Глава 27

-Расскажи, в чем дело, Жуана, — попросил Роберт, когда она наконец перестала всхлипывать и взглянула на него. Лицо у него почернело от пороховой копоти, на виске запеклась кровь.

— Ты ранен? — Она подняла руку, но не прикоснулась к ране.

— Пустяки, — отмахнулся он. — Просто царапина.

— Надо ее промыть, — решила она. — Позволь, я сделаю это.

Она удивилась, увидев на его лице улыбку. На фоне почерневшего лица его зубы казались необычайно белыми.

— Ну и ну! Неужели ты ведешь себя как нормальная женщина? Я уж не надеялся дожить до такого дня.

— И не дожил бы, если бы стоял на один дюйм правее, — парировала она. — Болит?

— Терпимо, — поморщился он. — Что произошло, Жуана? Кажется, я очень многого о тебе не знаю, не так ли?

Не успела она открыть рот, чтобы ответить, как неожиданно рядом с ними остановилась проезжавшая мимо группа всадников и на нее взглянул, строго нахмурив брови, виконт Веллингтон.

— Жуана? Что ты здесь делаешь? — Он перевел взгляд на Блейка, отсалютовавшего ему. — Капитан? Разве вы не получили распоряжения как можно скорее сопроводить маркизу дас Минас в Лиссабон?

— Нет, он его не получал, Артур, — вмешалась Жуана. — Видите ли, я передала ему ваше распоряжение, но в несколько видоизмененной форме.

— Могу себе представить! — Его губы дрогнули в улыбке. — Ну что ж, мне кажется, следует поблагодарить вас обоих за хорошо выполненную работу. Вам удалось обманным путем заставить маркиза Массену пойти по нужной нам дороге. Извините, капитан Блейк, что до вашего отъезда в Саламанку я не мог полностью посвятить вас в детали своего плана. Я подумал, что ваше поведение будет более убедительным, если вы действительно будете считать, что маркиза предает и вас, и всех нас.

— План сработал превосходно, — сказала Жуана, бросив взгляд на каменное лицо капитана. — Ведь правда, Роберт?

— Да, сэр, — согласился он. — План сработал хорошо. Виконт кивнул.

— Сегодняшняя победа принесла всего лишь моральное удовлетворение, — сказал он. — Нельзя ли попросить тебя, Жуана, без дальнейшего промедления отправиться в Лиссабон?

Она улыбнулась.

— Ну конечно, Артур. Я отправлюсь туда вместе со всеми остальными.

— Со всеми остальными, не раньше? — со вздохом произнес он. — Ладно, не буду больше понапрасну тратить силы и убеждать того, кто не находится в моем прямом подчинении. Скажи, а как обстоят дела в отношении твоей другой миссии? Никаких сдвигов?

— Сдвиги есть, Артур. Я добилась полного успеха. Надеюсь, мне больше не потребуется навещать своих многочисленных тетушек в Испании. Я не планирую возвращаться туда.

Он бросил на нее проницательный взгляд и кивнул.

— Я рад за тебя. — Отсалютовав, он кивнул капитану Блейку и продолжил свой путь к монастырю. По пятам за ним следовали его адъютанты.

— Ты не видел рядового Хиггинса? — спросила Жуана, обернувшись к капитану. — Боюсь, я его где-то потеряла.

— Как только он поправится от пулевого ранения, я намерен спустить с него шкуру. И он успеет тысячу раз пожалеть, что пуля попала ему в ногу, а не в сердце. — Капитан сказал это самым серьезным тоном.

Она улыбнулась и взяла его под руку.

— Но, Роберт, тебе ли не знать, как трудно мужчине подчиниться приказаниям, когда они связаны со мной? Было бы несправедливо наказывать неопытного мальчика за то, что он позволил мне удрать. Он очень добрый паренек и очень беспокоился о моей безопасности.

— Он весьма странно проявил свое беспокойство, — сказал капитан. — И у меня в роте нет места для добрых пареньков.

— Однако, — улыбнулась Жуана, — ты и сам был таким одиннадцать лет назад, Роберт. Со временем ты приобрел опыт, повзрослел и закалился. А как насчет вчерашнего приказания доставить меня в Лиссабон? Ты ему не подчинился. Я все еще здесь.

— Только потому, что я не получил таких указаний, — сказал он.

— А почему? — спросила она. — Из-за меня — вот почему. Тем не менее приказ остается приказом, Роберт, причем исходит он от самого главнокомандующего. Если бы я сейчас не вмешалась, Артур очень рассердился бы на тебя. Возможно, он захотел бы спустить с тебя шкуру, так, чтобы ты тысячу раз пожалел, что не стоял во время боя на один дюйм правее.

— Ладно, Жуана, ты меня убедила. Я, пожалуй, пойду к парнишке, поцелую его и поудобнее подоткну ему одеяло, чтобы он лежал и нежил свою раненую ногу.

— Не целуй его, он смутится. — Она весело рассмеялась.

Однако ей не удалось успокоить его.

— Значит, ты меня дурачила? Тебе, наверное, хотелось позабавиться? И ты радовалась, что добилась своего?

— Не всегда, — сказала она. — Иногда меня мучили угрызения совести, Роберт. Но в целом ты прав: я получала удовольствие от своего розыгрыша. Ты простишь меня?

— Ты опасная женщина, Жуана, — сказал он, освобождая свою руку из-под ее руки. — Тебе каким-то образом удается подчинить своей воли каждого мужчину. Не мытьем, так катаньем. Вот и меня ты подчинила, как любого другого, кто попался тебе на глаза. Но надо мной ты потешалась дольше, чем над кем-либо другим. Однако всему есть предел. Хватит. Пора тебе найти другой объект, чтобы было на ком практиковаться в своих хитрых уловках. Наверное, тебе всегда все удается? Но погоди, отольются кошке мышкины слезы. А теперь извини. Меня еще ждут важные дела.

Он ушел решительным шагом, а она смотрела ему вслед, испытывая такую неуверенность в себе, какой еще никогда в жизни не чувствовала. Если бы только Артур не появился именно в тот момент… Она собиралась все-все рассказать Роберту, но не успела.

Поэтому он узнал правду от виконта Веллингтона и почувствовал себя униженным, решив, что она его предала. Черт бы побрал Артура!

«Наверное, тебе всегда все удается?» — сказал он несколько мгновений назад. Ну что ж, именно сейчас ей не удалось. Она почувствовала нечто похожее на панику. Он говорил с ней очень серьезно. Возможно, слишком серьезно. Возможно, он никогда ее не простит. Но даже если простит, у них осталось слишком мало времени. Неделя, от силы две. Как только они окажутся за линией обороны Торриш-Ведраша, их пути разойдутся.

Жуана пожала плечами и огляделась вокруг. С поля боя продолжали уносить вверх по склону холма стонущих раненых, которым была нужна помощь. Она будет помогать ухаживать за ранеными, хотя никогда раньше ей не приходилось заниматься этим. А потом она подумает о Роберте и о том, как ей снова добиться его расположения. Потом она подумает о будущем. Только не сейчас. Она подумает обо всем потом и что-нибудь предпримет. Если ей бросали вызов, она привыкла отвечать на него. Не изменять же своей привычке!


Уставившись в темноту, Блейк лежал на спине в своей палатке. Он смертельно устал. Казалось, что сражение произошло несколько дней назад, а не всего лишь утром сегодняшнего дня. С тех пор пришлось столько всего сделать: написать отчеты, собрать своих людей и убедиться в том, что они готовы к дальнейшим действиям на тот маловероятный случай, если французы снова атакуют, написать родственникам погибших, еще раз навестить раненых бойцов своей роты.

Он навестил рядового Хиггинса как раз в тот момент, когда ассистент хирурга извлекал пулю из его ноги. Он видел, как Жуана, взяв в ладони лицо солдата, улыбалась ему, говорила что-то утешительное, а парнишка, на лбу которого каплями выступал пот, стиснул зубы, но не опозорил себя и не вскрикнул от боли.

Когда мучительная процедура закончилась и солдат потерял сознание, она перешла к следующему, еще более молодому парнишке — не из его роты, который громко звал свою маму. Жуана была невероятно грязна, кое-как причесана и невероятно прекрасна. В его сторону она даже не взглянула.

У койки рядового Хиггинса он стоял, пока тот не пришел в сознание, а потом тихо говорил с ним, пока в страдальческом взгляде парнишки вновь не появились надежда и гордость. Потом он пожал его плечо и двинулся дальше. Возможно, из него выйдет когда-нибудь хороший солдат. Он вспомнил одного давно погибшего

лейтенанта, который так же спокойно разговаривал с ним, когда он был совсем мальчишкой и в первом сражении был ранен. Роберт заикался от страха, после того как впервые попал под артиллерийский обстрел, и лейтенант заставил его поверить, что его поведение является нормальной реакцией и ничего постыдного тут нет.

В течение дня он мельком несколько раз видел Жуану. Но ни он, ни она друг к другу не подходили. Он чувствовал себя глубоко обиженным. Она смеялась над ним, играла им все время. А он-то, чувствуя, что влюбился в нее, боролся со своими чувствами, потому что она была врагом, тогда как она просто потешалась над ним. Она сама призналась в этом.

Он был таким же болваном, как все ее мужчины на балу в Лиссабоне, которых он так презирал. Даже еще большим болваном, чем они, потому что позволил ей превратить его в свою игрушку.

Он закрыл глаза, хотя знал, что не заснет. Интересно, куда она исчезла? Отправилась в монастырь? Или в палатку кого-нибудь из мужчин? Но какое ему дело? Не будет он больше думать о ней. Его миссия подошла к концу, и все остальное тоже.

С закрытыми глазами он представил себе, как она стоит в полный рост в самом центре сражения, как целится из винтовки в полковника Леру и попадает ему почти в самое сердце, хотя, наверное, никогда прежде винтовку в руках не держала. Она никогда не рассказывала ему, в чем там было дело. Но ему все равно безразлично.

Он представил себе, как она спокойно наблюдала, когда он утром собирался уходить к своим людям, и как говорила, что любит его. У него защемило сердце. Но он продолжал твердить себе, что ему все безразлично и что она не стоит того, чтобы о ней думать. Не стоит бессонной ночи. Тем более что завтрашний день обещал быть еще более насыщенным событиями, чем день прошедший.

Неожиданно у входа в палатку что-то зашуршало. Но он не открыл глаза, только замер. Он даже не пошевелился, когда она устроилась рядом с ним, задев его рукой в тесноте, палатки.

— Мне больше некуда пойти, — прошептала она.

— Отправилась бы в монастырь, — ядовито произнес он. — В объятия любого другого мужчины — можно выбирать из целой армии.

— Ладно. Я хотела сказать, что у меня нет другого места, куда я хотела бы пойти. Правда, сюда приходить мне тоже не очень хотелось. Ты злой как медведь.

— Жуана, — сказал он, — или уходи, или по крайней мере веди себя тихо. Не пытайся привести меня в хорошее настроение. И не заставляй меня слушать твои лживые россказни.

— А что, если я пообещаю никогда больше не лгать тебе? — Он почувствовал, что она улеглась на бок и повернулась к нему лицом.

— Я думаю, ничего не изменится. Ты не сможешь и пяти минут прожить без лжи.

Она немного помолчала.

— Думаешь, я и сегодня утром лгала? — спросила она.

Он медленно сделал глубокий вдох, мысленно проклиная себя за то, что у него не хватает ни мужества, ни здравого смысла выгнать ее из палатки.

— Я не лгала, — продолжала она. — Я еще никогда в жизни не была так серьезна.

— Уймись, Жуана, — сказал он. — Тебе уже никогда не удастся провести меня. У тебя ничего не получится.

Она вздохнула, и он почувствовал, как ее лоб прикоснулся к его плечу. В тесноте палатки отодвинуться было невозможно. Она надолго замолчала, и в тишине были слышны тихие шорохи раскинувшегося вокруг них лагеря.

— Он убил Мигеля и Марию, — тихо проговорила она. — Брата и сестру Дуарте, которые приходились мне единоутробными братом и сестрой. Вернее, он приказал их убить — приказал одним движением большого пальца. Сначала он изнасиловал Марию. На полу. А его люди наблюдали. Потом они по очереди проделали то же самое. А затем он сделал жест большим пальцем.

— Откуда тебе все известно? — спросил он.

— Сама видела, — ответила она. — С чердака. Я навсегда запомнила его физиономию. И искала его три года. Слава Богу, меня не ограничивали в передвижении, потому что французы принимали меня за свою. Но он вернулся в Париж и лишь недавно появился здесь снова. Дуарте просил сказать ему, если я снова увижу его лицо. Он хотел убить его сам. Но я знала, что мне нужно сделать все своими руками, иначе я не смогла бы избавиться от ночных кошмаров до конца жизни.

Он шумно втянул в себя воздух.

— Я должна была заставить его последовать за мной сюда, — продолжала она. — Я надеялась, что он быстро догонит нас и что у меня будут при себе мой мушкет и мой нож. Но когда он пришел, я оказалась без оружия и со связанными руками. Но, в конце концов, справедливость восторжествовала. Хотя бы отчасти. С ним были еще французы, но мне до них не было дела. Мне был нужен только он. Он ими командовал и был обязан следить за тем, чтобы соблюдать правила приличия. Я не жалею, что убила его, Роберт, хотя знаю, что то, что я убила человека, будет преследовать меня всю жизнь. Но я не жалею. Он заслуживал смерти от моей руки.

— Да, — согласился он, — он заслуживал смерти.

— Ты мне веришь? — спросила она.

— Да, я тебе верю.

— Значит, ты простишь меня?

— Нет, — отрезал он, пытаясь отделаться от впечатления, которое произвел на него ее рассказ. — Я мог бы помочь тебе, Жуана. Но тебе слишком нравится дурачить меня. В твоих глазах мужчины — не люди, а абсолютные болваны. Ты каждого мужчину готова превратить в своего раба. А мне совсем не по нраву становиться рабом женщины.

Она еще крепче прижалась лбом к его плечу.

— Ты тоже виноват, — проговорила она. — Я сказала тебе правду, а ты не поверил. А умолять и упрашивать я не умею. Не хочешь верить мне — не верь. Но мне нравилось заставлять тебя теряться в догадках. Я тебя поддразнивала, Роберт, а вовсе не пыталась поработить.

— Ну что ж, я не вижу большой разницы, Жуана. Я очень сожалею о том, что такое случилось с членами твоей семьи. Я рад, что тебе наконец удалось отомстить за них, хотя до сих пор удивляюсь, как ты осталась в живых. Неужели ты не знаешь, что стоять в полный рост на линии огня во время перестрелки может только человек, замысливший самоубийство?

— Нет, — сказала она, — я ничего не знаю о перестрелках на линии огня, но сегодня утром, пока я не увидела с гребня холма, что ты еще жив, я думала, что умру. Ну, не буду тебе мешать спать. Если ты мне не веришь, то пусть так и будет, я не стану тебя упрашивать. Не дождешься, Роберт.

Она повернулась к нему спиной, поерзала, устраиваясь поудобнее, а он лежал рядом, застывший от напряжения и злой как черт.

— Э-э нет, так дело не пойдет, — сказал он, перекатывая ее так, чтобы она лежала к нему лицом. — Ты без всяких оснований обвинила меня черт знает в чем, а теперь думаешь, что можешь отвернуться от меня и проспать ночь в моей палатке? Скажи, почему ты так сделала? Чтобы продемонстрировать свое презрение ко мне и всем мужчинам вообще?

— Нет. — Она судорожно глотнула воздух. — Мне, наверное, хотелось воздвигнуть барьер между нами, Роберт. Если ты считал меня своим врагом или хотя бы подозревал, то, естественно, возникал барьер.

— Полно тебе. О каких барьерах ты говоришь? После того как мы покинули Саламанку, мы с тобой спали вместе каждую ночь, а иногда и днем тоже. Что-то я не заметил, что тебе хотелось воздвигать между нами барьер.

— Я всегда воздвигала барьер. Я никогда никого не хотела подпускать к себе близко. Кроме тебя. Когда мы с тобой стали близки, я была счастлива, но страшно испугалась. Я боялась потерять себя, боялась навсегда утратить контроль над своей жизнью. Наверно, именно поэтому я старалась держаться от тебя, так сказать, на почтительном расстоянии.

— А как насчет всех других мужчин? — насмешливо поинтересовался он.

— Других мужчин? Ты всегда меня считал неразборчивой в связях, Роберт, не так ли? По-твоему, я спала с каждым мужчиной, которому улыбалась? С моим мужем у меня это было шесть раз — я считала! — и каждый раз противнее предыдущего. С тобой я была так часто, что сбилась со счета. И с тобой было чудесно, причем с каждым разом становилось все чудеснее. Вот и весь мой опыт, Роберт. Но я зря трачу время, потому что ты все равно мне не поверишь. Ты будешь презирать меня и попрекать моими несуществующими любовниками. Спи. Ты, должно быть, устал.

— Жуана, — сказал он, заставляя себя не верить ей и мучительно желая ей поверить, — но почему, имея столь огромный опыт, ты с такой легкостью пошла на интимную близость со мной? Насколько я помню, инициатива исходила от тебя.

— Как видно, ты хочешь окончательно унизить меня, а я не привыкла унижаться. Ладно, наверное, я должна тебе рассказать. Роберт, я люблю тебя. Возможно, я влюбилась в тебя, когда впервые увидела в Лиссабоне. Ты стоял среди блеска бала в потрепанном мундире, суровый, враждебно настроенный по отношению ко мне и твердо намеренный противостоять моим чарам и заигрываниям. А влюбилась я в тебя уже в Обидосе, когда испугалась, что утрачу контроль над собой, и укусила тебя за язык. Тебе было очень больно? Или, возможно, тогда ты меня всего лишь озадачил, потому что в отличие от всех прочих мужчин не пожелал плясать под мою дудочку. Как бы то ни было, я в тебя влюбилась и твердо решила заполучить при первой возможности. Но я, тем не менее, хотела, чтобы между нами был барьер. Любовь меня пугает.

Некоторое время он лежал молча, потом наконец сказал:

— Гореть тебе в адском пламени, Жуана.

— За то, что люблю тебя? — печально усмехнулась она. — Я не ждала, что полюблю, после того как мне минуло пятнадцать лет и я узнала, что мир состоит не из рыцарей в сверкающих доспехах и прекрасных дам, которые ждут, когда рыцари их увезут в царство вечного счастья. Как ни парадоксально, я полюбила именно того мужчину, который предпочитает, чтобы я горела в аду, чем переночевала в его палатке. А может быть, никакого парадокса здесь нет? Наверное, я бы не влюбилась в тебя, если бы тогда в Лиссабоне ты не сверлил меня таким сердитым взглядом. На меня еще никто никогда так не смотрел.

— Я не сверлил тебя взглядом, — сказал он. — Просто я чувствовал себя не в своей тарелке.

— Вот как? Я и не заметила. Ты смотрел так, как будто презирал всех вокруг, а меня в особенности.

— Ты была красивой, соблазнительной, богатой. А я хотел тебя и презирал себя за то, что хочу того, что мне никогда не получить. Так что презирал я самого себя. И с тех пор я всегда презирал себя за то, что люблю тебя.

— Роберт, — попросила она, обнимая его за шею и вытягиваясь рядом с ним в струнку, — скажи это по-другому. Ну пожалуйста. Я прошу тебя, я тебя умоляю: скажи это по-другому.

Он облизал пересохшие губы, изо всех сил зажмурил глаза и, крепко прижав ее к себе, сказал:

— Я люблю тебя. Вот. Теперь довольна?

— Да, — шепнула она, уткнувшись в его шею.

Предыдущей ночью он не занимался с ней любовью. В палатке тесно, ее легко опрокинуть — все равно что заниматься любовью на глазах у всех, ведь вокруг полно людей. Он аккуратно закатал до пояса подол ее платья, спустил с себя брюки и вошел в ее плоть. Он двигался очень медленно и осторожно, а она лежала под ним, непривычно тихая и спокойная.

— Я люблю тебя, — прошептала она. Интересно, слышал ли кто-нибудь, чем они занимаются?

«Да поможет мне Бог!» — думал он, но он ей верил. Да и как он мог ей не верить? Она молча держала его в объятиях и внутри своего тела, полностью отдавая себя. Он понимал, что ей сейчас не достичь пика наслаждения. Тем не менее она отдавала себя ему, ничего не получая взамен.

— Я люблю тебя, — повторил он. И он знал, что она услышала его слова любви и множество других, невысказанных слов.

И не было между ними никаких барьеров.

Загрузка...