По течению

Бен все гадал, как это удалось обычному «белому мальчику». И что не так с ним самим, если он столько времени просто бездействовал? Не повезло ему спастись из лагеря пиратов, попасть к ракьят, сделаться фаворитом их жрицы, заручиться поддержкой воинов. Не каждому дано.

— Ну все, возвращаться пора! — решил, что достаточно проспался Бенни, хотя на обратном пути они вместе с джипом пару раз чуть не вылетели с мостов в рокотавшие полноводные пасти водопадов.

— Может, я поведу? — робко предлагал Бен.

— Не… Усе норма… Нормально! — мотал головой Бенни, тараща красные глаза. Впрочем, внешне они ничем не отличались, разве только у Гипа локти и колени были содраны, но никто же не уточнял, как они отмечали День Рождения, так что сойти за примерного алкоголика по возвращению оказалось легко. Хал с Костем только усмехнулись насчет того, что их не позвали. Да еще на «Верфи Келла» активно обсуждалась новость, что охота на леопардов не удалась. И еще целый отряд главаря полег от руки неизвестного снайпера. Предположительно, той самой Хромоножки.

Правда, дальше рассказ терялся, только какой-то пират с преувеличениями рассказывал, половину придумывая:

— Ты представляешь, че потом было? Прямо на крест повесил! Ну, так Алвин говорил…

Бен вспомнил, что в самом сердце северного острова располагался холм с высоким крестом, прозванный «Голгофа». Сто лет назад его установили колонизаторы. Пираты время от времени использовали зловещий холм-скалу для расстрелов, что лишний раз доказывало сумасшествие Вааса, который был буквально помешан на внушении страха. Или Гип все упрощал, лишь вздрогнув от рассказа: «Ужасная смерть!». Он догадывался, что и его может постигнуть немыслимая кара, но отступать все равно не намеревался.

***

Минуло около пары суток беспокойного ожидания. Бен никому не рассказал, чем закончилась его выходка, даже Норе только в общих чертах описал.

Песок давно иссушили немилосердные лучи экваториального солнца, с деревьев не стекала вода. Казалось, после недавнего шторма жара только усилилась. На «Верфях Келла» все текло в прежнем режиме. Ракьят притихли, что казалось странным. Не верилось, что Джейсон Броди и правда утонул, тем более выглядело странным, что племя сложило оружие из-за гибели какого-то пришельца. Но Бена волновало другое: контрабандист!

Герк не выходил на связь. Оставалось только верить, что тщательно спрятанная рация не просто так молчит и скоро раздастся сигнал. Бен волновался, что так себя выдаст, ведь ему все еще не разрешалось иметь при себе средства связи. Впрочем, об этом знал только главарь и его окружение, а рядовые пираты, которых кидали с аванпоста на аванпост, распоряжения насчет такой мелкой сошки, как доктор, могли и не слышать.

Впрочем, сигнала по рации ждать не пришлось, так как под вечер второго дня к Бену подошел крайне недовольный Хал, мрачно приказывая:

— Собирайся.

— Что случилось? — встрепенулся доктор.

— Скоро узнаешь. Приказы не обсуждаются! — рыкнул на него командир. И спорить с ним не хотелось, ибо Хал внушал не меньший страх, чем Ваас. Разве только не заставлял выслушивать череду бесполезных монологов. Он вообще редко говорил не по делу.

В джип посадили снова с Бенни, похоже, решив, что они с доктором неплохо сработались. В качестве охраны приставили еще одного вооруженного пирата. Вообще, хирург заметил, что за ним стало намного меньше слежки. Он вертелся на пассажирском месте, проверяя аптечку, предчувствуя, что произошло то, чего он ждал все эти дни гнетущей неизвестности — диверсия и провокация со стороны контрабандиста.

Джунгли проплывали стремительным мельканием кадров, аванпост оставался позади внизу, превращаясь в далекую точку, тонущую в сизой дымке легкого тумана над заливом. При свете дня все эти картины казались более понятными, хоть не более приветливыми. Красота природы давно уже не ощущалась, однако Бен радовался и нервничал, предчувствуя, что везут его именно к старым развалинам. Джип пришлось оставить возле дороги, и какой-то отрезок пути поднимались в гору. Бен старательно делал вид, что он никогда здесь не был, вертя головой во все стороны, на деле запоминая маршрут на случай, если бы пришлось бежать в Бэдтаун. Хотя с чего бы? Если бы только удалось взять с собой Нору и Салли, да пересидеть у контрабандиста… Но никто не обещал организовывать такой аттракцион невиданной щедрости, их связывали едва наметившиеся отношения взаимовыгоды.

Развалины храма встретили лианами, что опутывали стены, а вход, возле которого ходили люди в бронежилетах, неприветливо приглашал помпезными стесанными ступенями подняться в основное строение.

— Что случилось? — невзначай поинтересовался доктор.

— Пару часов назад какой-то *** устроил диверсию. Три гранаты закинули во внутренний двор. Но никого не видели! Словно ***ые духи! Ракьят это были или тот контрабандист, мы скоро выясним. Одного нашего убило на месте, троих зацепило. Тут мы узнали, что ты еще на «Верфях Келла». Так что, за работу.

«Может, дело в мартышках?» — подумал Бенджамин, хмурясь. Кажется, план начинал осуществляться. Доктор почти подпрыгнул и с огромным энтузиазмом поинтересовался, где раненые. По пути к ним успел «совершенно случайно» заблудиться, отметить, что храм обнесен двойной стеной из галерей, в которой есть дыры с разных сторон. С западной — вообще зияла прореха размером с дополнительные ворота, однако ее тщательно охраняли. Рассмотреть, что и где располагалось, доктор толком не сумел, так как его все-таки подгоняли к тем, кого зацепило гранатой. Они располагались во внутреннем дворе возле башни, что вблизи выглядела еще выше, чем тогда, ночью, в свете молний.

Вскоре Бен вновь занимался исключительно своими прямыми обязанностями, обеззараживая инструменты и раны, вытаскивая куски металла из ног и рук.

Впрочем, на обратном пути доктор снова «удачно заблудился», замечая каждого солдата. Он надеялся, что память не потеряет все эти образы, а глаза не подведут, чтобы запечатлеть их всех, каждую деталь оснащения. За пять минут он обошел всю импровизированную крепость. Он запомнил, что есть шанс попасть в нее незаметно через дыры в стенах, однако стоит остерегаться «всевидящего ока» снайпера, который что-то сторожил на самой вершине башни. И доктор прекрасно догадывался, что именно. Место считалось секретным, на аванпостах, которые последнее время переходили из рук в руки, хранить что-либо ценное оказывалось небезопасно. Алмазы со дня на день ожидали корабль на южный остров.

— Ну ты все там? Гип?! — недовольно окликнул его Бени, который явно чувствовал, что зря проболтался насчет того, куда отправили груз и вообще зря рассказал, почему пираты вместе с ним по горам шарили два дня. Он-то не догадывался, что доктор уже совершил свой первый отчаянный шаг к побегу.

Прибыв обратно на «Верфь», Бен дождался темноты, улучил минуту, когда даже Нора покинула их сарайчик, с опаской обошел его со всех сторон, поглядел, где караулы и кто мог подслушать, убедился, что вроде бы никто. Только тогда, словно величайшее сокровище, он достал из-под майки завернутую в желтоватую марлю рацию. Он вспомнил слова Герка о том, что канал настроен, отчего попытался робко нажать кнопку вызова. В эфире шипели помехи пару минут. Доктор покрывался холодной испариной, мелко дрожа, почти убеждаясь, что все было зря. Все напрасно!

Потому что не все сбегают из плена, потому что он слишком долго бездействовал, потому что он предал своих друзей однажды, а преступивших священные законы дружбы не прощает мироздание, закрывая всякий шанс на чудеса. Но за миг до впадения в полное отчаяние на том конце радиоволны донесся голос:

— М-да? На связи!

— Это Бен! — хрипло начал доктор, прикладывая рацию к самым губам.

— Узнал что-нибудь? Диверсия удалась! — торопил контрабандист. — Докладывай быстро и ясно.

Приказы Бен научился исполнять четко:

— Алмазы на башне, на самом верху. Охраняется снайперами. Всего я насчитал десять человек. Три снайпера, двое с ручными пулеметами.

— Окей, если ты соврал и просто пытался меня подставить, — вновь без потаенной злобы угрожал для порядка собеседник.

— Ты и так вне закона и частично на стороне ракьят, — недоуменно ответил Бен.

— Вообще, да, — протянул неохотно Герк.

— Мне незачем врать, — вздохнул Гип, боясь, что его снова могут отшвырнуть, вновь не поверить.

— Что, если тебя Ваас подослал?

— Ты только сейчас этого испугался? Я бы мог убить тебя намного раньше, если на то пошло! — привел последний относительно весомый аргумент доктор.

— Посмотрим. Все равно пиратов бить, — голос сделался заметно серьезнее. — До связи.

Больше ничего определенного сказать Герк не удосужился, не назвав сроков, ничуть не гарантируя, что перезвонит. Бен понял, как глупо он доверился совершенно не знакомому человеку, врагу, по сути. Может, зря? Может, не стоило бороться? Да, для него все разведал, все выдал. Теперь контрабандист имел право и не отплачивать благодарностью. Да и кто такие эти контрабандисты? Шваль! Мерзавцы! Бен все еще свысока оценивал людей, питаясь своим высокомерием, противопоставляя себя безмозглым пиратам. Да, контрабандист с кодексом чести — это нечто нереальное. А все наивная Нора, которая подавала вечно какие-то безумные идеи! Ей, видимо, казалось, что весь мир состоит из добрых людей, за исключением пиратов. Но, побыв на острове Рук, следовало понять, что там каждый впитывал с рождения древний принцип «человек человеку волк». Голодный рыщущий зверь.

Из-за своих беспочвенных домыслов и сомнений, доктор двое суток не разговаривал с Норой, а женщина, кажется, тоже затаила на него определенную обиду, устав от его загадочных недомолвок.

Время мелькало сквозь крылья бабочек, опрокидывая минуты в чаны часов сменой тьмы на свет. Утро вползало раздавленной черепахой в бесконечно одинокий сарайчик, где два человека лежали спина к спине, но не согревали друг друга, питая беспокойные сны лишь отчужденностью, пролегшей между ними. Бен верил, что это на время, а женщина уверовала, что навсегда. И среди беспокойной предрассветной тишины зашипел сигнал!

— Что это? — встрепенулась испуганно спросонья Нора. После того, как она едва не стала жертвой безумия Салли, женщина сделалась пугливой и почти мнительной, словно уяснила: каждый рано или поздно может пройти свою точку невозвращения и стать врагом.

— Тш! — шикнул на нее Бен, фактически выцарапывая рацию из-под майки, непослушными нервными длинными пальцами разворачивая марлю, которая не заглушила сигнал. Голос! Контрабандист! Он вышел на связь! Его не убили пираты, и он не кинул информатора, интересуясь вскоре:

— Слышишь меня, Бен? Алмазы нашлись. Все у меня в новом тайнике. Есть возможность незаметно встретиться в Бэдтауне?

— Значит, и Джейсон Броди жив?

— Тебе есть дело, как я их добыл? Или ты выбраться хочешь?

— Окей, лишнее не спрашиваю. Нет, вряд ли я смогу выбраться в Бэдтаун в ближайшее время, — грустно отвечал доктор, а слова у него точно вязли во рту.

— Так, дай пару минут подумать. До связи! — вновь рация умолкла, а у доктора кружилась голова от напряжения и радости. Не верилось, что все это не во сне, хотя поседение дни ему все мерещилось в минуты забытья, словно он бежит то по веревочному мосту, который обрывается, то по обваливающемуся каменному карнизу над пропастью. И все он вел за собой Салли, да не хватало сил ее вытащить, она падала, руки размыкались, пальцы выскальзывали, и Бен терял девушку навсегда, пробуждаясь в холодном поту, с трудом убеждая себя, что она все еще жива. Жива ли? Она ли?

Но не важно! Он решил непременно вытащить своих женщин. И вот рация возвестила о том, что не все потеряно. Бен поспешил объяснить все удивленной и воодушевленной Норе:

— Этот контрабандист — наш путь к спасению. Главное — попасть на катер, а потом на корабль, который будет ждать в океане подальше от острова. Герк ищет путь в какую-то страну в горах Тибета, но пробираться будет через Таиланд или Китай. Это наш шанс! — вспомнил все, что обрывками рассказал о себе Герк за время их пробежки по джунглям. Тогда все это отложилось каким-то шумовым фоном, так как казалась невыполнимой задача попасть в храм-руины и пересчитать там пиратов. Но ему удалось!

Он волновался, что с его непрофессиональным подходом недооценил кого-то по вооружению, не рассмотрел опасности, но контрабандист справился. А уж сам или чужими руками воскресшего Джейсона Броди — не интересовало, как и все это противостояние пиратов и племени.

— Бен на связи! Герк? — ответил судорожно доктор, когда вновь затрещала рация.

— Я, я. На связи, — отозвался лениво собеседник, но твердым голосом разъяснил: – Так. Инструктирую по рации. Один раз! Потом выкидываешь ее, чтобы на меня не вышли, чую, что канал скоро поймают и прослушают. Тебе же хуже будет. Значит так, — Герк замолчал на миг, словно собирая мысли в последовательные слова. — Заявишь, что ты — жертва крушения, мол, на необитаемом острове как-то высадился с этими твоими двумя. Так и говори, когда шмонать начнут. Лишь бы потом не всплыло, что ты был с пиратами.

— Да я всех главарей назову, если надо будет, если, — срывающимся голосом отвечал Бен.

— И отсидишь вместо них, — фыркнул Герк. Судя по звукам, он рацию держал шеей и плечом, а руки его занимали какие-то ящики, которые он грузил куда-то. Или клетки с обезьянами. Может быть, он собирал свое добро, намереваясь бежать с острова.

— Даже если так, — растерянно вздохнул Бен, ощущая в себе небывалую отвагу. Он и правда теперь не боялся того, что ждало его по ту сторону «большой земли», как в иной жизни. Он был готов принять отныне любую кару. Зато Герк не горел таким же энтузиазмом:

— Нет! Не так! Говоришь, что жертва крушения, все отрицаешь. Ты еще на меня ЦРУ хочешь вывести? Не такая я рыба важная, мне такого внимания не надо. Ну, все, если получится, жду вас недели через две на пристани возле «Доков Валсы», главное, не попадайтесь на глаза пиратам и ракьят.

— А точный день не скажешь?! — растерялся доктор.

— Я не автобус, по расписанию не хожу, — хмыкнул Герк. — Плюс-минус пару дней. Ну, отсидитесь там в зарослях. Но не позднее тридцатого числа. До этого времени я вас буду ждать на «Доках Валсы». Но туда тоже вам соваться не надо, ракьят не любят чужаков. Потом корабль не сможет столько времени оставаться незамеченным. Лучше двадцать восьмого быть на месте. Место встречи — дом старого рыбака к западу от «Доков». Как уж от пиратов отрываться будете, я не знаю. Но не вздумай их за собой привести!

— Я все понял, — дрогнул на миг голос Бена, но он уже твердо отчеканил: — Значит, до двадцать восьмого. В доме рыбака.

Рация замолчала, доктор решил, что утопит ее возле причала. Но пока что они с Норой сидели в прострации, считая дни до заявленной даты. У Бена не возникало ни единой идеи, как с «Верфи Келла», находящейся почти у самой северо-восточной части острова, перебраться, минуя горы и аванпосты, к почти самой юго-западной точке, где располагались «Доки Валсы». Но доктор ловил взгляд Норы, загоревшийся новой надеждой и почти восхищением.

— Ты молодец, Бен. Мы выберемся, — кивнула женщина успокаивающе. Она оказалась права! Ей везло! И частичка ее везения перепала Бену, когда он послушался и сумел выйти на контрабандиста, который поддерживал ракьят и умел благодарить за помощь, словно Нора чувствовала, что есть еще такие люди.

Но женщина, похоже, думала, что отныне у ее спутника есть продуманный план, и его отсутствие тяжелым грузом легло на не самые атлетические плечи доктора. Над ним повисла тишина, как жесткий куст колючий, запутавшийся в мыслях, как в весах, что мерят истинность и ложь, отвечая на природу зла. И если бы уметь лечить не только плоть, но души колдовским отваром, их отворяя дверь, чтоб петь и знать: далекий лес не изойдет пламенем, не сгорит и музыка чувств. Но Бен выходил, как в безвольном тумане, напряженно вслушиваясь в щелчки собственных мыслей: «Как вытащить их?! Их обеих? Нору, может быть, с собой в качестве санитарки можно брать. А Салли?».

Без нее он не мыслил побег. Ведь она их спасла, их всех, жертвуя своей нормальностью, хрупкая и немая своей простотой, теплотой. И отныне потерянная, ставшая страшно другой, когда из-за штаба донесся противный шипящий голос:

— Эй, Бен. Поди сюда…

Доктор встрепенулся, удивляясь такой перемене, ведь Салли впервые за несколько дней заговорила с ним. А до того то ли себя винила, то ли его за последнюю точку падения, за то, что допустили ее становленье убийцей-палачом. Она переживала, съедала себя, но никого не подпускала. Стараясь построить план побега, доктор не успевал предпринять хоть каких-то попыток ее подбодрить. Он надеялся, что теперь — это первый шаг к их примирению, новый виток дружбы, которая для Бена сделалась чем-то более серьезным. Мужчина хотел бы признаться в этом, вот так, прямо сейчас, потому что не стоило больше тянуть, прячась в осторожных недомолвках.

Но внутренний голос царапал наждаком, без слов подсказывая, будто все не так, и Салли не та. Что-то в ней отталкивало. Может, прищур зеленоватых глаз, может, слишком яркие губы. А еще Бен и не заметил, когда с ее лица совсем исчезли детские рыжие веснушки. Казалось, он до недавнего времени слишком мало ее замечал, преступно мало. Если бы желал уберечь, то сделал бы не то, что в его силах, а то, что сверх сил.

Доктор подошел нерешительно, поглядывая по сторонам, замечая, что пиратам до него нет никакого дела. Салли подозвала доктора к себе, поманив пальцев. Рот девушки нехорошо кривился неприятной улыбочкой, а уж дальнейшие слова и вовсе не радовали:

— Я вот тут подумала. Ну что ты с Норой церемонишься?

— Салли, не начинай! — опешил Бен, который и без того устал и издергался за текущее время, неосторожно бросая довольно грубым тоном: — Что ты предлагаешь?

— Я подержу ее! — безапелляционно заявила Салли, посмеиваясь, словно бросая все свои силы на то, чтобы казаться плохой, отвратительной. Но Бен не верил, что она способна на такое. Не верил, что потерял ее навсегда в тот день, когда она замахнулась ледорубом. Она ревновала к Норе? Это удивляло доктора, он не понимал:

— Что?! Салиман! О чем ты вообще?!

— Ну, а какого хрена ты себе рабыню купил, а обращаешься с ней, как с принцессой? — развела руками девушка, уставившись невидящими мутными полуприкрытыми глазами в никуда, мимо собеседника, вздрагивая плечами, хихикая, как гиена, наподобие главаря. — Наверное, она очень сильная, и ты ее просто боишься.

— Салли, ты говоришь сейчас не лучше Вааса, — бессильно застыл напротив девушки доктор. Ему хватало потрясений, и такого удара он просто не ожидал.

— Я и есть Ваас, вернее, его марионетка, — зло усмехнулась Салли. И доктор заметил, что ее губы снова подведены той дорогой алой помадой, которую ей бросили из украденной косметички в день первой казни. Доктор не видел больше в этом коварном создании его несчастную девочку. Его Салли. Вместо нее говорил кто-то другой. Какая-то гадкая женщина. Он помнил этот голос, что прорывался порой в речь Салли, когда она рассказывала о себе. Он ненавидел эту вторую, пожиравшую настоящую личность девушки.

— Понимаю, тебе тяжело, тебе страшно, — попытался вернуть ее Бен.

— Ничего ты не понимаешь, — взглядом измученной старухи окинула его Салли, вздыхая невыразимо горько, скорбно: — Бенджи, ты от Бака вот сбежал. Мне бежать некуда, никогда! А эта твоя дура из себя королеву строит, хиппи она, как же, «дети цветов». Какого *** сюда совались вообще?

— Салли! Обещаю! Я найду способ вытащить тебя и всех нас, — подошел к ней вплотную доктор, шепча почти на ухо, надеясь, что их никто не услышит.

— Найдешь… Как же… Ищи-свищи, — фыркнула девушка, отстраняясь. — Все-таки не позволяй этой Норе строить из себя высокомерную повелительницу мира, она ничем не лучше всех нас, просто ей попался ты, а не Ваас. Живет по старым правилам, думает, ей все можно.

— Нет, Салли, я уже почти нашел, — вновь подошел к ней Бен, почти приникая к ее горячей щеке. — Я… я готовлю побег! Для нас всех.

— Понятно, — все еще рычал незнакомый голос. — Для Норы тоже?

— Конечно! И… И для тебя! — шептал Бен, силясь ухватить ту нить, что еще держала от падения в пропасть настоящую его Салли. Ту, несчастную и слабую, но зато чистую и честную, несмотря на все, через что ей пришлось пройти не по своей воле. И его слова подействовали точно весеннее солнце на саркофаг льда, что мешает прорваться на волю первому подснежнику.

— Когда побег? — предстала перед доктором вновь та девочка, которую он всегда знал. Ради нее не побоялся идти на встречу с контрабандистом, мысль о ней позволила выйти из джунглей в грозу. Ради нее доктор согласился сотворить невозможное, пожертвовать собой, даже если на «большой земле» его ждал суд и тюремный срок. Все это казалось малозначительным. А отсутствие плана уже не так пугало, когда он уверенно отвечал шепотом:

— Через полторы недели примерно. Салли, я за тобой заеду, найду причину!

— Как ты собираешься это организовать? Кто меня отпустит? — сияли слабой надеждой глаза девушки. И только теперь Бен заметил, до чего же она красивая. До чего прекрасны эти истертые болезнями и зноем хрупкие черты. Только она, а не та людоедка, которая повелела занести ледоруб над головой Норы. Бенджамин поклялся, что найдет способ, чтобы то адское существо, тот внутренний демон, прилетавший из-за отчаяния, больше не терзал душу девушки. И непроизвольно возник в голове недостающий фрагмент плана:

— Подсыплю всем на «Верфи» снотворного в еду. Может быть, ты в этом мне поможешь? Ты ведь обычно готовишь.

— Хорошо! — с энтузиазмом закивала девушка. И изумрудные ее глаза еще больше засияли отвагой и верой в своего героя. Бен отныне просто не имел права предавать такое доверие.

К вечеру Бен перебрал все медикаменты, измельчив и собрав в один пакет все, что служило так или иначе в качестве снотворного. И как он раньше не додумался! Ведь ему предоставлялись невероятные ресурсы! Воли и веры в себя, видимо, не хватало. Теперь он ради Салли и Норы был готов горы свернуть.

Условились, что в следующий раз, когда он прибывал на «Верфи», они с Норой подсыпали в еду пиратам снотворное. То, что аванпост остался бы без защиты, заговорщиков, разумеется, не волновало. В таком случае удалось бы получить доступ к транспорту, картам и прочим нужным вещам. План казался безупречным. Однако через пару дней стычки с ракьят возобновились и Бену пришлось отбыть вместе с Норой. Хотя Джейсон Броди считался мертвым, но дикари сдаваться не намеревались.

Все зависело отныне только от Салли, у которой под матрасом остался заветный мешочек. Но с момента их последнего разговора доктор верил своей несчастной девочке. Бенджамин верил в нее, в его милую Салли.

Однако он, видимо, забыл, против кого пошел…

***

Ей было больно!

Салли сжимала зубы, но стон, переходивший в бессильный крик, все равно срывался с ее губ. И она не знала, из-за чего: что ей больше страданий приносило. То ли очередной исключительно грубый физический контакт, то ли душевные терзания.

Черный Фрегат не появлялся с тех пор, как ее «принц», ее Бен подал ей фантом надежды, ослепительный, неуловимый. Он позволил поверить, что есть иное будущее, иная судьба, кроме участи «личной вещи». Но вот снова прибыл главарь, снова бездумно кинул на грязное тряпье. И впервые делалось от этого невероятно противно! Все из-за того, что сердце ныне звало только одного человека — Бенджамина! А он снова где-то перевязывал пиратские раны вместе… с Норой.

Прошло несколько дней, заветное двадцать восьмое число приближалось. Салли хранила честно под матрасом снотворное, когда на аванпост нежданно-негаданно прибыл Ваас. Со своей «личной вещью» вообще ни словом не обмолвился, жутко злой, даже разъяренный.

Главаря то ли рассердили чем-то, то ли просто он торопился, вообще не задумываясь о том, что чувствует его личная собственность из человеческой плоти. Конечно, кто же задумывается о чувствах вещей!

И никому, ровным счетом никому не было дела до ее боли и унижения. Да никто вообще не знал о ее существовании, не сожалел, не искал. Никто за ней не приходил.

С каждым резким движением главаря в ее теле, с каждой новой болью, девушка злилась на этот мир, злилась на недотрогу Нору, злилась на Бенджамина с его пресловутой жалостью.

Посмотрела бы эта Нора, что делают с существом, которое она так легко обвиняла в грехах! Посмотрела бы, как лапают до синяков истощенное тело длинные пальцы грубых ручищ, посмотрела бы на укусы, которые заменяли поцелуи. Ощутила бы, как относительно человеческие ласки заменяются чисто механическими движениями, которые навязала гадина-природа. Может, не стала бы перед Беном строить из себя принцессу, может, не стала бы обвинять!

Вновь все эти мысли нашептывал Черный Фрегат, но не передавал сил, не позволял сделаться соблазнительницей, покорной Ваасу. Да нет, прежде всего, сам главарь не давал ни единого шанса, словно намеренно доказывая, что его «личная вещь» — это не человек.

Салли ненавидела заодно Бена. Снова! Посмотрели бы сейчас эти двое «интеллигентов», как нелепо они — мертвый человек и его марионетка — напоминают двух собак, беспородных голодных псин, которые бегали в избытке по острову, перенося бешенство, воя до хрипа в ночи. Ощутила бы эта Нора то же, что эта бесполезная марионетка, которая только сжимала зубы, глядя тупо перед собой в прогнившие доски стены, когда ей снова становилось больно от каждого нового рывка ее палача. Нора… Как же она ненавидела эта имя!

А Ваас… Это был просто Ваас, ее мучитель. Для него она не существовала, по всей видимости, не как человек. Только она сама разучилась считать себя человеком практически, и вот такие «встречи» напоминали об этом.

Живучий пугливый зверек, которого раз за разом выгребают из норы, не обращая внимания на его истошный писк. Каждый раз, когда приходил главарь, Салли ощущала себя кротом, вытащенным на яркий свет. То же отчаяние, тот же испуг. И ни разу не удавалось привыкнуть, спустя столько времени. Страх, как гигантский питон, всегда сжимал кольцами холода.

Ваас иногда прибывал, иногда, вернее часто, пытал. Салли и это научилась считать удачей — истощенное измученное ее тело явно говорило, что в нем нет силы и условий для зарождения новой жизни. Салли знала, что вряд ли пережила бы это зарождение, ведь никто не обещал с ней обращаться лучше. Так ей предоставлялся шанс перекантоваться на этой Земле еще несколько лет. Зачем? Для чего? Многие живут просто по привычке, вот и она тоже. А любовь к Бену оказывалось хрупкой, эфемерной. Пусть прекрасной, но девушке не хватало воли вытерпеть ради нее еще одну ночь с «хозяином», особенно такую.

Руки и ноги холодели, голова кружилась, колени и грудь елозили по матрацу — все лучше, чем по жесткому столу. Главарь не позволял взглянуть на себя. Но нет, ей все-таки повезло, что он один такой был…

Она ныне смертельно испугалась, что в случае раскрытия побега Бена ее сделают общей. И Ваас словно намекал, что так и будет за неповиновение. Может, кто-то донес ему об их с Беном договоре? На какой-то период главарь был даже нежным с ней, по-своему, конечно. Настолько, насколько может быть нежным древний темный хаос в облике человека. И это казалось тоже удачей. Бен? Где он шатался ныне? Почему не спасал ее? Принцы ведь прилетают на пегасах и спасают! И «дракон» не успевает «растерзать» принцессу. Туманное сознание только злилось.

Все стоило называть удачей, чтобы не умереть. А зачем не исчезнуть из этого злого мира, она и сама не знала. Даже сумасшествие удача: она теперь получала удовольствие от убийств, почти что, вторая ее личность, видимо, более выносливая, не думающая о смерти. И не жалеющая себя. Но где же запропастилась эта вторая личность, когда Салли причиняли от неосторожности боль? Вторая личность могла бы что-то придумать, а основная, первая, нулевая, и моль не сумела б обидеть, покорная и сломанная. Может, до второй-то и пытался дозваться главарь? Да ничего он не пытался, просто забыл о ней, раздосадованный какими-то неудачами прошедшего дня.

Пиратов и правда постигли несколько неудач: сначала кто-то спалил пять конопляных полей, потом освободил двоих «доходных» рабов и вообще присоединился к ракьят в борьбе. Звали его, кажется, Джейсон Броди, и он стал для ракьят чем-то вроде символа борьбы под языческим благословением жрицы Цитры. Вроде бы его убили недавно. Этот кто-то чихать хотел на судьбу одной дочери алкоголика, продавшего ее за долги.

И этот кто-то для нее вовсе не существовал. Никакой надежды. Никакой борьбы. Только течение, что порой несет мирно и тихо, а порой бьет о скалы и ранит подводными камнями, закручивая в водоворотах.

Просто подождать… Все когда-нибудь находит завершение. Значит, эта ночь тоже не могла длиться вечно. В этом Салли всегда оказывалась права. Но что толку? Это было невыносимо!

Когда все закончилось, когда марионетку отпустили, девушка сжалась на отвратительно грязном матрасе в один клубок нервов, дрожа всем телом, по которому катились ручейки пота, ненормально остро ощущавшиеся на коже, будто это не влага вовсе, а иголки.

Девушка не выдержала и навзрыд заплакала, хотя такое поведение могло и не понравиться главарю. Но ей уже сделалось все равно. Пусть пристрелит, пусть повесит вниз головой, чтобы отрубиться и не проснуться никогда. Что еще он мог придумать? Чем еще запугать?

Салли закрывала лицо руками, истошно всхлипывая, переходя на крик. Далекий, никем не услышанный.

Она часто плакала, слабая, никому не нужная. Удары судьбы кого-то закаляют, а кого-то ломают, перебивают позвонок за позвонком слабый хребет. Перед Беном, перед ненавистной Норой, она старалась выглядеть равнодушной, напускала на себя безразличие к своей судьбе и судьбам всех других людей. И если второе она не играла, то первое являлось чистой фикцией: он жалела себя, жалела за то, что появилась на этот свет. Жалела и ненавидела.

— Зачем… Зачем я живу, — всхлипывала она, утыкаясь лицом в перегнивший поролон. Они все обитали на свалке. И она, и этот король всего сброда.

Ненормально и самозабвенно жалея себя, она забыла, что рядом с ней, никуда не уходя, так и остался главарь, который внезапно отнял ее руки от лица, сжав по привычке тонкие ее запястья.

Салли похолодела: вот снова начнется, вот снова боль, особенно испугалась, даже перестав всхлипывать, когда Ваас притянул ее к себе, приподнимая, отрывая от матраца. Он глянул на нее несколько удивленно, насколько позволял судить свет закопченной керосинки. Ваас точно только заметил, что перед ним вообще какой-то человек, до этого явно думал о чем-то своем, то ли о делах, то ли находясь в галлюцинациях. Или нет? Или так и планировал? Но вот заметил, что его личная вещь дошла до края и может сломаться, например, покончить с собой. Он, наверное, этого не хотел, ведь выбрасывать годные привычные вещи достаточно глупо. Может, поэтому просто притянул к себе.

Девушка безвольно опустила плечи и голову, но он поднимал ее за подбородок, уже без боли, плавно. И плавно же касался своими тонкими губами ее искусанных губ. Долго целовал, не особо бережно, так что Салли нередко не хватало воздуха, она просто задыхалась, но за такие моменты она все равно как-то сразу прощала большую часть причиненной до этого боли. Нечто, лежащее за сознанием, прощало. И она сама обнимала мучителя, не желая, чтобы он уходил, не теперь, прижималась к нему, словно искала защиты. От него же самого? Может, потому, что в такие моменты, он воспринимал ее хотя бы как человека, может, потому, что единственный не игнорировал ее существование. Никакой боли. Никакой опасности.

Вот появился еще Бен. И какой-то холодок прошел по телу Салли: Бен бы не стал над ней издеваться. Но у доброго доктора завелась Нора. И ненависть стирала этот надоедливый холодок. Да, Бен готовил побег, для нее и для своей Норы. О чувствах доктора девушка так ничего и не знала, но догадки выстраивала самые безрадостные.

А Ваас и не скрывал, и не должен был скрывать, что у него помимо «личной вещи» хватает других женщин, новых симпатичных рабынь, которых он потом продавал, рядовых стриптизерш из Бедтауна. Может, кого-то еще, об этом и спрашивать не стоило. Бен же игрался в благородство и моральные принципы, давно попрощавшись с таковыми. Это раздражало. Все возвращалось на круги своя, как в те дни, еще до знакомства с Беном.

Ваас отстранился от лица девушки, Салли задумчиво затихла, обвиснув в его объятьях, безвольно обвив руками мощную шею, ощущая, что главарь ее не оттолкнет. Зачем? Теперь уже она не желала уходить, убегать, вообще двигаться. Марионетка. За нитки не дергали. Вот и не двигалась. А его тянуло поговорить, он привычным тоном рассуждал, поглаживая задумчиво беззащитно обнаженную спину девушки:

— Веришь в смерть, Салли? Она тоже безумна… Нет, прикинь, ***! Она тоже повторяет и повторяет, будто думает, что результат изменится. Да, ***… А мы думаем, что живем и умираем по-разному. Завтра принесем этой гр***ой старухе немного разнообразия.

Это означало, что завтра состоятся новые казни. Наверное. И скорее всего, с участием Салли, но девушка, пожалуй, даже радовалась: значит, снова боль придет не за ней, а за пленниками. Не столь важно, в чем они виноваты. Пленница не могла испытывать к ним никакого сочувствия.

Боль… Почему люди боятся смерти? Придумали для нее разных образов, навесили атрибутов, и боятся. Но страшнее — боль и неизвестность.

Пожалуй, только это и пугает в факте смерти. Она без них не приходит, а было бы небольно и все известно, что за ее гранью, так, видимо, не боялись бы. Значит, Ваас — тоже смерть: он всегда приходил, когда хотел и за кем хотел. И всегда неизвестно с какой целью, часто причиняя страдания, от того совершенно диким показался его вопрос:

— Было больно?

Салли вздрогнула, глаза ее вопросительно рассматривали привычное непроницаемое лицо Вааса, что тонуло в полумраке сотнями лживых теней. «Больно»? Он впервые спросил это. Явно с какой-то целью, явно добиваясь от девушки чего-то. Еще большего повиновения? Она не сопротивлялась, отвела взгляд, едва заметно кивая.

Голос его, как ни странно, не звучал как угроза, а потом и вовсе начал шептать, обжигая своим дыханием ушную раковину, а словами — мельчайшие клетки мозга, просачиваясь неведомым ядом в сознание:

— Если ты на моей стороне, то больно больше не будет. Не тебе.

И он снова поцеловал ее, на этот раз невероятно осторожно, обнимая, не истязая тело, а поглаживая его, совершенно намеренно, просчитано, так что девушка вздрагивала, как лепестки орхидеи на ветру, одновременно раскрываясь, как цветок под лучами солнца. Салли в своей жизни знала слишком мало ласки. И малейшее ее проявление отзывалось в ней невероятным исступленным потоком непривычных чувств, настолько непривычных, что они сметали океанским прибоем мысли. Ваас — прибой, Ваас — хаос…

Он лишь казался ненормальным, в остальном он скорее играл на своей психопатии, выуживая из людей их самые уязвимые стороны. С Салли дело обстояло чрезмерно просто: за долго время плена ее единственным уязвимым местом оказалась жалость к себе, страх пыток. Но об еще одном она забыла – Бен! Ее любовь к доктору словно осталась под лучами дня, а здесь, в этой непроглядной ночи, царствовал хаос.

Главарь сам создавал ее страх, что оказывалось несложно. И вот пообещал избавить от личного кошмара, но после каждого обещания всегда следует название цены:

— Так что, на моей стороне? Просто кивни: да или нет? Видишь, Салли, это выбор. ***ный выбор, он везде. Кого ты выберешь?

Он говорил невероятно спокойно, почти бархатным тоном, никто бы не подумал, что это тот псих, что пугает своим видом пленников, скача возле прутьев клеток. Кажется, он умел играть на публику, играл и перед Хойтом в деловитое повиновение. А каков являлся настоящим… Возможно, и сам не помнил, как и всякий предатель.

— Тебя, — тихо прошелестел голос девушки, которая проводила упоенно щекой вдоль плеча хозяина, щуря глаза. Ей в кои-то веки предоставлялся выбор. И не кем-то, а тем, кто этот выбор вечно у нее отнимал. Он не лгал в своих обещаниях, хотелось верить, что не лгал, хоть был уже способен на все, абсолютно на все, на любую подлость. Предатели всегда так, их ведь уже ничего не сдерживает, ничего не останавливает.

— Кажется, я просил кивнуть! — послышался немедленно его недовольный голос, похожий на предупредительный рык тигра.

Салли немедленно покорно кивнула, но позволила себе повторить:

— И все же… Тебя!

Черный Фрегат вновь затоплял ее сознание, эта страшная птица любила Вааса, а Салли, безобидная девочка — Бена.

И в беспробудной ночи, скорбной, как слезы сироты, слышались в голове недобрые мысли Черного Фрегата: «Выберешься ты с острова — мучение и жалость. Ваас и Бен. А я посередине без толики любви. А ты, Нора, отнимаешь всю любовь, пленяешь Бена, птица в клетке, как черная дыра, пленяешь своей правильностью. Да *** тебе, а не правильность. Попробуй остаться правильной там, где побывала я, тебе просто повезло, а ты позволяешь себе вещать, как пророк. Ненавижу! Ненавижу тебя! Надеюсь, ты ощутишь ужас моего бессилия!»

— Хорошая девочка, — погладил ее по голове Ваас, ухмыляясь. — Значит, ты скажешь мне, что же замыслил наш общий знакомый? М-м-м? Ты не слышала? Может, я зря его подозреваю? Зря, ***, или нет?

На миг Салли обмерла, она так и знала, что Ваас то ли услышал от кого-то, то ли сам прознал о плане побега. Но Черный Фрегат, осторожный и прагматичный, подсказал, что им не выбраться, раз главарь уже что-то подозревал. А что делают с «общими» он примерно продемонстрировал своим недавним поведением. От его «демонстрации» все тело девушки теперь тоскливо саднило и ныло. Она-то уже успела почти отвыкнуть. Только это он один был еще… Лютый страх сжал тисками настоящую личность. И когда приходит страх, то смысл лишают прав. Веры не хватало, любовь оставляла, задавленная паникой. Надежда таяла, как всякий призрак. Все из-за этой черной тени, которая вновь угрожала:

— Молчишь? А вроде меня выбрала. Твои слова? Нет? — Ваас усмехнулся, внезапно хищно слегка облизывая кончиком длинного языка тонкие пальцы на левой руке Салли, рассматривая их, говоря с усмешкой: — Знаешь, а я ведь еще не ломал тебе их? Это очень и очень больно, милая. Не отрезал фалангу за фалангой? Может, попробовать на днях? По полпальца за каждый час твоего упрямства. А потом в качестве бонуса «общение» с парнями с аванпоста. Но… ты же выбрала путь без боли, разве нет? И от тебя не требуется ничего, — на последней фразе голос его перешел в жуткий рык, клекот. — Просто сказать мне!

Салли вздрогнула. Пытки! Снова пытки! Обещания Вааса рисовали чудовищную картину, которая в голове не укладывалась. Салли не выдержала бы! Да, просто сказать, не больше. Это так же, как просто опустить ледоруб на голову ракьят. Не больно! Не ей! Перепуганный голос выдал всех их:

— Бен с Норой хочет… сбежать! Через неделю.

Повисла тишина, и осознание того, что же она сказала, что раскрыла. Но нет, этот факт все еще не достигал сознания, а Ваас мастерски играл дальше ее чувствами, саркастично упоминая имя конкурентки:

— С Норой! Какая ***ая романтика! — но он почти безмятежно довольно вскинул брови: — Вот видишь, Салиман, как все просто: я не делаю тебе больно, а ты не лжешь мне. Честная сделка, не находишь?

— Да, — кивала девушка подавленно, хотя голос не слушался. Если сначала ей казалось, что физическая боль и синяки на коже от «ласк» — это самое страшное происшествие этой проклятой ночи, то теперь она поняла, что хуже всего ей делали именно теперь. Пытки? Да! Ради настоящей любви могла бы и стерпеть, хоть пальцы, хоть обе руки… Если бы не Черный Фрегат, которая и не помышляла о побеге, видимо. Если бы… нет, оправданий не находилось. Но и силы воли тоже вынести то, что обещал устроить главарь. А его угрозы с легкостью приобретали материальный эквивалент в реальности.

— Он говорил тебе что-нибудь о своем… плане? — наседал Ваас, размеренно, уже без угроз вытягивая информацию, словно клейкую нить паутины.

— Он, — Салли запнулась, но один взгляд на Вааса, на то, как предупредительно он сощурился от секундного промедления, заставил рассказывать дальше: — Дал мне снотворное, чтобы я подсыпала в еду караулам.

— Какая ирония, Салиман, замечаешь? — улыбался вероломно главарь, успокаивающе гладя плечи девушки с видом собственника. — И ты отдаешь мешочек со снотворным мне. Ты ведь меня выбрала? М-м?

Ваас провел по ее щеке, словно доказывая, что он доволен ей, обещая не причинять страданий. Хотелось бы ему верить. Чудовище! Чудовище! Так твердила еще какая-то третья Салли, та, что была готова мучиться за Бена, а не этот безвольный слизняк, который сдался при первой сложности, при первой угрозе. За принцев русалочки жертвуют многим, а она являлась не более чем убогой статисткой. Она тащила на дно, как тяжелая статуя, своего принца, когда Черный Фрегат отвечал:

— Да!

И этот же монстр в ней полез в дальний угол, откинув матрас и сдвинув половицу, вытаскивая заветный полиэтиленовый мешочек, передавая его Ваасу, который одобрительно кивнул сперва:

— Вот так, Салиман! — но вскоре мужчина изменился в лице, во всем его существе вновь сквозило безумие, потерянность, сомнения и невыразимая ненависть, почти, как в трансе, он продолжал шипящим голосом, как древний змей: — Вот так и предают. ***во это, тоже ощущаешь? Да? Так и предают тех, кого любят. Слабые твари. ***! Ну что, чувствуешь, как это?

Затем он навис над девушкой. Он рассматривал Салли, пренебрежительно отбрасывая, словно он надеялся, что она ничего не скажет, что он будет пытать, а она не скажет. Да! Промолчит ради любимого, доказывая, что есть она, настоящая-то любовь.

Ваас рычал и хрипел:

— Что от тебя теперь останется?! Ни***! Я тебе говорю, Салиман! Ни***! — но вновь его сковало почти ледяное спокойствие, издевка, предостережение. — Не пытайся отныне казаться добренькой девочкой. Ты такая же сволочь, как мы все. Видишь этот с***ый пакетик? Достаточно малого, чтобы разрушить все до основания!

Главарь закинул снотворное в дальний угол штаба, как бесполезный хлам.

— Что я наделала, — закрыла Салли руками лицо, падая в беспамятстве. Слез не осталось. Ее обуял нечеловеческий ужас. Казни являлись еще малым злом по сравнению с этим менее масштабным поступком. Лишь на вид. Истинная катастрофа порой кроется в случайном стечении обстоятельств, в неосторожном слове. Отныне Бенджамин оказался потерян для нее навсегда. Навсегда!

— Просто выбрала, милая, — это ласковое слово в устах главаря звучало исключительно издевательски, но все его существо пропитывала горестная ирония и мрачное торжество. — Все решает это долбанный выбор. Будто мы еще должны выбирать… Мы предаем любимых. Мы распинаем их! — казалось, на этом слове глаза его болезненно расширились, как от удара, но он вновь шипел. — А они нас… Да! Распинаем друг друга. Прямо на крестах!

Ваас тоже отчего-то тяжело потер ладонями виски, словно закрывая на миг лицо. Да, этот мерзкий образ, который отныне отражался в каждом осколке зеркала, в каждой грязной луже. А достаточно малого.

Остров тонул в темноте, где застыли в бесполезном повторении бессмысленных действий два предателя.

Комментарий к 17. Вера и предательство. Ревность

Есть! Новая глава! Самая большая. Осталось еще три. И они более мелкие будут, как мне кажется.

Итак, те, кто читал “Нет вестей с небес” https://ficbook.net/readfic/2532294 возможно, заметили, что в начале этой главы присутствует гроза и охота на леопардов из 119-121 глав “Нет вестей”. И упоминание “Голгофы” тоже не просто так. Это бонус тем, кто читал оба фанфика. События у меня параллельно происходят в данном случае. Можно отдельно читать, в целом. Но и как дополняющие друг друга части.

Перед эпиграфа:

Ревность,

Вязкая как грязь.

Она в моих венах,

В моей крови.

Ревность.

Очевидно,

Что я люблю тебя больше,

Чем ты меня.

Всем спасибо за внимание! Если не жалко, черкните пару строк. Большой отзыв к большой главе вовсе не требую.

========== 18. Цена последнего шанса ==========

Tout est chaos

À côté

Tous mes ideaux: des mots

Abimés…

Je cherche une ame, qui

Pourra m’aider

© Mylene Farmer «Desenchantèe».

Бен не мог понять, как они с Норой оказались в этом страшном гроте. Все произошло слишком стремительно. Он прибыл на «Верфь Келла», и там их загребли без объяснений, оглушив. Очнулся уже в зловонной клетке, а рядом застыла Нора, бледная и осунувшаяся, дрожащая крупным ознобом. Кто-то их сдал, кто-то узнал о плане побега. Иного объяснения не находилось. Кто? Хотя важно ли…

Пятна крови покрывали каменный пол пещеры, мерцающий проектор светил пустой картинкой на прорванные простыни, натянутые на бамбуковые перекладины, служившие импровизированным экраном. Вокруг него стояли грязные железные клетки, не чета тем, временным, в которых содержались перед транспортировкой пойманные пленники.

Здесь все пронзала невероятная атмосфера ужаса. Из черных мешков с мусором стекала багряная жидкость, и кое-где торчали отпиленные конечности, выбрасываемые на корм собакам. Там же обретался железный стол с ремнями, возле которого лежали жуткие инструменты, начинавшиеся бензопилой, заканчивающиеся слегка усовершенствованными орудиями инквизиции и сварочным аппаратом с маской.

Всюду валялись ржавые цепи и оборудование для съемок, на треноге перед стулом, вокруг которого устойчиво запеклось огромное буро-алое пятно, тоже торчала готовая для съемки камера. Там, вероятнее всего, били, вырывали ногти… Что еще? Доктор не желал представлять, вслушиваясь мучительно в назойливое жужжание жирных мух и переговоры пиратов. Но все равно невольно думал, что с ним теперь сделают, и еще хуже — в голову лезли видения, что ждет Нору. А Салли? Куда дели ее? Может быть, оставили на «Верфи Келла»? Доктор не ведал. Кажется, перед тем, как оглушить, его долго пинали: по голове, по спине, по почкам, отбивая все, что можно было отбить. От этого не осталось четких воспоминаний.

Боль глухо расползалась по телу, притупляя ощущение реальности и панику. Вот и все — бесславно заканчивалась его жизнь. Вот и все — самое дно. Неизбежность — рано или поздно это должно было произойти, он лишь своей трусостью отстрочил, зачем-то проявив половинчатое добро, подав надежду Салли, сделав ее сосуществование с Ваасом невыносимой мукой, да еще Нору утащил с собой в пропасть. Ложная надежда — хуже отчаяния.

Он оказался картонным героем, не хватило сил просчитать все. Слишком полагался на удачу, бросив вызов тем, кто в сотни раз мощнее.

Доктор сжал зубы и попытался сесть, прислонившись к прутьям решетки, которые пробрали спину холодом металла. Сырость пропитывала все вокруг, казалось, сочилась из мхов и белесых лиан.

Теперь, глядя на онемевшую от ужаса Нору, доктор ненавидел себя за желание куда-то выбраться, а то, что было прежде — это мерзкое существование в качестве пиратского хирурга — казалось раем. Чего ему не хватало, в самом деле? Но что ж теперь… Пленники молчали, они оба знали, что их теперь ждет. Вернее, терялись в догадках, каждая из которых объединялась общим понятием — ад!

Бенджамин долго ждал, когда за ним придут, но караулы, казалось, не обращали на пойманных никакого внимания. Хотелось пить, горло страшно скребло болью, на затылке запеклась кровь. Доктор попытался оценить, какой ущерб был нанесен его организму, придя к выводу, что обошлось, видимо, без сотрясения мозга. Затем он тоскливо начал рассматривать через решетки все, что находилось в пещере.

В свете тусклых фонариков и свечей обстановка пыточной казалась еще более жуткой, почти мистической. «Этот остров не отмечен на картах, аномалия?» — вспомнилось равнодушное замечание Салли. И почему-то ее же голос прозвучал в голове: «Отсюда не выбраться». Девушка маячила странным наваждением. Она горько смеялась…

Доктор надавил на виски, чтобы не думать о ней, чтобы не представлять, какое наказание подготовил для нее главарь, если узнал, что она тоже состояла в сговоре. Хотелось верить, что не узнал.

Нора отворачивалась к решеткам, ее горло сводили судороги, женщину явно тошнило от стресса. Бенджамин молчал, не мог шептать ободряющую ложь. Он больше не верил в себя, в свои жалкие силы, когда попытался выбраться, доказать себе, что еще является человеком, а не тиной речной. Вот и «доказал» им всем.

Белесый мрак окутывал его сознание, не оставляя места даже ужасу. Отстраненно он представлял, насколько будет больно, если ему вздумают отпилить руку или ногу. Он сам нередко отрезал поврежденные конечности пиратов с минимальной анестезией, вспоминая, как они орали. Он же и затыкал им рты тканью или чем попадалось, и все равно сквозь кляп доносились стоны и вой. Значит, очень больно. Бен дрожал, но не представлялось, что это его собственное тело, как в кошмарном сне. А ногти если вырвут — больно? Да, очень. А если сварочным аппаратом жечь начнут? Видел он уже пиратов с конопляных полей, насмотрелся на сожженную до бурых пузырей и обугленных клоков плоть. Все видел, и, наверное, каждый раз на себя примерял. Оттого как-то иначе относился к страданиям, словно где-то на подсознательном уровне уяснив их неизбежность.

Ныне он ненавидел себя и ждал их почти как наказания. Да, в уголовный кодекс каждой страны необходимо внести статью «За переоценку своих сил». От чего еще случаются трагедии? Ведь жили же они как-то, а теперь случилось — никак. Полное ничто, отсутствие всякой возможности существования. Нора… Вот за нее сердце болело. Три удара скальпелем — вот и все, что от него требовалось. А не этот героизм. Вот и все, на что он оказался бы способен. Ныне снова всплыл в памяти подвал Бака Хьюза, эти фальшивые лампочки, этот бес, пытающийся содрать одежду.

Неужели Нору ждало то же самое скоро? Да еще главарь, непременно, решил бы отдать ее на растерзание пиратам на глазах доктора. Бен содрогнулся, складываясь пополам, поражаясь, как легко он представил то, что их ждет. Просто он уже видел, насколько Ваас ненавидит предателей. Наверное, правильно. Но ведь это касалось тех, кто добровольно вступил в банду. Хотя кто от хорошей жизни в пираты подастся? Не столь важно. Все потеряло значение.

Бенджамин очутился вне всего, он парил в пустоте — вне чувств, вне стремлений, вне мировоззрения и оценки происходящего. Нора вот металась по клетке, точно искала способ выбраться, а Бен сидел в углу, полулежа, тихо кашляя из-за боли в спине — кажется, легкие тоже отбили немного. Не верилось, что в таком состоянии реально выбраться.

Чернильной кляксой расплывалось отчаяние по исчерканному пергаменту души. Бен просто ждал своей смерти, а после нее уже ничего не важно. Лишь бы перетерпеть. Впрочем, выбора ему не оставили. Никто не желает мучений, но палачи никогда не спрашивают.

Из состояния, близкого к трансу, вывела тень, метнувшаяся к прутьям:

— Очухался?

Ваас. Явился, не запылился. Скакал обезьяной вокруг темницы. Страха перед ним не осталось, только отвращение и ненависть. Страх есть только у людей, которые могут что-то потерять, когда есть выбор между плохим вариантом и очень плохим. А Бенджамин почти смеялся в лицо этой неотесанной горилле: вот он весь, в плену, уже знает наизусть все возможные казни, уже не дорожит последними часами своего истерзанного тела. Смерть не так уж страшна. Боли боятся, но она заканчивается, а в какой-то момент сознание уводит от нее в сумасшествие, и тоже не слишком страшно. Но так повторял себе обреченный человек, каждой клеткой кожи испытывая хлад прикосновений костлявой старухи. А рядом Нора зажимала рот, чтобы не закричать, но глаза ее тоже метали молнии. Они оба не собирались сдаваться или ломаться. Умирать — так не унижаться. Ваас криво ухмылялся им в ответ, особенно буравя взглядом Бена, точно намереваясь прожечь насквозь, говоря:

— Слушай сюда, м***ла! Сейчас ты становишься подопытным кроликом, — Ваас развел руками. — Ты же сам резал лягушек, пытал мышей. Что такого? — в уродливом оскале блеснули его крепкие зубы хищника. — Прими простую истину, брат: ты тоже подопытная мышь, ***ная крыса, над которой ставят эксперименты, — пират лениво потянулся, вращая плечами, указывая пальцами, словно пистолетами, на пленников. — И я не первый. На нас каждый день кто-то ставит катастрофический эксперимент. ***ый эксперимент! Но не суть… — Ваас куда-то дернулся, едва не обернувшись вокруг своей оси. — Не-не-не, я серьезно! Мы все крысы, но ты — главная крыса, мелкая, пронырливая, *** крыса! — затем главарь отошел от клетки, подзывая своих пиратов. — Приковывай его, парни! Живее, м***чье!

— Нора… Если я не выживу… Нора, — бормотал Бен, судорожно понимая, что если он погибнет, его Нора, по давним обещаниям главаря, станет общей… Просить девушку убить себя Бен не мог. А Ваас как будто ждал такой сцены, ядовито насмехаясь, подскакивая к клетке, следя за тем, как менялось выражение лица доктора с безразлично фаталистического на трусливо паническое:

— Как это трогательно! Еще не хватает тонущего Титаника на заднем плане! — Ваас недовольно поморщился, снова пожимая плечами. — ***! Гип, ты сам все попортил, а теперь сокрушаешься. Чего тебе, ***, не хватало? Тебя уже почти уважали! — Ваас размахивал руками, как пропеллерами. – Вот! Вот! От стремления к большему теряют все. Жадность — порок, брат, знаешь, алчность тебя погубит, — усмехнулся мучитель. — Вернее, уже погубила. Свобода? Да брось, Гип! Где ты видел свободу? Вы все, ***, живете в клетке. Нет, приятель, ты нелеп в своем прощании, — пират присел на корточки, придвигаясь к женщине в клетке, негромко цокая языком с притворным сочувствием. — Нора, Нора… Смотри, на что тебя обрекает твой ненаглядный! Вот скажи, Нора, он подумал о тебе?

— Ваас, а не теряем ли мы время? — донесся знакомый голос. Из-за спины главаря показалась высоченная фигура-каланча виденного несколько раз снайпера. И он здесь. И он участвовал в этой вакханалии смерти. Впрочем, кто, как ни он? Умирающий, черный посланник погибели и разложения.

— Захлопись, Алвин! — взревел на него главарь, подскакивая, яростно глядя снизу-вверх, грозя мачете. — ***! Какого *** ты вечно возникаешь? То, что ты обречен, не значит, что ты бессмертен! Ну, все мы обречены, ок! Но *** тебе оторвать я могу всегда! Так что давай отсюда, у***ай! Ок?

— Ты е***ый, — покачал головой снайпер.

На стенах играли тени от свечей, придавая большее сходство пиратам с демонами из пекла. Кто знает, может, там у бесов не виллы в руках, а автоматы и обрезы? Все мыслимые пытки уже придумали и опробовали на собратьях люди или те, кто по ошибке носил человеческий облик. Бен видел множество раз, как рядовые пираты потрошили кого-то или мучили, а через пять минут могли с невозмутимым видом вернуться к картам или фильму. Сначала это шокировало, потом научился тоже абстрагироваться от всего, а теперь оказался на месте тех, кого упрямо не замечал.

Салли и Нора — отлично. Но ведь скольких он своей рукой отправил на смерть, на органы? У Хойта, как оказалось, существовал нелегальный бизнес с некими хирургами-убийцами с большой земли. Бен являлся лишь жалким посредником, звеном. Но все равно — он принимал в этом участие. И еще посмел прикрываться какой-то клятвой. Он предал все давным-давно, с того момента, как вышел из бамбуковой клетки, не ведая, что обрекает себя на железную.

Бена вскоре выгребли из клетки, заломив руки за спину. Он едва стоял на ногах и не намеревался особо сопротивляться.

— Простите, мисс, кажется, нас прервали, — Ваас вернулся к оцепеневшей пленнице, кивая на доктора. — Так что, Нора, все еще веришь в любовь? Он поставил тебя на кон! Да, именно, ты — ставка в его игре, он себе доказывает: «я гр***ый герой!» О тебе здесь речи не шло. Не понимаешь? Твой любимый вовсе не любимый. Он самоутверждается! Ох, очарованные люди… Красивый конец, а, Нора? Ты сидишь в клетке, он умирает! — Ваас устало выдохнул. — Красивый конец, а сцена после титров никого не волнует… Все уже покинули зал, оставляя разбросанный попкорн и залитый пивом пол, — последнюю фразу он выплюнул с небывалым хладнокровным ожесточением. — Всем по*** и на титры, и на тебя.

«Может, он и прав, — опустил голову доктор. — Я знал, чем рискую… Я себе доказать пытался, — но слезы жгли его глаза, когда он посмотрел на спутницу, дергаясь в руках тюремщиков. — Нора… Прости… Нет! Я даже прощения не могу попросить за то, на что обрекаю ее! Хоть бы за гранью смерти ничего не было, если я стану призраком, и мне придется смотреть на все это… Я сойду с ума».

Странная посетила мысль, ему почти на уровне осязания почудилось, словно он уже попрощался с телом и парит нематериальным облачком, сознавая все и видя, но не имея права вмешиваться. А руки его неспособны кого бы то ни было удержать.

Но далее отрезвило происходящее: сначала прикрутили веревкой, выворачивая запястья, к деревянному стулу, отчего все тело заныло с новой силой. Затем на голову надели пыльный черный мешок, через который не удавалось дышать. Но удушье усугубили тем, что начали лить на голову ведра воды. Кто и зачем — не важно.

Доктор метался из стороны в сторону, инстинктивно пытаясь вдохнуть, но его били под дых, отчего он буквально захлебывался, отчаянно немо крича, так как любой звук терялся в налипавшей на лицо материи.

Сколько продолжалась эта пытка с избиениями, он не ведал, так как потерял счет времени, что медленно ползло улиткой с расколотым панцирем. Реальность, транс, мысли о неизбежности смерти — все покинуло его, когда с каждой секундой делалось все невыносимее. Из глаз катились слезы, или же это проклятый мешок мешал сомкнуть веки. И что оставалось? Ни условий, ни возможности договориться с палачами. Словно наказание за все те возможности побега, что он упустил. А ныне — слишком поздно спохватился, когда пираты совершенно озверели, когда ежедневно казнили ракьят и «сочувствующих» племени, хватая первых попавшихся нищих из того же Бэдтауна. Когда по старинному дикому обычаю набивали распоротые животы соломой, вырывая кишки. Когда выдавливали глаза жертвам, заставляя их съедать, затем все равно убивая. Что еще не пробовал человек из обещанных адских мук? В чем тогда смысл самого ада? Справедливая кара? Почему же только после смерти?

Доктор задыхался, терял сознание, обмякая. Казалось, вот и все — врата вечности открылись, уже не страшно. Как он и представлял. Стоило только руку протянуть, дотронуться до манящей галлюцинации, открыть засов и войти, забыв о всех печалях. Но Салли… Где-то там еще жили его женщины. Может, ради них он оставался на этой дикой земле? Или просто ему дозволялось немного подышать, а бессознательное тело снова окатывали водой, чтобы привести в чувства и снова пытать.

То ли в бреду, то ли наяву маячило гадкое лицо Вааса, но слова не воспринимались. Он что-то говорил: твердил не то о безумии, не то о предательстве, но доктор не слышал ни слова. И от этой маленькой победы делалось в какой-то мере смешно: главарь мог хоть до треска каменных стен сотрясать пещеру бессмыслицей слов и ругательств, а доктор его не слушал. Когда во второй раз на голову нацепили мокрый мешок и заливали водой, когда второй раз Бен почти потерял сознание, задохнувшись, он находился уже чрезвычайно далеко. Там, куда Ваас не мог пробиться своей болтовней. Впрочем, за грань сознания он вползал хаосом, образами змей, черным туманом, доводя до тошноты. И Бена выворачивало желчью и белесой пеной-слюной. Но все казалось незначительным. Вот она — бесконечная боль. Но вряд ли у главаря было много времени, чтобы как-то изощренно убивать такую мелкую сошку, как доктор.

Главное, что не заставляли смотреть на издевательства над Норой. Может, у Вааса не хватало на это извращенности и садизма? Хоть бы так. Хоть бы что-то в нем осталось от человека — убил бы. Да и все. Изможденное сознание просило странных вещей. И неизменно надеялось. Странное в человеке есть свойство — даже в безвыходной ситуации он смеет надеяться, верить в чудо. Когда надежды на спасение не остается, то принимается изобретать что-то еще. После третьего утопления, Бен верил в своего злейшего врага, мысленно прося его просто уничтожить их с Норой как неудачные образцы.

Потом вдруг все прекратилось, Бен только долго откашливался, дергая руками и ногами, точно бился в конвульсиях. На некоторое время его оставили, но вскоре обостренные ощущения донесли до помутненного сознания проникновение иглы в вену руки. Что же мог еще придумать этот проклятый главарь?

Не трогали. Удалось отдышаться. Но вскоре накрыла волна, хуже, чем в пыльном мешке — словно вместо крови потекла раскаленная лава. Бен подскочил, выгибаясь дугой, но его сдержала веревка, словно цепного пса. Из груди вырвался нечеловеческий рык, пленник извивался, точно уж на сковороде. Сознание и воля осыпались прошлогодним снегом, далеким, забытым, смытым тропическими дождями. Съежившийся сумрак нависал тишиной, лианы опутывали, давили, вились змеями.

— Вставай! — приказал голос. Вокруг плясали демоны; вместо лиц — красные языки пламени. Вместо рук — когти.

Шатало, однако Бенджамин поднялся, не удивляясь, что больше не привязан, и двинулся вперед, озираясь. Но замутненное сознание не выдавало ни единой здравой идеи, погруженное в тяжелый бред, подавляющий волю.

Только видения и образы — Ваас! Доктор повсюду видел Вааса. Это ненавистное существо!

Наркотик высвобождал самую глубинную неприязнь. Бенджамин размахивал руками, не ведая, кого пытается ударить, но его толкнули. И измученное тело, поддерживаемое только неизвестным составом испытываемого психотропного вещества, полетело вперед, опрокидываясь на четвереньки, ударяясь коленями и ладонями о камни. Но боли не ощущалось, все тонуло, голова раскалывалась, вместо забытья только все более рьяно пытался доктор ударить каждого из «Ваасов», которые чудились в каждом пирате.

Если какая-то часть сознания еще догадывалась, что это действие наркотика, то она осталась далеко за всяким пределом разумности, которую заменил мрак, болото иррациональных страхов и домыслов. Повсюду чудился враг — единственный, ненавистный, гадкий, обрывающий птицам крылья. И Бену казалось, что у него есть власть и силы отомстить: за себя, за Салли, за Нору. Он поднимался снова на ноги, не осознавая, как назывались предметы вокруг. Вновь его тащили куда-то, приказывали, а он исполнял повеления! Пред ним маячили некие люди, все с лицом Вааса, каждый криво ухмылялся на разные лады. Бен не помнил, как в его руке оказался мачете. В лицо ударил свет прожектора, на миг выхватывая из марева камеру, да, кажется, так назывался этот жужжащий агрегат. Кто? Откуда? Где? О чем? Все поглощали ничто! Вещи утрачивали свои имена, безымянный мир застыл на зазубренном лезвии.

— Убей! Убей! Убей! — смеялся каждый из Ваасов, только голос шел откуда-то сзади, но доктора на тот момент ничто не удивляло. Он подчинялся, он так давно желал вспороть брюхо своему врагу, разрезать горло, вырвать сердце, обрубить уши, стереть навсегда с самодовольной морды эту ухмылку.

И Бен кинулся на первого Вааса, несколько раз с невиданной силой полоснув неумело сжатым мачете по горлу, а затем с размаху треснув по голове, раскраивая череп. Гипу казалось, что настал тот миг — он убил главаря! Но тело повалилось и оказалось незнакомым мужчиной, а главарь смеялся в полуметре от него, извивался, точно лягушка над огнем. Здравая оценка не возвращалась, и доктор, смутно понимая факт своего первого убийства, кинулся на второго «Вааса», на этот раз уже стремительнее, с ожесточением паникующего Раскольникова размахивая мачете, как топором. Дыхание покидало легкие, но упоение моментом заставляло все яростнее вгрызаться в неподатливую плоть, раскраивая голову врага.

В каждом спит чудовище — пираты нашли способ, как высвободить внутреннего демона Бенджамина, которым оказался, как ни странно, этот тихий и нерешительный блоггер, существо, что равнодушно повествовало высокопарным слогом о страданиях людей вокруг. Лишь слегка разрушили контроль — и оно сорвало фальшивую маску пай-мальчишка, обнажая уродливые клыки. Беспощадное, циничное создание, оно разочарованно рычало, когда к ногам его и во второй раз упал случайный мужчина, вместо Вааса. Монстр, входя в раж, вознамерился уничтожить всех «Ваасов», каждого, одного за другим, какой-то из них оказался бы настоящим.

А за спиной все гудела, перегреваясь, камера. С ножа капала кровь, но ее вид уж точно никогда не смущал хирурга. Впрочем, ныне из человека, что спасает жизни, он превратился в того, кто жаждет их отнимать.

Гип-чудовище, клацая зубами и хрипло дыша, кинулся на третьего «Вааса», который вновь не отскочил, не оказал сопротивления, что в любом нормальном состоянии показалось бы странным, но неизвестный наркотик бушевал в организме, отравляя разум, заставляя выполнять каждый приказ.

И каждый возглас: «Убей!» — вскоре казался подсказкой собственного внутреннего голоса, «блоггера». Может, так быстро случилось подчинение воли из-за того, что доктор и раньше покуривал «косячки», а остров достаточно расшатал его психическое здоровье, не говоря уже о недавних пытках. Ничто не проходит без следа, не каждая воля способна сопротивляться губительным химическим элементам.

Нож сверкал и резал, однообразно, четко, вскрывая, как кокосовый орех, черепные коробки. Третий «Ваас» тоже оказался фальшивкой. Но Бен не намеревался останавливаться, а вокруг него все плясали демоны, но до них добраться почему-то не удавалось. Почему? Где он находился на самом деле? Так спрашивал загнанный на самые дальние задворки пошатнувшейся разумности свободный человек, наделенный способностью выбирать и ценностными ориентирами. Но какие тут ценности и идеалы, когда всюду мерещились главари, когда в четвертый раз оказался не Ваас, а Бен с особой жестокостью потрошил это проклятое создание, уверовав, что на этот раз точно не ошибся, так как существо даже попыталось уклониться. Тщетно! Против чудовища бессильны все! Но нет — снова не тот!

Гип, все еще ненормально клацая зубами и капая слюной, ринулся вперед, но неведомая сила дернула его в противоположную сторону, где снова представал Ваас. А рядом — еще один. Только с другой стороны, и его словно отделяла преграда из огня. Один из них оставался неизменным, а другой мерцал, словно сбитый кадр, дезориентируя рассудок, который помнил странный образ в дредах, но уже заносил нож. Какой же настоящий? Чудовище и Бен терялись в догадках. А тот главарь, что за стеной из полос огня, отчего-то смеялся:

— Что? Переживаешь, что твой любимый так жестоко убил пленников? Да, печальная картина, печальная, понимаю. Вот вы все думаете, что клятвы и идеалы — это крепче стали. А на деле немного вещества — и все. Убьет тебя твой любимый. Убьет. Какие драмы. Я — гений постановок! Хе-хе…

К кому же он обращался? Этот демон, этот хаос, к безумию которого ныне присоединился и Гип, сделавшись таким же. Он собирался убить, но человек в нем отчаянно кричал, что все не так, что новое кровопролитие не принесет ему избавления от врага, что не на того поднимает руку. Но «блоггер» гнал свое альтер-эго с его ненужными советами и сомнениями. Он слишком долго сомневался, пришло время стать неистовым!

Однако нож завис, а высоко занесенная рука дрожала.

— Бен… — пронзил сознание до боли знакомый голос. Очертания Вааса таяли, оставались по ту сторону тесной клетки. Зато отчетливо вырисовывались знакомые теплые карие глаза, испуганные, затравленные, умоляющие, еще верящие в то, что не все потеряно, в то, что человек не до конца изошел из бушующей оболочки монстра. — Бенджамин!

«Бенджамин — сын боли. Мама — я боль твоя! Мама… Нора… Салли… Мама… Нора!» — пронеслись в миг отстраненно звучащие слова, что почудились смутно знакомыми.

Нож пуще прежнего задрожал в руке, ноги подкосились. Тогда мир начал приобретать постепенно едва различимые привычные очертания. Клетка — он оказался в клетке. И стоило ему опустить лезвие, доказывая свою неспособность уничтожить Нору, кто-то выхватил нож, затем захлопнул дверцу, звякнув ключами. Кто-то похожий на пирата Бени.

Буйство ярости медленно завершалось, и «блоггер», шипя, как бес, исчезал из личности Бенджамина, унося с собой последние силы. Сквозь наваливающийся туман тяжелого забытья доктор сумел рассмотреть Вааса, что, невредимый и довольный, расхаживал возле клетки, посмеиваясь, указывая на пленника:

— О… Я смотрю, кто-то пытается остаться человеком! Ну, давай, давай. Посмотрим, сколько ты останешься человеком. Ок, Гип, живи пока, крыса. Слышишь, у тебя новое прозвище! А-ха-ха!

Ваас ненормально дергался, плечи его сотрясались от смеха, кажется, он сам для полноты картины кровавого представления попробовал на себе более проверенный «нектар», действие которого его все еще не отпускало. И он не то веселился, не то выл, подскакивая к Норе, хватая ее за волосы через решетку, заставляя придвинуться к своему лицу, отвратительно обдавая запахом перегара, шепча лихорадочно:

— Ощущаешь эту романтику? Неужели нет? Романтика за решеткой! Не понимаешь? Всякая любовь сажает тебя в клетку! — Ваас отбросил пленницу, уставившись на свои подрагивающие пальцы. — Тебе кажется, что это великолепно! — Ваас рассмеялся, кажется, его «накрывало» не хуже Бена, который почти потерял сознание. Главарь же продолжал вещать: — Жертвовать собой, чтобы быть посаженным в клетку… Великолепно! А вы верите в искренность чувств… Все друг друга используют, — но через миг главарю непостижимым образом удавалось сделаться почти спокойным, он выпрямился, отворачиваясь, бормоча самому себе, забывая о пленниках: – Только пожертвуешь собой, они поймут, что можно получить на халяву, и вместо благодарности будут пить из тебя соки дальше.

Вскоре Ваас ушел, совершенно рассудительно и осознанно отдавая приказы караулам, то ли потому, что на него переставал действовать наркотик, то ли потому, что он никогда не был трезвым. Как они все жили — загадка. Да недолго жили. И Бен понимал, что прозябать на этом острове многие годы просто не имеет смысла. Для него все обессмыслилось, когда он едва не убил Нору.

Доктора окутала долгожданная спокойная тьма. Никто не поливал водой, никто не заставлял снова возвращаться к ужасу реальности. Сон — это почти смерть. В глубоком сне у людей органы вырезают, а они даже не ощущают. Только пробуждение всегда невыносимо. Если настает вообще.

Бенджамин ощутил в полной мере смятение и тяжесть через несколько часов, отходя, как он наркоза, с трудом разлепляя веки. Мир невыносимо кружился, так что пришлось их закрыть. Ноздри щекотал запах крови, к которому примешивался иной неопределенный смрад, утяжеленный сыростью. Не удавалось вдохнуть, бил озноб, все тело болело, каждое движение отзывалось нестерпимой тошнотой. Бен обнаружил, что голова его покоится на чем-то мягком и успокаивающе теплом, что вскоре оказалось коленями Норы.

Но, скребя по полу вывернутыми в неестественных судорогах руками, пришлось сползти с них, так как снова выворачивало желчью. И доктор еще обрадовался, что не кровью. Значит, все не так плохо, значит, у него существовал шанс восстановиться. Но толку-то? Главарь уехал — это было хорошо. Но никто не намеревался их выпускать — хуже некуда! Может, их решили продать? Или через пару дней обещали вернуться и снова вколоть неизвестный препарат? Да, в соседней пещере с выщербленными ступенями что-то кипело и перегонялось через трубки в колбы. Грот совмещал в себе пыточную с камерами и подобие химической лаборатории. Значит, новые образцы, синтезированные из островного сырья, пробовали на таких вот провинившихся.

Бенджамин слабо приподнимался на руках, неопределенно ползя по загаженному полу клетки, таращась на пиратов, что ходили вокруг: не так уж много караулов осталось, большая часть отбыла после «шоу». Доктор отчаянно, горестно дернулся, представляя, что он творил. Он четко помнил нож в руке, помнил свои движения, но ничуть не сделались яснее образы тех, кого он лишил жизни.

Он стал убийцей.

Как и Салли… Как Салли. Может, так и лучше? Никакой теперь жалости! Они оказались одинаковыми — две марионетки, что теченье разбило о скалы. Они слишком долго не сопротивлялись и только на краю водопада решили вырваться из потока — бесполезно. Две тряпичные куклы, окунутые с головой в чан с кровью жертв. Словно живые, но все ж марионетки.

Бенджамин трепыхался, как кузнечик, насаженный на булавку, мечась из стороны в сторону земляным червяком. Но его голову заботливо устраивала на коленях безгранично добрая женщина.

— Нора… — всхлипнул Бен, ощущая, что недостоин ее милости после того, как чуть не уничтожил и ее от своей неконтролируемой ненависти к Ваасу.

— Голова болит? Как ты? — участливо спрашивала Нора, не зная, чем помочь.

— Нора… Я делал ужасные вещи! — слабо приподнялся собеседник, заскулив. Когда он бессмысленно обозревал пещеру, давясь рвотой, то успел заметить четыре свежих трупа, сложенных в одноколесную тачку, словно мешки с мусором.

— Ничего, это был не ты, это все наркотик, — погладила по спине женщина, словно пыталась вылечить наложением рук.

— Все равно — это я! Нора… Что теперь будет с Салли?

— Не… не знаю. Но мы вытащим ее.

— Я боюсь… Как мы ее вытащим? Я теперь трус, оказывается! Я всегда был трусом! Мне стыдно за то, каким я стал, — доктор сжался в позу эмбриона, тихо скуля.

Боль пульсировала остро граненым пирамидальным воздухом, растекавшимся по венам лопающимися пузырями иголок. И осталось только имя — Салли. Как она? Что сделали с ней? Жива ли еще?

Их уже поджидали на «Верфи Келла», когда доктор снова провернул фокус с доставкой лекарств именно туда. Но уловка не удалась, пираты все подгадали и подготовились. Девушку Бен тогда уже не видел. Она не успела исполнить свою роль. Бедная его Салли. Хотя жалости не оставалось — у равных друг к другу не может ее быть. Лишь понимание, как же это чудовищно.

Но Салли хотя бы ничем не травили, впрочем, Бен не мучился угрызениями совести. Не пришли они и потом, словно жил в нем всегда убийца, или же просто слишком он измучился, пролежав пластом не меньше суток. Нора только пыталась его напоить из грязной смятой алюминиевой кружки. Губы трескались от жары, но от несвежей, тухловатой воды временами снова выворачивало. Зато пленников не трогали и словно забыли о них. И это настораживало, хоть и подавало некоторую надежду.

— Слышали? — доносился негромкий разговор караульных, которые располагались в подобии подземной казармы в соседней узкой пещере. Все эти наполовину природные, наполовину рукотворные катакомбы, судя по всему, оставались еще со времен японской оккупации островов. Там-то и размещались пираты, охранявшие грот и бухту возле него. Бен уже бывал снаружи, именно там его неудачно попытался купить Бак. Именно из этих клеток вытаскивали новых пленников, друга Джейсона Броди. Да, герою жрицы было за что ненавидеть пиратов. Но у Бена находились похожие причины, однако ему не повезло стать героем. Вот попытался — и тут же прогорел.

— Что? Чего замолчал? — отвечал грубый голос.

— Вчера «Верфь Келла» взяли, — недовольно отозвался другой пират. — Вот прям, когда мы с этими дебилами веселились.

— ***! Да ты что?! Это же перед крепостью Вааса — последний аванпост, — оцепенел собеседник.

— То-то! А мы тут сидим, ни*** не знаем, плесенью покрываемся! — процедил сквозь зубы пират.

— Да, и при этом Ваас утверждает, что Белоснежка все еще мертв! Даже праздник устраивает скоро в честь гибели врага. Но по***, нас все равно оставят тут.

— Может, оно и лучше. *** какая-то вокруг творится.

Они перевели разговор на другую тему, все сводилось к тому, что пропащий остров совсем слетел с катушек. Но пленники в клетке не слышали уже ничего, кроме первой новости.

«Салли!» — Бен оцепенел, словно его пронзил электрический заряд. Где могла находиться его Салли, когда брали аванпост? Куда ее занесло? Неужели уже бороздила просторы вечности безропотной тенью? Если так, может, это являлось для нее лучшим концом. Но что, если ее забрали ракьят? Что, если сделали рабыней в племени? Или вообще в жертву принесли? Хотя вряд ли — когда ракьят отбивали аванпосты, то истребляли всех пиратов, как и последние своих врагов. Но Салли… За что ее? Словно безвинного мотылька, опаленного пожаром.

«Салли!» — гудело в голове единственное имя. Бен ощутил, как его буквально подбрасывает волна адреналина. Нет, для слабости не оставалось времени, он не поверил в гибель его Салли. Нет, он решил, что просто обязан вернуться к ней, найти ее, даже если пришлось бы облазить весь остров. Уже ничто не сдерживало, никакой страх.

Нора сосредоточенно сдвинула брови, видя оживление, охватившее ее измученного спутника. Женщина сжала кулаки, словно высматривая кого-то. Возле клетки как раз бродил пират-спорщик Бени. Ему повезло не оказаться на «Верфи». Бенджамин прижался к решетке, с надеждой позвав караульного шепотом, обнаруживая, что непосредственно в гроте больше особо никого нет:

— Бенни… Может, выпустишь нас?

— Я тебя не знаю! — обиженно отвернулся пират, угрожая придавить жалобно высунутую руку прикладом.

— Знаешь! Я тебя еще от акулы спас, — пытался обнаружить в знакомом хоть что-то человеческое доктор. — И потом…

— ***! Бен! По*** мне, что ты тогда сделал! — отмахнулся от него тюремщик, напряженно сопя, подходя близко к клетке, в его голосе читалось чудовищное разочарование. — Ты сейчас сам все испоганил. А я тебе верил вообще-то.

Но пират Бенни слишком близко подошел к решеткам. Внезапно Нора взбрыкнула, словно дикая кошка, схватила пирата за грудки, натянув резко красную майку, и со всей силы приложила о железную решетку. На прутьях только осталась кровь, а караульный сполз вниз, как мешок с картошкой.

— Прости, Бенни, — пробормотал доктор, проворно вытягивая ключи.

— Я его убила? — равнодушно поинтересовалась женщина, когда дверь клетки с легким скрипом отворилась.

Лицо Норы казалось литой застывшей маской — отныне в ней не осталось сострадания к этим людям в красных майках. Да, пацифист, но это не значит, что самоубийца, готовый сложить лапки и пойти на дно. Она проворно пошарила по карманам оглушенного пирата, вытянув оттуда навигатор, карту острова, затем сняла и АК-74, ловко перекидывая через плечо потрепанный ремень, не сгибаясь под тяжестью оружия. Спутнику же своему протянула небольшой пистолет, видимо, считая, что доктор недостаточно окреп для того, чтобы нести на себе тяжелое вооружение. Бен решил, что он все еще слишком заметно пошатывается, в глазах-то у него темнело поминутно. Но он не падал — это главное.

— Нет, — уверенно ответил Бен, осторожно вылезая из клетки, оценивая, насколько хватит открывшихся экстренных ресурсов его организма, которые все копились на «черный день», но вот и он — чернее некуда, темный и вязкий, как разлитая нефть, мазут. Течение донесло до водопада, настало время отращивать крылья.

— Хорошо, — стальным тоном ответила тихо Нора. — Стоять можешь? — Бен кивнул, Нора сжала его запястье и повела вперед, мимо пыточной, выглядывая из-за угла. — Надо выбираться. Тс! Замри!

Женщина поглядела на пиратов, которые отразились тенями на белесом рваном экране, что натянули за деревянным стулом. Возле него валялось то самое пластиковое ведро, из которого поливали натянутый на голову Бена мешок. Доктор невольно содрогнулся, ему чудилось, что грот был вечно, муки вообще всегда кажутся бесконечными. Это лишь у счастья и надежды краткий миг, слабая искра.

Нора дернула доктора за руку и вместе они очутились за проклятым экраном, прижимаясь к шершавой стене с острыми выступами. Женщина наблюдала за сторожами через дыру в белой материи.

«Там же Бени!» — ужаснулся Бен, когда двое пиратов скрылись за аркой другой пещеры. Но не успел он содрогнуться, как Нора стремительно вынырнула вместе с ним из их укрытия, на бегу схватила с треноги камеру, вырывая с мясом провода, кидая Бену, который с трудом поспевал за женщиной, но за завесой лиан маячил едва заметный выход. Дневной свет приятно резал глаза, страх подгонял: все казалось, что пираты уже всполошились. Но оглушенный Бени лежал в тени за клеткой, так что его могли не сразу заметить в тусклых отблесках оплавленных свечей, которые с недавних пор экономили. После нападения на «Верфь», кажется, стало не до пленников, только поэтому у них появился шанс сбежать.

Свет! Ноги ощутили воду, доктор споткнулся и рухнул в неглубокое соленое озерце, образовавшееся за гротом из-за приливов и отливов. Но спутница упрямо поднимала своего несчастного доктора, молча заставляя обойти глубокую лужу по краю.

Глаза Норы мрачно горели, как у мудрой совы. Не ангел, но проводник, который упрямо вытаскивал из тьмы. Бен давно понял, что она его никогда не полюбит как мужчину, женщина вела себя и с ним, и с Салли как с младшими братом и сестрой. Наверное, так. Но что же она раньше не попыталась вытащить их всех? Зачем же одна сбежала тогда в джунгли? Как чувствовала, что нельзя оставаться на аванпосте. Неужели поздно? Для Салли слишком поздно?

— Ты умеешь стрелять? — опасливо оглянулся на выход из пещеры Бенджамин, ожидая каждый миг, что оттуда покажутся пираты.

— Научусь, если надо, — невозмутимо ответила Нора, пыля по прибрежному песку. — И ты научишься.

Бенджамин, переводя дыхание, шел за ней. Женщина забрала у него камеру, вытащила оттуда мини-диск и с наслаждением сломала мерзкую сфабрикованную улику, отбросив с отвращением и ее, и аппарат. Очевидно, именно там Ваас запечатлел сцену жестокой казни случайных пленников, когда Бен потерял над собой контроль. Неужели это и правда случилось накануне с ним?

Нора, будто зная, где и что находится, подвела Бена к внедорожнику, припаркованному возле пещеры, которая, как оказалось, имела два выхода, прошивая холмистую местность узкого западного полуострова насквозь.

— Теперь — все враги, — задумчиво проговорил доктор, садясь за руль, хотя Нора хотела его оградить и от этого. Нет, держать «баранку» оказалось несложно, тем более правил дорожного движения соблюдать не приходилось. Выдержать бы! Главное — они выбрались. Собственное тело показалось легким, слабость слетела, организм работал на пределе. Лишь бы хватило хотя бы на сутки.

— Ходу! — крикнула Нора, вскидывая автомат, когда из грота донеслись голоса. К счастью, ключ зажигания никто не вытаскивал. Джип взревел, а пацифистка Нора вскинула автомат, развернувшись и приподнявшись на сидении. Не успели пираты вылететь из грота, как по ним прошлась очередь. Вряд ли Нора кого-то серьезно задела — не позволяло расстояние и тряска, но судя по ее застывшему иступленному выражению лица, она в тот миг принесла в жертву не меньше, чем Бен, когда нарушал клятву. Нет, Рук Айленд съедал все обещания и клятвы. Идеи пацифизма, Гиппократ — все шло прахом, но речь шла не о злой цели, не ради разрушения и не по собственной воле приходилось переступать через себя.

Машина рванулась через джунгли, вслед еще стреляли, но уже не могли достать: других автомобилей у второго выхода не стояло, а моторным лодкам у бухты пришлось бы огибать скалистый берег.

Нора опустилась пониже на сидении пассажира, кладя автомат так, чтобы он не жег ее, словно всегда имела дело с оружием.

— Ты… точно пацифист? — неуверенно спросил Бен, не сбавляя ход, точно не зная, куда они направляются.

— Я? — сощурилась Нора. — Стала им. Теперь снова нет.

— А раньше? — что-то заподозрил доктор.

— Не важно, — отрезала женщина, и Бен понял, что совершенно не знает свою спутницу, ни единого факта ее биографии. Но ситуация оказалась слишком не подходящей, чтобы говорить по душам. Джип поднимал клубы песка, затем удалось найти ухабистую грунтовую дорогу, почти тропинку.

— Мы должны спасти Салли! — твердо заявил Бен, перекрикивая усталый гул и скрип древней механики мотора.

— Что, если это она нас выдала? — недобро скривилась Нора, искоса глядя на спутника.

— Ты ее бросишь? — притормозил Бенджамин, убедившись, что от преследователей они оторвались.

Доктор пристально всматривался в темные глаза женщины, которые ныне мерцали нехорошими злыми искорками остервенения. Вокруг буйствовала природа, гудели насекомые, алели цветы, словно фейерверки или, что вероятнее в этих местах, капли крови… И посреди застыл пропахший бензином разбитый джип.

Повисло тяжелое молчание. Воздух словно налился электричеством, как перед грозой. Время застыло. Неужели даже воинственный ангел обещал предать, разочаровать, доказать, что все люди вокруг навсегда изъедены незримыми червями? Так хотелось во что-то верить! Ведь только так расступаются волны морские, и открывается дорога прочь из рабства.

— Нет, — ответила Нора. И вновь ее черты смягчились, а с лица сползла маска беспощадности.

Кем же она была раньше? Всегда ли работала обычным реставратором? Она не собиралась отвечать. В экстремальных, пограничных ситуациях раскрываются настоящие люди, но слишком редко находятся ответы. Джип тронулся дальше.

— Вот и я нет, — выдохнул Бен, но решительно добавил: — Мы отправляемся на «Верфь Келла». И на этот раз я сумею ее оттуда вытащить незаметно!

— И как?! — интересовалась Нора, однако на навигаторе ловко прокладывала маршрут, сверяя с картой.

— План придумаем по дороге, — неуверенно пробормотал доктор. Ужас не ощущался, так как нестерпимо трясло постоянно. Но это — меньшее из зол. Хуже — дурманный туман вместо собственной воли. Хватит! Раб, приспособленец-блоггер в нем умер.

Доктор понимал, что уже никогда не будет прежним. Его сломали навсегда, но одновременно заставили выбраться из течения, начать бороться. Порой это нелегко, но столь же необходимо, как сложное лечение: можно избрать путь медленной смерти, а можно — исцеления через страдания. Сначала кажется, что первый — простой. Но затем приходится пожалеть.

Нора в свое время словно вскрыла фурункул, который зрел на душе доктора. А Салли исцелила ту рану, растопила лед, стерла гной омертвения своим образом хрупкости. И ныне девушка просила защиты. Нет, доктор не верил, что она мертва.

Они с Норой неслись на бешеной скорости мимо территории ракьят и случайных постов пиратов. Они стремились к «Верфи Келла», а календарь перевернул тридцатое число — последний шанс выбраться. Но все-таки шанс! Ведь если не надеяться, не любить, не верить, то для чего вообще бороться?

Комментарий к 18. Цена последнего шанса

Не верю, но осталось всего две главы! Следующая, если что, будет небольшим откатом на сутки по отношению к концу этой главы. Про прошлое Норы, если что-то и будет сказано, то уже не в этом романе.

Вы еще здесь? Пишите, не стесняйтесь! Это для меня всегда сигнал, что пора дальше писать.

Примерный перевод эпиграфа: Всё вокруг -

Это хаос,

Все мои идеалы:

исковерканные слова.

Я ищу душу,

Которая могла бы мне помочь.

========== 19. Сотня шагов до рая ==========

В крике леса рождалась ночь,

На осколки цветов опадая.

Смерть наутро — бежать бы прочь.

В шаге от неба, в сотнях — от рая.

© Сумеречный_Эльф

— «Верфь Келла» запрашивает подкрепление!

— «Верфь Келла»… Под контролем ракьят.

Между этими сообщениями прошло не более двух часов. Охрана аванпоста никогда не славилась боевой выправкой или умением использовать те скудные укрытия, что возвели вокруг того разбитого местечка. Между этим аванпостом и фортом существовало еще два, однако племя так же наступало с северо-западной части острова, явно пытаясь зажать пиратов в клещи, обложить со всех сторон, как зверя в берлоге.

— Мы идем отбивать «Верфь»! — хмуро прорычал Ваас. Он только выстроил сладкие планы насчет того, как будет долго и мучительно пытать Бена, уже представлял, как чуть позднее повеселится с Норой. Но из-за таких безрадостных новостей обоих пленников пришлось оставить, забыть о них, выбросить из головы.

Крысы, повсюду крысы, запертые в своих жизненных рамках. Вот и герой Цитры — такой же. Недобрая весть разозлила Вааса до крайности. Ведь на днях он лично прикопал под трупами воинов племени самого Джейсона Броди, так теперь ракьят совсем обнаглели, послав свои лучшие силы на штурм не особо сильного аванпоста.

Племя окрепло, ожесточилось, поумнело в отношении тактики. Стоило тогда, еще до высадки на остров этих горе-туристов с Белоснежкой, дожать Хойта, чтобы выделил штук десять БТР и несколько мощных РПГ, да добить и Храм Цитры, и деревню Аманаки, раздавить, взорвать, разровнять и почву солью засыпать. Вот тогда бы разбежавшиеся по джунглям остатки ракьят никогда не сумели подняться. Впрочем, так ли хотел этого сам главарь?

Когда пришлось принять бой за «Верфь Келла», Ваас приятно отвлекся на свист пуль и гул гранат. Он давно разучился бояться всего этого, он являлся хаосом, духом войны, кровавым божеством. Но ракьят засели на «Верфи» основательно (хотя не успели даже трупы сжечь) — над аванпостом уже развевался синей тряпкой флаг с кустарным изображением белой краской дерева, которое являлось священным знаком племени. Оно веками росло во внутреннем дворе храма. Ваас хорошо помнил его, поскольку когда-то благоговел, как и все ракьят, пред этим символом плодородия, вечной жизни, мудрости, возрождения и связи трех миров. Но потом его личным символом, его гербом, его манифестом сделался всевидящий страшный глаз, что малевали пираты на каждой алой тряпице, нередко изображая граффити на стенах, так помечая, что территория под их контролем. Например, при рейдерском захвате лавки очередного рыбака.

Теперь над «Верфью» парил недавно поднятый флаг жрицы. Несмотря на все усилия по уничтожению их другого символа, нового, ненастоящего — Джейсона Броди — не упал их проклятый боевой дух, поддерживаемый снадобьями Цитры, настоянными на той же конопле. Вероятно, ровная грядочка росла все там же на околице деревни Аманаки. Но все считали, что это совершенно нормально.

Ракьят отстреливались из-за забора аванпоста, но два прибывших катера прорывали оцепление, а лучшие снайперы под командованием каланчи-Алвина снимали точечно цели, заняв позиции в горах и на песчаной косе, образованной отливом. Ваас только расторопно командовал с такой «свитой».

Над головой ухнул выстрел, но Ваас вовремя пригнулся, поправляя каску, которая по случаю перестрелки смяла его знаменитый ирокез. В бронежилет вот уже пару раз попали. Кажется, от «Верфи» племя планировало начать наступление на форт, поэтому послало лучших бойцов.

Но ничего, его пытались убить уже бессчетное количество раз. Все Цитра! Думала, что ей хватит спокойной жизни, думала, что сумеет просто существовать без жажды взаимной мести. Иногда казалось, что с некоторых пор она наступает беспощаднее и неистовее своего брата. Стоило убить ее.

Вот и несколько дней назад следовало приставить пистолет к башке Белоснежки и выстрелить, чтобы мозги разлетелись. Но разве это являлось истинной целью?

Да, так было логичнее всего, но не когда ведется борьба, что выше людской выгоды. Конечно, Ваас прикрывался выгодой, но на деле-то его главным врагом являлся сам Творец мироздания, Тот, кто придумал людей, да еще женщин. Тот, кто наделил их сознанием и позволил сорвать запретный плод — вот где случилось первое предательство-то, предательство детьми собственного Отца. А потом пошло по накатанной. И сотни нарушений всех возможных запретов.

Возмущало, что сестрица решила расписывать священными татау белого урода, будто ее культ уже ничего не значил — вот упал какой-то придурок с неба, и можно сразу возвести его в ранг великого воина. То есть, фактически сравнять с могущественным и ужасным главарем. Вааса эта мысль жгла уже давно, с момента попадания Джейсона Броди в ряды племени. Всякое случалось, некоторые пленники — вот как этот предатель-Гип — присоединялись к пиратам, кто-то растворялся среди местных потомков колонизаторов, удачно маскируясь под нищих крестьян, но по большей части их продавали. Но этот же!

С самого первого дня невольного знакомства в нем удалось рассмотреть немалый потенциал, иначе главарь не отпустил бы просто так какого-то замухрышку в джунгли. Почти не пришлось удивляться, что парень сбежал, хоть и напуганный, хоть и паникующий, потерявший старшего брата. На том этапе это все показалось даже смешным.

Ваас вел своеобразную игру со ставками ценой в человеческую жизнь, отслеживая, кто из этих заморских тупых бакланов продержится дольше в условиях его острова. Хойту это, понятно, не нравилось, он всех расценивал, как товар. Не хватало ему изящества в этом незримом танце со смертью: вот жег иногда для устрашения ракьят, а захваченных «цивилов» не трогал до продажи. А потом еще отчитывал Вааса за нерасторопность и неорганизованность, из-за которой бизнес нес потери. Не знал глупый босс, что главарь на своем острове не позволил бы твориться какому-то произволу. И просто так не сбегал ни единый привязанный к прутьям клетки идиот.

Но тот факт, что Цитра пригрела Джесона Броди… Сестрица-жрица, до чего дошла! Это дурачок из Штатов уверовал, что крут и могуч, на деле он стал не более, чем брендом — тупой рекламной маркой, пропиаренной волей верховной духовной власти племени. Но ракьят тоже не до конца понимали игру их лидера.

Автомат в руках перегрелся и заклинил, но Ваас со злостью вышвырнул оружие, выхватывая новое из кузова джипа. Ему нравился дух борьбы, а ощущение опасности давно покинуло его, как и страх за свою жизнь. Вот уж чего не жалел! Все равно — эта не удалась так, что хоть следующую жди. Ведь в этой не возродиться. Но сдаваться на милость каким-то слабакам он тоже не намеревался, ища, быть может, самого сильного, того, кто был достоин отправить опытнейшего воина в охотничьи угодья возле звезд. Хотя нет, предателям иной путь. Но куда?

И от этой мысли главарь едва ль не зубами в клочья рвал любого, кто пытался прикончить его. Он открывал новый шквал огня по ракьят, выслеживая молниеносно любого, кто неосторожно высовывался из-за забора в надежде получше прицелиться. Но главарь быстрее отстреливал головы или руки — на что везло. В меткости с ним враги не могли сравниться, как и рядовые из банды.

Цитра нагло насмехалась над Ваасом, ведь когда-то его провозглашали сильнейшим воином, искуснейшим охотником, даже надеясь, что вместе с ним они выстоят против Хойта. Вышло немного не так, случилось наоборот, он все с ног на голову перевенул. Или же Цитра спровоцировала. Но теперь! Теперь эта коварная женщина нашла какое-то ничтожество и день ото дня наносила на него новые ритуальные рисунки, словно в насмешку доказывая, что даже такое безголовое создание круче экс-лучшего воина ракьят, который давным-давно свел, содрал с кожей все татау — пустые завитки без магической силы.

И еще Ваас жутко ревновал, предполагая, что сестрица уже отдалась в процессе одного из древних ритуалов этому Джейсону, соблазнила и окрутила. Да как она посмела! Как посмел Белоснежка! Главарь с отвращением представлял, как этот белый лапает смуглые бедра сестры, покрытые татуировками, как с ее темно-вишневых губ срываются похотливые стоны. Это она называла передачей магической силы?

Проклятая лгунья, которая затворилась в своем храме. Его с некоторых пор приходилось объезжать на лодке, чтобы не наткнуться на патруль охраны, состоящей из лучших воинов. Древнее сооружение было не меньше укреплено, чем собственный форт главаря. Он мог бы послать лазутчиков, чтобы они незаметно убили Цитру. Мог бы и сам проникнуть через тайный лаз в разрушенной стене, известный ему одному. Да, убить ее мог. А хотел? Этого глупым людишкам вокруг знать было не обязательно, как и многое из того, что скрывало его прошлое.

Пусть покойный Бак орал о своих проклятых похождениях содомита во время военной службы в армии Австралии, пусть Хойт фальсифицировал факты, будто он едва ль не аристократ. У босса вообще существовало две биографии: одна — парадная, а другая — для наемников. В парадной он являлся сыном нефтяного магната. А в той, что для наемников — трудолюбивого шахтера. Что-то среднее выводилось из обеих: мистер Уолкер происходил из ЮАР, и отец его люто бил. Еще Хойт с детства хотел власти и денег, чтобы как-то компенсировать отсутствие любви, природу и необходимость которой он вообще не понимал. Ему легче. А Ваас вот когда-то умел любить, испытывать признанность, заботиться о ком-то. А потом… Нет, лучше не знать никому. Нет хуже отравы, чем разочарование, которое подобно кислоте.

И убить бы ненавистную Цитру. Но что тогда стало бы смыслом жизни? Да еще Хойт решил бы сократить расходы за счет избавления от армии пиратов, если северный остров очистили от сопротивления племени. Нет, Ваас свою выгоду вседозволенности чуял. Кто-то обзывал его безумцем, потому что он постоянно повторял всем свой девиз о том, что такое безумие. Однако разумности ему хватало. Просто ни один их этих поверхностных людишек не догадывался, что в этой липкой субстанции увяз каждый.

Безумие — жизненные рамки. Всего лишь мир вокруг — вот истинное безумие, все повторяли и повторяли, надеясь на изменения, ожидая каждый новый день какого-то чуда, веря, что в мифическом будущем все изменится, сделается невероятно хорошо. Но ничего не менялось!

Безумный Ваас, безумный, а сами-то… Все ждали, надеялись на изменение, но ничего не делали, повторяли одно и то же. Так хоть бы не ждали! Перестать надеяться — тоже искусство, заточенное в повторении бессмысленных действий.

Близко разорвалась граната, загремев резким хлопком, осколками убило двоих пиратов – нет, не в этот раз, не главаря. Он сам решал, когда и от чьей руки умирать!

Он правил островом, он устанавливал время закатов и рассветов, он повелевал джунглями. Казалось, что и смерть не посмеет увести за предел древний хаос, когда ей вздумается. Нет, она служила ему, как покорная рабыня. Но оба знали страшный договор, хотя он никогда не позволил бы просто так забрать себя.

Он праздновал умирание собственной души, принося все новые кровавые жертвы. Он стрелял, и словно говорил с каждой пулей, прервавшей жизнь бывших союзников: «Смотрите! Вот он! Вот его гнилая сущность, вот созданный образ зла, в котором оказалось надежнее всего, как в стальной клетке, ключ от которой утонул в заливе, что пролегал между храмом Цитры и каменным древним алтарем на скале за ним». Тогда… Тогда сестра предала брата, а тот — все племя. Сколько жизней он отнял? А сколько исковеркал так, что лучше бы отнял? Искалеченная жизнь — порой наказание хуже смерти.

С двух джипов ракьят поливали несмолкавшим пулеметным огнем, короткими звучными щелчками снимали точечно цели снайперы, трещали автоматы. А главарь управлял всем этим адом, правил бал. И гул перестрелки заменял в его душе всякую музыку. В пылу битвы не посещали мысли, от которых хотелось в петлю лезть. Впрочем, самоубийство — это глупо, только для слабаков. Мысли о нем покинули еще в первый год, когда он окончательно порвал все связи с племенем. Да, в первый год предательства он еще не до конца принимал тлеющую красоту разложения. Когда впервые пришлось пытать ракьят, то разрывали противоречия, хотя… Все случается когда-то в первый раз, а потом уже не страшно, а потом просто весело.

Впервые срывали плод познания. И уже навсегда. Всего одно движение, одно слово — уже нет пути назад. Возвращаются только трусы побитыми собаками, а храбрецы несутся вперед, даже если в самое пекло, на самое дно. Но некоторым и возвращаться некуда, даже если хотели бы. Прощение — это сказка, недоступная человеку.

Вот на аванпосте вдруг все стихло, только вокруг полыхала трава, перекидываясь пламенем на деревья. Еще бы! Пироманы из банды закидали воинов племени «Коктейлями Молотова». Огонь — всюду огонь, всюду — хаос, как отражение того, что творилось ежесекундно в сознании главаря. Эти сумасшедшие джунгли прекрасно дополняли картину его ослепительного падения в бездну. Отличный день! Веселый!

Ваас с группой пиратов, убедившись, что стрелять на «Верфи» больше некому, ринулся на аванпост, подозревая, что там еще мог кто-то остаться. Так и оказалось — из-за стены штаба раздался неуверенный пистолетный выстрел. На что рассчитывал этот паникующий мальчишка? Последний! Ваасу и уклоняться не пришлось. Да, было бы забавно, если бы смерть прилетела со случайной пулей какого-то салаги. Но нет! Не с ним такой фокус!

Главарь стремительно обошел штаб с мачете наголо. Воин ракьят едва успел обернуться — вскрыли его, как свежевыловленную рыбку, распороли. Ваас только стряхнул с лезвия кровь, всмотревшись небрежно в остекленевшие от ужаса глаза смуглого парнишки, что не имел власти выбирать свою смерть. Видимо, он впал небывалый ступор, когда осознал, что остался один на аванпосте.

Вот и все — закончилось веселье. Оставалось растаскивать трупы. Хотя… Сжигали всех одинаково. Мертвым все равно, в какой яме гореть или тлеть под известью. Ваас никогда не задумывался, как желал бы, чтобы его похоронили. Для воина такие мысли — дурная примета. Кто свою гибель представит, тот и не вернется из боя. Из его отряда таких оказалось семеро, узревших пустые глазницы безносой. Многовато, зато у ракьят отняли возможность зажать в клещи.

Да еще из банды полегли все, кто прежде охранял «Верфи». Возле сгоревшего каркаса-скелета недостроенной лодки слабо хрипел прошлый командир аванпоста. Кажется, его звали Хал. Темнокожий сильный воин ныне судорожно вздрагивал, хватая выпавшие внутренности, желтоватую кровавую массу кишок, развороченных пулями. Странно, что не погиб, не испустил дух все еще. Но он уже понимал — закончилась его война. Хватит.

Ваас подошел, задумчиво всматриваясь в искаженное болью лицо. Главарь великодушно приставил к голове Хала пистолет, умирающий благодарно кивнул. Прогремел выстрел. Главарь не пожалел крошечный кусочек свинца, чтобы быстро прервать страдания.

Так и уходили все, кого он успевал хоть немного узнать. Прибывали новые, но их снова выкашивало противостояние с племенем. И Ваас оставался один среди незнакомцев. А они-то рассчитывали заработать огромные деньги на проклятом затерянном острове. Но «большой куш» здесь получали только корни деревьев, удобряемые трупами и золой.

Никого не осталось.

Неучтенный китаец Чен лежал на причале. У него не хватало половины лица и черепа, видимо, пулей крупного калибра так «срезало». Через дыру просвечивали раздробленные кости; смолотые в кашу с волосами и кожей куски мозгов. Уцелевший левый глаз почему-то выражал безмятежное спокойствие, как и застывшие едва ль не в улыбке губы. Словно радовался он такой кончине. Но это все сказки! Смерть уродлива.

Филиппинец, которого все называли Джон, это доказывал — его тело вообще едва узнавалось. По крайней мере, голова от него валялась отдельно. Кажется, ракьят тоже поглумились над трупом врага. Может, он тоже оставался последним, когда аванпост отбили.

Просто куски мяса, вывернутые в беспорядке хрящи, кости и жилы, кровавые лужи. Нестрашно. Все оттенки багряного — нестрашно. Выбитые глаза, свернутые выпадающие с мясом и зубами челюсти, похожие на пластиковые протезы. Лица, превращенные в студенистый кисель, гипертрофированно набухшие, выпадающие через раны пузыри органов — нестрашно. Только запах порой доставлял неприятные ощущения, да, застоявшийся смрад тлена.

Вот еще относительную “целостность” сохранил Кость — тот просто застыл на спине с дырой в груди, пробитой автоматной очередью. Руки его скрючились так, словно парень все еще сжимал вырванное оружие. Молодое северное лицо запечатлело четким фотоснимком ожесточение и удивление. Смерть всегда удивительна. Всегда приходит неожиданно. Ваас порой словно лично к ней обращался. И все не верил, что она прибудет и за ним. Но знал — придет. Вопрос только: когда. Когда он сам пожелает!

Вот и все — из старой охраны аванпоста никого не осталось. Вот и все… Все. Это просто война, ее лицо. Не без его помощи все это началось.

Ваас бесцельно бродил по аванпосту, словно искал кого-то. Кого? Вдруг пират услышал слабое шевеление, на всякий случай стремительно вскидывая пистолет. Из-под штаба навстречу хозяину выполз, хрипя и тихо скуля, один из волкодавов. Живучая тварюга! Ваас подошел к псу. Волкодав, волоча за собой клоки окровавленной шерсти, преданно поглядел на хозяина, даже слабо вильнув хвостом, ткнулся носом в ногу и издох. Пират небрежно отодвинул тушку животного, перешагивая через нее.

В самом штабе главаря, который собирался доложить союзникам о возвращении «Верфи», ждал еще один неприятный сюрприз — убитые рабыни. Они лежали кто на полу, кто на столе. Кажется, их застали врасплох, выкосили автоматной очередью.

— ***! Их-то за что?! — с отвращением скривился пират, представляя, как вооруженные воины племени стреляли в беспомощных тупых женщин. Вот героизм-то невероятный! Главарь проникался еще большим презрением к своим бывшим союзникам. Судя по всему, они попытались забрать только девушку-ракьят. Ее недавно убили вместе с воинами племени. Всех убили.

«Верфь Келла»? Нет, тот день ознаменовал новое имя — «Верфь Смерти». Хотя, что скрывать: такие картины для Вааса являлись повседневностью. Никакого шока, ничего нового. Только досада и бешенство от неудач.

Главарь наладил рацию, безразлично отвернувшись от трупов. Эти рабыни умерли уже давно, просто не задумывались об этом. Но кого-то не хватало. Кого-то, о ком он забывал по своей воле, потом иногда вспоминал.

— Этот ***к Белоснежка совсем о***л, — мотал головой Алвин, входя в штаб. Синие глаза снайпера горели яростью. Кажется, в тот день он получил достаточно жертв в своей игре со смертью, достаточную свиту себе составил в своем умирании. Пусть. У каждого свой способ саморазрушения. Это выбор. Фальшивый.

— Не ново, брат, совсем не ново, — протянул безразлично Ваас, выходя из штаба, поднимая голову, всматриваясь в джунгли. — Как и все это безумие.

— Так он мертв или нет? — подскакивал какой-то пиратишка из банды, кто-то из свежеприбывших, еще не до конца проникшейся тем, что с острова не сбежать. Билет в один конец! Как поется в старом тупом хите.

— Алле, придурок! Его здесь не было! — уточнил Алвин, осаживая рядового, обращаясь украдкой к главному: — Ваас, ты его точно убил?

— Захлопнись! — рявкнул на подчиненного главарь, сам он внимательно всматривался в следы, что оставались на песке вокруг, но из-за крепко взбитой пыли и сожженной травы мало что удавалось рассмотреть. Однако главарь все равно задумчиво щурился, прислушиваясь. Очевидно, его обостренный слух улавливал чуть больше, чем у рядовых пиратов. Подчиненные деловито разгребали последствия боя, сваливая трупы в разные ямы — одну для своих, другую для врага. Хотя какая разница, с кем разлагаться безвольным костям и требухе?

Ваас же скинул ожесточенно и бесстрашно каску, лохматя ирокез, проводя по привычке вдоль шрама, что прорезал левую половину головы от брови и почти до затылка — да, порой память о некоторых событиях оставляет вполне материальные следы.

Пират выходил за пределы аванпоста, вскоре приникая к земле, высматривая следы от пуль на коре пальм, словно выслеживал кого-то. Инстинкты в главаре остались, словно от древних предков или даже зверей: невероятное обоняние, слух… Порой он и сам удивлялся, что привело его в образ человека, что заковало в этом теле. Он управлял джунглями, ныне требуя от них ответа.

Ваас вспоминал тела убитых пиратов. Так вот кого не хватало! Среди них не было Салиман. Главарь подозвал группу из пяти человек, отдав остальным приказы, как расположить караулы, и направился в лес, глядя на следы, что различал только он наметанным взглядом хищника.

Позади над выгоревшим аванпостом снова развевался алый флаг с вездесущим белым глазом. Отряд же поднимался на холмы. Однако до верхнего яруса дороги они не дошли — едва заметные следы в высокой траве уводили в сторону, казалось, что кто-то в панике петлял, запутывая и противника, и себя, продираясь по глухим крутым склонам. По дороге пришлось убить черного медведя, который прилег отдохнуть в траве, но, завидев людей с оружием, попытался напасть. В мощное тело всадили множество пуль — с пары выстрелов умирать не желал. Даже у зверей здесь не было инстинкта самосохранения. Следы уводили все выше, теряясь в пыли дороги. Кажется, кто-то пытался прорваться к радиовышке, высившейся на горе — не самое глупое решение.

Не сказать, что Ваас так уж жаждал отыскать «пропажу», но почему-то упрямо шел по следу, наткнувшись вскоре на обрывок красной майки — то ли случайную тряпку, то ли намеренно оставленный знак. Хотя вряд ли намеренно. Некто сбился с пути — вышка оставалась намного восточнее, а этот бестолковый человек пошел в противоположную сторону, найдя неверную тропинку. Ваас только тихо матерился, когда пришлось забираться в чащу, сворачивая с дороги. Главарь, как и все, все-таки устал после перестрелки, а тут нашел себе на голову новую заботу. Мог бы и не искать. Но не признаваться же, что потерял всех с «Верфи». Впрочем, «вещи» не считались людьми. Он вот так относился к Салиман — странная вещь. Он помнил их первую встречу, помнил, как увидел испуганную замарашку в клетке, похожую на ощипанного цыпленка. Потом узнал у Хойта, что девчонку продал отец за карточные долги. Салиман словно доказывала своим живым примером, чего на самом деле стоят «семейные узы». Ваасу понравилось это доказательство, этот мерзкий насквозь пример, что каждый раз напоминал: ненавидеть и отвергать родных лучше, чем прощать и любить. Не все можно простить, опираясь только на родственную связь.

Так и появилась его «личная вещь». В какой-то мере он ее пожалел. Хотя… Этого чувства в нем ни осталось ни капли с момента предательства. Но уж очень визжала девчонка, когда ее решили сделать общей. Нет, такой участи заслуживали только гламурные дуры с дорогих дискотек, нравилось наблюдать за их бессилием, когда до этого они считали, что им принадлежит весь мир. А что двигало им теперь, когда он битых два часа шел по следу предполагаемой не-покойницы?