Утренняя прогулка прошла чудесно. Горгульки и химерочки ждали нас во дворе, дружелюбно поскуливая.
— Маша, — обратился ко мне Серый. — А ты зачем перед Кощеем в обморок упала? Разжалобить хотела? Не поможет, перед ним до тебя и рыдали, и кричали, и истерили. Он у нас бесчувственный.
Ну-ну, вы еще своего шефа плохо знаете, вчера еле-еле две слезинки выжала из себя, и Иста уже дома. Надо не забыть, если этот бесчувственный дохлик заупрямится меня домой возвращать, порыдать всласть.
— Я упала не «зачем», а «потому что», — хмуро ответила я зубастику.
Тот задумался, не понимая логики моего ответа.
— Потому что страшно было, вот сознание от меня и сбежало, жаль, что я не могу себе позволить такую же роскошь. Знаю, что обморок не поможет. Мне ясно мыслить нужно, чтобы Елисейкиного злодея поймать, и тут мой падеж только мешает.
Волк уставился на меня в изумлении, как на малахольную:
— А больше тебя ничего не смущает?
Мой ребенок летает с диким криком, оседлав клыкастую химерку, я веду беседу с диким хищником, только что завтракала с ходячим трупом. В моем положении смущаться шизофрении глупо, пора принять свой диагноз и начинать получать от него удовольствие.
Тварюшки весело играли с Ваняткой в салочки, то все вместе бегали по зеленой травке, то взмывали в голубую высь. Надо заметить, что десяток каменюшек всегда прогуливались по периметру «детской» площадки и зависали в воздухе, охраняя моего сына. Красота!
— Серый, ты с Ваней остаешься гулять, а я пока пройдусь, — и, не дожидаясь ненужных вопросов, рванула обратно в замок.
И только я забежала за угол здания, как врезалась в крепкую мужскую грудь, чувствительно приложившись к ней носом.
— Да чтоб вас всем повылазило! — вылетело из меня немного неконкретное ругательство.
Не успела опомниться, как была прижата спиной к каменной стене замка, а фронтальной стороной своего туловища — к Любомиру. Стервец насмешливо взирал на меня с высоты своего роста, как лепидоптерофилист на пришпиленную им бабочку. Одним словом, маньяк сказочный. Но хорош! Глаза пылают гневом, грудь так и ходит ходуном, то и дело вдавливая меня в каменную кладку, руки жарко сжимают мои ребра, давая ощутить мужскую мощь.
— И за какие такие заслуги я удостоилась мгновения Вашего драгоценного внимания, Любомир Батькович! — пошла я в наступление.
Несложно догадаться, что старший конник решил в укромном уголку взять меня за жабры из-за моего, надо сказать, намеренного игнора его общества. Оправдываться было лень, потому будем бить врага его же оружием: наглостью, нелогичностью, бараньим напором и ослиным упрямством. Чего-чего, а этого добра в моем воинственном характере хоть отбавляй!
— Что значит, удостоилась внимания! Это ты от нас нос воротишь! — не сдавался конник.
— Как это нос ворочу! — уже больше по привычке, чем всерьез, скандалила я. — А кто сигналы подает, вопросы каверзные задает, в обмороки падает? А ты все сиднем сидишь, и помочь не спешишь!
Вот чего-чего, а высказывание обид мне всегда давалось легко, видимо, это одна из составных частей любой женской натуры. И пусть теперь милок гадает, что это за сигналы были, с какой целью вопросы задавались и действительно ли я сознание теряла именно для него. Любомир немного подзавис, удивленный моим резким переходом от претензии к обиде.
— Я и хотел тебе помощь предложить, — покрепче прижав меня к стеночке, сказал старший конник.
— Ты узнал, кто Елисея убить хочет? — дернув парня за воротник, чтобы поближе заглянуть в лицо, зашептала я прямо в губы Любомиру.
Он, не сводя глаз с моего рта, громко сглотнул и ответил:
— Нет, Машенька, но есть и другие пути-дороги, по которым твоя судьба тебя может повести, — жарко шептал Любомир, склоняясь к моим губам.
Я смотрела в его глаза, как загипнотизированная, у меня отчего-то даже мысли не возникло, что нужно протестовать.
— Кар! — откуда-то сверху послышалось возмущенное карканье Щура.
Пернатый будильник, как уже стало входить в его привычку, был на страже моего морального облика. Любомир, заслышав птичий крик, отскочил от меня, как ошпаренный:
— Подумай, Маша, с кем тебе лучше будет, когда ты наскучишь Кощею, обидчика царевича Елисея сыскать не сможешь и накличешь на себя гнев царя-батюшки?
Я еще стояла, оперевшись о стеночку, и раздумывала над вопросом, а старшего конника уж и след простыл. Мда, а здесь, действительно, было над чем подумать. Но пока надежда распутать наше дело еще теплилась, нужно работать!
Если царь-батюшка съемку с купанием Елисея видел, то, возможно, тоже догадался воспользоваться перемоткой, и установил нашего единственного фигуранта, а зная его категоричность, казнит мужика раньше, чем мы с него показания снимем. Нужно поспешать!