал, что пираты-то уж точно не услышат. Они и не пытались слушать… А Салли приходилось.

Иногда, особенно после удачной охоты на животных или на людей, он приходил и не мучил ее. Даже напротив. Вот как в ту ночь, когда обрезал ее волосы. Потом гладил по голове, плавно переходя к плечам, талии, спине, целовал, покусывая, шею… А она оборачивалась и смотрела на него преданными глазами, точно верная собака. И понимала, что она ничем не лучше собаки своей податливостью и послушностью. Понимала, что, наверное, это неправильно. Но правила здесь не действовали. И роль собаки, вернее, куклы, со временем почти понравилась ей. Хотела смотреть преданно и смотрела, и не истязала себя моральными помехами и принципами, бессмысленной борьбой.