Понятие о сокровище

— 2 — Загнанный зверь

Интересный факт. На табличке, рассказывающей краткую историю происхождения Алмаза Хоупа, есть любопытная заметка — считается, что эта драгоценность приносит несчастье владельцам. История камня приукрашена выдумками. А камень Саниэля Гонсалеса в разы больше. Улавливаете связь?

Для меня все это как страшный сон. Самый главный страх даже не в том, что я оказалась в тюрьме, а что именно в итальянской — я ни слова по-итальянски не говорю.

Может, оно и к лучшему. Не перестаю об этом думать, пялясь на коротких прогулках в голубое небо, подставляя лицо теплым лучам солнца. Не знаю, как панамская тюрьма на вкус, а женская колония насквозь пропитана привкусом металла и резких духов. Таких, старых, которые обычно бабушки покупают на развалах. А еще пот и запах кожи — он у всех разный.

Но могло быть и хуже. Кроме запаха мой нос уже давно мог разбить чей-то кулак; итальянские женщины выглядят сурово, среди них я выгляжу белой зашуганной мышкой. Как в прямом, так и в переносном значении. Сяду в углу, обхватив колени, и смотрю на окружение, на царство вальяжных кошек, которые посматривают на меня с подозрением.

Могло быть и хуже. Я готовилась к худшему. Готовилась к тому, что через месяц превращусь в чью-то подстилку, что на теле места живого не останется, что буду, стиснув зубы, плакать по ночам. Меня всегда пугала мысль быть изнасилованной мужчиной, ведь он крупнее, сильнее, и по своему первому опыту в сексе скажу, что даже по обоюдному согласию порой соитие приносит только боль. Но женщиной… это как-то странно.

К счастью, либо я попала в блок с более-менее адекватными людьми, либо это лишь везение. Миновало три с крохой месяца с момента заточения. До меня решили не докапываться в большей степени из-за незнания языка, как только сокамерница поняла, что я действительно не прикидываюсь, перестала даже с попытками завязать разговор. Но это поначалу.

— Так дело не пойдет, — на ломаном английском подметила она тогда, перед отбоем. — Слушай. Если хочешь жить нормально, придется учиться. Понимаешь, мелкая?

Она возвышалась над моей койкой огромным исполином, с черными глазами, как у коршуна, и отрицать что-то было бесполезно. Я только кивнула, как болванчик.

— Хорошо. Теперь это твоя жизнь. На какое-то время. Здесь мы не обижаем новеньких, но это не райское место, здесь мы… как это… здесь есть иерархия. И ты на самом дне. Хочешь жить нормально, я научу тебя хотя бы основам языка. Потому что твое молчание может… неуважение. Они подумают, что ты их не уважаешь, и это принесет проблемы. И мне тоже. Мне не нужны проблемы.

— Мне тоже не нужны проблемы, — согласилась я.

— Вот и славно. Тогда, я научу тебя нашему языку, а ты… ну, скажем, будешь отдавать десерт с обеда.

Наверное, у меня было невероятно глупое и удивленное лицо, отчего женщина разразилась громким выразительным смехом. Неловкость от ситуации зашкаливала, я старалась не вжимать шею в плечи, чтобы совсем не выглядеть жалко.

— Что, tesoro*, думала, в рай попала? — Она жестко усмехнулась, и вмиг ее лицо сделалось суровым, заостренным. — Урок первый — у всего есть цена. За все надо платить. И не смей брать чужого. Поняла?

Я, видимо, впечатлившись речью, стала совсем бледной, отчего моя гуру в мире тюремного быта усмехнулась и покачала головой, добавив:

— Но и за своими вещами не забывай приглядывать.

Я присматривала. Старательно присматривала, но пара вещей все равно волшебным образом исчезла, и на хмурые взгляды моя сокамерница отвечала безмолвно, приподняв бровь. Мол, что такое? Хочешь что-то сказать? Обвинить меня? А доказательства у тебя есть? Нет? Значит, ты трепло безосновательное, а кудахчущих без причин куриц никто не любит.

Десерты убывали, знаний становилось больше. Если хотите выучить итальянский, отправляйтесь в естественную среду обитания. Только не воспринимайте совет буквально со всей глубиной, тюрьма — не единственное место, где можно набраться знаний.

Так или иначе, но небо продолжало быть голубым, заключенные гуляли во дворе, играли с мячом, занимались на спортплощадке. И вроде бы привыкаешь жить по расписанию, не переставая оглядываться по сторонам и слушать по ночам чьи-то любовные стоны. Но четыре года…

И некому позвонить, сообщить, что я застряла здесь, в чужой стране. Даже Штаты не рассматривают дело об экстрадиции. И зачем? Я одна во всем мире, без денег, без цели. Сорока, полетевшая на блестяшку, а попавшая в капкан охотника. Да, могла бы попросить Сэма приехать, чтобы хоть кто-то знал, где я. Но Сэм мертв…

Мертв. Боже, неужели он действительно мертв? Гниет в мешке под панамской землей? Едва представив эту картину, мне становится больно, руки сжимаются в кулаки, а глаза режет от боли. Как же так, Сэм? Неужели мы так закончим?

От нахлынувшей грусти захотелось расплакаться. Будто осознание жопы, в которой я оказалась, дошло лишь сейчас до моего маленького умишка. Воровка, буду звездой, украду алмаз, заживу-то тогда! Эх! Тьфу двадцать раз на мою пустую голову. Лучше уж съемная квартира в Сиэтле, чем скрипящая жесткая койка в камере три на два…

— Oi, staniera!** — из пучин спутанных мыслей меня вырвал жесткий оклик надзирательницы.

Я довольно резко вздернула голову, смотря на высокую женщину в очках, как на Санта-Клауса. Обычно меня никто не видел и не замечал, особенно стражи порядка. Явно что-то нехорошее.

— Hai visite!***

Сэм?.. От звука его имени по телу пробежала мелкая дрожь. Буквально на долю секунды я позволила себе увидеть миг надежды, но он, словно солнечный зайчик, исчез, едва я опомнилась. Сэм погиб. Да и если бы был жив, то ни за что бы не смог отыскать меня — я никому не говорила, что попала в тюрьму. Разве что с Нейтаном связывалась, едва не взболтнув лишнего. Может, это он? Он понял, что я в беде, и решил помочь по старой памяти? И чем помочь?

Вот уж точно нехорошее предчувствие на этот счет.

Одернув штаны, я собралась с духом и направилась к надзирательнице, которая пропустила меня вперед. В холле на пункте досмотра на меня надели наручники, скорее, проформы ради — ни у одного человека здесь не возникла бы мысль, что я способна кому-то навредить. Не удивительно, на фоне местных я выгляжу щепкой.

Предчувствие меня не подвело. В комнате свиданий, где за разбросанными по залу столами находилось несколько человек — к кому-то пришел муж, еще одна заключенная разговаривала со взрослым мужчиной, — я уже сквозь защитное стекло коридора опознала своего визитера. Надзирательнице пришлось подтолкнуть меня, чтобы заставить передвигать ногами — я намертво впилась удивленным взглядом в посетителя.

Нехорошее предчувствие… нехорошее…

— Hai 10 minuti****,— негромко произнесла итальянка, пуская меня в зал для встреч.

Десять минут. Мне и минуты не нужно, я была готова развернуться и убежать обратно. От огромного пространства — по меркам обычного моего местопребывания, — заставленного круглыми столами и стульями, у меня сжалось сердце. И свет так ярко заливал все вокруг, точено выделяя фигуру Рэйфа Адлера, облаченную в темную одежду.

Успокойся, соберись. Какого-то дерьма стоило ожидать. И вот… ну, чем не дерьмо?

Подойдя ближе на негнущихся ногах, я с той же негнущейся спиной, будто позвоночник заменили металлическим штырем, присела напротив. Наверное, лицо выглядело как маска из белого блестящего фарфора. Я не собиралась заговаривать первой, сидела, как на иголках, и бесцеремонно рассматривала мужчину, который, напротив, ощущал себя хозяином ситуации. Тогда, в Панаме, он показался мне довольно красивым… ладно, типичным горячим парнем с обложки дорого журнала, и это притом, что он был одет в футболку и брюки. Сейчас…да что там «сейчас», даже тогда он на моем фоне выглядел моделью «Victoria’sSecret». Сейчас я похожа на побитое загнанное существо с голодным взглядом.

— Здравствуй, Джулия.

И чего он улыбается? Так приторно и миролюбиво. Как бизнесмен. Точно. Так улыбаются «важные персоны», храня за улыбкой злой умысел и личную выгоду. А мне подобные персоны привыкли сразу хмуриться и выражать негодование.

— Вижу, ты меня рада видеть.

— Что ты тут делаешь?

Прозвучало чересчур резко. И к лучшему. Но Рэйф лишь улыбнулся этой колкости, с каким-то неприятным снисхождением.

— Правильнее было бы спросить, как я нашел тебя?

Он опустил взгляд к документам — пара листов, которые я не заметила. Его пальцы методично барабанили по столу, словно дразня меня, подначивая узнать, что таят загадочные бумаги.

— В интересную ты историю попала, я бы даже не обратил внимания, но, боже… замахнуться на самого Гонсалеса, — он адресовал насмешливый взгляд, — о твоем подвиге шумиха ходила немалая.

— И?

Видя, что я не иду на контакт, он прекратил улыбаться и сделался серьезным. Во всяком случае, мне так показалось, я внимательно следила за его светлыми, словно Алмаз Хоупа, глазами.

— Согласно итальянскому уголовному кодексу, совершение кражи при отягощающих обстоятельствах влечет наказание в виде лишения свободы на срок от одного года до шести лет и штраф. Статья 625. Мне особенно понравился момент в твоем деле, что к отягощающим обстоятельствам отнесли «совершение деяния с ловкостью». Тебе дали четыре года — а это немало, особенно для молодой девушки, да еще и без гроша в кармане. А штраф тебе влепили немалый.

Дорого стоило смолчать и не послать Рэйфа куда подальше. Сжимая под столом кулаки до беления костяшек, я с нарастающим гневом видела, как мужчина получает удовольствие, наблюдая за моей попыткой держать себя в руках. Но злость моментально исчезла, будто кто-то щелкнул переключателем. Прокрутив полученную информацию в уме, я уже слегка напугано глянула на Рэйфа.

— Откуда у тебя детали моего дела?

Видя, что я поймана на крючок, теперь уже мужчина не спешил раскрывать карты. Наслаждался положением, и мне ничего не оставалось, кроме как злиться — на него, на себя. Ему и не требовалось говорить, одного взгляда на Рэйфа хватало, чтобы понять — деньги и власть откроют перед ним любые ворота. Хорошо, наверное, родиться в семье богачей, перенять у них компанию, которую не требуется выстраивать с нуля.

— Дело не в том, откуда, связи у меня есть. Меня заинтересовало, что там написано, а также то, как ты пыталась обобрать Гонсалеса. Удивляет то, что ты до сих пор жива.

— Что в этом удивительного?

— Считаешь, что Гонсалес — простой бизнесмен?

— Нет, не считаю.

— Ты… скажем так, замахнулась не на того волка. То, что ты жива, объясняется лишь тем, что он не знает, где ты. Что странно. Я же ведь тебя нашел.

У меня встали волосы дыбом на затылке.

— Да-а, он знает, где ты. Наблюдает, наверное, с помощью милых дам, которые в твоем блоке или же надзирательниц. О каждом твоем слове, шаге… встречах.

Я искренне надеялась, что кровь не отхлынула от лица, сделав меня мертвенно-бледной куклой. Но за страхом, как в густых кустах, зашевелилась злость, из-за которой я ударила кулаками по дну стола. Негромко. Но ощутимо.

— Ты меня подставляешь! — Сквозь зубы зашипела я. — Зачем?! Зачем ты вообще притащился?!

— Веди себя спокойнее, — с нажимом добавил Рэйф, подавшись вперед. — Ладно, давай тогда к делу. Признаться, я думал, что Дрейки притащили тебя из жалости или еще чего-то там на Панаму, не видел я в тебе никакой пользы, но, как выяснилось, зря. Кое-что ты умеешь.

— Я ничего не умею такого, — зло зашипела я вновь, но мужчина, вернув взгляд к документам, проигнорировал замечание:

— Ты проникла на территорию Гонсалеса, забралась в его дом, обойдя сигнализацию, которая установлена только на первом и втором этажах, из чего мы делаем вывод, что ты залезла либо через крышу, либо через третий этаж. Это уже интересно, надо обладать неплохой ловкостью, чтобы не только забраться так высоко, но и обойти всех людей Гонсалеса. Ты даже добралась до кабинета Гонсалеса, мои поздравления… думаю, все прошло бы гладко, ты ведь спланировала проникновение, верно? Может, имела и запасной план, но не предвидела одной… точнее, три немаловажные детали. Что собак своих держит Гонсалес не на улице.

Я будто вновь оказалась в тот напряженный миг, когда тишину разорвал оглушительный лай ротвейлеров. Камень ведь был в каких-то нескольких шагах за дверью, лежал под стеклом, как декорация, трофей, которым хвастает охотник.

Обида нахлынула новой волной, я даже не стеснялась зажмуриться от досады.

— Повторюсь, чего ты хочешь?

— Мне нужна помощь.

Это прозвучало не как просьба, не так, будто ко мне пришли искать милость, а словно делали одолжение.

— Попроси Нейтана, я, если не заметил, в четырехлетнем отпуске.

— О, мы шутим, — криво улыбнулся мужчина. — Нейтан Дрейк исчерпал себя, а после смерти брата он не горит желанием… помогать мне.

— В поисках сокровища Эвери, застряли где-то в развалинах собора Святого Дисмаса в Шотландии? — от остроты моего вопроса Рэйфа аж перекосило. — У тебя длинные руки, а у меня большие уши. Я слышала, как вы обсуждали с Нейтаном возможность исследования собора, и третье колесо в телеге вам не нужно. Что изменилось? Нейтан со смертью брата потерял всякое желание помогать тебе?

Меня трясло от злости, от отвращения. Смерть Сэма омрачила малейшее упоминание о сокровищах Эвери, и окунаться вновь в это дело мне хотелось также, как и в яму с бараньей кровью.

Видя, что разговор начинает не столь пугать, сколько раздражать меня, Рэйф умолк, напряженно выдохнув, и выпрямился.

— Мое предложение, — сказал он твердо, но тихо, чтобы никто их не услышал. — Я вытаскиваю тебя отсюда, а ты взамен завершаешь начатое дело.

Начатое дело? Я в недоумении изогнула бровь.

— Алмаз.

Теперь по лбу вверх поползла и вторая. От нехватки слов я смогла издать лишь сдавленный смешок. Мне даже не хотелось подмечать, что повторная попытка выкрасть алмаз равносильна самоубийству, вопрос совершенно в другом:

— На кой черт он тебе нужен?

— Это уже не твое дело.

Все это выглядит, как отвратительный спектакль одного актера, и быть марионеткой, пляшущей под дерганья за ниточки, мне не хотелось. Рэйф предлагал свободу, не знаю как, но этот змей найдет лазейку, чтобы вызволить меня из тюрьмы. Но наведываться повторно в дом Гонсалеса… меня едва не передергивает от страха, от образов скалящихся собак.

— Нет, спасибо, — жестко решаю я. — Мне еще жизнь дорога.

Мужчина как-то беззаботно пожимает плечами.

— Подумай над моим предложением. Я приду через три дня и рассчитываю услышать положительный ответ. — Поднявшись из-за стола, он бросил напоследок: — Надеюсь, мы все же встретимся. Держи ухо востро.

Держать ухо востро. «Он смотрит их глазами». Дерьмо!

Стоило ли говорить, что теперь просторная комната свиданий напоминала единственный безопасный островок посреди кишащего акулами моря? Рэйф ушел, бросив слова, словно семена, прорастать ядовитыми корнями у меня в голове. Теперь каждый, кто попадал в поле моего зрения, становился оборотнем — одно мгновение и, гляди, обнажит клыки.

Не знаю, от чего меня сильнее трясло — злости или страха. Ублюдок подставил меня, слухи наверняка поползут, хотя, черт возьми, зачем я паникую? Успокойся, Джулс, он просто хотел запугать тебя. Как заключенные узнают, что именно он приходил к тебе, да и с какой целью? Ну и какая разница — приходил и приходил. Да и кто приходил? Кто? Как они узнают?

Да, заключенные, может, и не узнают… а вот охрана всеведущая. От них ничего не скроешь, уж что касалось свиданий с посетителями — точно. Уж и не припомню, когда в последний раз нервозность брала верх столь рьяно. Наверное, в первые дни пребывания за решеткой, когда от каждого колючего взгляда ждешь беды.

Целый день коту под хвост, а ведь так хорошо начинался — с голубого чистого неба. От нервов еда даже не лезла — пришлось запихивать через силу, жевать разваренную пасту, подавляя рвотные позывы. Из упрямства. Силы понадобятся. Силы можно найти и в липком куске макарон со вкусом мяса. Даже на дне опустошенной души.

Под вечер паника отпустила, а на следующий день так вообще исчезла, как дурной сон. Я боялась, действительно боялась, что кто-то подкрадется и ударит ножом, побьет, прижмет к стенке. Кто-то посматривал на меня с жгучей улыбкой, надзирательницы, как показалось, не спускали взгляда. Словно я резвая собачка, которую впервые отпустили с поводка — главное, чтобы в лес не удрала.

Умеешь ты запугать, Рэйф. Умею и я себя запугать. Жизнь в приюте научила оглядываться по сторонам, следить за своими вещами и спиной — какой бы дружной ни была наша небольшая компания, рядом находились и другие дети. Которым не нравилось наше чувство превосходства, наша прозорливая игра в воров, перешедшая на новый уровень. И здесь также. Если подумать, мало что изменилось — я все также заперта в четырех стенах, принадлежа к низшей касте числа аристократов.

И, как полагается моему негласному чину, в душ я тоже захожу последней. Жду вместе с другими молодыми девчонками, теребя кусок мыла, когда закончат женщины. Ненавижу это — общие душевые. В приюте было также. Никакого уединения, так или иначе взгляд скользнет по чужому телу. Эта мыльная вода с пузырьками, забирающая грязь, волосы и порой черт знает что. Хуже другое — в приюте ты ждал, когда кто-то помоется, здесь еще приходилось терпеть сладострастные вопли. Душевые были одним из немногих мест, где парочки находили хоть какое-то уединение для секса.

В такие моменты, когда довольные мадам выходили из душевых, обмениваясь сладкими улыбками, ты заходил внутрь и сжимался от давящей атмосферы. Кто бы мог подумать, что секс так скоро начнет ассоциироваться с запахом мыла и плесени. Не знаю, как насчет других девочек, что смиренно ожидали со мной в раздевалке, но я едва могла смыть с себя налет минувших дней.

Разговор с Рэйфом Адлером все никак не выходил из головы. Он может вытащить меня отсюда. И не придется терпеть неудобства, строгий режим, чувство дискомфорта и загнанности. Запах мыла и плесени.

Когда лицо затянула пенная пленка, звуки хлюпающих шагов показались неожиданно близкими, и куда большей неожиданностью стал удар под колени. Все еще жмурясь от мыла на лице, держа руки у лица, я почувствовала не только боль в коленях от приземления на кафель, но и веревку на шее. Адреналин за долю секунды подскочил до отметки «критично». Рассуждать о тактических ходах было некогда, мне лишь повезло, что веревка зацепилась за руку, а не плотно прилегла к шее.

Дернувшись вперед со всей имеющейся силой, я перекинула через плечо нападавшую, которая взвизгнула и шлепнулась на пол. Разлепив глаза и первым делом ощутив жжение, я узнала одну из девочек, которая ожидала со мной в раздевалке. Она болезненно корчилась, хватаясь за локоть — падение голышом на скользкий кафель дело не из приятных.

Секундная пауза стоила мне толчка в спину, и теперь я прочувствовала на себе всю прелесть падения на разогретый мокрый пол. Вторая девчонка уже подлетала, желая наброситься с мелкой заточкой.

Не знаю, что испугало меня сильнее — самодельный кол из зубной щетки или же горящая ярость во взгляде итальянки. Но глядя в перекошенное злостью лицо, размытое поднимающимся паром, я протрезвела. Это не игра, не тренировка. Девки хотели убить меня, заколоть, как собаку, посмевшую укусить руку их хозяина.

Сердце болезненно сжалось от ужаса, легкие с шумом выпустили воздух. Боль, что заливала мою грудь отравляющей ртутью, заставила меня опомниться, за долю мгновения осознать, что этот долбанный мир не для слабаков, он постоянно хотел тебя убить.

Ударив по ногам девчонку с заточкой, заставив ее с визгом подскользнуться и распластаться на полу, я быстро развернулась и пяткой въехала прямо по лицу второй недоброжелательницы. От чувства, как сминается носовой хрящ, внутри все содрогнулось. Минус один противник, чей крик едва приглушала льющаяся из душа вода.

Вторая уже вновь готовилась наброситься, замахнулась заточкой, стоя на коленях, но я перехватила удар, крепко впилась в запястья. Сил у девки оказалось немало, она скалилась и рычала, не желая сдаваться. Пришлось резким движением ударить ее по лицу, что напоминало более пощечину. Мокрая кожа усилила звуковой эффект. Но неожиданный выпад ослабил хватку, что позволило завалить противницу и запрыгнуть на нее сверху.

Теперь злом горели мои глаза.

Удар, еще удар. Костяшки кулака раз за разом опускались на мягкое лицо, разрывая губы, щеки. Во мне горела неописуемая злость, и я не отказывалась от нее, наоборот, позволяла наполнять себя, туманить разум. Они напали на меня, напали на меня! Вдвоем, подкравшись со спины. Ну, и кто теперь жертва, а? Кто теперь жертва?!

Ослепленная яростью, я в последний миг заметила тень, подлетевшую со спины. Даже не расслышала ее приближение, а должна была — шлепали не босыми ногами, а тяжелыми каблуками. Угрожающие крики били в спину, пока чьи-то руки оттаскивали меня от девушки, чья рука уже не сжимала заточку. Только издалека я увидела следы крови, растекающиеся по полу, как они красной змеей уползали в сток.

А потом и мое лицо чуть не угодило в металлические прутья решетки, когда надзирательница грубо опустила, если не кинула, меня на пол. Острая боль вспыхнула на правой скуле, отрезвляя получше пощечины. Руки без церемоний скрутили, надевая наручники. Было больно, но об этом я слабо задумывалась, когда смотрела на девочек, чьи лица были измазаны кровью.

И это я сделала? На это способен раненный зверь, зажатый в угол? Неужели все оказалось правдой, и Гонсалес послал по мою душу? Но зачем? Зачем ему это, ведь он и так добился для меня наказания. Или же ему мало? Было мало того, что меня лишили четырех лет свободы, а его уязвленное эго желало расправы?

Похоже, мой адвокат оказался прав — Гонсалесу намеренно не сказали, в какую тюрьму меня посадят. А Рэйф начал рыть, мутить воду, пуская круги, которые коснулись рыбок итальянского бандита. И тогда мужчине не составило бы труда проследить за напыщенным индюком и приказать мелким псинам разодрать мне горло. Все так. И мне хотелось в это верить… Иначе, если все это подстроил сам Рэйф, чтобы я согласилась выкрасть для него алмаз… я ему глотку раздеру.

Но прежде… раздирать пришлось свою глотку от судорожного кашля, который накрыл меня днем. Ночь в карцере с мокрой головой, лежа на какой-то подстилке, которую и матрасом трудно назвать, вряд ли кому-то пойдет на пользу. Меня здесь заперли на двое суток. Без света и тепла, только с болью и отравляющими мыслями. Щека огнем горела, костяшки щипало не меньше. В такой обстановке невероятно обострялся слух, слышно было не только биение собственного сердца, но и шорохи за стенами.

Время тянулось невероятно долго. Угнетало, сводило с ума.

Один из наших ребят, из приюта, из нашей банды, так сказать, тоже сидел в тюрьме. Мы отмечали его выход год назад, слушая истории, которые казались приукрашенными. Да, они такими и были, но сейчас я думаю, а не прозвучат ли и мои истории нелепой выдумкой? Услышит ли их кто?

Да и кому рассказывать? Дух авантюризма сохранило несколько ребят, да и то, большинство из них сейчас сидит в тюрьме, другие же, наверное, взялись за ум. Либо повезло меньше.

Вот и я сижу в тюрьме на другом континенте. Вот и самый авторитетный из нас уже кормит червей…

Сэм, как же так?..

По щекам текут слезы, разъедая солью открытую рану. А мне все равно. Просто сижу, обняв ноги, и плачу, уткнувшись лбом в колени. Я не хочу заканчивать так, не хочу умирать, не хочу жить взаперти, в темноте, как собака. Собаки и то живут лучше. Их любят. А те, кого не любят, вольны и свободны. Я же — ни то, ни другое. Я псина из приюта, которую содержат в клетке для блага общества. Не хочу погибать так — загрызут либо другие собаки, либо время.

Может, и к лучшему, что меня посадили в карцер. В привычной среде обитания от меня бы и мокрого места уже не осталось, это я понимаю, когда надзирательница ведет меня по коридору. От света до сих пор режет глаза, но, проходя мимо закрытых камер, я вижу острые взгляды-копья. Теперь на меня смотрят не с насмешкой, а с желанием убить.

Не высовываться, не нарываться — простые, казалось, правила. Но пришлось их нарушить, чтобы мой дух не ушел вместе с водой по сточным трубам. И теперь я для местных мадам не забавная обезьянка с другого континента, а псина, которая посмела напасть на них.

От кровожадных взглядов страшно, но куда сильнее меня одолевает злость. Холодная, как январский ветер, леденящая душу и взгляд, которым я встречаю Рэйфа в комнате свиданий. Он видит, что случилось с моим лицом, и дело даже не в синяках, а настрое. От его снисходительной улыбки меня трясет, да так, что приходится сжать кулаки и стиснуть челюсти, чтобы сохранять подобие спокойствия.

— Ну?

В ответ только шумно выдыхаю, от ярости трепещут ноздри. Этот мир опасен не только из-за уголовников за решетками, но и из-за мудаков со слащавой улыбкой и офшорскими счетами. Опасен для таких, как я — безвластных, потрепанных жизнью людей, у которых осталась разве что гордость и упрямство.

— Вытаскиваешь меня сегодня, и считай, камень у тебя в кармане.

Tesoro — милочка (ит.)

Staniera — иностранка (ит.)

Hai visite — к тебе пришли (ит.)

Hai 10 minuti — у вас 10 минут (ит.)