Подари мне краски неба. Художница

Глава 9

Несмотря на усталость и напряжение последних дней, здоровый, спокойный сон в доме благожелательном и надежном восстановил Наташины силы. Проснулась она очень рано. Часы показывали шесть часов пятнадцать минут.

«Очень хорошо, — подумала Наташа, — для осуществления моего плана необходимо, чтобы мне никто не мешал. Сейчас, наверное, все еще спят».

Она прокралась мимо запертых дверей к ванной комнате, но обнаружила ее запертой, раздавался звук плещущейся воды — кто-то ее опередил.

На кухне стоял телефон. Наташа сняла трубку и набрала номер мастерской. К телефону долго не подходили.

«Неужели я ошиблась и к Стасу уже приходили гости, тогда все усложняется».

Наконец ответил сонный, недовольный голос Стаса:

— Слушаю.

— Ты что, спишь, придурок?

— Конечно. Ты знаешь, сколько времени?

— Ровно столько, чтобы порядочным людям уже проснуться и на работу собираться.

— Пусть лохи в такое время на работу собираются. Ты откуда звонишь?

— Не твое собачье дело.

— Опять завела ругню. Где ты шляешься, я тебя два дня дожидаюсь.

— Ты меня дожидаешься или от справедливого гнева мошенников скрываешься?

— Ну что ты, Татка, опять нападаешь на верного Стаса. Приезжай, я вчера еды накупил, завтракать будем.

— Это хорошо. А замуж уже не зовешь?

— Да хоть сейчас, я же тебе говорил уже, ты только приезжай, все и обсудим.

По его тону, приглушенному и осторожному, Наташа поняла, что как раз этого делать и не следует, ни в коем случае нельзя ехать в мастерскую и вообще попадаться Стасу на глаза.

— Стасик, не звонил ли кто в мастерскую? Мне.

— Нет. А кто должен был позвонить?

— Остроухова.

Тяжелая пауза сказала Наташе о многом. Стас предположил, что Остроуховой известен адрес мастерской.

— Ты что, Остроуховой телефон дала?

— Почему я не могу дать свой временный номер своей постоянной подруге.

— Я же говорил, что Остроухова продаст и перепродаст тебя тысячу раз.

— А чем ты-то от нее отличаешься?

— Стал бы я тут сидеть дожидаться тебя? Клише у меня в кармане. Думаешь, я не найду глухонемого печатника для изготовления бумажек и бесплатный станок в придачу?

— А может, все совсем не так? И нет у тебя клише, Стас?

— Как же нет, — извивался Стас на другом конце города. — Сама мне его отдала и деньги получила. Клише есть, Татка. А я решил, что ты все обдумала и явишься, готовая работать со мной.

— Может быть, и объявлюсь. А гостей у тебя не было?

По молчанию, повисшему на другом конце провода, она поняла, что Стас озадачен еще больше.

— Да заходил тут один старинный приятель, надежный человек. Деньги мне принес. А что, не твои ли соседи за мной подглядывают?

— А не похож ли этот надежный человек, ну как-то случайно, на некоего следователя Киргуева?

Стас задумался надолго. Наташа его не торопила.

— Не понимаю, — наконец-то ответил он скрипучим голосом, — когда ты успела познакомиться с соседями?

— Стасик, ты что? Какие соседи? Лето на дворе. Все разъехались. Да и нам в городе, похоже, делать нечего.

— Ты приедешь или нет?! — отбросив всякую церемонность, — рявкнул Стас.

— Некогда мне мотаться по городу просто так. Дел много, Стас. А вот встретиться мы с тобой должны. Ты прав. Может быть, и найдем общий язык.

— Где и когда?

— На Страстном бульваре памятник есть. Рахманинову. Видел?

— Некогда мне памятники разглядывать. Я вкалываю как папа Карло.

— Ну и темный же ты, Стас. Даже родного города не знаешь. Зачем только в Москве живешь.

— А где я, по-твоему, жить должен?

— В Луганске, Стас, в Луганске.

— Я бы в Лутано жил, Татка, в Швейцарии. Только от тебя зависит, поеду я туда или нет.

— Возле памятника Рахманинову, в десять утра. Приезжай на Страстной пораньше. Может быть, и найдешь.

Наташа спешно положила трубку, ощутив движение в огромной квартире Бронбеуса.

«Доехать ему минут сорок, а если с запасом поедет, то и того меньше. По крайней мере в половине десятого его уже точно не будет в мастерской. Чудненько. Зато я там буду».

— Доброе утро, дети мои, какие планы на сегодняшний день? — Бронбеус уже хлопотал, не только отдохнувший, но даже помолодевший.

— Поеду за красками, — отвечала Наташа.

— Вот и превосходно. Принимайся за работу. Все здешнее пространство в твоем распоряжении.

У реставратора никаких определенных планов на этот день не было, что удивило Наташу. Однако она решила, что раз этот человек способен выкраивать время на приготовление деликатесов, способен же он устраивать себе отдых вообще. Правда, она с трудом представляла, как это он может бездельничать.

Она забралась на диван в кабинете мастера и принялась с удовольствием, а не для отвода глаз, рассматривать репродукции картин Каспара Давида Фридриха.

— Я думал, что ты изжила в себе увлечение этими мрачноватыми и прекрасными пейзажами, — заметил Бронбеус.

— Но и хорошо, что так. Думаю, что взгляд твой на них переменился.

— Нет, — засмеялась Наташа, — взгляд тот же самый. Разве что я переменилась. И эта раздвоенность как нельзя больше способствует усвоению этих шедевров. У него два мира в одном пространстве. И не определишь, где человеческое, где нечеловеческое. Наверно, это вообще характерная черта европейских ландшафтов. Осенний лес, например, высокий, медный, зеленый, красный, сумеречно-лиловый, одновременно точно оттиск тамошних столетий, вполне рукотворных. И прелесть этого художника в том, что хаос, который он изображает, способен на диалог с человеком, да только для этого и существует.

— Девочка, ты повзрослела.

— Если бы это действительно было так, — ответила Наташа.

— Представьте, что мы будем завтракать в одном из этих ландшафтов, — усмехнулся реставратор. — На морском берегу, песчаная коса, бледная лазурь, далекие рыбачьи лодки. Все в наших руках. Вы не зря сейчас говорили о рукотворности.

«Если он каждый день кормит Бронбеуса так, то старик не только поправится в несколько недель, но и проживет сто лет. Слава богу». — Наташа с огромной благодарностью окинула взглядом пространство стола, накрытого к завтраку.

Они завтракали роскошно: белый хлеб с маслом и медом, яичница с бужениной, обильно посыпанная зеленью, апельсиновый сок, кофе с топленым молоком, все это было красиво расставлено на кухонном столе, покрытом клетчатой скатертью.

— Владислав Алексеевич, — обратилась Наташа к реставратору после завтрака, — я вот хотела поговорить о Пскове. Так… вообще…

Он посмотрел на нее внимательно и улыбнулся, предлагая ей говорить дальше что только заблагорассудится.

— Да нет, может быть, вы неправильно меня поняли, — смутилась она. — Я вас неплохо знаю… именно во Пскове, в этом фрагменте. Все прочее мне малодоступно, да и не надо мне знать ничего.

Она точно расстроилась и подумала, что пора собираться. Мгновения отдыха и безопасности миновали. Она, конечно, набралась сил.

— Отчего же не надо знать ничего? — спросил реставратор, сделав вид, что не заметил ни ее смущения, ни досады, ни желания немедленно улизнуть. — Очень даже и надо. Как же я это упустил.

Владислав Алексеевич исчез в соседней комнате и тут же явился с букетом полевых цветов в белой глиняной вазе.

— Ух ты, — вырвалось у Наташи. — Это что?

— Конечно, не те же самые цветы, но очень похожи и пахнут так же, — ответил он.

— Но как же вы знали?

— Да я и не знал. Я под утро сходил за цветами. Караулил старушек, которые на ранних электричках привозят эту роскошь.

«Какая-то сказка про заколдованную принцессу, — подумала Наташа, — только принц все еще в тени и как этот принц к ней относится, до сих пор неясно».

— Вы так стремительно убежали из Пскова, — продолжил он, — я думал увидеть вас в монастыре. Не обнаружив вас там, я пошел в общежитие и узнал, что вы отбыли по семейным обстоятельствам в Москву. Пришлось продолжать работу без вас. А жаль.

— Вы шутите, Владислав Алексеевич? — Она спросила не думая, потому что с трудом могла себе представить, как бы все сложилось, не случись несчастья. От этого стало больно и безысходно одиноко.

— Вовсе нет, — ответил реставратор, — какие тут могут быть шутки.

Ей снова показалось, что они как тогда, во Пскове ночью, говорят не о том, но что другой разговор происходит независимо от них.

— А как попал к вам мой фартук с зелеными цветами?

— Вы его забыли, — ничуть не смутившись, отвечал реставратор. — А я его положил вместе со своими книгами. Перед моим отъездом в Москву. А потом уже я забыл вернуть. В общем, мы оба забыли ваш фартук с зелеными цветами.

— Теперь это почти реликвия, пусть он здесь остается. Здесь много замечательных предметов. Пусть станет одним забавным больше.

— Как хотите, — сказал он. — Ведь ваше кредо, если я не ошибаюсь: «Как захотим — так и сделаем».

— Да едва ли уже, что так, — честно ответила она, неизвестно что имея в виду.

Тут же Владислав Алексеевич вступил в прерванный, видать, вчера и до ее прихода разговор с Бронбеусом. Это касалось медицинских препаратов, в которых реставратор разбирался тоже превосходно.

То, как он сидел, как располагал руки, поворачивал голову, да вся его осанка вдруг показалась Наташе знакомой. «Да он же сидит сейчас, как Рахманинов на Страстном бульваре, вот те на. Ничего не понимаю. Я ведь, кажется, отдохнула. Что за видения?»

Впрочем, сходство было несомненным. Наташа вспомнила, как впервые увидела памятник композитору, совершенно не представляя, кто бы это мог быть и отчего он тут расположился.

Она увидела его со спины. Выбравшись из-за деревьев и обогнув пьедестал, перво-наперво она увидела руки, покоящиеся, кажется, на подлокотниках кресла, руки ее совершенно поразили изяществом и мощью. Золотые буквы «Рахманинову» она восприняла уже вовсе спокойно — кому же еще?

И вот туда-то притащится скоро этот негодяй Стас, на Страстной бульвар, где ее ни в коем случае не будет. И она должна поторопиться.

— Наталья Николаевна, — точно вспомнил о ней реставратор. — Москва действует не лучшим образом и на меня. Для вас еще одна сумка с вашими вещами из Пскова. Вы сделали там много покупок, наверное не заметив.

— Действительно, — согласилась Наташа. — Я не успела разобрать тот ваш багаж. Я это все как бы потеряла. Но какое-то барахло я там покупала.

— Отчего же барахло, — изумился реставратор, отреагировав как чужеземец, превосходно знающий русский язык, но в его классическом составе.

— Нет, — ответила она, — не то, что вы думаете, барахло — это здорово, когда из Пскова — тем более. Я и правда в растерянности до сих пор. Все побросала, ничего толком не помню. Вас превратила в верблюда какого-то. Более того, я и сейчас ничего вспомнить не могу. Доброй Зое Егоровне ни разу не позвонила, как там наши телескопчики?

Она тут же набрала номер соседки, обрадованной и встревоженной.

— Наташенька, радость моя, — говорила Зоя Егоровна, — я зашла покормить рыбок, что там с вашей квартирой? Что произошло?

— Не беспокойтесь, Зоя Егоровна, это я затеваю ремонт. А рыбок заберите до моего приезда

— Что я уже и сделала. Не могут же благородные рыбки жить в таком ужасе.

Наташа представила, как та обиженно поджала губы.

— Все будет хорошо, Зоя Егоровна, — весело ответила Наташа и положила трубку.

В маленькой, туго набитой сумке, которую реставратор недавно привез из Пскова, Наташа как после долгого сна обнаружила несколько купленных там книг, замечательный псковский диалектный словарь, альбомы по реставрации, блок сигарет «Голуаз» и тот самый льняной сарафан, в котором она ходила на свидание.

— Вы гений, Владислав Алексеевич, — сказала она, — будет во что переодеться.

Схватив сарафан, она убежала в ванную и тут же сорвала с себя ненавистные остроуховские тряпки, немедленно облачившись в льняное чудо портновского искусства.

— Нужные краски теперь сами придут мне в руки, — заявила она Бронбеусу и реставратору, собираясь на время оставить их и дивясь двусмысленности только что сказанного ею.

— Может быть, Наталья Николаевна, вы возьмете меня с собой в качестве верблюда? — предложил реставратор.

— Нет, — слишком поспешно ответила она, — это дело очень личное. Краски там всякие, грунт, холсты, бумага, я буду стесняться. Это сугубо индивидуальные вещи, да вы же знаете не хуже меня.

— Вам, верно, нужны деньги, — настойчиво продолжал он, — возьмите, сколько надо, потом сочтемся.

— Не откажусь, спасибо.

Наташа взяла протянутые ей доллары.

В задумчивости постояв минуту, она направилась к входной двери.

— Покупки будет неудобно нести в пакетах, возьмите сумку.

И Владислав Алексеевич протянул ей французскую сумку, в которой были привезены ее вещи и книги.

Наташа поблагодарила и вышла, думая на ходу о том, как естественна и трогательна эта забота и как нелепо выглядит она с этим своим враньем.

«Будь что будет, — думала она, — если все получится, как я загадала, то к вечеру и с красками вернусь, и врать не придется, и на выставку поеду».

Оказавшись среди уличной толпы, она почувствовала себя одинокой и заброшенной. План, который она собиралась привести в действие и казавшийся ей безукоризненным, теперь выглядел едва ли не полной ахинеей.

Ключ от мастерской существовал в единственном экземпляре, и, если Стас возьмет его с собой, она просто не попадет в мастерскую. Или она полная дура, или… все-таки разбирается в людях. Стас — педант, и если было сказано, что ключ следует оставлять в тайнике, он так и сделает, вопреки любым его новым построениям.

Но была еще другая сторона той же самой истории. Стас, отправившись на встречу с ней, мог устроить в мастерской засаду. Теперь ничему не приходилось удивляться.

Наташа проявила крайнюю степень осторожности, поднялась на лифте до предпоследнего этажа, на цыпочках приблизилась к тайнику, прислушиваясь одновременно к звукам, которые готова была услышать из-за двери мастерской.

Все было тихо. Ключ находился на месте.

То, что она не ошиблась, уже не радовало. В мастерской могла быть засада. Быстро открыв дверь, она оглядела пространство мастерской, укрыться даже при желании было просто негде. Мастерская была просторным, но открытым, хорошо освещенным помещением, с окнами во всю стену, даже кухня представляла собой открытую нишу в стене, противоположной входной двери, откуда было превосходно видно всю ее нехитрую обстановку — маленький кухонный стол, плиту, холодильник, два табурета, раковину и полку над плитой.

Одну стену в мастерской занимали шкафы, куда хорошо помещались ящики с красками, рулоны бумаги, сложенные мольберты, но человеку, даже маленькому ребенку, укрыться в этих шкафах не представлялось возможным. Возле другой стены стоял старинный салонный диванчик на высоких гнутых ножках, да посреди комнаты большой дубовый стул, несколько легких полок в простенках между окнами да старенький печатный станок неподалеку от двери — вот и все убранство.

На всякий случай Наташа замкнула на задвижку дверь в туалет и оставила открытой входную дверь, чтобы слышать ход лифта или шаги на лестничной площадке.

На несколько секунд она успокоилась.

«Теперь сообразить, где может находиться матрица. Это поистине загадка. Стас не мог врать своему напарнику — этому Киргуду. Точно — не мог. Кажется, он сказал, что положил матрицу на одну из полочек. Но забыл — на какую из них. Бедный идиот. Не привык еще к тому, что постоянная ложь вынудит однажды как-то механически обмануть самого себя. Обратный мат».

Наташа мерила мастерскую шагами, стараясь воссоздать в памяти тот вечер, когда к ней за матрицей пришел Стас. Что он говорил, куда подходил, не открывал ли какие-нибудь ящики.

«Куда он мог ее спрятать? Думая, что матрица у меня, он не слишком старался отыскать ее здесь. Да, скорее всего, это так. Это мой шанс. Нужно вспомнить в деталях, где он стоял тогда, как двигался, о чем болтал».

Она старалась в точности повторить его движения, но получалось что-то суетливое и несуразное.

«Кажется, он слонялся по мастерской туда-сюда, каждую полку обнюхал. Примеривался, куда незаметно пристроить клише. Он же глаза мне намозолил».

Наташа стала вспоминать свою реакцию на его движения, что тоже не дало никаких результатов.

«В какой-то момент я находилась к нему спиной. Точно. Дура, обрадовалась деньгам. Расселась вот на этом стуле около газовой плиты, собиралась сварить кофе. Размякла. Нет, не то. Стас тогда вился рядом. Хвастливый, довольный задуманной операцией, которая в мыслях его подлых уже завершилась полным успехом».

Наташа осмотрела полки. Одинокий том Хемингуэя говорил ей о чем-то. Она открыла его, точно надеясь там обнаружить какой-то след.

«Интересно, что-то он мне про Хемингуэя говорил или про его героя, который в партизанской войне участвовал, в Испании. Наверное, этот томик заметил. Что-то он ему напомнил, как и мне сейчас. Но что?»

Пожалуй, не стоило тратить усилий на теоретические измышления. Надо искать.

В ходе поверхностных поисков она убедилась, что Стас, вопреки ее предположениям, основательно порылся в мастерской. Опять же из-за своей педантичности и въедливости. Убежденный, что матрицу забрала она, все же методически обследовал разные уголки.

«При желании можно обнаружить отпечатки его пальцев, — думала Наташа. — Во что я ввязалась. В каких терминах сама с собой разговариваю».

«Сейчас он на Страстном. Сюда явно не поедет. Может быть, примет наш разговор как предупреждение об опасности. Пусть так. Я должна найти матрицу. Времени у меня довольно много. Если не ошибаюсь».

Подняв глаза, она заметила антресоли, куда обычно художники сваливают всякий хлам, подальше от глаз. Кажется, она сама засовывала туда какие-то ненужные коробки. И забыла об этом. Стоит посмотреть на всякий случай.

Поставив табурет, она взобралась на него и, встав на цыпочки, открыла дверцы. Антресоли оказались до отказа набиты книгами, которые со страшным грохотом тут же посыпались вниз.

Из-за этого грохота Наташа не услышала ни шума поднимающегося лифта, ни шагов в сторону мастерской.

— Вы что-то потеряли, Наталья Николаевна? — Знакомый баритон проговорил это прямо за ее спиной.

Резко обернувшись и едва не потеряв равновесие, она увидала перед собой Антона Михайловича в компании с человеком, от присутствия которого болезненно сжалось сердце. Это был тот самый тип в кепочке.

И хотя кепочки на нем сейчас не было, Наташа узнала бы его сразу же даже в хаотичной вокзальной толпе. Он равнодушно улыбался, поглядывая на своего спутника.

— Штуцер, — все тем же голосом произнес Антон Михайлович, — помоги барышне спуститься с этого колченогого табурета, так недолго и покалечиться. А ваша жизнь, Наталья Николаевна, для нас бесценное сокровище. Уж так получилось, не взыщите.

Тот, кого называли Штуцером, обнажив желтые зубы и растопырив руки, направился в ее сторону.

Наташа спрыгнула с табурета и удачно, как ей показалось, метнулась в сторону двери. Но Штуцер оказался необычайно проворен, он резко развернулся и схватил ее за обе руки сразу. Если бы не эта нечеловеческая натасканность господина в кепочке, неизвестно, как бы все обернулось. Но теперь она одна в обществе отпетых негодяев.

— Ах, какая прыть, — поощрительно произнес Антон Михайлович, — привяжи-ка ее, Штуцер, покрепче вон к тому стулу, который потяжелее. Чтобы она не делала резких движений. Вы хотели опять скрыться от нас, как в прошлый раз из бара «У Мюнхаузена». Такой солидный человек следил за вами, бывший офицер-десантник, а вы его вокруг пальца обвели. Нехорошо. Он так обиделся, что застрелил кого-то в тот вечер.

«Что несет этот мерзавец, — думала она, — откуда этот глумливый тон?»

Меж тем Штуцер ловко выхватил из-за пазухи бельевой шнур, прихваченный по дороге, и стал крепко-накрепко привязывать ее к стулу.

При этом произносил что-то нечленораздельное.

— Вы сообщили мне, что ваш приятель завзятый, Стас, здесь вот непосредственно и обитает. Где же он?

Что-то я его не вижу. Может, спрятался? Штуцер, поищи.

Штуцер понимающе улыбался.

— Я его в магазин отправила. Я есть хочу.

— Врет, — принял участие в разговоре молчаливый Штуцер. — Она его давно отправила, и вряд ли в магазин. Так долго за провизией не ходят. Да вот мы сейчас и проверим.

Штуцер плотоядно ринулся к холодильнику.

Наташа, и без того напуганная, совершенно обмерла. Ведь Стас хвалился тем, что накупил снеди. Это могло быть правдой.

И тут же расхохоталась, глядя на вытянувшуюся физиономию бандита.

В холодильнике не обнаружилось ничего, кроме горбушки черного хлеба в полиэтилене и пустой пивной бутылки.

— Что ж, подождем, подождем, — ласково продолжил Антон Михайлович. — У нас время есть, правда, Штуцер? А что это она смеется над тобой, а? Может, ее следует проучить? Нехорошо смеяться над старшими и более опытными людьми.

И Наташа получила крепкий удар кулаком в спину, так что едва не потеряла равновесие вместе с дубовым стулом, к которому была привязана.

— Хорошо, Штуцер, довольно. Думаю, что этого вполне хватит. Наталья Николаевна — барышня умненькая. Она будет себя вести скромно. Вот только в прежние дни она порой себе позволяла вольности.

В это время на лестничной клетке раздался шум — шурша полами стильного серого плаща и потирая на ходу пухлые ручки, в мастерской объявился Лев Степанович Шишкин. Штуцер при его появлении встал по стойке «смирно», а Антон Михайлович шаркнул ножкой и подобострастно склонил голову.

Пришедший начал без обиняков:

— Я вижу, что все уже собрались. Не хватает только этого сопляка Стасика, не правда ли, где же он? Штуцер, крепко ли привязана барышня? Все бегала от нас последнее время. Вот добегалась, сидит, размышляет. Где же ваш приятель хитроумный? Будем дожидаться?

— Не дождетесь, он здесь не появится, — угрюмо пробормотала Наташа.

Лев Степанович с удивлением поглядел на нее и обратился к Штуцеру:

— А покажи-ка ей твой коронный приемчик, Штуцер. Только вполсилы, я тебя умоляю.

Штуцер подбоченился, нагло усмехнулся, как-то извернулся и, резко выбросив руку, ударил Наташу в солнечное сплетение. У нее потемнело в глазах и перехватило дыхание.

— Учтите, голубушка, это самая легкая форма воздействия, так сказать. В арсенале нашего Штуцера есть приемы посерьезнее, — точно сквозь вату услышала она голос Льва Степановича. — Штуцер умеет делать очень больно. Поэтому сидите смирно и слушайте, что я вам буду говорить. Да ослабь ты веревки, Штуцер, никуда она сейчас не денется. И не пробуйте кричать, это вам не поможет.

— Гад вы, Лев Степанович, — едва переведя дыхание, просипела Наташа, — с девчонками воюете.

— А у меня есть на то основания. И очень серьезные, потому как ведете вы себя, девушка, не лучшим образом. Итак, Антон Михайлович заказал вам изделие, тонкое, нужное, с условием изготовить его в атмосфере полной секретности. Даже, так сказать, тайны. И в срок конечно же. А что получилось? Ни тайны, ни срока, так сказать.

Лев Степанович прошелся по мастерской, задержался на мгновение перед пустым мольбертом, зачем-то заглянул за него, будто надеялся увидеть там Стаса.

— Вы сговорились с дружком своим, Стасом, решили обмануть Антона Михайловича, только вот Стас, не имея ни возможности, ни средств никаких реализовать вашу поделку, обратился к кому? К подлинному и единственному заказчику этой вещицы. Потому что делали вы ее, Наталья Николаевна, для меня. Да, да…

«Зачем он мне это все говорит, — с ужасом думала Наташа, — что-то в криминальных романах об этом написано… Бандиты любят выворачиваться наизнанку перед своими жертвами, исповедоваться, что ди, но только вот тогда, когда они уверены в том, что их жертвы уже никому, никогда, ничего не смогут сказать».

— Не ожидали? — глумливо продолжал Лев Степанович. — Думали, я только картинками да офортами занимаюсь?’ Нет, я очень серьезный человек, и подход к делу у меня серьезный. Поэтому я сразу понял, что этот щенок врал, бес-пар-дон-но, мерзавец, врал, матрицы-то у него нет.

— Как нет? — изумился Антон Михайлович.

— Да так вот, нет, и все тут. Он блефовал, сочинял что-то насчет старого гравера, который якобы изготовил вещицу и передал ему, набивал себе цену, нет, вы бы его послушали! Если бы она была у него, он бы не изворачивался, как вошь на гребешке, разговаривал бы иначе, как человек, действительно владеющий тем, что мне может понадобиться, а не врал бы, что припрятана она в надежном месте… Впрочем, тут-то он как раз и не врал. Припрятана, и вот у этой голубушки. Что-то они, видать, с ним не поделили или разошлись во мнениях относительно того, кому мою вещицу загнать.

И вот эта наша мастерица, белочка-умелочка, вещицу припрятала и от нас, и от дружка своего, Стасика. Он ей сделался не-ин-те-ре-сен, так сказать. А почему? Она нам сама все расскажет.

— Да я сейчас здесь все переверну вверх дном, — засуетился Антон Михайлович.

— Не нервничай, Антоша, я еще не все сказал, — торжественно произнес Лев Степанович. — В бессвязной речи гаденыша была еще одна правда, горькая правда. Видел он тебя, Антоша, в обществе человечка, которого не только что не уважаю, но с которым как честный человек борюсь и бороться буду до последнего вздоха. Много он мне крови попортил, этот перовский авторитет, так сказать. Догадываешься, Антоша, о ком я говорю?

Лев Степанович опять поднялся с диванчика, на котором только что возлежал в позе хозяина положения, и принялся расхаживать, потирая ручки, только движения его стали резче, суетливей, Лев Степанович явно нервничал.

— Вижу — догадываешься. То идеи мои перехватывал, то людей переманивал. А ты, Антоша, с ним об этой вот, очень нужной мне вещице говорил, собирался перепродать. А может, и сам переметнуться собирался, Антошенька? Ты мне скажи, не таись. Всякое бывает. В жизни нашей, да-а. В делах наших скорбных. Молчишь?

Антон Михайлович постепенно каменел.

— Та-ак, молчишь, поэтому ты, когда художница наша тебе позвонила и сообщила, где Стаса искать, не ко мне поехал на автомобиле, а к нему побежал, пешком, в Перово. Далеко-то как! Только прежде того дурачок наш мне позвонил, а я решил проверить, Антоша, я ин-фор-мацией не разбрасываюсь.

И Штуцер с Колесником за тобой по пятам ходили. Фильм про тебя сняли, как ты с этим бандитом судачишь. Обо мне, наверное. Так что прежде чем за нашу мастерицу приниматься, Штуцер с тобой поговорит.

Штуцер осклабился, повернулся к Антону Михайловичу и цыкнул.

И тут произошло неожиданное: Антон Михайлович побагровел, по-бычьи наклонил голову и бросился на Штуцера, собираясь использовать свою голову в качестве тарана. Но промахнулся, врезался в печатный станок и рухнул.

— Помер, сотрудничек, — елейным голоском пропел Лев Степанович.

Штуцер наклонился над распростертым «сотрудничком»:

— Дышит, но башку свою дурную, похоже, проломил.

— Ну-с, — потер пухлые ручки Лев Степанович, настроение его заметно улучшилось, — теперь займемся вами, Наталья Николаевна. — Расскажите вы нам все: где матрицу спрятали, какие отношения-подношения у дружка вашего с бандитом перовским этим, с волчарой позорным, какие дорожки привели его, да и вас, к нему, как барыш делить собирались. А не расскажете, придется Штуцеру заняться вами. — И он поощрительно глянул в сторону своего помощника.

Меж тем Штуцер достал из нагрудного кармана черный капроновый чулок.

«Сейчас натянет его себе на голову, извращенец», — подумала Наташа.

А Штуцер медленно приближался к ней, растягивая чулок в руках.

— Объясняю, Наталья Николаевна, сейчас этим вот чулочком Штуцер будет вас душить. Но не совсем. Не до смерти. А придушит и приотпустит. А потом опять. Уверяю вас, удовольствия от этого вы никакого не получите.

«Сейчас я потеряю сознание. Я должна потерять сознание. Господи, почему я не теряю сознание», — думала Наташа, уже готовая упасть в обморок.

Но тут дверь с треском распахнулась, и в мастерскую ворвался Владислав Алексеевич. Лев Степанович, оказавшийся на его пути, был с дикой силой отброшен в сторону, того же печатного станка, на котором повис, оглушенный, над изменщиком Антоном Михайловичем, укрывая того полами щегольски распахнутого плаща.

Штуцер не удивился такому повороту событий, как фокусник он выхватил нож и стал рубить им воздух. Наташа закричала. Реставратор, казалось, не обращал никакого внимания на все, что происходило здесь и сейчас, он совершал подобие странного танца, точно разглядывая что-то невидимое за спиной противника.

Несколько резких и точных выпадов того, кого называли Штуцер, ни к чему не привели. Лезвие свистело в пустом воздухе, реставратор же точно оказывался всякий раз в другом пространстве. Штуцер тяжело сопел, реставратор, казалось, вовсе затаил дыхание, прислушиваясь к чему-то постороннему. Наташе показалось, что реставратор с интересом разглядывает что-то, расположенное за спиной бандита. Меж тем он не прекращал своего необыкновенного танца, от которого у Штуцера глаза постепенно вылезли из орбит. Он даже оглянулся один раз, точно чувствуя опасность за спиной.

Штуцер искривил рот и отвратительно выругался, безадресно и как бы обреченно.

Возможно, брань предназначалась Льву Степановичу, которого преданный холуй впервые видел капитально униженным.

Штуцеру явно не хватало места в мастерской, просторной, но загроможденной чем ни попадя, в том числе двумя упитанными негодяями, не подававшими признаков жизни. Реставратору места было более чем достаточно. Чтобы на всякий случай обезопасить Наташу от какой-нибудь выходки вооруженного монстра, он как бы нехотя переместился между ним и ею, на несколько мгновении избавив ее от необходимости видеть негодяя. Впрочем, в действии этого самовлюбленного фофана она больше не увидела.

Как все произошло, Наташа осознала только после, реставратор медленно поднялся в воздух и нанес Штуцеру страшный удар ногой по голове, когда тот ловко перебрасывал нож из правой руки в левую. В то время как противник повалился на бок, реставратор ухватился за кисть, сжимающую нож, и резко дернул ее вверх. Раздался сухой и неприятный треск. И все стихло.

— Я не знаю, кто вы, — раздался в тишине скрипучий голос, — но вы помешали нашему разговору, к тому же нехорошо людей калечить.

Наташа оглянулась и увидела, что Лев Степанович, пришедший в себя и с удивлением взиравший на неведомо откуда взявшегося бородатого верзилу, теперь стоит и держит в пухлой руке маленький дамский браунинг, направив его дуло в грудь Владиславу.

— Слава! — закричала Наташа, но в следующее мгновение Владислав сделал быстрое и неуловимое движение ногой, кисть правой руки Льва Степановича безвольно повисла, а браунинг описал в воздухе дугу и приземлился у ног изумленной Наташи.

— Я тоже с вами не знаком. — Голос реставратора был спокойным и ровным, как будто не он только что голыми руками обезоружил двух негодяев. — Но я знаю, кто вы, а вы должны очень хорошо знать, кто я, поэтому советую вам немедленно убираться отсюда. Через несколько минут здесь будет отряд специального назначения.

Лев Степанович, придерживая поврежденную кисть и морщась от боли, покинул помещение.

Владислав подбежал к Наталье, ножом Штуцера, поднятым с пола, разрезал стягивающие ее веревки, которые сетью свалились на пол. Он поднял Наташу на руки и оглядел ее всю с головы до пят.

— Ты цела, — спросил он взволнованно, — ты не пострадала?

— Как ты здесь оказался?

— Бронбеус догадался о твоих возможных действиях. Негодяя этого, Льва, он уже давно выслеживает. С моей помощью, — ответил он, усаживая ее на диван и располагаясь рядом. — А узнать адрес мастерской его старинного покойного приятеля, сама понимаешь, оказалось совсем нетрудно. Через полчаса после того, как ты ушла, я был уже в дороге.

— Ты в самом деле вызвал милицию?

— Зачем? Нет. Но надо же было что-то сказать этой крысе, чтобы она убралась.

— Знаешь какая у него кличка среди бандитов? Сизый.

— Он действительно сизый. Но он обломал о тебя зубы. Думаю, он никого уже не укусит. Хорошая моя, нам надо уходить отсюда.

— А что с этим хламом будем делать? — Наташа показала на два распростертых тела, одно из которых пошевелилось и застонало.

— Этот с ножом — понятно кто. А другой?

— Антон Михайлович. Слуга двух господ. Служил Сизому и еще какому-то перовскому авторитету.

— Перовскому, говоришь? — Владислав наклонился над телом Антона Михайловича, отогнул лацкан пиджака и вынул из внутреннего кармана бумажник. Бегло осмотрев его содержимое, он извлек маленькую записную книжку. — Записные книжки у этих господ особенные. Фамилий нет — только телефоны. Но если этот бандюган — перовский, значит, и жить должен в Перове. Сейчас посмотрим, что у него из перовских телефонов записано….. Ага, — проговорил Владислав, полистав книжку, — а перовский телефончик всего один. Похоже, именно тот, который нам нужен.

— Не собираешься же ты ему звонить! — испугалась Наташа.

— Именно что собираюсь, — спокойно ответил Владислав, набирая номер: — Алло! С вами говорят от Сизого. Да! Приезжайте по адресу, — он продиктовал адрес, — вы найдете там то, что вас очень заинтересует. — И положил трубку.

— Зачем это, Слава?

— Если он служил авторитету, тот не спустит Сизому столь серьезную обработку своего слуги и потерю барыша, который, как он думал, у него уже в кармане, вот и все. — Он равнодушно пожал плечами, как будто знал о бандитском мире столько же, сколько об искусстве и обо всем том множестве, в котором был профессионалом.

Наташа, медленно холодея, начала понимать, что Владиславу что-то известно об этой истории. Может, ему что-то рассказал Бронбеус?

Может, он что-то подслушал у двери мастерской? А может…

И без того трепещущая душа сжалась где-то в солнечном сплетении, Наташу затошнило. Выходило так, что теперь и Бронбеусу она не может доверять.

«Я превращаюсь в психопатку. Надо вернуться. Не забыть. Вернуться».

— О каком барыше ты говоришь? — как можно спокойнее произнесла она, только что усилием воли отогнав от себя самый гадкий кошмар из тех, что наяву являлись ей последнее время.

— О том, который пытались извлечь из тебя. Я не совсем понял, но, когда я подошел к двери, этот хлюст говорил что-то в этом роде.

Наташа с облегчением выпустила задержанное дыхание. Он ничего не знает, а то, что услышал, вряд ли понял.

Почему для нее было так важно, чтобы реставратор не знал о ее причастности к махинациям бандитов, более серьезным, чем подделка картин, она объяснит себе потом. Сейчас важно было другое, но что — этого сообразить как раз она не могла.

И вдруг для нее все стало яснее солнечного дня:

— Ты не понимаешь, что ты наделал. Теперь за мной будет гоняться еще и эта банда, которую ты только что сориентировал на мастерскую.

— Поэтому я и говорю, что надо уходить. Немедленно. Перово — район небольшой.

— Но я пришла сюда, для того… Ну, нужно мне здесь кое-что найти. Это необходимо.

— Если до сих пор не нашла, то и сейчас не найдешь.

— Тогда найдут другие, ты не представляешь, чем эта находка может обернуться.

— Если ты не нашла что-то в собственной мастерской, причем зная, как это что-то выглядит, то посторонние люди вряд ли это отыщут.

Успокойся, и пойдем. Сейчас необходимо только это. Поскорее уйти.

— По крайней мере могу я забрать свои новые краски, — в отчаянии произнесла Наташа, — я с таким трудом подбирала их, я объехала всю Москву.

Открыв наугад один из стенных шкафов, она увидела первым делом рулон рисовой бумаги, а в уголке два пакета с красками.

— Помоги, пожалуйста, — попросила она, — у меня руки трясутся.

Из мастерской они ушли, отягощенные художественными принадлежностями. Это на мгновение умиротворило ее. Оказавшись во дворе, она встала как вкопанная, жадно вдыхая свежий воздух, струящийся со стороны парка.

Владислав легко взял ее за подбородок, повернул к себе ставшее вдруг таким усталым Наташино лицо и медленно, осторожно поцеловал в губы.

— Пойдем, — повторил он шепотом.

«Он так это сказал, будто приглашал меня в спальню, — усмехнулась про себя Наташа, — а может, я не далека от истины?»

Они вышли на перекресток, где Владислава ожидало такси. В машине Наташу охватил чудовищный озноб — сказалось неимоверное напряжение последних дней и пережитое потрясение.

— Нав-в-верное, я вот так с-с-сейчас и ум-м-мру, — всхлипывала она и клацала зубами.

— От этого не умирают, это — отходняк, — обнимая Наташу за плечи и укутывая ее в свой джемпер, пробурчал реставратор.

Последнее слово Наташа расслышала плохо, но оно напомнило ей полублатной жаргон, каким обычно изъяснялся Стас со своими дружками.

«Кто же ты, — продолжая дрожать и всхлипывать, подумала Наташа, — реставратор, воин, винодел, художник, каратист какой-то немыслимый. Откуда ты взялся-то? А где ты научился блатные словечки использовать, в какой интернациональной бригаде? Да и вообще, кто… ты… такой?!»

Мимо них в сторону улицы, где находилась мастерская, со страшной скоростью промчались несколько машин, возглавляемых черным джипом «чероки» с затемненными стеклами.

— Это н-н-нас ар-р-рестовывать идут? — На посиневших губах Наташи появилась слабая улыбка, когда она вспомнила любимую книгу.

— Еще нет, это бал вампиров продолжается. Сейчас разыграется драма, будут барона-доносчика убивать, Майгеля… то есть будут реанимировать одного негодяя и убивать другого.

— Прямо в моей мастерской?! — Наташа даже перестала дрожать от негодования, захлестнувшего ее.

— Не думаю, скорее всего, увезут куда-нибудь в лес, подальше. Благо тело не подает отчетливых признаков жизни, кроме отдельных и очень слабых стонов… А вот это, кажется, действительно нас арестовывать идут…

В ту же сторону и на такой же скорости проехали милицейские машины с включенными сиренами.

— Э-э-э, а драма-то собирается разыграться нешуточная… — Владислав с любопытством проводил взглядом милицейский караван. — Но птички уже упорхнули.

— Дай-то Бог нам упорхнуть от них, — проворчала Наташа, в этих, с сиренами, я, пожалуй, знаю, кто едет.

И она опять начала дрожать и всхлипывать, только теперь уже с настоящими слезами, вспомнив унижение, которому ее подверг кавказец Киргуду. Верно, Стас уже разгадал ее стратегию и активизировал неправедные милицейские силы.

Владислав Алексеевич, увидев слезы, внимательно, как при расставании у Бронбеуса, поглядел на нее, взял Наташу в охапку, как берут корзину слез на какой-нибудь несуществующей древней фреске, прошептал ей то, что она с трудом разобрала, но этого, на диво для нее, оказалось довольно, чтобы окинуть глазами кабину автомобиля, в котором они куда-то неуклонно двигались. Она не успела понять, когда Владислав затеял короткий и веселый разговор с водителем, явно симпатизировавшим им.

«Уж не знакомы ли они, и что бы это значило, если так?»

— Уходим от погони аккуратно, — отвечал водитель, усмехаясь в пшеничные усы.

Ни Владислав, ни тем более Наташа не могли видеть, что за ними увязался один из автомобилей печального каравана, точно возникшего из кошмарного сна. И замечание водителя оба они восприняли как вполне уместную, но шутку. Так показалось Наташе, не допускавшей сейчас никаких мыслей о возможном преследовании, ей было довольно происшедшего только что.

— Честно говоря, я не знаю, что в этом-то случае делать? — крепко прижимая Наталью, спокойно обратился к водителю, как к знакомому, Владислав. — Все известные мне случаи я мог бы разрешить, что скажешь?

— Остановка по требованию, бар, кафе, сто пятьдесят граммов коньяка.

А там видно будет. Опаньки, да вот вскоре мелькнет подходящее местечко. Сегодня наш день. Тут и притормозим.

Водитель был знатный. Автомобиль мгновенно окаменел, как никулинское авто на Цветном бульваре, в душе Наташи возникла нечаянная тишина, и через несколько секунд она стояла рядом с машиной, снизу вверх глядя на Владислава и его сообщника по феерическому бегству.

— Где так ездить научился? — спрашивал Владислав, протягивая тому деньги.

— В Африке, — серьезно отвечал тот. — Я подожду. Думаю, что это нужно. Когда за тобой бегут носороги, необходимо определенное искусство.

Из всего этого разговора Наташа поняла, что доныне эти двое не были знакомы, да еще то, что для них этот факт не имел ровным счетом никакого значения.

Это ее не успокоило. Она время от времени теряла понятие о месте, где находится, и одно это приводило ее в ужас. Прочие страхи теперь не играли роли, она боялась только себя.

Владислав что-то тихо сказал водителю на ухо, тот кивнул, и через мгновение Наташа и реставратор весело, как отчего-то показалось ей, поднимались по деревянным ступенькам в придорожное кафе.

«Отчего я такая пьяная? — думала она. — Нет, не то. Я не пила сегодня. Вчера? Но это было французское вино. Его принес тот, кого я случайно встретила у Бронбеуса. Кто он? Вот он, я с ним вхожу в помещение, я здесь никогда не бывала. Мне здесь нравится. Я в пристани. Здесь Рим».

Он держал ее, как соломинку, пока не усадил за квадратный темный стол.

«Это как бы на двоих, — подумала она, — хоть тут четыре угла. Бывает же…»

— Наташа, быстро произнес он, — какой коньяк сейчас тебе не покажется ядом?

— Текила, — ответила она.

— Как скажешь.

— Без соли, без лимона.

— Напрасно.

— Что?

— Без соли и без лимона.

— А я думала — текила напрасно.

— Текила — нормально. Но можно лучше.

— Лучше — потом. Я — нет. Сейчас — текила. Да пойми ты: мне сейчас все равно. Лишь бы ты мне, ты принес… этой… текилы.

Разговор этот длился секунд двадцать, а через тот же промежуток времени Наташа, с любопытством уставясь на реставратора, опрокинула изрядную дозу кактусовой водки из бутылки, которую тот аккуратно поставил посреди стола.

Сам он выпил ровно столько же, как она заметила, и с тем же любопытством посмотрел на нее.

— Я не знаю, кто ты, — сказала она. — Откуда ты взялся?

— А ты не знаешь? — весело спросил он. — Выпей еще — поймешь. Только закусывай. Есть предложение — текилу забрать с собой. А я тебе приготовлю нечто превосходное…

— Не забирай текилу, — неожиданно трезвым голосом произнесла она, сообразив, что не пьяна. — Она отвратительна, может быть, зато хорошо называется. Не знаю, что мне напоминает это слово… в том-то и дело, что ничего не напоминает. Ах да, это семейное… мама спрашивала, натечила ли я воды?

Это слово моего детства, стало быть. Странно, что у меня было детство. И потому мне уже хорошо. Зачем ты принес этот лимон? Ты хочешь моей смерти?

— Давай поговорим, — ответил он, — о другом. Поболтай просто так.

— Да не умею я, — искренне пожалела Наташа, — дура дурой, а вот просто так поболтать с человеком не способна. Меня все глобальное волнует. Например, кто ты и откуда взялся. Ты что, призрак? Я сейчас опять зарыдаю.

Но для слез теперь чего-то не хватило.

«Слюнями потру, — подумала она, — ради этого верзилы я на все способна, только бы видел, как мне плохо. Потому что мне только с ним хорошо». Она потерла глаза и рассмеялась:

— А что ты хотел приготови-ить? Прямо в-о-от здесь?

— Одну штуку, вправляющую мозги, — ответил Владислав Алексеевич, — состав обыкновенный: сгущенное молоко, коньяк, сырые яйца…

— …и еще двенадцать приправ…

— Сама догадалась, — засмеялся он, оглядывая Наташу целиком и понимая то, что она хотела бы утаить: ей хотелось ныть и жаловаться. — Сейчас мы это сделаем.

Это «мы» неожиданно вывело Наташу из дурного равновесия. Она шумно всхлипнула и села прямо.

— А где ты так драться научился, — шепотом спросила она, — это что — джиу-джитсу?

— Нет, — в тон ей заговорщически ответил он, — это — другое. Драться я учился в специальной школе, где обучали всем видам единоборств, когда я служил в одном интернациональном соединении.

Реставратор направился к стойке и через минуту принес каки — то чашечки, склянки, пакетики и маленькую бутылку коньяка.

Как бы называется это «флипп», но гораздо лучше одноименного состава. Я пью вместе с тобой, заметь. Бармен по заказу Владислава смешал все это в миксере с удивительной ловкостью, как будто весь свой недолгий век только этим и занимался. — Мы ведь сегодня в одной упряжке.

Наташа, глядя на него, влила в себя диковинную жидкость.

Он с интересом посмотрел на ее гримасы и сделал предупредительный жест:

— В смеси с текилой этот состав действует не сразу.

— Вероятно, подействует завтра.

— Завтра, — ответил весело реставратор, — нас не будет в Москве.

— Наверно, — согласилась она. — Где же мы будем?

— Где захотим — там и будем, это ведь в твоем духе.

— Не-а, — ответила она, мотая головой. — Я, видать, переменилась. И в Москве не будем. Нас будут искать в этом городе?

— Это исключено… Надеюсь, что исключено.

— Почему?

— А некому будет искать.

— Ты — призрак, Владислав, это я точно знаю. Когда ты бил этого… Штиллера… Штолцера… или как его… я поняла, что он сначала копыта откинул от страха, прежде чем ты ему по башке ногой съездил и руку отломил.

— Извини, я переусердствовал.

— Да нормально. Я не о том. Я к тому, что не понимаю и сейчас, где мы с тобой располагаемся.

Это ведь как бы нигде, да?

— В каком-то смысле, да.

— А сегодняшнее утро было? Вот сарафан ты привез, в котором я к тебе на свидание бежала во Пскове, ужас что такое! Вот сейчас какой месяц, небось скажешь — июль, не-е-т, уж август для меня, да и середина, пожалуй.

Реставратор налил себе текилы и медленно выпил, подняв брови.

— Может быть, ты в Мексику хочешь? — спросил он. — Что сделать для тебя, чтобы ты…

— В дорогу собраться не стоит большого труда, — мрачно ответила Наташа. — Вот ты говоришь, что… м-мы с тобой куда-то поедем. А мне кажется, что я немедленно останусь одна, как обычно. Я не могу представить ничего другого, ты понимаешь?

— Понимаю, — улыбнулся реставратор, — у тебя отключено воображение. На всякий случай. Ничего, вскоре заработает со страшной силой.

Воображение заработало немедленно и жестоко. Небольшая группа посетителей, как показалось Наташе, совершенно невозможная в этот час, почти вывела ее из равновесия.

Особенно не понравилась ей женщина, посмотревшая на Владислава и Наташу слишком внимательно.

Наташа слышала о специально тренированных женщинах, которые действуют теперь все чаще и используются, вероятно, повсеместно — от охраны президента до разбора таких вот историй включительно.

«Они, вероятно, внедрены повсеместно, в силу скорбного бабьего характера, направленного прежде всего к обладанию властью. Любой. Какой угодно.

Из женских лагерей выпускают досрочно за подписку о таком вот сотрудничестве. Тренируют, заранее ориентируя всякую такую тварь на определенные акции».

Она не сомневалась, что история вышла шумная и заметная. Все это попадет на страницы газет и на телеэкраны, на день-другой заворожив обывателя ужасом, творящимся у него под самым носом.

Реставратор заметил, как напряглась Наташа. В это же время вразвалочку вошел их водитель, держа руки в карманах. Он непринужденно улыбался. «Сейчас начнется», — подумала Наташа, собираясь бежать во все стороны сразу.

Водитель, что ее удивило еще больше, о чем-то поговорил с той самой женщиной, которая буквально расцвела при его появлении. Он даже похлопал ее по плечу и приобнял за талию. Повернувшись к Владиславу, он произнес довольно громко:

— Алексей, мое почтение! Ты, я вижу, не за рулем. Подвезти? — Водитель говорил странно, но и смотрел он в этот момент не на Владислава, а куда-то в сторону, словно приглашая того проследить за его взглядом.

— Как всегда, Петруха, как всегда, — пьяно произнес Владислав, незаметно подмигнув водителю, мол, вижу, уходим.

— Тогда пошли, — засмеялся водитель, — за мной, ребята.

Наташа увидела, как тут же поднялся из-за соседнего столика некто, кого она раньше не заметила, и двинулся следом за ними.

— По коням, — быстро и весело сказал водитель.

Они мгновенно погрузились в такси, и машина рванула с места.

— Приметил я этого человечка сразу, как только вы вошли в питейное заведение.

Одного не пойму: отчего он за нами поехал? Вас он не знает — это точно. Но похоже, что кто-то вас узнал, девушку например, и направил его в самый последний момент.

Все это говорилось спокойно, в то время как автомобиль летел на бешеной скорости в сторону центра.

— Сейчас вы увидите, как отсекаются хвосты, — заметил мнимый Петруха. — Это сейчас он уютно устроился на моем колесе. Посмотрим, насколько он комфортабельно будет чувствовать себя через минуту. Однако если это мент, то уйти нам будет много трудней.

— Да никого он не будет звать на помощь, — успокоила всех почувствовавшая азарт Наташа. — У него слишком деликатное поручение, если не сказать больше.

— А! — с пониманием ответил водитель. — Тогда он наш.

Наташа не успела спросить о чем-то, как увидела, что их шофер затеял головоломный слалом в московских дворах, тут и там перед мотором вырастали столбы, заборы, клумбы и с тем же неотменяемым постоянством исчезали.

— Приотстал дружок, — заметил шофер, — но этого недостаточно. А мы его к пробочке сейчас увлечем. Посмотрим, насколько он храбр.

Автомобиль снова вынырнул на большое уличное пространство.

— Закройте глаза, — предупредил шофер, — или смотрите в другую сторону.

Наташа поняла, что, отсекая пробку, водитель несется по встречной полосе. Она решила, что сейчас они непременно разобьются и навсегда избавятся от дурацких проблем.

Ей было жаль Владислава, бесшабашного водителя и меньше всего — себя.

На дикой скорости водитель поглядывал в зеркальце заднего вида, не выказывая никаких эмоций.

— Во как, — произнес он только однажды, и машина, подпрыгнув в воздухе, снова двинулась по узеньким дорожкам внутри классических московских двориков. А позади осталась искореженная серая «девятка» преследователя, не вписавшегося в их фарватер и буквально расплющившаяся о тяжелый «Урал».

— Стоп, машина, — сказал шофер. — Недолго музыка играла, недолго фраер танцевал… Не знаю, что он готовил для вас, сердечный. Но уж больно морда у него неприятная была. Куда теперь?

— В Сокольники, — ответил Владислав. — С меня премиальные, Петруха.

— Благодарствуйте, — церемонно ответил водитель. — А звать меня Алексеем.