По течению

Салли упрямо не хотела в это верить, стоило только представить его решительное злое лицо. Да, вот он, ее мучитель, тот, кто отравлял ее жизнь с момента попадания на остров, однако ни он, ни Бенджамин не знали о ее жизни до попадания в этот ад. Она не рассказывала, потому что одному не было до этого дела, а другой не спрашивал. Ваас не доставал ее вопросами, они словно не существовали друг для друга как личности, вернее, она для него, а он для нее… Она боялась его, но когда он выбежал за дверь, натягивая торопливо бронежилет, Салли ощутила, как холод прошелся по ее телу плетьми тянувшей у сердца тоски и беспокойства.

Бен же своей гонкой на гидроцикле доказал, что не принадлежит к той странной касте интеллигентов-белоручек, которые слабы, как породистые кошки. Однако когда началась перестрелка, он остался сидеть здесь, рядом, в штабе, словно беспомощная пленница, и задавал бессмысленные вопросы.

Что он хотел узнать об отношениях Салли и Вааса? С какой целью? Девушка не понимала, ей хотелось верить, что доктор желает ей добра, к тому же он один из немногих не боялся гнева главаря и смел говорить с “личной вещью”. От смелости или от незнания?

Где-то резким треском бухнул взрыв гранаты, Салли сжалась, закрыв уши:

— Ай! Уже по нам?!

Девочка впилась взглядом во встревоженное лицо Бена, который выглянул из штаба, рассматривая ночную непроглядную тьму, в которой только траурными лентами вились длинные листья деревьев.

— Нет! Вроде еще там, — выдохнул Бен, с которого слетели остатки сонливости.

— Там… — протянула Салли. Ей так не хотелось признаваться себе, что она переживает за этого монстра, за ее личный кошмар. Но Ваас — это Ваас, конечно, он мог убить, мог творить все, что пожелает.

Вот когда он днем снова бросил ее на грязный матрац, о ее согласии речи как всегда не шло. Но в этот раз получилось как-то лучше, чем тогда, на грязном столе. Правда, в порыве страсти главарь прокусил левый сосок “вещи”, но это не шло в сравнение с болью от пыток и неплохо заводило, так что вдоль живота и позвоночника прошла покалывающая дрожь, обострившая ощущения… А еще он потрясающе целовал ее шею, впиваясь в кожу губами и зубами, точно вампир. Какой толк сопротивляться и заставлять свое тело молчать, если априори произойдет то, что хотел главарь? Лучше сделать вид, что изначально была согласна, так даже все остались, в целом, довольны.

Может, зря Салли избрала такой взгляд на происходящее: если бы ненавидела всей душой, то не ждала бы исступленно его возвращения, когда где-то совсем близко снова ухнул взрыв.

Страшно! И эта неподвижная ночь, не позволявшая рассмотреть опасность, что чудилась ныне в каждой тени. Раньше противостояние шло где-то на острове, но в стороне, будто не касаясь ее, а теперь обожгло своим приближением, опалило, как костер крылья мотылька.

Нет, Ваас — это Ваас, а ракьят — это какие-то неведомые дикари, которые убивали пиратов. Да, они были в своем праве, но Салли переживала за себя, ей не хотелось становиться жертвой случайного осколка, шальной пули. Не сегодня, не в тот день, когда даже Ваас не причинил ей особых страданий, даже наоборот… Бен всего этого не ведал, но по нему было видно, что он жалеет девушку, ее добрый доктор. Такой тихий, но, как оказалось, смелый. Совсем другой, нежели Ваас. Но сумел бы доктор ее теперь уберечь от атаки ракьят? Она просила защиты, потому что сама не владела никаким оружием, не обладала достаточной силой, чтобы обороняться. Но Бен сидел в штабе, нервно сцепив руки с видом человека, который не имеет никакого запасного плана на случай взятия аванпоста.

Салли представила, что может стать “женой” дикаря, и ей сделалось противно от одной только мысли об этом, потому что ракьят ничего не знали и не понимали, они были под властью жрицы их древнего культа — некой Цитры, а Ваас знал и оценивал. В этом девушка не сомневалась, много разных вещей он рассказывал. Нет, лучше быть с ним, потому что тень его величия могла хоть как-то оградить ее, а его беспощадность отгораживала от жестокости со стороны всех остальных. Являлось ли все это самоутешением? Конечно…

— Вроде стихло! — прислушивался Бен.

И правда — из звуков остался только легкий свист перегоравшей лампочки, да бесконечное жужжание мух, которые норовили полакомиться кровью и подгнивавшими фруктами, миску с которыми раскидали при вести о нападении. Салли только заметила это, решила, что лучше не оставлять беспорядок до возвращения Вааса. Ведь он вернется, обязательно! И все будет по-прежнему. Ужасно, но хотя бы без этой невозможной неопределенности.

Девушка встала, медленно начала подбирать бананы, но руки и ноги стали словно деревянными, а в голове крутились нестройной пленкой воспоминания прошедшего дня. И то, как пальцы мучителя совсем не больно перебирали ее волосы, хотя любой бы счел унизительным это снисхождение. И Бена, который несся среди рифов и акул… Ради кого? Может, ради нее? Или доказывая что-то себе? Бен казался почти неземным, таким далеким, отстраненным со своими тяжелыми веками, гордым носом с горбинкой, копной черных кудрей, длинными, почти аристократическими, кистями рук, через кожу которых виднелись зеленоватые вены. Салли, застыв с миской в руках, невольно залюбовалась, но ее сокрушал тон доктора. За что он так ласково с ней? Ведь она не заслужила, ничего не сделала ему хорошего, одни неопрятности приносила. Девушка с горькой иронией подумала: “На мне пробу ставить негде: по всему телу клеймо. Жалости одних, отвращения других”.

— Вроде возвращаются, — прислушалась Салли, ей почудился гул машин, что пылили по грунтовой дороге, переваливаясь через ямы.

— Ты ждешь его, что ли? — в голосе доктора прозвучала почти досада.

Неужели он ревновал? Салли не хотелось казаться перед ним совершенно сломанной рабыней, болванкой для удовлетворения похоти. Нет, она являлась человеком, и хотела доказать это хотя бы доктору, просто ее собственная личность обычно лежала где-то на дальних закоулках сознания, особенно, когда прибывал Ваас, потому что он поглощал волю, разум, саму мысль о сопротивлении. Бен оказался иным, хотелось казаться перед ним более сильной, поэтому Салли почти приободряющее отозвалась с некоторой гордостью, хотя со стороны это все равно выглядело как робкое бормотание себе под нос:

— Мне повезло, что я не мужчина, а Ваас — не гей, — затем Салли вспомнила кое-что, еще одну страшную историю острова. — А то у одного киллера из Бедтауна рабы-мужчины долго не живут. Ему ума не хватает, наверное. Или деньги некуда девать, хотя сам на развалюхе приезжает. И новых покупает.

— Ты говоришь “повезло”? — бросил на девушку полный недоумения взгляд Бен.

Повисла неловкая пауза, посреди которой снова донесся звук выстрелов, уже дальше, доложенный случайным ветром, и гул работавших двигателей тоже почудился. Все еще никто не возвращался. Странное это чувство… Ждать возвращения тех, кто ненавистен, но не настолько, насколько то неведомое племя.

— А что, сесть посреди улицы и зареветь в три ручья? — зло бросила девушка, нахмурившись из-за развалившегося диалога. — Если бы слезы что-то изменили! — поставила миску обратно на стол возле “трона”, исподлобья сверля внимательными глазами собеседника, почти наставнически продолжая. — Так что и тебе повезло. Давай лучше называть это так.

Снова гнетущая тишина, долгая настолько, что неважны показания стрелок часов — сердце свое время отмеряет. Ночь тянулась и тянулась, черная, как вдова, одинокая и бесприютная, как сирота. Только о берег плескались волны в вечном повторении одного и того же бессмысленного действия, о чем так часто говорил Ваас, называя это безумием.

Салли снова взяла в руки миску, прошлась по периметру штаба, как зверь в клетке. Бен сидел неподвижно на своем месте, только дышал глубоко и шумно, явно тоже заставляя себя гасить стресс. Салли не могла больше говорить, только нервно переминалась с ноги на ногу, хватаясь за желудок, который сводил адреналин, да еще голову сдавливал невидимый обруч.

Девушка сжала зубы, не понимая, из-за чего она так волнуется, чего и кого ждет. Но остаться вообще одной в этом мире… Хотя теперь появился Бен. Может, он мог бы защитить в случае гибели Вааса? С Беном Салли готова была остаться, она это поняла еще в тот день, когда доктор лечил ее раны. Стать его женщиной. Целовать ласково и осторожно его красиво вычерченные губы, гладить нежно эти прекрасные руки, зарываться пальцами в кудри…

У Вааса тоже когда-то были черные густые волнистые волосы, только он их сбривал с большей части головы, оставляя только гриву-ирокез, как у казуара. Да и слово “нежность” с ним вообще не ассоциировалось. Другое дело Бенджамин. И имя такое певучее!

Но он не понимал ее, он ее жалел, потому с ним приходилось вести себя осторожно, показывать себя с лучшей стороны. С Ваасом было проще… Хотя…

Ночь разорвал звук приближавшихся машин, мрак покромсал свет фар. С такой смелостью по острову разъезжали только пираты, которые считали себя хозяевами, беззаконно, жестоко.

— Пшли на*** все отсюда! — первое, что рявкнул Ваас, когда снова появился в дверях штаба, скидывая бронежилет.

Живой! Только чужая кровь на левой щеке, покрытой щетиной и грязью. Значит, он лично принимал участие в перестрелке. Сердце Салли забилось быстрее, но всякую радость своего появления главарь душил на корню, будто намеренно желая, чтоб ни одно существо не смело к нему привязываться, по-человечески переживая за него. Живой! И снова ненавидимый, особенно, когда резко взмахнул рукой, раздраженно отшвыривая Салли, отчего девушка пошатнулась и только стараниями Бена не упала, выронив миску с раскатившимися фруктами, которые вскоре растоптали сапоги главаря, размазав по дощатому полу штаба.

— Так, Гип, там зацепило двоих. Короче, займись уже делом! Салиман можешь взять с собой! ***! Какого *** аккумулятор сажали? — старательно остужая свой дикий пыл, чуть тише приказал Ваас, вырубая проектор с фильмом. Его интересовали карты острова, которые тут же притащил один из подчиненных. В штабе развернули вполне современное оборудование, вроде ноутбука и навигаторов. Очевидно, главарь обдумывал план нападения на дикарей, ответная жестокость которого обычно раз в сто превышала агрессию отрядов племени.

— Пойдем, Салли, ты мне поможешь, — кивнул Бен, мягко приглашая девушку выйти. Последняя, ссутулившись, покинула штаб.

“Добрый доктор вылечит наши раны. Но кто исцелит наши души?” — слегка обернулась девушка, прежде чем следовать за Беном.

Ночь уже не казалась холодной, даже наоборот: сковывала духота, жалила, как щупальца медузы, и Салли почему-то едва сдерживала слезы обиды. Но чего она ждала? Как иначе мог приветствовать ее мучитель? Впрочем, то чувство непоправимой несправедливости зародилось раньше, намного раньше… Может, стоило рассказать доктору? Вероятно, стало бы легче. Или нет…

Раненых оказалось немного, от попадания пуль в бронежилет только синяки оставались. К Бену обратились только потому, что он оказался удачно на аванпосте. Так что, помощь Салли почти не потребовалась, да у нее и навыков надлежащих не имелось. Доктор забрал ее скорее для того, чтобы закончить оборванный диалог. Когда пираты разошлись по своим постам, а в штабе продолжали совещаться главарь с командирами нескольких отрядов, Бенджамин, тяжко вздохнув, спросил Салли, посмев даже погладить ее по плечу, без приставаний, по-дружески:

— Салли, как ты его терпишь?

Девушка нахмурилась, выжидающе внимательно рассматривая лицо доктора. Она умела читать эмоции по малейшим движениям глаз, бровей, уголков губ, даже слабое освещение не делалось помехой. Только это помогало ей вовремя угадывать, как вести себя с Ваасом, чтобы не получить оплеуху за неповиновение. Пришлось научиться понимать с полуслова, вот и теперь она угадала, что настало время поведать все доктору, он готов слушать любую правду:

— Тебе рассказать с самого начала, с того момента, как я попала на остров?

— Если тебе от этого станет легче, я готов слушать, — отвечал ей Бен, будто говорил с маленьким ребенком, а точнее со слабоумной, что несколько разозлило Салли. В ее душе вдруг встрепенулась некая черная птица, ударив безобразными крыльями, подняв бурю, отчего Салли скороговоркой каким-то чужим отрывистым тоном ответила:

— Мне? Мне уже все равно. Значит, нет смысла рассказывать, — она отвернулась. — Терплю… Или просто живу, коротаю жизнь. Все как будто жду чего-то, все надеюсь: вот завтра что-то изменится. Но ничего не меняется. ***во, правда? Очень ***во, когда ничего не меняется. Ну, а Ваас… Кое в чем он, пожалуй, опытнее и интереснее Алекса с первого этажа… Или не первого? Ну, это еще было там… Давно. Разве только Алекс меня не пытал. А отец, бывало, и бил! Думаю, этот Алекс стал бы такой же ничтожной пьяной свиньей через пару лет, — лицо Салли искривила неприятная гримаска усмешки. — Так что… Ваас еще не самое худшее, что могло попасться. Он хотя бы не жалок. Док… Если ты думаешь, что ***вая жизнь бывает только на этом острове, то ты беспросветно наивен.

— Но здесь тебя каждый день могут убить! — невпопад ужаснулся Бенджамин, не понимая перемены, произошедшей в поведении собеседницы.

Конечно, куда ему понять, ведь это что-то вроде защитного механизма, привычка, не позволявшая раскрывать душу, в которой зародился однажды этот черный фрегат с красным зобом, крючковатым клювом и теряющимися во мраке черными крыльями.

— Там тоже могли, — съеживаясь, садясь на ящик у развешенных рыболовных сетей, продолжала Салли, слишком по-взрослому глядя на недоумевавшего Бена, но вновь она сделалась испуганной беспомощной девочкой. — Хотя там было только одно хорошо… Не пытали… Ох, лишь бы не пытали! Там могли избить. Но что там, что здесь я ощущаю себя невидимкой, человеком, до судьбы которого никому нет дела! Выброшенная кукла…

Девочка почти заплакала, растирая слезы по невидимым в полумраке веснушкам, плечи ее дрожали. Зачем этот доктор затронул самую ее больную тему? Нет, не факт рабства являлся таковой. До этого она пережила куда больший шок, предательство, после которого не каждый и вовсе останется человеком. Ваас как-то раз говорил, что “семья убивает”… Он выдавал в своих бессмысленных тирадах слишком много того, с чем Салли невольно соглашалась.

И стоило только немного пожалеть себя — она вот так расклеивалась. Нет, лучше ненавидеть себя, лучше, чтобы все вокруг ненавидели. Может, Ваас тоже желал ненависти, потому что только она поддерживала и заставляла дальше существовать, выгрызать у этой жизни каждый новый день?

— И ты смирилась с этим? — гладил ее по плечам Бен, мягкий и ласковый, точно плюшевый медведь, не несущий никакой опасности. Так непривычно, так странно. Как такого целовать, даже нежно и ласково? Растает, как видение!

— Ты все-таки хочешь услышать историю с самого начала? — снова послышался сиплый, твердый своей апатичностью голос взрослой женщины.

— Может быть. Если тебе не больно вспоминать, — предупредил собеседник.

— Это не воспоминания, это реальность, — безапелляционно осадила девушка. — И она длится и длится по сей день, повторяется и повторяется! — она глубоко выдохнула и бесстрастно начала связно повествовать, раз уж пришло время. — Привезли на корабле, в трюме, точно груз, я даже думала, что ослепла, когда меня вывели на солнце. Потом держали в клетке вместе с другими девушками. Они все истерили, а я так, тихо скулила. Жалко себя было. Да противно так от этой жалости! Сто раз себя прокляла, что в тот вечер вернулась домой. Но знаешь… Меня бы везде нашли, продана уже… Меня продал за карточный долг… родной отец, — Салли опустила глаза, зачерпнула рукой горсть песка, просеивая его сквозь пальцы. — В клетке сидели не очень долго. Тех, что посимпатичнее, быстро разобрали частные покупатели, тех, что попроще, растащили по публичным домам, кого в Бедтаун, кого дальше отправили… А меня покупать не хотели… Будто я хуже остальных. Не знаю, может, и хуже, — задумалась девушка, морщась, будто увидела омерзительное насекомое. — Может, за то и терплю… Пираты думали оставить в лагере как “общую”… Бесплатную! — голос ее дрогнул, будто говорила та Салли, испуганная девочка. Но снова этот хрип измотанной женщины, которую уже ничем не удивить: — Это верная смерть через пару лет… Вот тогда-то я страху натерпелась. Особенно, когда меня выгребли из клетки… Думала, как умереть, чтобы не терпеть… — но тут она сорвалась почти в шепот, тихий визг, скуление раненного щенка, крупные горькие слезы покатились из ее глаз. — Эти руки… Грязные грубые руки, много рук… — она выдохнула, прищуриваясь, глядя на штаб. — А потом пришел Ваас, напомнил, что я все еще товар, поднял меня за шею, рассмотрел. И сказал, что я буду его “личной игрушкой”, — рассказчица нервно дернула плечами, будто поведала о чем-то обыденном. — Так я и стала “куклой”…

— Ты была рада его появлению? — с тайной обидой или просто печалью спрашивал Бен.

— С чего ты решил? — отвернулась Салли, рассматривая море, залив и светлевший на востоке горизонт. Хотелось спать, но не удавалось от пережитого недавно всплеска адреналина.

— Да так… интонация твоя… — замял тему доктор, садясь рядом на песок.

— Не… Не особо… — пробормотала девушка, но с неуверенным воодушевлением посмела продолжать. — Просто… Я сразу почувствовала, что он как-то отличается от них. Решила, что лучше уж принадлежать ему, чем быть общей… Понимаешь? Это тот случай, когда речь не о самоуважении вовсе! Я просто хотела жить… А в ту ночь он даже не делал мне больно… ну, почти… я не сопротивлялась…

Она неуверенно замолчала, она вспоминала их “первую ночь”. И не могла сказать о ней ничего плохого, что пугало. По крайней мере, это было не тем нелепым дрыганьем, которым они занимались на старом диване в отсутствие родителей этого Алекса в квартире парня. Да еще Салли от этого дрыгания не получала ничего, но по неопытности не понимала, думала, что так оно у всех и бывает. Оказалось, что по-другому случается. Хуже всего, что доказал это тот, кого она ненавидела, ее мучитель. Помнится, когда он выгреб ее из клетки и отбил от прочих пиратов, то даже улыбнулся ей, погладив снисходительно по щеке, спрашивал потом еще что-то у Хойта, который вроде как сделал несчастную девушку “подарком” главарю за успешно распроданную партию рабов.

“Бесплатный бонус от фирмы” — вот как это называлось. Салли поморщилась — как ни называй, а тошно звучит. Но Ваас… Он пожалел ее! Только потом узнала она цену и его жалости, и его жаркой страсти — пытки. Одного из его излюбленных “хобби”, один из способов устрашения и вызывания неприязни к себе.

— Только наутро я поняла, что значит быть его “личной игрушкой”, — решила все-таки продолжить девушка, но голос пропадал. — Док… Удары током — это ужасно… Лишь бы не пытали! Не могу… Когда он приходит. Я каждый раз сжимаюсь, точно до размеров булавочкой головки. Зачем ему все это? Зачем?.. Вот это больше всего угнетало поначалу, я думала, что сойду с ума. Как думаешь, док, я уже сошла с ума?

И на лице девушки заиграла ухмылка, глаза ненормально расширились, кончик языка облизнул губы. Кто это существо, что вырвалось на поверхность? Это какая-то иная Салли, она такую не знала!

— Нет, Салли, ты… Все будет нормально! — врал, не краснея, Бен, хотя Салли прекрасно отгадывала, когда кто-то лжет. Ваас не врал, но скрывал что-то… Что-то, что словно гнойная заноза выщербляло его душу и разум. Он старательно обходил все темы касательно его биографии. Салли не имела права спрашивать, но и свою не раскрывала. Вот перед доктором разоткровенничалась, а оказалось, говорить об этом больнее даже, чем вспоминать. Повелась на сердечную улыбку доктора…

Девушка устало поглядела на штаб, где все еще горел свет, слышался голос главаря. Странно, что кто-то считал его ненормальным, ведь он очень разумно командовал своими пиратами, большинство из которых не отличались ни умом, ни образованностью. А еще ракьят распускали слухи, будто он трус, потому что редко сам лез в первых рядах на врагов. Только трус не станет криминальным авторитетом. Хойт Уолкер — босс — вон вообще никогда не высовывался без охраны из своей “крепости” на южном острове, но все его боялись, одного взгляда этих по-акульи бесстрастных глаз в сетке небольших морщин. Именно из-за Хойта… Да, это был его корабль, что привез пленников, притом доставил сначала на южный остров. То, что там вообще оказался Ваас, являлось большой удачей, наверное.

Салли размышляла, что получила или потеряла от жизни на острове, вспоминала Вааса. Нет, его свирепые зеленовато-карие глаза не хранили той же бесстрастности и расчетливости, что неизменно спокойный взгляд Хойта. Но оба содержали отпечаток маньяка. Излюбленной казнью Хойта вообще было сожжение… А Ваас… Что Ваас? И что она? Кто она? Кем была?

«Но все-таки он не злой, — молча рассуждала Салли, сознавая, что доктор ее не поймет. — Он не сдает меня в аренду, как делают некоторые наемники со своими “женами”. Он собственник… И он пожалел меня тогда. Это такая роскошь для меня, оказывается. Не отдал всем, а сделал своей… Пожалел. Ну, что я еще могла желать? Я благодарна ему, я не сопротивлялась… Но лишь бы не пытал! — в сознании вновь расправлял крылья черный фрегат. — Однажды я сойду с ума. Может, он этого и добивается? Но к чему здесь жить долго? К чему сохранять в целостности личность? Здесь можно жить, недолго, страшно, но не надо хранить на “черный день”, не надо думать о будущем, потому что его нет. И нет тех, кому я могла бы завидовать, как там. А там я извелась от этой мелочной зависти: вот дети с нормальными родителями, идут по улице, улыбаются, сытые уроды, ждут, когда им купят новый гаджет. А мне оставалось ждать только, что меня хотя бы накормят, хотя бы соседи пожалеют, как обычно. Здесь я не ощущаю этого вечного голода. Ну, а что меня ждало там? Работа посудомойки в лучшем случае, но с нее меня как раз выперли в тот вечер, когда узнала… Проклятый отец!.. Из школы и так выгоняли несколько раз, переводили в классы для проблемных подростков. Универ и приличная работа — это все для них, благополучных. Рано или поздно я оказалась бы все там же — на “панели”. А так… Здесь один Ваас, и он делает, что ему вздумается. Почему я не могу заслужить иного? Нигде, совсем нигде… Меня нигде нет! Меня нет! Нигде… Я — его тень, я только его тень, все здравые мысли в моей голове – его, безумного…».

Комментарий к 6. История Салли

Вот, собственно, про Салли информация, про ее прошлое еще будет. Глава вышла большая, но тут же диалогов немало.

Как обычно, надеюсь почитать Ваши отзывы!

Перевод эпиграфа (“рыба”, художественного нет, кто найдет или сделает - буду рада, ибо песня интересная):

Открой глаза, он никогда не изменится!

Он прошел через грубые вещи в его жизни,

Просто выйди из своего диапазона.

Я не могу просто сидеть здесь и смотреть,

Как он причиняет тебе боль снова и снова.

Как можно еще позволить ему прикоснуться к вам?

Вы приняли его за того, кем он не является.

И вот теперь пришло время проснуться!

========== 7. О людях и не-людях ==========

We come from a world of oblivion, bad dreams,

I got all I need strapped right to my hamstring.

I’m not really bad, I’m just made up of bad things.

© Hollywood Undead „Day of the Dead“

“Продал родной отец… Родной отец, — эти слова набатом гудели в голове Бенджамина до самого утра, хотя вроде удалось заснуть, увернувшись в спальный мешок. — Если и есть ад, то я вряд ли найду в нем отличия от такой жизни. Мне кажется, там такое же сборище уголовников, которые вечность подвергают тебя всем возможным издевательствам. Различие только в рогах и копытах, в остальном есть риск перепутать”.

Бенджамин не любил просыпаться, его уже не страшил даже голос главаря. Пусть орет на всех вокруг — значит, есть от чего так орать. Бен уже не боялся за себя, ему и терять-то нечего было, он ни к чему не стремился уже. Рассказ Салли поверг его в еще большую тоску, ведь раньше он и не задумывался о том, что такие, как она, тоже могут что-то чувствовать, к чему-то стремиться, а величал их презрительно “быдлом”.

Бенджамин забывал, что не у всех такая начитанная интеллигентная семья, как у него. Но жизнь сыграла с ним злую шутку: существуя на острове, он сам делался не лучше тех, кого раньше презирал, и воспоминания о семье тоже мучили его: «Возвращение… Да что меня дернуло отправиться в экспедицию? Работы не было после универа, ага, а они взяли, потому что врач без практики немного просил. Вернуться… Но что я смогу сказать всем, кто меня знал? Что я скажу родителям? Маме?! Бенджамин… “Сын боли”. Мама! Я — боль твоя, я — предатель».

И наяву или во сне метались тени жадной пропасти подсознания, готовые утащить в бездну безумия.

Утром пираты, словно ночные кошмарные видения, оживленно сновали по аванпосту, но доктора вроде никто не звал, поэтому он лежал в душной полудреме, рассматривая небо над головой, не сличая сон и реальность.

Вспенивался лес ароматом рассвета, точно море, расцветшее листьями волн. Казалось, мир извивался в агонии, не выдержав алевшего ожога лучей, когда ветер пролег стройным рядом вздымавшихся гребней, объединяя родственным сходством пену воды и кудри ветвей.

Вокруг поднимали пыль сапоги людей в красных майках, гудел погрузочный аппарат, забивая новый катер “товаром”. Бен думал, кто все эти люди, не понимая, почему он один из них: “Столько вещей, которые никто из нас не ощутит, не испытает, не переживет, например, никогда не услышим крик рождения своего первенца, никогда не испытаем теплоту обычной человеческой жизни, серой, но, может быть, менее серой, чем наше существование на пике страстей. Мы никогда… — но самобичевание перерастало нередко в самооправдание. — Я знаю только одно — все дается на время… Все дается на время, дружба, любовь, сама жизнь… Уходит что-то одно, появляется иное… Может, в этом нет ничего страшного, совсем ничего, просто ты щепка в океане, совсем не сопротивляешься течению…”

Внезапный прилив непрекращавшейся злости на себя заставил порывисто подняться. Духота давила на мысли, а стрелкам часов предстояло еще немало отметок преодолеть до полудня, с океана не приносило в тухловатый залив свежего бриза.

— Привет, Бен! — вскоре помахала ему Салли, когда доктор немного привел себя в порядок и умылся. Даже среди пиратов он пытался выглядеть прилично, хотя от вечной жары от них всех несло потом, который при скоплении народа наводил невозможный для дыхания смрад. Хотя вроде бы вода была, о чем свидетельствовало нехитрое занятие Салли, сидевшей на чурбачке возле одной из построек: девчонка с невозмутимым видом полоскала в треснувшем красном пластиковом тазу разноцветное тряпье.

— Ты как? — спросил ее после ночного диалога доктор, видя, какие глубокие темные круги под глазами залегли у девушки.

— Да… работаю вот, как обычно, — пожала плечами она, с меланхоличным философским видом перетирая в жидкой грязной мыльной пене мужские трусы с изображением пальм. Такое занятие мало чем отличалось от точно таких же постирушек на большой земле. Только Бену делалось еще более неуютно от контекста: только вчера Салли снова брал силой главарь, потом позволил ей смотреть кино на правах домашней зверушки; с ночи еще потряхивало от страха перестрелки, все казалось, что ракьят бродят где-то поблизости. А вот она, Салли, юная девочка с веснушками — сидит себе, точно сотни других женщин, и еще находит в себе силы отстраненно слегка улыбаться ему, Бенджамину, который решил поддержать беседу:

— И что ты делаешь обычно?

Салли еще шире улыбнулась, видимо, удивляясь, что кому-то вообще интересно, как она живет-выживает, чем коротает долгие дни, она даже выдержала паузу, с удовольствием рассказывая Бену точно захватывающую историю:

— Ну… Рис варю, маниок вымачиваю… То же, что и остальные женщины, — махнула она рукой, но увидев, что доктор с интересом слушает, продолжала: — Мужчины мясо разделывают, освежевывают животных после охоты. А рыба тут намного лучше нашей. Свежая, прямо из воды… — далее, не меняя тона, она добавила, чуть вскинув брови: — Правда, один парень полгода назад умер от паразитов, но ведь никто не знает, в какой они рыбе могут оказаться.

Бен не знал, плакать или смеяться от такого повествования, он уже давно заметил, что его все чаще тянет на громкий истерический смех от всего, что он видел. Там-то, в прошлой жизни, он половину счел бы сразу невероятной дикостью, а тут научился мириться со всем этим, даже не вспоминая, что якобы весь мир уже использует те же стиральные машины. Или его весь мир был слишком узок, или его миру бесстыдно лгали. Там же его учили не общаться с детьми алкоголиков, а здесь одна из них вдруг почудилась ему единственной родственной душой.

— Да я уже заметил, что здесь сплошная проверка теории вероятности, — невесело усмехнулся Гип, на что лицо Салли вдруг снова покрылось непроницаемой маской деланного безразличия и почти снисходительности: то выражение, с которым она сумела все поведать о себе, значит, снова речь должна была пойти о той жизни до продажи в рабство:

— Там тоже была, Бен. Маньяк в подъезде, вор в подворотне, неплотно закрытый люк на улице, дерьмо в дешевом кафе, химический завод недалеко — чем не проверка? А в последние годы Детройт вообще чёрти чем стал.

Бен неловко замолчал, когда Салли опустила пониже голову, делая вид, что нет в жизни важнее занятия, чем оттирание пятна с очередной красной майки — видимо, обстирывала весь аванпост. В конце концов, женщины там не только постелью отрабатывали свой хлеб. Что доводило Бена до безотчетного ступора — такие порядки существовали не только на острове, здесь же в своей гротескности они просто лучше просматривались для таких вот близоруких к окружавшему миру, как он.

“Тогда я понял, в каком примерно районе жила эта девочка и задумался, а изменилось ли хоть что-то для нее? — делал доктор запись в несуществующий дневник. — И этот остров — нигде и всюду, как расплата за нашу несвятость”.

— А еще я здесь майки крашу по трафарету! — улыбнулась радушно Салли, отчего солнце заиграло на каждой ее озорной веснушке. Может, именно из-за них не нашлось на нее покупателя. А к лучшему или к худшему — кто скажет?

Бенджамин чем больше знакомился с ней, тем меньше понимал, кто смеет ей причинять вообще боль. За что?..

— Пиратские? — поддерживал беседу доктор.

— Ага! — энергично закивала девушка, поднимаясь и вскоре выплескивая воду из таза, развешивая белье на проводе, продолжая. — Привозят самые дешевые с большой земли… Вообще сюда товары привозят, ты же заметил, что тут ведь все есть: и чай, и сахар, и мыло! Косметики только нет, не для кого.

Она явно храбрилась и пыталась находить даже в этом средневековом строе свои положительные стороны.

— Ну… Кое-чего явно не хватает, — не забыл напомнить Бен, обращаясь громким голосом как бы к собеседнице, а на деле доводя до сведения пиратов, что надо бы добыть побольше необходимого всем товара. — Антибиотиков, например. Часто слишком использовать приходится.

Главарь, деловито обсуждавший что-то на причале с наемниками Хойта, прибывшими с южного острова, на миг и правда обернулся, но махнул рукой, однако Бен понял, что его услышали. В этом содержалась его небольшая власть. Да и вообще он, почти как воин, владел жизнью и смертью, но в ином ключе.

Салли все еще улыбалась, даже присутствие Вааса ее не пугало, она оживленно отвечала:

— А я вот беру трафарет и краску и рисую череп белый… Недавно баллончик граффитера нашли! Это весело! — отчаянно доказывала она себе, но запиналась. — И помогает… Отвлечься.

Внезапно донесся грубый прокуренный голос проходившего мимо караульного:

— Эй, Гип, не особо лезь к шл*шке Вааса, а то еще прострелит тебе башку или что пониже…

Ему вторил другой пират, расхаживавший в красных шароварах, поглаживавший свежевыбритый череп с татуировкой и поигрывавший ножом с видом маньяка:

— Хе-хе, или подвесит за это “что пониже”. Помнится, одного ***ого ракьят так и казнили на днях.

— А вопил-то! Как паршивый кот, воин на***. А-ха-ха! — разразились хохотом несколько пиратов.

Салли примолкла, точно пришибленная, только молча с озлобленным упорством довешивала белье, и читалась в ее движениях ненависть к каждой поганой тряпке. Бен стоял, словно соляной столп, не зная, как снова отогреть, вернуть ту лучистую, практически по-детски чистую улыбку на лице девушки. У доктора на душе скребли не кошки, а существа более неприятные, нематериальные, черные, теряющиеся очертаниями голодных теней:

“Они называли ее самыми гадкими словами. Боюсь, что и не одни они посмели бы применить такие эпитеты к бедной девочке, будто она сама выбирала такую судьбу, будто выбирала, где родиться. И что она могла? Вечно сопротивляться Ваасу? Убить себя, чтобы не выносить все это унижение? Как будто за грехи отцов всегда расплачиваются дети. А мы никогда не видим их, этих детей, а если видим, то брезгливо отворачиваемся. Откуда берутся все эти неблагополучные семьи? И почему мы смеем называть себя цивилизованным миром в таком случае?”.

***

Но в голове Салли мучительно кипели иные мысли, ее не интересовала судьба казненного ракьят, ее не шокировал жесточайший способ казни. От пиратов она ничего не ждала, никакой милости к врагу. А вот Бен… Помнится, в детстве, лет до двенадцати она еще читала книги, робко надеясь однажды вырваться из того мрака, в котором родилась. С годами, по мере прогрессирующего алкоголизма и игромании отца, мечты юной девочки таяли, сморщивались, как пожухлая осенняя листва. Потом еще появился некий Алекс, которого она вспоминала с не меньшим отвращением, чем отца, и надобность в книгах вообще отпала. Но из далекого хрупкого детства она все же сохранила в памяти несколько сказок Андерсена. Две самые яркие засели в душе, как разноцветные мозаичные осколки: “Русалочка” и “Девочка со спичками”. И вот теперь, глядя на Бена, девушка отчетливо видела его — неведомого принца с затонувшего корабля, вот только она не являлась прекрасной русалкой-спасительницей. Ей жизнь отвела роль героини второй сказки, которая прокручивалась и прокручивалась в ее голове: вот идет замерзший босой ребенок прямо по снегу, пытаясь продать в канун радостного праздника спички. А вот Салли, она вспоминала, как сидела лет в десять в канун Рождества в коробке, греясь с блохастыми щенками доброй дворняги, потому что отец нажрался в стельку с компанией таких же мужланов, так что о возвращении домой не шло и речи — она уже тогда четко понимала, что это опасно.

Падал мокрый снег, словно мелкие колкие кружева, пронизывал ветер, не спасал шарф и порванные перчатки. Хотелось плакать, но от слез сделалось бы еще холоднее. И мимо нее шли люди с подарками, сотни разноцветных коробок пронесли мимо нее. Она вспоминала сказку и хотела в ту ночь так же замерзнуть насмерть и отправиться к тем, кто ее ждал и любил. Кто-то же ее любил! Ведь не бывает так, чтобы никто! Это слишком нечестно!

Душа ее кричала, но небеса молчали, не пуская к тем, кто ее любил.

Пойти к ним казалось просто — лишь отделаться от этого измученного тела.

Но потом вдруг девочка испугалась, вскочила, заставляя себя не спать, потому что равнодушная радостная толпа с разноцветными обертками в руках уж начинала смешиваться с лихорадочными снами. Тогда ее приютили соседи, она сама позвонила к ним в дверь, ее пустили в дом, они же подали даже судебный иск, но дело почему-то развалилось, отца не лишили родительских прав. И замкнутый круг продолжался, повторяясь чередой бессмысленных кошмаров.

Порой Салли корила себя за эту малодушную жажду жить, вырывать зубами даже сухие кости, даже случайные минуты, но понимала, что эта нечеловеческая любовь к жизни — единственное, что спасало ее с момента прибытия на остров. И все бы ничего, она даже к Ваасу начала понемногу привыкать, но тут появился прекрасный Бенджамин с его неземным великодушием, его утонченной красотой. Несмотря на условия на острове он всегда оставался довольно чистым и опрятным, а элегантно очерченные его губы изрекали плавные речи. И кто она по сравнению с ним? Русалка с рыбьим хвостом, который страшно показать. Да только морской Ведьмы не находилось, чтобы даровать пару стройных ног, а голос у Салли отнял Ваас: девушка сорвала его от пыток, из-за которых или благодаря которым и узнала, что мир населен еще такими инопланетянами, как Гип. Но кто она на его фоне?

Салли мучилась, доктор считал, что она злится на пиратов, которые обзывали ее неприятными словами, но высказывания пиратов не ранили ее, тревожило иное: “Бен тоже жалеет меня. Я жалкая… Жалкая! Только из жалости он может проявить ко мне симпатию. Как это мерзко — быть жалкой. Да лучше быть злой, остервеневшей, но я именно жалкая, бессильная. Бен… Ты такой же, как Ваас. У него просто свое понимание жалости было, видимо”.

***

Салли слегка вздрогнула, Бен недовольно проводил взглядом караульных, которые еще перекинулись парой пошлых жестоких приколов относительного того места, за которое они подвесили воина ракьят. Да плюнули в сторону Салли, глянув предусмотрительно на Вааса, который все еще решал какие-то дела с представителями Хойта, не возжелавшего на этот раз покидать лично свою крепость.

Бенджамин же побагровел от гнева, сжав кулаки. Вновь хотелось ему убить главаря, и вновь ему делалось жутко от того, что могли бы совершить с ним и Салли прочие пираты. Замкнутый круг бессилия обручем боли сдавливал голову. Любая, даже самая бесполезная, безнадежная борьба, в сто раз лучше бездействия и априорного признания проигрыша.

Зато Салли пожала плечами, снисходительно вскидывая брови, всем своим видом пытаясь успокоить доктора:

— Всегда они меня так…

— Выродки! Зверье! — негромко шипел Бен, а правая рука его будто ощупывала воздух в поисках скальпеля — единственного доступного ему оружия.

— Это люди, — вдруг совершенно серьезно глухо отвечала Салли, будто вновь в ее душе расправлял крылья черный фрегат с вынутым окровавленным сердцем. Да, она ненавидела пиратов, но не считала их нелюдями или зверьми, не глядела свысока, хотя, наверное, потому что слишком боялась.

Бенджамин скептически окинул взглядом обитателей аванпоста:

— Ну и, что тут за люди?

Доктор расценивал большую часть своих новых “пациентов” как куски биомассы, которые подошли бы для экспериментов лучше сотен невинно замученных лабораторных мышей, но Салли имела на этот счет, как ни странно, совсем другое мнение:

— Давай покажу.

Для начала она указала на высоченного африканца с непроницаемо черной кожей, которую до половины лица скрывал красный шарф, а на выбритом затылке играли, лоснясь в каплях пота, солнечные блики. Выглядел пират свирепо, один его вид заставлял отшатнуться — шрамы, мускулы, дикий взгляд. Казалось бы, не человек, а машина убийств, но Салли знала больше Бена:

— Вот это Хал, он воюет с двенадцати лет. Свое настоящее имя никому не говорит, он вроде из Африки, поговаривают, что даже из нормальной семьи, убитой. Но его с двенадцати лет подсадили на наркотики и научили не задавать лишних вопросов, поэтому у него тоже лучше ничего не спрашивать.

— Как это… с двенадцати лет? — рассматривал отвернувшегося пирата Гип, а слова вязли в недоумении. Салли буднично вопрошала, будто погоду узнавала:

— Ты не слышал о детях-солдатах? У него еще клеймо есть… Хотел — не хотел, а сбежать уже не мог, бывшие свои убили бы. Не всем удается попасть тайно в Штаты и все такое… Он еще говорит, ему повезло, что он очутился на этом острове свободы. О! А это Джон.

Она кивнула украдкой на прошедшего мимо караульного с автоматом, низкорослого коренастого малого с раскосыми затуманенными глазами, один из которых подергивался нервным тиком.

— Это тоже не его настоящее имя? — оборачивался Бен.

— Конечно, — кивала Салли, грустно полуулыбаясь, застирывая уже вторую партию одежды, пенившуюся и пузырившуюся, точно жерло вулкана, грязной водой в тазу. — Он с Филиппин. Стал ширяться, когда его ферму в ходе земельной реформы забрали под поля для гольфа. А это Чен. Он еще себе псевдоним Джеки взял. Ну… Чтобы звучало.

Мимо прошел рослый парень, довольно молодой, крепкий, похожий на монгола или жителя северного Китая. Выглядел он неплохо, болтал мало, может, язык плохо знал, только поправлял с каким-то виноватым видом красную пиратскую кепку, и как только прикасался к этому опознавательному знаку банды, сразу как будто веселел.

— Ему что мешало жить? — даже с ноткой грусти вздохнул Бенджамин.

— А он просто не существует, — пожала плечами Салли. — Пятый ребенок в семье китайских крестьян. Сдали на потогонную фабрику. Он говорит, что там то же самое рабство, надо работать всю жизнь, чтобы купить паспорт, чтобы стать гражданином, а так — тебя не существует. Но это еще повезет, если купишь, а так работаешь за еду. Вот тоже радуется, что сбежать помогли.

Салли рассказывала воодушевленно, хоть негромко, однако ее совершенно не ужасали сведения, которые она доносила до ушей собеседника.

Мимо вновь прошел с ржавым АК наперевес африканец, смерив Бенджамина безразличным взглядом, а Салли дал понять красноречивой ухмылкой, что без запрета Вааса он бы с ней не стал церемониться.

— А… что этот Хал теперь? — спросил Бен вполголоса, неуверенно рассматривая его, не представляя, что за история была у этого человека.

Салли удивленно вскинула брови:

— Что это тебя он заинтересовал вдруг? — пожала плечами, усиленно скребя по допотопной стиральной доске потными грязными тряпками. — Как все. Убивает ракьят и развлекается с рабынями, — девушка протяжно вздохнула, на миг опуская глаза, отчего ее напускное приподнятое настроение исчезало, но с небрежным пафосом всезнающего подростка продолжала. — Ты чем-то шокирован?

— Да так… ничем, — отмахнулся доктор, усаживаясь на землю рядом с девушкой в ожидании поручений. Ему не нравились такие дни затишья и вынужденного безделья, он не мог избавиться от навязчивых мыслей о том, кем он становится. К счастью, дела находились довольно быстро, но не в это утро, поэтому-то мужчина коротал время с Салли, только от рассказов ее делалось еще более тоскливо.

Девушка пристально поглядела на него, тогда Бен заметил, насколько “говорящие” у нее глаза, кроткие и грустные, вот только мутные, расколотые, как зеркало, нездоровыми красными трещинами. Она тихо продолжала:

— Бен, все это зло коренится по ту сторону изготовления американских кроссовок.

— Много ты знаешь… — отвернулся невольно Гип, его вдруг окутала беспричинная неприятная озлобленность. Много понимало будто это создание из трущоб Детройта! Еще судило о том, какой мировой порядок правильный, а какой — нет. Хотя, нет… Не о том она говорила. И Бен прекрасно знал сам, что “дышащую” подошву кроссовок фирмы Nike дырявят специальными отверстиями двенадцатилетние вьетнамские или китайские дети. Об этом, правда, умалчивали, о многом вообще нигде не рассказывалось в официальных источниках. И казалось, что мир прекрасен, мир становится безопасным, все до тех пор, пока не начиналась где-нибудь война или до очередного захвата корабля пиратами. Но все это существовало где-то далеко, почти в другом измерении, пока Бен сам не столкнулся. А Салли, выходит, ничему не удивлялась, видела и в том якобы замечательном мире только его изнанку.

— Ваас рассказывает, — охотно раскрыла секрет своих сведений собеседница. — Это он много знает, а я обрывками слушаю, — почти с восхищенным мечтательным блеском в глазах продолжая. — Знаешь, сколько он всего понимает? А его считают долбанутым на голову.

Бенджамин не желал слушать о том, какими умственными способностями обладает его главный враг, который уже скрылся из поля зрения, проводив наемников в штаб аванпоста. Снова загудел генератор, видимо, включили оборудование, планировалось нападением на ракьят, расширение влияния пиратов вплоть до полного уничтожения племени. Бен только про себя отметил, что через несколько дней у него прибавится работы, значит, он сумеет убежать от вечно выжигавшего изнутри сознания своего предательства. Но он решил сменить тему разговора, наугад махнув ненавязчиво рукой в сторону первого попавшегося пирата, толстоватого по здешним меркам мужчины с квадратным подбородком:

— Ну, а этот дюжий парень что тут забыл?

— А, ну это Билл, — без интереса слегка скривилась Салли. — Не знаю откуда, но и правда отморозок: убил свою тещу гантелей, ну, а дальше подался в бега. Так что… У Вааса наемников профессиональных немного, — Салли облизнула губы, вытаскивая из воды красные кисти рук. — По большей части в группах, контролирующих высоты. Знаю вот командира отряда снайперов Алвина, — девушки поежилась. — Он страшный человек, это правда. Не знаю, почему из Швеции сюда поехал. Да, а на аванпостах все, кто автомат научился держать. Вчера еще какой-то прибыл, называет себя Кость, вроде как есть такое русское имя Костян…

— Это Константин, — поправил ее Бенджамин, который родился и провел свое детство в России, а к какой стране принадлежал душой — так и не ведал.

— Тебе виднее, — кивнула Салли, голос ее вновь беспричинно стал выше и тоньше, как у маленькой девочки, а речь менее плавной. — Короче, Кость тоже ничего, вроде покатился три года назад, когда украл какую-то ***, пока ниче такой, только дерганный. Ну, как все. Кстати, Хойт сам из ЮАР. И его отец бил в свое время в детстве, — девушка оглянулась опасливо и пригрозила Бену пальцем. — Только ты это никому… Он не рассказывает. Врет свою биографию, будто он такой аристократ.

— А ты откуда знаешь тогда? — удивился происхождению их ужасающего босса доктор.

— Ваас много чего знает… — пожала плечами Салли, снимая с себя ответственность за сказанное. — Только не говорит Хойту, что знает, ведь умеет, когда надо, хитро промолчать, — но вновь она заговорщически прошептала: — Ты тоже больше молчи. Всегда молчи перед теми, кто сильнее.

***

Салли разговаривала с Бенджамином, отвлекаясь от дикой боли в руках. Вода обжигала трещины на пальцах, словно кипяток.

День ото дня приходилось обстирывать весь аванпост, а грязных вещей находилось много. Три другие рабыни занимались тем же, но они вели себя подчеркнуто холодно с “личной вещью”, не считая нужным даже разговаривать с ней. Кажется, им казалось, что с ней жизнь обошлась лучше, чем с ними. Впрочем, друг с другом говорили только двое, третья была украдена у ракьят и твердила, что за ней однажды придут воины, что ее спасут, а если жрица решит, что позор можно смыть только кровью, то рабыня была готова и на смерть, но только после решения их духовного лидера.

Салли казалось, что ракьят — это не племя, а какая-то секта, уж очень странно вела себя та девушка, о которой она тоже кое-что знала. Откуда-то знала почти обо всех, наверное, от природы память была хорошая, а применить ее для получения знаний не удалось, и мозг, работая вхолостую, складировал случайные факты про незнакомых людей, многие из которых представляли для нее опасность. Например, тот же Хал или Кость, который пару раз пытался к ней подкатить, но ему втолковали, что именно к этой не стоит, есть три другие. Видимо, за это “три другие” ненавидели Салли, зато их не пытали, у них на теле не оставались шрамы от прикосновений клемм аккумулятора. По зубам могли дать спьяну, они и сами пили и покуривали марихуану, когда им давали, зато не подвешивали вниз головой.

И все-таки Салли им не завидовала, хотя она и принадлежала главному подонку всего северного острова, но ключевое слово — главному. Наверное, отвратительно сознавать все это, но она не пыталась забыться, кое-как приспосабливаясь. Она храбрилась, когда указывала Бену на пиратов, даже делала вид, что посмеивается над ними, хотя на самом деле страшно боялась, что однажды она может наскучить Ваасу, и он отдаст ее обитателям аванпоста. Но все-таки она не делила род человеческий, как добрый умный доктор, на людей и быдло:

“Да, лучше не попадаться им, они и правда выродки. И я тоже… Все верно, именно выродки — родились не там и не теми. А у тебя, Бен, что, великая миссия здесь, раз ты так легко судишь людей?”.

Комментарий к 7. О людях и не-людях

Судя по опросу в группе, новую главу все-таки ждали. Есть что сказать?

У меня там дальше кое-какое действие намечается, но не боевик.

Примерный перевод эпиграфа:

Мы родом из мира забвения и кошмарных снов.

Со мной всё, что мне нужно, я вооружен до зубов.

Я не просто ужасен, я соткан из зла.

========== 8. Акулий фильм ==========

Tu voudrais

D’un autre monde

Je te sens

La proie d’une ombre

Illusoire, il faut me croire.

© Mylene Farmer «Il N’y a Pas D’ailleurs»

Ночь падала неверной красой, как созвездия в глаза умерших, что сквозь времена углядели грядущие дни. Но смолчали живым, чтоб не нарушить обет, данный смертью перед жизнью. А в мире подлунном уныло качались петли на пальмах волей ветра, как маятник страшный. И чьи-то следы с песка слизывало море жадной ладонью, обрекая на забвенье. Если кто-то из обитателей аванпоста вообще существовал, заслужил жизнь…

День ото дня повторялось одно и то же: люди проходили мимо, словно тени. И только звезды метались по небосводу, стекая годовым кругом сочленений далеких миров.

Бен ощущал себя не злым, но озлобленным, пропитавшимся нарушением клятвы. Он желал, чтобы в рядах Вааса при грядущем нападении на ракьят случилось как можно больше жертв, не подлежавших лечению. Пусть гниют на палящем солнце, пусть крокодилы разрывают тухлые оболочки, выедая трубки потрохов.

Рассказы Салли не убедили Бена, что вокруг него вроде как просто сильно заплутавшие души. Ему все казалось, что каждый может изменить все, не сорваться в пропасть, просто не желает, но потом он ловил себя на мысли, что сам-то ничего не делает. И тут же оправдывал: он — это другая история, он не по своей воле попал в банду, да еще он решил заботиться о Салли, насколько позволяли ситуации. Только самому себе не верил «добрый доктор». Душа разучилась плакать и стенать, только выла немного ветром зимним меж проводов — а иначе нельзя, а иначе совсем отцветет, да останется садовый зеленый мак-колотушка, долговязый и бесполезный, как и весь образ Гипа, шелестевший меж пальмовых листьев. Меж прожаренных рыбьих тушек с оторванной чешуей, без плавников (стесали, чтоб нечем уплыть им, безногим, из ада костра).

И глаза их лопались от жара, наливались белыми бусинами в мутной пленке. То, что смотрело и направляло, делалось только полым пузырьком, который за ужином через гнилые зубы пиратов выплевывался вместе с перемолотыми костями. Ваас же приказывал доставать ему мясо, раз уж пришлось задержаться «его светлости» на аванпосте в преддверии стремительной атаки на запад. Кажется, они вознамерились взять храм Цитры, то есть обезглавить племя, уничтожив духовного лидера. Но так Бен понял, опираясь на слухи и обрывки разговоров пиратов, истинный план главаря оставался весьма туманным и зловещим. Однозначно: снова пролить чью-то кровь, напрасно или ненапрасно — немного другой вопрос. Бен даже не мог сказать точное направление, потому что к картам острова его не подпускали особо, как и к любым средствам связи.

От всей этой безысходности хотелось накуриться, тем более в лагере всегда витал конопляный дурманный дым, особенно по вечерам: спали обычно немного, подзаряжались как раз наркотиками. Сначала Бена даже пугало, какие у всех жутко красные глаза, точно у злобных ящеров-драконов из легенд, потом привык, заставляя себя не срываться до употребления запрещенных веществ, хотя давно пора было, наверное. Что еще делать, когда нет возврата назад, а впереди только жадные жвала созданий из темной бездны? Закурить и забыться, похоронить свою человечность, как сделал Ваас, не различать добра и зла, как поступала Салли. Но память пробуждала совесть, как волна песок разравнивала, уносила и приносила видения новые, мешая и накладывая на старые, точно пленки истертые, которые уж и на острове не использовались. Кассеты уходили в прошлое.

Ваас, кажется, любил посмотреть кино, не особо различая жанры, но нередко он притаскивал откуда-то новые диски, поражая обитателей аванпоста, часть из которых такие чудеса прогресса видела достаточно редко, развевая вечную атмосферу повторения бессмысленных действий. Нередко посреди фильма, как и было в последний раз, пираты, казалось бы, без причины куда-то срывались небольшим отрядом, потом возвращались то с добычей, то с боеприпасами, иногда в чужой крови и, словно не прерываясь, продолжали просмотр, сопровождая действия героев живейшим обсуждением.

Гип не мог дать точную характеристику этим людям. Все известные ему слова вроде «дикий» или «скудоумный», разбивались о стену абсолютно непонятного культурного контекста, точно световые лучи проектора о грязную простынь, на которую переносились в потускневших красках картины из известных фильмов. Но чудились совершенно чуждыми, уродливыми в своем искажении.

Уже дня три Ваас не покидал аванпост, и каждый вечер-ночь удостаивал свободных от караулов пиратов «премии» в виде фильма, Салли больше не пускал с того раза, когда она сидела покорной рабыней у трона, который на время пребывания главного так и остался в штабе.

Пираты на аванпосте вечером, обычно в кругу из одних мужчин, в небольшой постройке курили марихуану, играли в карты, а теперь добыли проектор и, натянув порванную простыню, смотрели фильмы.

— Гляди! Че это? — восторженно восклицал филиппинец, рассматривая вдруг появившийся на экране портрет галактик и космоса, который прорезал некий летательный аппарат внушительных размеров. — Вот это громадина!

— Ого, «Звездные войны»! — узнал вдруг Кость, глупо захихикав, точно совершил невероятное открытие. Он, кстати, еще не успел понять, что в присутствии главаря лучше вести себя потише, отчего ему прочили недолгую жизнь. Впрочем, каждого из них могли запросто убить при нападении местных, да и наемники Хойта не истребляли непрофессиональное отрепье только потому, что Ваас обладал якобы абсолютной властью на северном острове, вернее, потому что босс позволил.

Недозволительным казался и голос, и морок, и хлад, и зной, когда сильные мира титанами поворачивались, точно ковыряя ножом в свежей ране, отчего исходила ночь на нет, отчего только и наставало утро, истекала краской алой розы покрашенной заря, сонные мысли в головах перебирая, в двух шагах от неба, только далеко от рая. Но темнота мотала минуты «Звездных войн» под переговоры завороженных спецэффектами пиратов.

Салли, не имея возможности попасть внутрь постройки, с беспокойным повизгиванием маленькой собачки, подпрыгивая, вертелась возле щели в стене, подглядывая за фильмом, там ее увидел Бен, бродивший бесцельно возле воды.

— Ого, смотри, смотри! Этот Император — ну вылитый Хойт! И тут темная сторона Силы! — неугомонно начала рассказывать девушка, подскочив к Бену, едва переводя дыхание от экзальтированного восторга. — Я в детстве смотрела, но тут… Как давно я кино нормального не видела!

— А кто тогда Дарт Вейдер? — чуть снисходительно улыбнулся Бен, надеясь так поддержать беседу, не воспринимая всерьез параллели.

Салли задумалась и нахмурилась, будто речь шла о чем-то невероятно серьезном:

— Получается, что Ваас… Нет, ну, а что? Он предал свое племя. И стал служить Хойту. Чем не Император и Вейдер?

Девушка выдала один из секретов главаря настолько непринужденно и безоценочно, что собеседник даже смутился, не зная, как реагировать на тот факт, что Ваас… тоже предатель, что, впрочем, ощущалось при каждом упоминании племени, когда горькая ненависть буквально ураганным шквалом накрывала его.

— Он вроде как испанец, нет? — неуверенно пробормотал Бен, то ли пытаясь перевести разговор в другое русло, то ли не понимая, что могло быть общего у этого смуглого, похожего на турка, человека с неразвитыми полинезийцами.

Но Салли и это каким-то образом разузнала:

— Нет, то есть, да, испанец вроде, с этим туманно, а вот что точно… Он раньше с ракьят жил, долго. А их жрицу, Цитру, почему-то сестрой даже звал. Я не знаю, он не любит об этом рассказывать, будто неприятное что-то… Может, она его сестра и правда, — но Салли помедлила, как ни в чем не бывало продолжая: - А, может, любовница. Или и то, и другое, — девушка вздохнула, словно виня косвенно в своих бедствиях жрицу племени. — Будто все из-за этой женщины.

— Что все? — запнулся Бен, хлопая глазами разбуженным в полдень филином.

— Его жестокость, — Салли глянула сквозь щель в стене на Вааса, который восседал на троне и громко срывался бранной тирадой, видимо, как всегда, без причины то ли на Костя, то ли на Чена. — Его… безумие.

— Да с чего бы… — фыркнул скептически доктор, подогнав все под рациональные рамки, не желая даже немного понимать, что привело Вааса к такому звериному подобию человека. — Наверное, на наркоту подсел, да так и сбежал к Хойту.

— Ты так просто все объясняешь, — невесело улыбнулась девушка, в свете прожектора блеснули золотыми бликами ее глаза. — Да… Достаточно малого, чтобы подсесть, ну, а кто знает, с чего подсел… — она продолжала небрежно, как будто дурочка — показывала свою крутость. — Я вот почему теперь тоже курю, когда дают? Вроде выкурил немного, и все — забываешь. Все забываешь…

***

Бенджамин все улыбался, чем-то похожий на ту добрую дворнягу, с которой Салли довелось встретить однажды в детстве Рождество — такой же извиняющийся взгляд и даже так же услужливо приподнятые края губ. Только собака не смотрела со снисходительностью, в отличие от доктора.

Он, наверное, думал, будто Салли так приятно говорить о том, что она постепенно становится такой же наркоманкой, как все пираты. К счастью, на таких, как она, товар тратили редко, иногда перепадало «с барского плеча» от самого главаря, когда он вспоминал о личной вещи.

А остальные обитатели аванпоста хорошо, если еду не отнимали: домогаться или избивать ее боялись, а вот объявлять бойкот или иначе издеваться считали своим долгом. По этой причине девушка и была удивлена внезапному расположению к ней со стороны доктора и цеплялась за короткие минуты общения с ним, как утопающий за соломинку. Быть изгоем не по своей воле — это ее удел, она давно поняла, с детства, с самой игровой площадки, хотя она плохо помнила первые годы своей жизни. Память хотелось совсем утопить, стереть, поэтому и не отказывалась от наркотиков, но зависимость пока не проявлялась. И не говорила Бену, что желает забыть, чтобы не слышал он голос вопиющей отравленной озлобленности:

«Забыть… Эту тварь, которая звалась отцом! Эту жизнь, всю, от начала до конца. Лучше стать куклой и плыть по течению, быть тенью Вааса, чем дрожать от злобы при каждом воспоминании и этой бесконечной зависти перед теми, у кого все хорошо, тем, кого не бросали, не били, не продавали! Почему им повезло, а мне нет? Почему? Что в них лучше? Две головы? Четыре руки? Особая метка на лбу? Чего нет у меня, что есть у них? Почему они надежные, а я проблемная всегда была?»

***

Вскоре Бенджамин оставил Салли за ее неплодотворным и не совсем безопасным занятием по подглядыванию за фильмом. Из постройки доносилась музыка, знаменитая мелодия, лживая и приевшаяся своим пафосом. Всегда герой обладает какой-то силой, «джедай», избранный, а Гип хотел бы помочь всего одному существу, но не находилось даже примерных идей, как это осуществить. Выходит, жизнь делит людей на «главных героев» и «массовку»?

Быть может, по этой причине Бен кино не смотрел, или считал, что это ниже его достоинства, не хотел находиться в одном помещении с этим сбродом, зная, что такие же проигрыватели использовались при трансляции видео с казнями, пытками и пленниками.

Видео снимали на недешевой аппаратуре, Ваас ловил от этого кайф. Потом нередко сливали в Интернет, когда речь шла о казнях. Когда о пленниках — посылали родственникам с требованиями выкупа, только никто не возвращался с острова домой — пираты получали деньги, а потом продавали дальше в рабство. Любой фильм с некоторых пор отдавал для Бена тленом всей этой боли, а в джунглях, даже в свежих бутонах, чудился запах гнили, как от гноящейся раны или старого бинта, горелого мяса…

Вместо фильмов, в короткие минуты чего-то под названием досуг, доктор читал. Книги являлись недостижимой роскошью на острове, но как-то раз Бен оказался в беленом опрятном доме на вершине холма, что находился на самом западе острова. Там обитал весьма странный старик-химик Доктор Эрнхардт, давно уже подсевший на результаты своих экспериментов с галлюциногенными грибами, хотя должен был только пиратам их поставлять.

Бен отправился к нему за какими-то медикаментами, которые химику удавалось получить из того, что росло на острове. В своих фармацевтических способностях Гип полностью уверен не был, а когда нашелся человек, компетентный в этом вопросе, пришлось убедить пиратов, что несколько километров на джипе в объезд территории ракьят — это для их же блага.

В общении Доктор Э. оказался довольно приятным, в какой-то мере даже интеллигентным, только пугали его такие же, как у врагов, мутные глаза в багряных прожилках и испещренные морщинами трясущиеся руки, вечно перепачканные землей. Однако Бену удалось не только получить необходимое для пиратов, но и позаимствовать с согласия хозяина кое-что для себя.

Книги! Всего три, но зато содержали стихотворения, а поэзию можно перечитывать вечно, несколько раз, запоминая наизусть, но не хватало времени, даже на то, чтобы пролистать до середины хоть одну. В доме химика содержалась шикарная библиотека, однако большая часть перешла ему от прежних хозяев просторного дома, которые давно покинули остров или умерли — их след терялся.

Многие потомки первых колонизаторов поспешили перебраться с острова на большую землю, когда Рук Айленд утратил свое стратегическое значение и стал одним из осколков в архипелаге спорных островов тихоокеанского региона. Однако наследие цивилизованных (в понимании Гипа) людей осталось: несколько церквей в полуразрушенных городках в одну улицу, заправочные станции, закрытые бары, да еще мешки с мусором, отравлявшим реки и почву…

Доктора в ночь просмотра кино интересовали именно книги, он бережно перелистывал страницы, не замечая насмешек со стороны караульных, которые вообще вряд ли умели читать. А Бен помнил, как осторожно, с любовью, вытаскивал три потрепанных корешка из стопок, разложенных возле витражного окна вокруг плетеного шезлонга Доктора Э.

Помнил, как перелистывал страницы, будто прикасаясь к давно забытому, в тот миг точно исчезал равнодушный до цинизма Гип, появлялся снова спокойный и задумчивый Бенджамин, который уделял время не только наукам, связанным с его профессией, но и тому, что являлось наследием всей человеческой культуры. Он еще тогда размышлял, с оглядкой на привезших его пиратов, отбирая, что он возьмет с собой:

«Читать Мандельштама в переводе? Нет, это бред какой-то. Да и Бродского тоже. А вот Китса, наоборот, на английском лучше всего. Быть билингвом очень удобно. Надо было еще выучить французский, чтобы Бодлера понимать, впрочем, о чем это я?.. Здесь?..

Но какая поразительная библиотека в этом доме, и как мало тех, кто мог бы ее оценить. Мистер Эрнхардт тоже уже редко читает, все больше грибы курит, — он глянул на коллегу, и вновь тоскливый ужас пронзил сердце. — Неужели и я тоже останусь здесь на всю жизнь?».

***

Слова медленно сплетались в стихи при свете тусклого маячка на причале — месте, где никто не тревожил в окружении ветхих снастей и оплетавших дум. Быть человеком слишком сложно, а стихи вечно будили нечто слишком живое, слишком хрупкое для жерновов этого острова. От них случайно приходило осознание, что каждая смерть — это потеря для целого мира, горе для чьих-то родителей и товарищей. И просто нечто страшное, могущее настигнуть в любой миг и его, хотя он научился не примерять на себя чужие смерти, не ужасаться боли, просто проходить мимо. А теперь вспомнил, как это неправильно, впрочем, если пропускать через себя кончину каждого незнакомого человека, можно сойти с ума.

— Поздний клев? Или к утру так рано готовишься, ты же тот еще тормоз, эй, Гип? Ха-х, да у тебя и удочки нету, — отвлек от едва различимых в свете лампочки пожелтевших страниц грубый голос.

«Вот привязался-то он ко мне!» — узнал пирата-спорщика Бенджамин, поежившись, словно с ним сам главарь разговаривал. Затевать дискуссию или снова попадаться на какое-нибудь пари мужчина не желал, пообещав себе собрать в трехэтажную конструкцию все известные ему непечатные выражения и обрушить ее на пирата в случае, если продолжит задирать.

Кстати, вспомнилось, что Салли не упомянула в своем рассказе об охране аванпоста у лагуны, что за история тянулась за этим субъектом, даже имени не назвала, так как он на тот момент не появился в поле зрения.

Пират закурил, отходя на самый край причала, затем бросил папиросу в воду. Доктор неуютно заерзал на деревянном ящике, на который вполне удобно взгромоздился, рассчитывая так задремать, лишь в оправдание перед самим собой листая припасенные книги. В целом, его обволакивала тягучая лень, когда речь шла о том, что касалось продвижения души к высоким эмпириям, но он себе не признавался.

Бен выдохнул, надеясь, что пират просто пытался задеть его, но не получив ответа, отстал. Так, наверное, и правильно: те, кто слабее, всегда молчат, делая вид, что это — единственный способ справляться с обидами. Лаять брехливой собакой без возможности дать отпор — глупая тактика. Или это только еще одно оправдание бездействия?

Оглушало перестукивание пальм, точно планировали побег, передавали шифровки азбукой Морзе. Скрежетали волны, утягивая рыхлый песок, у причала бились два ржавых катера, да не насмерть, да не на винтах заглушенных моторов, а так — борт о борт. И казалось, что острова нет, что он провалился, как в могилу, в дыру на чертеже мира, проделанную нерадивым учеником на контурной карте, у которого все реки текут в обратную сторону. Как время здесь в возвращение поры древних чудищ, одним из которых был Ваас. Ну, а свита его — мелкие бесы, лешие да водяные. И над «златом чах» Кощей по имени Хойт, почти такой же бессмертный. На каком дубу, в каком звере только спряталась заветная иголка?

Но это все сказки, а быль сонно стояла на краю причала, мешая Бену задремать до рассвета. Он-то, в отличие от многих, все еще не желал пробовать наркотики, из-за чего ему требовался сон, как обычному человеку, а пираты, видно, становились зомби.

Тревога мешала читать, ноющая, нудная, привычная. Только вода у причала шевелилась, словно живая, в соленых изгибах снова маячили тени хищников. Бен видел их отчетливо даже ночью, даже в свете фонаря, они приближались к причалу, а вот пират, кажется, не смотрел на воду, все больше высматривая возможную активность противника.

«Акулы! Окликнуть его, что ли? Да ну еще… Видит, наверное», — неуверенно встрепенулся доктор, глянув на ненавистного спорщика, который по всем признакам не видел, что вокруг пристани кружат две или три мощные челюсти, и все еще стоял беспечно на самом краю, неизвестно, на что рассчитывая.

Джунгли гудели тревожным ветром, Бен встал с места, глубоко вдохнув, в нем будто двое боролись: «А, ну и пусть. Сам виноват, если его сейчас покусают или вообще съедят, я посмотрю и не буду рисковать. Но если не совсем съедят, то тебе, Бен, не выспаться, накладывая швы. Хотя с чего ты решил, что акулы прямо так нападут?»

Довести глубокомысленный спор с самим собой до конца не удалось, потому что вода возле причала, как раз там, где стоял любитель пари, вспенилась, и из нее, словно Кракен, выскочила, поднимая пенные брызги, огромная рыбина с не менее огромной челюстью и двумя рядами загнутых зубов.

Рассмотреть ее не удалось, да и желания не возникло, потому что тело как-то само дернулось вперед, длинные руки схватили пирата за плечи, дернув резко назад, подальше от края.

Чудом двое повалившихся навзничь мужчин не скатились в воду, прямо в пасть к хищным рыбам. Бен только видел, как щелкнули челюсти погружавшейся обратно в воду акулы, как розовела ее беловатая в пятах глотка, а ошметки мяса, застрявшие между зубов, уже дорисовало воображение, взыгравшее в потрясенном разуме.

Удар о доски причала немедленно отозвался жгучей болью между лопатками, а нежданный груз сверху вообще не позволял вдохнуть, из-за чего потемнело в глазах.

Пират отчаянно бранил все на свете, очевидно, тоже немало опешив, взмахивая руками и ногами, не выпуская дробовик, с которым охранял свой пост, может, думая в первый миг, что его атаковали со спины, потому Бен получил ощутимый тычок локтем в грудь. Доктор на автомате что-то бормотал, дабы его опознали как своего, тем временем уже сбежался народ, решив, что и правда снова ракьят нападают. Но как только все поняли контекст произошедшего, разошлись по старым местам.

— **ые идиоты! К воде близко не подходить. Особенно ночью, — только вкрадчиво бросил невозмутимо главарь, удаляясь снова в штаб.

Спасенный из чистой филантропии пират-спорщик тоже резвым кузнечиком вскочил, как будто и не грозила ему опасность пару секунд назад, впрочем, при такой жизни предотвращенный несчастный случай не рассматривался как нечто, заслуживающее внимания и пребывания в долговременном шоке.

Ведь это Бену не повезло приложиться спиной о жесткое облупленное дерево, так что доктор так и остался лежать, неуверенно перекатываясь из стороны в сторону, не в силах перевернуться хотя бы на живот, чтобы подняться. Казалось, что воздух поступал в легкие по засоренной шершавым сахаром соломинке для коктейлей. Только и оставалось, что какое-то время глядеть на водопад звезд, который смешивался с рябью в глазах, рассыпавшейся бессовестными плясками незримых призраков, что вставали еженочно, ежечасно, неупокоенные души сгинувших в зеленых могилах, черных дырах природы.

Доктор сглотнул, пытаясь отползти подальше от воды, ему все еще чудилась огромная пасть акулы — жадный рот, которого больше мозгов в покрытой гладкой влажной кожей голове.

Внезапно он увидел, как кто-то склонился над ним, протягивая руку, знакомый хрупкий силуэт. Но Салли в свете тусклой лампочки выглядела какой-то чужой, точно одна из тех теней, которая однажды уйдет по морю за границу миров, когда отомстит своему убийце.

— Бен! Ты герой! — заявила девушка, помогая Бену подняться. Мужчина рывком, превозмогая боль, встал на ноги, отчего дышать вроде как стало легче.

Салли отвела доктора подальше от злополучного причала, усадив на прикинутый плотной тряпкой ствол дерева, служивший скамейкой возле штаба под лестницей, предназначавшейся для снайперов, которые наблюдали за джунглями с высоты, периодически прикладываясь глазом к окулярам винтовок.

Бен на какой-то момент провалился в липкий кокон, в котором одной целью являлось восстановление нормального дыхания. Доктор надеялся, что удар легких был не очень сильным, хотя мускулистая туша, придавившая его, оказалась немного тяжелее, чем могло показаться.

Впрочем, когда Бен заметил акулу, он вообще не анализировал ситуацию, мозг работал на автомате. Мысли в такой ситуации излишни, тут-то и появляется настоящий человек, все его рефлексы и возможности.

— Ты как? — беспокоилась за него Салли.

— Вроде жить буду, — усмехнулся хриплым шепотом Бен, проверяя, нет ли крови во рту, но вроде не было.

Бен немного приходил в себя после потрясения, которое он переживал явно более эмоционально, чем пират, хотя жертвой-то стал бы он, а не доктор. Тем временем дверь штаба нежданно-негаданно распахнулась, донесся голос Вааса:

— Ну, все. Пора!

Смотрели фильм, смотрели, а потом вдруг настало время для чего-то, будто у главаря в голове прозвенел какой-то загадочный таймер. Что более удивительно, пираты прекрасно поняли, что именно «пора», высыпав почти строем за главарем, нацепляя бронежилеты и схватывая оружие. Доктор нахмурился, устало потухли его глаза: вот только сам едва отошел, так еще привезут раненых, скорее всего.

— Гип… — привлек внимание деловито торопившегося куда-то главаря доктор.

Бен опасливо обернулся, Ваас будто прочитал его мысли, с кривой ухмылкой бросив напоследок:

— Надеюсь, не понадобишься!

В глазах пирата зажегся огонь, он явно собирался уничтожить кого-то, он уже предвкушал, как будет убивать.

Главарь с группой пиратов скрылся за границей аванпоста, точно уйдя со сцены. Как потом оказалось, в ходе разговора с наемниками Ваас не сумел вытребовать у Хойта БТР, так что пришлось перекраивать заново план нападения на племя. Мистер Уолкер не особенно баловал обитателей северного острова, у него на южном племя ракьят уже не обитало, а на северном его интересовали только пять полей конопли, которые стерегли от посягательств лучшие пираты Вааса.

Последний же истреблением остатков племени занимался, опираясь на свои ресурсы, крайне редко получая какую-либо поддержку от профессиональных головорезов босса. Однако даже со своим сбродом добился слишком много. Может, племя просто совсем не умело обращаться с оружием, может, тактика Вааса реально вела его к победе. Бен не задумывался, и какая-то — может, еще живая — часть его души сопереживала дикарям, но более крупная боялась за свою шкуру, и где-то посередине расположилось жалостливое чувство заботы и ответственности по отношению к Салли.

Последняя провожала своего мучителя тоскливым тревожным взглядом, а Гип осуждал себя за то, что невольно желает удачи этим извергам в истреблении племени, которое не желало покидать землю своих предков. Может, Бен просто не мог понять боль этих людей, которые не желали сдаваться, сбегать с острова? Вряд ли они совсем не могли найти способ, а раз уж давали отпор, значит, решили стоять до конца. Гип же никогда не мог в полной мере понять, что такое Родина, почему порой за каждый метр ведется борьба. Он не ощущал принадлежности ни к одной стране, ни к одному народу. Вроде как «человек мира», но так ли это хорошо… Словно дерево без корней.

«Где ж ты моя… Земля Обетованная?» — порой думал он.

На аванпосте воцарилась относительная тишина, но ночь налилась новыми ядовитыми соками тревоги. Салли сидела на лавке возле Бена, покачиваясь вперед-назад, сиротливо обняв себя руками. Порой посматривала на проходивших мимо нее сторожей. С ними велась жестокая игра на уровне негласного знания: каждый раз, когда Ваас сам принимал участие в перестрелках, караулы аванпоста глумились молчаливо над «личной вещью», как бы намекая, что случайная пуля может повлиять не только на главаря, но и на статус его вещей. А у мертвых на этом острове отбиралось все, так как и живым не хватало… Бен уловил этот ужас, эту тревогу, подумав: «Тупицы! Кто вами без Вааса руководить будет?».

Доктор, пользуясь отсутствием главаря, по-дружески приобнял Салли за плечи, точно надеясь укрыть от несуществующего ледяного ветра. Девушка подняла на него взгляд, и в свете гудевшей длинной лампочки над дверью штаба мужчина заметил, что Салли смотрит на него вовсе не по-дружески, внимательно разглядывая его губы, точно желая — но не решаясь — страстно поцеловать.

Бен невероятно смутился, даже потряс головой, мягко отстраняясь от девушки. Ему почудилось в ней какое-то совершенно незнакомое создание, которое не вписывалось в выстроившуюся в его голове концепцию несчастной девочки. Наверное, Салли поняла его смущение, но словно потухла, всматриваясь в джунгли, болезненно ожидая прибытия главаря, каждый раз ужасаясь его возвращению.

А он мог и не вернуться на аванпост, мог и сразу в форт направиться. Может, он сам и не лез в открытое противостояние, все-таки под пули редкий дурак с охотой полезет, а он не был трусом, просто жить еще не надоело. Если б не видеть смертную тоску в его озверевших глазах. Но это иное, а Салли не за него переживала, а за себя, в это Гип уверовал твердо и не осуждал. Им обоим оставалось только ждать, коротая бессонные ночи, стиснув зубы. Вести могли не приходить день, два, неделю… И часы тянулись в бесконечном ожидании того, кого они ненавидели больше всех пиратов вместе взятых.

Бен хрипло закашлял, воздух постепенно возвращался в мехи легких, Салли вторила ему в ответ, сгибаясь пополам, ее накрывали волны стресса.

Бен не находил слов, чтобы утешить, ругая себя за это. Он только задумчиво рассматривал море, на вид спокойное, но только недавно он убедился, сколько опасностей содержала бесконечно повторяющая бессмысленные движения синева.

В голове роились, как мотыльки над лампой, посторонние мысли:

«Ношу эту жизнь как награду. А большего не надо. Но кителя пустого недостаточно, чтобы быть достойным медали. И как на плаху поднимаясь, день ото дня отходить ко сну. Я видел достаточно крови, чтобы не проливать новую».

А издалека ветер снова доносил колотящие сотнями обезумевших дятлов звуки автоматных очередей… Снова кого-то убивали, вновь мир терял кого-то… Кого на этот раз?

Комментарий к 8. Акулий фильм

Кто-то ждал эту часть? Отпишитесь, если дошли, я тогда буду знать, что можно и нужно дальше писать.

Вообще получается сборник эпизодов, изначально это все планировалось как сборник драбблов вообще, но потом обросло сюжетом. Кажется, дальше две главы жути будут…

Перевод эпиграфа:

Ты бы желал

Другого мира.

Я чувствую тебя,

Добыча тени

Призрачной, мне следует верить.

========== 9. Новые ботинки. Осколки безумной вакханалии ==========

It’s a red night, if it’s wrong or it’s right.

And if I don’t fight it’s like being buried alive.

© Hollywood Undead «From the Ground»

Прошло около двух дней тотальной гнетущей неизвестности. Бена начали посещать робкие мысли, что если главарь уже убит, то они с Салли смогут сбежать, пользуясь неразберихой по случаю смены власти. Даже созрел определенный план, в котором участвовали два старых катера, монотонно покачивавшиеся на легких волнах, трогавших гладь залива, что издалека представал совершенно неподвижным, точно гигантское зеркало.

Доктор представлял, как они, беглецы, будут дрейфовать в открытом океане в ожидании помощи, от этого ему делалось жутко, но он был готов рискнуть, лишь бы не оставаться на острове. Лишь бы не видеть, как Ваас снова пытает Салли, перед тем «уединяясь» с ней в штабе. О других пленницах Бен старался не думать, не хватало на них сострадания в почти атрофировавшейся душе. Лечил их иногда, но редко, скорее неохотно обезболивающие отдавал, а что с ними делалось дальше - не следил и не задумывался об их судьбе, практически не различая внешне, не запоминая лиц. А Салли… Что он в ней нашел? Может, она была самая несчастная из них? Или не до конца отупевшая от такой жизни, потому что ей вечно приходилось угадывать, как подстроиться под настроение главаря? Сложно сказать, но Бен решил заботиться по мере сил именно о ней. И еще жалел, что она питает к нему не совсем дружеские чувства: «Она, наверное, привыкла, что мужчину можно отблагодарить только своим телом. Но я не такой, я просто ей друг, человек, которого не надо благодарить. Да, я хочу таким остаться хотя бы в рамках крошечного мира из нас двоих».

Доктор настолько уверовал в свое предположение о смене власти, что уже подходил к причалу, аккуратно пытаясь пробраться к катеру и разобраться как-нибудь в его управлении. Впрочем, его то отгоняли караульные, которые все четко помнили приказ о том, чтобы хирург не получал доступа к средствам связи, то сам он боялся подступиться, шарахаясь, как облезлый дворовый кот.

Вот снова он крался, считая, что его шаги не слышны и караульные заняты перебранкой по пустячному поводу. Он подозревал, что выглядит нелепо, когда при свете дня пытается спрятаться между рыболовных сетей, но отсутствие Вааса придавало ему смелости.

«Так. Два катера. Один можно взорвать! А на втором уплыть!» — озирался Бен, потом понимал, что не знает, как взорвать второй катер, зато он в стрессовой ситуации сумел за считанные минуты выучить путь из лагуны между отмелей, за что стоило сказать «спасибо» спасенному пирату-спорщику, который ныне где-то бродил, вероятно, не решаясь соваться на причал. Зато Кость пристально хлопал своими мутными мелкими глазенками в обрамлении поросячьих ресниц, поэтому окликнул Гипа, едва успел доктор высунуться из своего убежища:

— Че творишь? С *** тут ошиваешься? — спрашивал новоиспеченный пират, который из английских слов знал по большей части только нецензурные, но быстро просек, что Бен его понимает и на русском, впрочем, на родном языке он тоже мат предпочитал литературным выражениям.

— Да я, — неловко повел руками Бен, но немедленно соврал не краснея: — Рыбу собрался ловить!

Кость что-то пробормотал в ответ, но расстреливать на месте не стал, да и не за что было. Гип выдохнул, относительно успокаиваясь, продолжая красться к воде, увидел вскоре все, что ему требовалось от двух водоплавающих жестянок: «Если продырявить бак с топливом и поджечь сначала что-нибудь подальше от него, то будет время отойти от пристани! Или наоборот лучше не привлекать внимания, но бак надо непременно продырявить. Сейчас? Проклятье! Ножа-то у меня с собой нет. Скальпель! Да, надо всегда носить его с собой, спать с ним, сделать потайной карман на майке. Головорезы ничего не заметят. Но Ваас… Он все сразу раскусит. Надо бежать, пока он не появился. Может, даже этой ночью. Однако что делать с охраной? Допустим, мы отчалим, но пираты откроют огонь. Нет, надо придумать другой план, другой… Другой… Какой к черту? Я не знаю! Выхода нет?».

Бенджамин отошел от пристани, сгорбился на песке, сжимаясь комком недовольства и нервов. Каждый раз, когда план побега казался ему безупречным, находились сотни причин, которые могли его задушить еще на первой стадии. От этого доктор злился и едва не плакал от бессилия.

Порой сопротивляться течению невозможно, а горные реки бьют о камни, дробя кости, вынимая душу. И души уходят в камни, как табуны отживших лошадей, что падают в траву, сливаясь в песке с новыми горами. Если лошадь предать, то она станет скалой, одиноко застынет в поле. В ней жизнь сделается трещиной в породе, а большим она и не является. Всего лишь песчинка, только тростник. Только почему делят ценность людей на разные градации, на разные миры?

Бен встряхнул кудрявой головой, нахмурив лоб, услышав робкие всхлипывания. Это была Салли, сомнений не оставалось. Мужчина повернулся и заметил, что девушка сидит посреди аванпоста, не плача, но тихо поскуливая.

— Что случилось? — подошел к ней доктор.

— Ботинок украли… Или… Или потеряла! — кривились губы Салли. Она выглядела потерянной, испуганной, раздосадованной, отчего весь налет взрослости с нее сползал, как старая краска с облупленной стены. Кажется, она совсем не знала, что предпринять, как приспособиться к сложившейся ситуации. Обмотанная вокруг стопы наподобие портянки тряпка вряд ли могла служить хорошей защитой. Это только ракьят поколениями ходили без обуви, не опасаясь наступить на змей или ядовитых пауков. А если и наступали, то, наверное, считали, что такова воля духов природы. Может, рабыня из племени и спрятала где-то несчастный башмак. С какой только целью? Но мстительность женщин порой хуже открытой вражды мужчин.

— Я думал, ты на стекло напоролась, — успокоился Бен, но девочка потерянно и почти испуганно воскликнула, пристально заглянув в глаза:

— Так напорюсь! У меня других нету! Не знаю, сколько у тебя пар обуви, а у меня это одни были! А на стекло знаешь, как больно?!

Проблема со стороны могла показаться шуточной и незначительной, но для Салли это стало неразрешимой. Она подозревала, что новую пару обуви ей никто не предоставит. Чтобы купить, у нее не было денег, а чтобы обменять, не хватало мало-мальски ценных предметов. И поэтому она, очевидно, устав от бесполезных поисков, села по-лягушачьи посреди аванпоста, тихо скуля. Это вообще стало ее характерным звуком, почти опознавательным знаком, потому что громко выражать свои чувства она боялась, а не выражать их совсем ей не хватало сил, сколько бы ни пыталась казаться равнодушной ко всему.

Гип вздохнул и решил, что раз уж побег не удался, он хотя бы украдет для девочки со склада сапоги или кроссовки, благо, он знал, что на аванпосте были лишние вещи, которые хранились в пристройке возле штаба.

— Скоро вернусь, никуда не уходи, — заверил мужчина Салли грозным решительным голосом, значительно поглядев на нее сверху вниз. И твердым шагом направился к пристройке.

— Бен! — донесся слабый оклик девушки, однако мужчина твердо решил доказать себе, что он не безвольная и бесполезная тряпка.

Бен решил, что влезть через окно не удастся за неимением такового, значит, оставалось только нагло вломиться через дверь. Он оглянулся на караульных: склад никто особо не сторожил, потому что по большей части снятая с убитых одежда казалась не слишком привлекательной добычей; выдавалась обычно новичкам, которые стекались на остров со всех концов света, и пополнение банды пиратов происходило чаще, чем обновление рядов ракьят.

Бен помялся с минуту, но вспомнил растерянный взгляд Салли и решительно дернул крюк задвижки.

Мужчина юркой куницей просочился в темную щель, прикрыв за собой дверь. Он казался себе ниндзя и почти гордился собой за то, что его хотя бы не застукали при проникновении в чулан, где было свалено тряпье, в котором Гип немедленно начал копаться, наткнувшись вскоре на один левый ботинок, поискав еще немного, он нашел и правый. Аккуратностью пираты никогда не отличались, но все-таки совсем неразборчивую свалку не стали устраивать. Бену еще мешала темнота, новоиспеченный вор ощущал, как у него в животе все переворачивается от страха, да по спине ползет легкий холодок. В своей жизни он очень редко что-либо нарушал, но теперь ощущал почти наслаждение и внутреннее освобождение от этого самовольства в лагере врагов. Однако скоро понял, что не знает, как выбраться незамеченным из постройки, и внезапное сумасбродство стало казаться самой глупой затеей, на которую он когда-либо соглашался.

Доктор схватил свои трофеи, считая, что мужские сапоги уж точно подойдут на ноги невысокой Салли. Оставалась одна серьезная загвоздка — выйти из здания, не привлекая внимания караулов.

Бен несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, припоминая, что так можно успокоить нервы, а холодный рассудок ему не помешал бы в сложившейся ситуации. Какой уж тут побег! Какой уж тут скальпель! Может, он вовсе не Салли помогал, а себя проверял? Но рассуждения пришлось оставить, потому что до ночи сидеть в кладовке Бен опасался. Его могли хватиться, а вечером непонятное шевеление во тьме расценили бы как вторжение и пристрелили бы, словно бешеную собаку, которых иногда уничтожали, не пуская на аванпост, а вакцины от страшной болезни на острове практически не было.

Бен решил, что все достаточно проанализировал и выглянул через щелочку в приоткрытой двери, обрадовавшись, что никто не задвинул щеколду. Пираты бродили, высматривая врагов в джунглях, некоторые отдыхали, некоторые суетились с новыми пакетами белого порошка. Они не ждали, что кто-то десантируется на них сверху, поэтому центр лагеря не сильно охраняли. Это Бен решил использовать как преимущество, ему ведь немного надо было — только выйти и нырнуть куда-нибудь в штаб или за штаб, чтобы все решили, что он просто откуда-то тащит старые сапоги.

Мужчина сжал кулаки, плотнее прижимая к себе добычу, подумал о Салли, вспоминая ее растерянный взгляд. И снова приоткрыл дверь, думая, что ему удалось бесшумно выйти, хотя в последний миг петли предательски заскрипели, но Гип уже оказался снова на солнце, которое резануло по глазами чужеродной яркостью. Горе-вор решил еще щеколду незаметно задвинуть, чтобы никто ничего не заподозрил. Но откуда бы взяться удаче на стороне сдавшегося? Он сам в нее не верил. А то, во что не верят, редко является к усомнившимся.

— Ну и… Какой *** тебя занес теперь сюда? «Рыбу ловить» собрался? — послышался вдруг за спиной насмешливый голос Костя.

Бен поежился и обернулся на парня, державшего ржавый АК, уголки губ хирурга нервно подрагивали, изображая улыбку. Хотелось бы знать, какое наказание следовало за подозрение в краже никому не нужного хлама с чужого плеча. Но прочитать что-либо на непроницаемом лице головореза не представлялось возможным, да еще глаза вышедшего из темноты искажали картину мира, накладывая на нее сетку помех, как на экране сломанного телевизора.

Кость продолжал, пожевывая край папиросы, которую не успел зажечь, но держал во рту. Он опустил голову, смерив нейтральным взглядом нелепо схваченные вещи в руках вора, спросил небрежно, растягивая лениво слова, точно наслаждаясь своим превосходством:

— Это ты для той *** Вааса?

— Нет, для себя, — переминаясь с ноги на ногу, врал неубедительно Гип.

Никогда ему еще не было так жутко, по сути, он рисковал головой, хотя сделал за время после освобождения из клетки все, чтобы не оказаться в подобной ситуации. И так глупо повелся на «щенячьи» глазки какой-то девчонки! В голове гудели колокола, в животе перекатывался холод, но Бен держался, решив, что если бы за нарушение полагался расстрел, то его бы сразу убили. Но нет, Кость еще поговорить надумал, нехорошо рассмеявшись:

— *** тебе! Не ***ди! Знаю я все, — пират помрачнел. — Зря ты к ней лезешь, убьет он ее, может, нам еще даст попользоваться. Какого *** к живой дохлятине лезть? Ок, гони деньги. Двести долларов!

Когда Кость назвал условия сохранения жизни, Гип успокоился немного. Значит, мелкие кражи случались, значит, ничего жуткого за это не происходило. Или это пират попался не самый злобный. Все-таки Кость попал на остров не от общей склонности к садизму, а потому что решил, что это наилучший для него вариант избежать уголовной ответственности.

Только парень, очевидно, попался жадный и пронырливый, хотя при ближайшем рассмотрении оказался не намного старше, чем Салли. Но он пропадать на острове не намеревался, поэтому сразу «взял на пушку» провинившегося доктора.

— А ты не о***л, амиго? — невольно выругался Бен, растерянно посчитав, сколько у него осталось сбережений. Нет, в банде ему платили неплохо, он даже удивлялся поначалу, но, кажется, его ценили за работу и не трогали так же, как Доктора Э., который вообще неплохо устроился в своем доме на холме.

— Эй-эй, словечками Вааса тут не разбрасывайся. Он это не любит, знаешь ли, — как будто испытав суеверный ужас, оглянулся Кость, а потом приосанился, всем видом стараясь показать, что он — важная персона. — Я тебя типа крышую! Сделаю вид, что не видел!

— ***! Кость! Отвянь от этого ***! — окликнул кто-то парня и тот, криво усмехнувшись, отстал, чему Гип удивился, но задумываться не стал, опасливо прикрыв свою добычу краем выцветшей красной майки. Значит, его проникновение на склад являлось доморощенным представлением, «секретом Полишинеля».

Одно хорошо — доктор больше пока не опасался за свою жизнь. Он старался забыть о своей уязвленной гордости, о том, как комично выглядел весь его образ картонного героя. Поэтому поспешил к Салли, которая выглядывала с порога постройки, что служила штабом, а ныне кухней, как всегда испуганно наблюдая, словно мышь из норы в доме, где сто котов.

— Здорово ты его осадил! — улыбнулась девушка, подходя к Бену, восхищенно глядя на него, наивно.

— Вот! Возьми, — доктор протянул, как гостинец маленькому ребенку, сапоги, добытые ценой множества убитых нервных клеток.

Девушка оглянулась на нескольких женщин, которые сверлили ее потухшими взглядами, видимо, в них вскипало еще больше ненависти к «личной вещи», у которой теперь, оказывается, появился второй покровитель. Бен испугался, не оказал ли он «медвежью услугу», так открыто отдав то, в чем нуждалась Салли. Слишком уж много народу видели это.

Не успела девушка надеть поношенную измятую обновку, которая напоминала по всем признакам знаменитую картину Ван Гога, как из-за забора аванпоста донесся рев мотора армейского джипа.

Все, как по команде, подняли головы. Салли вытянулась, точно оловянный солдатик или суслик, не завязав оборванные шнурки. У всех в головах, очевидно, мелькнул вопрос, кто прибывает. Ваас?

Воздух скрипел, наливаясь внезапным молчанием, только пыль разносилась, отрываясь от колес. На зубах вязло ожидание, тело хотело двигаться, чтобы отвлечься от этого момента замирания. Поэтому кто-то резко начал толочь пяткой песок, кто-то жевать сигарету, а Салли просто выставила вперед дрожавшие руки. Ждала ли она возвращения Вааса? Или ужасалась этому событию? Вряд ли сумела бы дать однозначный ответ.

Но на аванпост приехал не главарь, даже из его «свиты» никого не показалось, отчего многие оказались сбиты с толку, как будто все ожидали, что за те два дня без информации случится нечто глобальное. Особенное напряжение от неопределенности витало, конечно, вокруг Бенджамина и Салли. Доктор решил, что если прибывшие объявят о смерти главаря и смене власти, то он, пользуясь общим замешательством, сгребет в охапку девушку и потащит ее через джунгли. Куда угодно! Хоть на верную смерть.

Мнения Салли он как-то не спрашивал. Губы ее дрожали, она нервно покусывала нижнюю, то складывая ладони, то взмахивая ими, как птица с подрубленными крыльями.

Джип въехал на центр, развернулся. Водитель перекинулся парой фраз с командиром аванпоста, который вскоре потерял весь интерес к прибывшим. Махнул рукой и отправился по своим делам. Пират за рулем джипа остановил взгляд на Бенджамине, обращаясь теперь к нему с нескрываемой радостью в голосе, будто отправляясь на праздник:

— Док, залезай. Салиман тоже захвати. Кто из них тут Салиман?

— Зачем, собственно, вам Салли? — выпрямившись, подошел чуть ближе Бен, но, словно неприрученный зверь, держался на расстоянии, все еще не зная наверняка, что за новости принес гонец. Вполне вероятно, что уже произошла смена власти, хотя никаких внешних признаков это не выдавало. Но следующая недовольная реплика пирата развеяла все сомнения:

— Приказ Вааса доставить вас обоих в форт. Заткнись и лезь.

— Но Вааса с тобой нет, как я должен верить? — все еще упирался доктор, уже больше для того, чтобы позлить, чтобы выплеснуть хоть куда-то свое разочарование, хотя он не мог точно сказать, почему вообще решил, что главаря непременно убьют в этой на вид внезапной вылазке.

— ***! Ну ок! — процедил сквозь зубы пират, доставая рацию, находя канал и говоря. — Прием! Ваас… Тут у нас недоверчивый завелся. Говорят, что я, мол, не от тебя приехал.

Вылетевшую из рации бранную тираду, перемешанную с испанскими словами, Бен не спутал бы ни с чем, да и подделать ее никто не мог, так что пришлось поверить и нехотя загружаться в кузов. А они ведь уже почти решили, что главаря больше нет. Но оказалось, что он даже лично в перестрелках не участвовал, судя по разговорам водителя и пирата на месте пассажира. Теперь под контролем пиратов находились все аванпосты, все части острова за исключением храма Цитры и маленькой деревни ракьят, за два дня они нанесли сокрушительный удар по оставшимся позициям врагов, смели их, словно лавина, поток сели. Видимо, оставалось только готовить одно большое надгробие для остатков племени, отчего сердце Бена тоскливо сжалось. Но какая-то гадкая эгоистическая часть обрадовалась, ожидая прекращения противостояния. Надоело каждый раз вздрагивать от страха при звуке автоматных очередей, да еще от диверсий и проникновения лазутчиков.

Зато Салли побледнела, сойдя с низкого крыльца, точно ее вели на казнь. Бенджамин не сразу заметил это, спокойно запрыгивая в машину и помогая взобраться Салли. Только в дороге, глядя на безмолвную девочку, Бен стал догадываться, что их везут именно на «праздник» в пиратский форт, который устраивался по случаю победы. Может, еще предстояло несколько столкновений, но сопротивление ракьят на вид было сломлено.

— А я для чего понадобился? Есть раненые? — громко спрашивал пассажира Бенджамин, перелезая к нему поближе вдоль кузова с двумя лавками вдоль бортов, через которые можно было упасть при резком повороте автомобиля, поэтому пассажиры крепко держались, за что удавалось.

— Не, там, где мы были, ближе было до Доктора Э. Он всех починил, — оптимистично отозвался пират, беспричинно скаля зубы, снимая самодовольно красный шарф со смуглого лица индонезийца.

Бен от таких слов только порадовался за коллегу, за то, какой он разносторонний человек, несмотря на свое пристрастие к грибам, но Салли почему-то сделалась белее мела, умоляюще глядя на друга, тоскливо и жутко — через борт на дорогу, стелившуюся пыльной змеей. Настроение безысходности передавалось доктору. Его тоже начинала охватывать, казалось бы, беспричинная тревога, но оба знали, что если Салли везут прямиком к главарю, то ничего хорошего не остается ждать.

Оставшуюся часть пути на север вдоль восточного побережья все провели в молчании, только по правую руку волны плескались о песок, вынося ветки и водоросли, да крупные крабы воздевали к небу клешни.

***

Чтобы добраться до форта, пришлось пересесть на небольшую моторную лодку, так как сооружение скрывалось за деревьями на островке, который был отделен от остального острова нешироким проливом. Чем именно раньше являлось это сооружение, Бен установить не сумел. С одной стороны первой бросалась в глаза огромная бурая от ржавчины вышка, более всего похожая на элеватор. С другой — вокруг всех строений возвышалась массивная бетонная стена с колючей проволокой, которая встречается обычно возле правительственных секретных объектов. И несмотря на наркомански пестрые граффити, покрывавшие ее серость, было видно, что построена она задолго до прибытия пиратов, которые удачно приспособили ее под свои нужды.

Возле железных ворот бродили тяжеловооруженные охранники с ручными пулеметами. В эту элиту, наверное, мечтал попасть каждый дураковатый «Кость» с аванпоста. Доносился хрипловатый лай сторожевых собак, огромных, мускулистых, непохожих на тощих облезлых динго, которые сновали по Рук Айленду, сбиваясь в волчьи стаи. Но все преграды расступились, когда прибыли Бен и Салли в сопровождении пиратов. Их не считали чужаками. Но кому от этого легче?

Салли шла впереди доктора, ступая, как деревянный человечек, как механическая кукла с неотработанным механизмом, но точно неведомая сила тащила ее вперед, накинув незримую петлю на шею, будто паук сматывал нить, продвигаясь по сетям к увязшей в них жертве.

Сначала ничего не происходило, только доносился запах гари, отвратительно тревоживший обоняние. Как только вошли внутрь, оказавшись на подобии средневековой площади в окружении нескольких утлых двухэтажных домиков, стал яснее источник едкого дыма — в самом центре полыхал колоссальный костер в два человеческих роста, добавляя жару к зною джунглей. Вокруг него под жуткую музыку, орущую из высоченных современных динамиков, скакали пираты, некоторые сидели на продавленном диване, который тоже был изрисован граффити, будто каждый здесь пытался самовыразиться от полноты чувств после очередной дозы. На подобии помоста к похотливому восторгу мужчин типичная представительница древнейшей профессии довольно ловко и профессионально извивалась вокруг шеста, который, судя по виду, служил вдобавок для того, чтобы привязывать пленников перед казнью или на пытки.

Бен и Салли переглянулись, не ведая, чего ждать. Сам главарь все еще не появлялся, вроде как он обитал в огромном ангаре в торце крепости.

Вскоре и он вышел, согнав с помоста женщину, сам встал перед публикой как непревзойденный оратор. Пираты немедленно повернулись к нему. Возможно, многие его ненавидели, вероятно, никто не стал бы мстить за него в случае убийства, все прекрасно помнили, как легко он пускает в расход починенных. Но при всем этом его слушали, точно попали на сеанс гипноза. Главарь говорил что-то о полном поражении ракьят, о победе. О кровопролитии…

— О да! Мы как раз вовремя! — загорелись глаза привезших невольных «гостей» пиратов, и в общем гуле тонули слова, съедался смысл. У Гипа кружилась голова, а во рту ощущался солоноватый привкус, то ли как от слез, то ли как от крови, он даже невольно пощупал свою спину, ожидая ощутить там воткнутый нож. Но с чего бы? Он себя давно уверил, успокоив: не такая он важная птица, чтобы вести его на казнь за несколько километров или готовить покушение. Опасность представляли только ракьят и собственная глупость, способная ввести в немилость командиров.

Когда Бен вынырнул из внезапно опутавших, как кокон, раздумий, Ваас уже спрыгнул с трибуны, устраиваясь на том самом разрисованном диване «в портере» с бутылкой какого-то алкоголя, который после принятия наркотиков играл скорее роль освежающего напитка для «поддержания эффекта».

«Чтоб тебя передозой сегодня накрыло! И половину из этих подонков. Я тогда лечить не буду и под дулом автомата», — в сердцах подумал Бен, хотя знал, что Ваас отличался крепким здоровьем. Потому что человек с некрепким давно бы уже помер от образа жизни, что вел главарь.

Подчиненные периодически и помирали: кто от передозировок, кто от антисанитарии, кто от сопутствующих зависимости заболеваний. Но курили, нюхали или кололись все. Варьировалась форма употребления и степень зависимости. В форте вообще содержался целый огромный подвал с разложенными штабелями белыми пакетами на полкило-килограмм каждый. Бен так и не понял, для чего они — на продажу или для внутреннего пользования. Создавалось впечатление, что свой же товар не употреблял один только Хойт, что логично для дилера. А Вааса он на том и сделал цепным псом…

Но Бен не ощущал никакой жалости к главарю, совершенно уверенный, что тот виноват во всем сам, несмотря на любые предположения о том, что связывало его и Цитру, об их истории порой слагались самые фантастические предположения, ни одно из которых не отражало реальности. Казалось, что это было занозой, которая отравляла главаря в течение уже многих лет, а наркотики он использовал, чтобы заглушить боль.

Может, все обстояло намного проще: просто подсел, поддавшись однажды на провокацию Хойта, и покатился, готовый на все ради новой дозы, став ради этого самым опасным человеком на северном острове. Но в обоих версиях зияли дыры в логическом обосновании, так что Бен просто выбрал удобную позицию, считая себя самой несчастной жертвой обстоятельств. Ваас-то настоящий предатель, а он, Бенджамин, бросивший своих друзей, — просто жертва. Но что он мог, без силы, без навыков?

За такими напряженными раздумьями, которые настигли его при очередной встрече с главарем, Бен провел некоторое время, выпав из происходящих событий, а когда встряхнул головой, заметил, что вокруг главаря уже образовалось что-то вроде гарема: несколько девиц из Бедтауна. Возле его ног, как собачонка, сидела с потерянным видом Салли. Главарь, отвратительно глумясь, вытирал о ее волосы руку, когда случайно слегка опрокинул бутылку с вязкой жижей (предположительно) рома. Бенджамина едва не стошнило, он задрожал от гнева и возмущения, но подойти не решился.

На него не обращали внимания, а жестокий праздник был в самом разгаре. Гип не желал смотреть на безумную вакханалию и уставился на огонь. В груде мусора и автомобильных покрышек заметил два расчлененных обгоравших тела. Наверное, привезли, как охотничий трофей, убитых врагов. Пламя слизывало и покрывало копотью оболочки, ошметки кожи и одежды.

Доктор закрывал глаза, потому что каждая увиденная им картина этого «бала сатаны» доводила его едва ли не до потери сознания. Хотелось согнуться пополам и выплюнуть все это как непереваренную дурную пищу, которая растекается потом в луже рвоты желчью и перемолотыми кусками покрасневшего мяса с морковкой. Но нет, реальность так легко не вытащить, не очиститься от нее.

И доктор думал, а не слиться ли ему со всем этим безобразием? Как иначе не сойти с ума? Он как раз заметил парочку, пирата и размалеванную девицу, которые без стеснений, чисто символически отойдя от центра сборища, пристроилась возле забора в тени. Но Бен не мог представить, что так же схватит первую попавшуюся продажную девицу. Уж точно не на всеобщем обозрении. Да еще здесь все еще находилась Салли.

Ближе к вечеру большая часть вроде как укромных (в бесстыдном понимании пиратов) мест была занята такими же щедрыми клиентами девушек из Бедтауна. Так что спрятаться Бену оказывалось негде, он уже потерял из вида Салли, только шатался вокруг костра, точно зомби, одуревая от жара и вони, иногда прикладываясь к неведомо как оказавшейся в его руке бутылке дешевого алкоголя, отдающего сивухой.

Ему чудилось, что он в аду, на самом дне, потому что ни на что иное безумная вакханалия не походила, служа отвратительным преувеличением таких же «невысокодуховных» сборищ в цивилизованном мире.

Вот уже ночь зловеще удлиняла тени, некоторые пираты попадались мертвецки пьяные, некоторые дергались возле динамиков под долбящий дабстеп. Пара человек в ходе праздника устроили поножовщину, еще несколько и правда допились и донюхались до передозировки, но Бен, как и пообещал себе, не стал им помогать, точно совсем забыл о какой-то там клятве. Но с какой радости он должен был оставаться добрым для всех? Он сам пытался напиться, но захмелеть не удавалось, вскоре он осознал, что его терзает единственный вопрос: «Где Салли?».

И будто его кто-то услышал. Дверь ангара растворилась, из нее выкатились две полуголые незнакомые девицы, исчезнувшие тут же из виду, а затем вышел неторопливо сам Ваас, который держал, как арестанта, за локоть нетвердо шагавшую рядом Салли. Даже издалека было видно торжество от осознания своей бесконечной власти, написанное на лице главаря, и неподвижное, как у статуи или фарфоровой куклы, лицо «личной вещи».

«Он снова пытал ее?! Что?! Что было в этом треклятом ангаре? Почему я опять оказался где-то далеко… Хотя… Что я мог сделать», — пронеслись потоком сбивчивых мыслей разномастные эмоции от негодования до бессилия, от которого руки опускались, а пальцы расцеплялись так, что недопитая бутылка выскользнула и покатилась по земле к костру, вскоре треснув и влившись в бушевавшее пламя.

Но Бен ошибался: для Салли самое худшее было еще только впереди.

При появлении Вааса пираты немного притихли, при легком взмахе руки главаря кто-то немедленно приглушил и музыку. В форт начали прорываться звуки леса, которыми оказался вечерний заунывный похоронный вой диких псов и в ответ жадный, сытый, агрессивный лай сторожевых.

Ваас подошел к сцене, остановился подле нее, потом грубо подхватил Салли, оторвав от земли, подкидывая на высокий постамент. Девушка повиновалась, но все равно немного неуклюже взобралась, едва не потеряв равновесие, не понимая, что от нее требуют, но дрожа всем телом, что было видно даже невооруженным взглядом.

Доктор подходил все ближе, а Ваас затевал какое-то представление, решив приберечь его под конец или придумав только что.

— Какие люди! Гип! Подходи! Ты как раз вовремя! — издевательски радушно приветствовал улыбкой крокодила пират. — Подходи! Смертельный номер, специально для тебя! Не веришь, ***? О***ть! Ты мне не веришь?! ***!

— Верю, — бормотал в ответ доктор, пристально наблюдая за Салли, которая крайне неловко себя ощущала в центре всеобщего внимания, которое приковывала сцена. К тому же девушка оказалась практически без одежды: только в купальнике не по размеру. А пираты ждали зрелища.

Девочка встретилась взглядом с Беном и на глазах ее почти выступили слезы, она просила защиты у него, поддержки. Но он стоял подле сцены и просто гадко ждал! Что он мог? Что мог… И так каждый день, каждая новая смерть. Ничего не мог, совсем ничего, никакого первого шага, никакого плана.

Ваас тем временем указал, что делать кому-то из своих, и пираты потащили к сцене из разных концов форта опустошенные бутылки. Салли стояла посреди настила, почти обнаженная, хрупкая, с некрасиво торчавшими сквозь источенную желтую кожу ребрами. Она уже догадалась примерно, в чем будет заключаться «гвоздь вечера». По щеке ее скатилась слеза, но всего одна, больше жалеть себя она не позволила, сжав зубы.

Когда пираты били бутылки и старательно раскидывали осколки по всей сцене, перед Беном предстала другая Салли — непоколебимая, окаменевше спокойная, глядевшая с презрением на своих палачей. Но это продолжалось слишком недолго, ровно до тех пор, пока ни раздался приказ главаря:

— Вперед! Пошла, шалава!

Девушка сделала неуверенный шаг, но когда босая ступня коснулась немедленно впившихся в нее осколков, девушка замедлилась, прижимая сиротливо сжатые кулачки к груди.

— Салиман! Ты оглохла на***? ***! Я тебя по ушам вроде не бил! Может, тебе жестами показать? — вскочил с дивана Ваас, ухмыляясь, на этот раз помахивая выхваченным из кобуры пистолетом, указывая направление и одновременно напоминая, чем чревато неповиновение.

Девушка зажмурилась, шипя от боли, но покорно пошла, неуверенно пошатываясь, точно канатоходец без страховки. Стекла впивались в ее ступни, за ней оставался кровавый след на досках и битых бутылках, каждый шаг отзывался болью, которая искривляла юное лицо. Но она мужественно дошла до конца сцены и там остановилась, умоляюще поглядев на Вааса. Однако разве надеялась она на то, что в его черном сердце осталось место милосердию или здравому смыслу? Особенно после такой попойки. Главарь снова привстал с места:

— Нет, я не понял, че застыла? Обратно давай!

С приоткрывшихся губ Салли сорвался тихий-претихий стон. Страх все еще пересиливал боль.

Ваас заставил Салли ходить по битому стеклу еще несколько раз вперед-назад по сцене. Босиком. Вскоре жертва реагировала именно так, как нравилось главарю: молчала, едва уловимо скуля, не стирая с чумазых впалых щек катившиеся градом слезы. При каждом шаге плаксиво беспомощно морщась. Лишь изредка глядела на Бена, который замер возле разрисованного дивана, точно сраженный ударом молнии. Каждый новый ее взгляд, исполненный мольбой и отчаяния, — новый удар каленого прута, вьющегося хлыста. Доктору казалось, что его привязали к позорному столбу и беспощадно пороли. А Ваас заставлял смотреть. Может, в этом содержалось наказание для обоих пленников? Но за что? Понять бы…