Помощница хвостатых Боссов

Три месяца спустя

Мы были в деревне, в загородном доме, куда мама настояла нас перебраться после лечения. Здесь было тише, чище, воздух пах сосной и печёными яблоками, а по утрам сквозь окна проникал свет, от которого хотелось верить, что всё будет хорошо.

Сын смеялся. Смеялся — и это было чудо. Лечение помогло: кризисы ушли, дыхание стало ровнее, шаги — пусть пока ещё осторожные — крепче. Конечно, впереди оставалась реабилитация, длинная и утомительная. Но он улыбался и обнимал меня своими худыми руками, прижимался к шее и впервые за долгое время произнёс:

— Ма-ма.

Я расплакалась, хотя обещала себе держаться. Обнимала его, целовала в волосы, в щёки, в ладошки, и понимала: ради этого стоило пройти все то, что я прошла. Ради этого я предала тех, кого полюбила. Ради этого я перестала быть собой.

На кухне мама переворачивала на сковородке пирожки — запах теста и масла наполнял весь дом. Она что-то напевала, подбадривая нас обеих, и я впервые за долгое время улыбалась не через силу.

Но под всей этой тёплой, мирной картинкой пряталось то, что не отпускало. Даже спустя три месяца. Жуткая боль от воспоминаний. От того, как я смотрела в глаза Аррасу и Нейву в тот последний миг. От того, как уходила, зная, что разрываю не только контракт, но и что-то внутри себя.

Сразу после того дня я поехала к сыну. Деньги пришли. Я потратила их все — до последней монеты — на его лечение. Не задумываясь, не колеблясь. Только на него.

Помог уйти Виктор. Когда я выбежала из здания, его машина как раз остановилась у входа. Он увидел меня в панике, распахнул дверь:

— Ты куда бежишь?

— В аэропорт, — выдохнула я. — Я лечу домой.

Он пытался выяснить, что произошло. Я отрицала всё. Сказала только, что боссы меня не обижали. Виктор тогда нахмурился, но больше не задавал вопросов. Просто купил билет на ближайший рейс и помог пройти регистрацию.

Это был его способ проститься.

После того я больше его не видела. Он пытался со мной связаться и пригласить на свидание, но когда он узнал о сыне, то исчез окончательно. И, честно говоря, я не держала зла. Ну зачем ему всё это? Зачем больной ребёнок, женщина с разбитой жизнью? Его молчание было логичным, почти ожидаемым.

Я перевернула страницу. Постаралась. Работала, где могла. Заботилась о сыне. Делала всё, чтобы забыть о Нальдивах и обо всём, что с ними связано.

И сейчас — в этой тихой деревне, среди запаха пирожков и звука детского смеха — я почти верила, что у меня получилось.

— Лиана, — услышала я голос мамы из кухни. — К тебе гости.

Я обернулась, сердце ударилось о рёбра так сильно, что стало трудно дышать.

Дверь распахнулась, и их силуэты тут же заполнили весь порог: Нейв — с той безупречной, медленной уверенностью, которой он умел заглушать любую бурю — и Аррас, чья тень всегда приходила с тяжёлым ароматом опасности и теплоты одновременно. Я застыла, потому что в груди одновременно взорвалась тысяча чувств: тоска, которая жила во мне месяцы; нежность и любовь к этим двоим, которые я так долго глушила в себе; вина, горькая и тянущая; и страх — внезапный, холодный, потому что первая мысль была о ребёнке: а если они навредят ему в отместку?

Нейв шагнул вперёд и, как будто читая мои мысли, тихо произнёс: — Страх — это уже перебор, кто мы по твоему, чтобы вредить ребенку?

Его голос был мягким, в нём не было упрёка. — Ты забыла, что позволила нам проникать в свое сознание? — добавил он почти шутливо, и в его взгляде скользнула та привычная невозможная простота.

Я хотела ответить, хотела выдавить из себя оправдание, но слова застряли в горле.

— Она даже не удосужилась выяснить, что все еще замужем, — с совершенно непонятной эмоцией произнес это Аррас.

Я замужем?!

Действительно — я не проверила документы, не удостоверилась, что брак расторгнут. Но только потому, что была уверена, что всё кончено, что они аннулировали брак в тот же день. Нет?

— Нет, — ответил на мои внутренние метания Нейв. — Ты все еще наша жена. Да и зачем нам разводиться?

Но… Я ничего не понимала. В смысле, зачем? Я же... я же...

Нейв подошёл ближе. Его присутствие было тёплым и одновременно неотвратимым. — Если бы ты нам не открыла сознание в тот день, — сказал он спокойно, — мы, может, и не поняли бы тебя. Но ты впустила нас и мы увидели всё: и про сына, и про лечение, и про то, как ты так и не рассказала никому о том, в чем именно наша слабость. И про то, что ты нас любишь.

Слова как молот. Я почувствовала, как застыла в ступоре; глаза сами собой наполнились слезами: от радости, что они тут, от стыда, от той самой тоски, которая почему-то разрывала меня на части.

— Вы должны меня ненавидеть, — выдохнула я едва слышно. — За всё. За предательство.

Аррас только улыбнулся — не коварно, не победно, а так, будто в этой улыбке было место и боли, и пониманию. Он покачал головой и сказал: — Ненавидеть — не про нас. Мы злились, это да. Но ненавидеть — это перебор. Я до сих пор понять не могу, почему ты просто не рассказала нам все, как есть. Мы бы нашли твоему малышу лучших врачей... Неужели ты думала, что мы сделали бы иначе?

Я вспомнила голос Лары, её предупреждение о том, что они могут пойти на всё, если узнают, что я их обманываю. Что навредят и мне и малышу…

Нейв нагнулся и коснулся моего лица пальцами — прикосновение было нежным, аккуратным. Он словно проверял, не отшатнусь ли я. Но я не отшатнулась. Как же я скучала по его касаниям…

— Мы в курсе про сына, — произнёс он. — И нам известно, что ему теперь лучше. Мы специально не трогали тебя, потому что сначала хотели вернуть всё, что потеряли. Благодаря тебе мы восстановились и получили больше, чем надеялись. Теперь у нас контрольный пакет акций. И мы хотели дать тебе и ребенку время, отойти после больницы. Но не думай, что мы не следили за вами. Никогда бы не оставили жену без присмотра.

— Почему?

— Почему что, Лиана? Ты любишь нас, мы любим тебя. Ты наша жена… Что еще ты хочешь услышать? То, что ты поступила плохо? — говорит Аррас.

— Скорее глупо, — добавляет Нейв. — Но мы понимаем, почему ты так себя повела, малышка.

Я никак не могла поверить, что они не мстили, что не использовали этот шанс навредить. Вместо этого они приехали сюда и говорят, что любят меня? Может я сплю? Или немного с ума сошла?

В этот момент из кухни раздался голос мамы: — Пирожки готовы! Кто хочет горяченький?

Мама выскочила в коридор с подносом, на котором дымилось доброе семейное тепло — румяные пирожки. Её глаза блеснули, когда она увидела гостей, и она, не задавая вопросов, подала им пирожок. Они взяли, поблагодарили; Нейв кивнул, Аррас усмехнулся — весь этот жест маленькой домашней радости как-то уравновесил всё напряжение.

Мама, будто почувствовав, что разговор стоит продолжить тет-а-тет, мягко взяла сына на руки и прошептала: — Вам надо поговорить, давайте вы тут, а мы с малышом пройдемся.

Она увела ребёнка в кухню, оставив нас втроем.

Аррас подошёл ко мне с той своей непосредственной близостью, которой нельзя было противиться. Он говорил спокойно, низким голосом, и в нём не было ни приказа, ни ультиматума: — Ты — наша жена. Законная, прошу заметить. Мы по тебе очень скучали. Мы хотим забрать тебя домой. И ребенка, естественно. Можно даже тещу.

Я не удержалась и глупо улыбнулась, хотя сердце колотилось так, будто сейчас выскочит. Аррас склонился ниже, и прежде чем я успела хоть что-то возразить, его губы накрыли мои. Поцелуй вышел не резким, не требовательным — он был долгожданным. Я замерла на миг, ошеломлённая тем, что это всё на самом деле происходит, а потом радостно ответила, прижалась к нему и обвила руками за шею.

Мир вокруг растворился — остался только он, его дыхание, его ладони, удерживающие меня.

— А теперь моя очередь, — с хрипотцой в голосе сказал Нейв и решительно перехватил меня к себе, стоило только Аррасу оторваться от моих губ. Его губы были горячими, настойчивыми, и я, уже не в силах сопротивляться, с жадностью ответила и ему. В груди разлилось тепло — то самое, родное, от которого три месяца я пыталась убежать, но так и не смогла.

Когда мы наконец отстранились, оба смотрели на меня так, будто впервые увидели.

— Мы ужасно скучали по твоей искренности, — тихо сказал Нейв, проведя пальцами по моей щеке. — По тому, как ты чувствуешь нас. По тебе, Лиана.

— Мы любим тебя, — добавил Аррас, и в его голосе не было ни тени игры.

Я глубоко вдохнула, чувствуя, как слова застревают где-то в горле, и всё же выдохнула:

— Я тоже люблю вас.