Порочный ангел

Пролог

11 лет …

Тела в черных плащах двигались синхронно, окружая моего отца, мою сестру и меня, ведя нас троих от лимузина, из которого мы только что вышли, к холму, где ждали еще несколько фигур, одетых в черное. Сухой, слегка прохладный воздух ударил мне в лицо. Я повернулась, чтобы посмотреть на облака, нависшие над головой, угрожая этому и без того унылому дню новым дождем. При виде еще большего количества людей в черном, расположившихся вокруг кладбища, у меня внутри все перевернулось. Нервничая, я потянулась к папиной руке, но остановилась, когда он отстранился.

— Помни правила, Ангел, — сказал папа.

Словно желая доказать, что она лучше, Джеки перегнулась через его спину и хмуро посмотрела на меня.

— Ты должна знать лучше, — огрызнулась она, прежде чем вернуться на свое место.

Я прикусила губу так сильно, что, клянусь, почувствовала вкус крови. Однако она права; я действительно знала лучше. Я просто надеялась, что при таких обстоятельствах мы можем быть немного другими… можем быть нормальными. Очевидно, нет. Даже на похоронах мамы нам не разрешено проявлять привязанность. Существует так много правил. Где мы можем есть, запрещено если папа еще не одобрил это место. Что мы можем надеть. Где мы можем делать покупки — только в лучших брендах и только из определенных магазинов, которые обеспечивали дополнительную безопасность, пока мы были внутри. Кому разрешалось заезжать за нами или отвозить нас в школу, и никогда не было никого, с кем бы нас раньше специально не знакомили. Кого пускали в ту же школу — детям из определенных семей никогда не разрешалось приближаться к нам на определенное расстояние. Я никогда ничего из этого не понимала до этого момента. Все эти секреты. Все те времена, когда я не могла понять, почему у нас так много охраны и так много людей живут в особняке. Здесь все стало ясно. Мы не нормальная семья, и никогда ею не были. Мы другие, и то, что делал мой отец… это нехорошо. У него были враги, и как у его кровных, так и у нас.

Мои плоские черные туфли Мэри Джейнс скользили по грязи ледяной земли. Все онемело. Мои глаза болели и саднили от обилия слез. Они казались опухшими, и всякий раз, когда я протягивала руку, чтобы дотронуться до них, становилось только больнее. Я чувствовала, что вся выплакалась. У меня так иссякли слезы, что подумала, никогда больше не смогу плакать. Темное, вызывающее зуд платье, которое я надела, резко контрастировало с моей светлой кожей. Мои туфли быстро пачкались от дождя, который заливал наши лица, пока мы тащились через кладбище.

Сегодня хоронили маму — в грязи, под дождем и на холодном зимнем воздухе. Я слышала глухой стук дождевых капель, когда один из людей моего отца раскрыл зонт и держал его над нашими головами, когда мы заканчивали подниматься на холм. Это только усиливало печаль, которую я несла в себе, и мне казалось, что с каждым мгновением мое сердце раскалывается все больше.

Мои шаги замедлились, когда я увидела дюжину или около того широкогрудых мужчин, втиснутых в костюмы, похожих на раздутых пингвинов, стоящих вокруг гроба. Папа, не оглядываясь, двинулся вперед, и мужчины, которые пришли сегодня, потянулись к нему, протягивая руки в знак соболезнования. Думаю, похороны любимой жены мафиози довольно важное событие. Я огляделась в поисках места, где можно было бы спрятаться, чтобы не мешать, но оставаться поближе к папе и его телохранителям.

— Что ты делаешь?

Резкий голос моей сестры напугал меня, нарушив тишину в моей голове. Жаклин хмуро посмотрела на меня, зависнув неподалеку. Ее тонкие губы сжались от резкого взгляда, отчего ее лицо стало казаться еще больше похожим на птицу, чем это уже было, с ее немного большим, чем обычно, носом и вдовьей горбинкой в верхней части лба. Она больше походила на нашего папу своими темными волосами и оливковой кожей, но я… я была похожа на нашу маму. Мягче, округлее и короче.

В свои почти семнадцать лет Джеки была почти на шесть лет старше меня, и, если не считать того, что у нас одинаковый разрез глаз, хотя у нее карие, а у меня карие но с оттенком зеленого, реальность родства с ней казалась почти невозможной. Было немного других сходств, как физических, так и личностных. У меня были эмоции, а у нее… ну, даже на похоронах своей собственной мамы ее макияж был совершенно нетронут, ни слез, ни размазанной по щекам туши. Это было так, как будто это просто обычный день.

В то время как я обычно опускаю голову и извиняюсь за невидимое оскорбление. Сегодня я другая. Я уставшая, злая и грустная. Я нашла стул в первом ряду и села на краешек, прежде чем поднять глаза на ее выжидающее лицо.

— Сижу, — огрызнулась я в ответ.

Глаза Джеки расширились от моего тона. Она отступила назад и скрестила руки на груди.

— Очень сентиментальна?

Я снова прикусила губу, но ничего не ответила. Вместо этого я перевела свой взгляд на гроб. Закрыто, конечно. Почему бы и нет? Внутри никого нет. Из того, что я подслушала от папиных людей, тело мамы было так сильно избито, что его с трудом можно было узнать. Ни один одиннадцатилетний ребенок не должен был это слышать, но мне остается винить только себя. Я подслушивала возле папиного кабинета, и когда я не была в зоне их прямой видимости, папины люди не очень-то умели сдерживать свои слова.

Проглотив образовавшийся комок, я старалась не вздрагивать, когда люди двигались вокруг и между мной и Джеки. Мое сердце бьется со скоростью миллион миль в минуту. Пот выступил у меня на ладонях, даже когда я попыталась вдавить в них пальцы, чтобы остановить это. Взгляд Джеки продолжал сверлить меня в течение нескольких мгновений, пока ей, казалось, не наскучило и она, наконец, не сдалась. Я была благодарна, когда она откинула волосы с плеча и направилась через пространство к нашему отцу. Именно такой была Джеки, и не похоже было, что мы когда-либо были особенно близки.

Закрыв глаза и откинувшись на спинку сиденья, я сделала глубокий вдох, а затем медленно выдохнула, думая о том факте, что, несмотря на неосторожность телохранителей моего отца Джеки была единственной, кто рассказал мне правду о том, как умерла мама.

Несколько дней назад я плакала в своей комнате, когда она заглянула внутрь и прислонилась к косяку, наблюдая за мной холодными, невозмутимыми глазами. Меня всегда выводило из себя, когда она так делала. Иногда Джеки просто появлялась где-нибудь и вместо того, чтобы вообще что-то сказать, пристально смотрела. Наблюдала. Затем она задавала странные вопросы вроде: "Тебе больно, когда ты плачешь?" или "Почему тебе неприятно лгать?"

И в тот день, когда нам сообщили о смерти нашей матери, все было точно так же.

— Ты знаешь, что убило маму? — спросила она.

Я сильно шмыгнула носом.

— Автомобильная авария? Они сказали, что это был несчастный случай.

Я сердито вытерла мокрые полосы у себя на лице. Неужели ей действительно нужно допрашивать меня именно сегодня, из всех дней?

Джеки кивнула и вздохнула, но вид у нее был не совсем утешительный. Раньше я думала, что это просто из-за того, как естественно вытянулось ее лицо, но в тот момент я поняла, что это потому, что ей действительно наплевать на меня. Не было никакой реакции на мои слезы, никаких попыток утешить. Ее губы были искривлены в еще большей степени опущенной вниз раздраженной гримасе.

— А, так вот что он тебе сказал.

Моя рука замедлилась, задержавшись на щеке, пока я переваривала ее слова.

— Сказал мне? — повторила я. — Что значит "сказал мне"?

— Это просто потому, что ты еще довольно маленькая, — ответила она, фактически не ответив на мой вопрос. — Достаточно маленькая, чтобы держали в неведении…

Она замолчала, поворачиваясь, чтобы уйти. Смятение закружилось во мне. Что она имеет в виду?

Я рванулась вперед.

— Подожди! — сказала я, хватая ее за руку, чтобы не дать ей уйти. — Что значит "держали в неведении"?

Папа не стал бы мне лгать. Иногда он был злым и кричал, но он любил меня и маму. Он не стал бы лгать о том, как она умерла, но Джеки говорила так уверенно. Я надеялась, что это всего лишь одна из ее подлых выходок.

Джеки повернулась, чтобы посмотреть на меня, на ее лице не было ни жалости, ни вины. Это я тоже ненавидела. Я знала, мама всегда говорила, что Джеки особенная и ей нужна помощь, чтобы лучше понимать эмоции, но это было слишком тяжело, и иногда она была чертовски злой. Клянусь, она делает это нарочно.

— Мама погибла не в автокатастрофе, — сказала она, снова поворачиваясь ко мне лицом. Она склонила голову набок. — Папа разозлил кого-то, и они пошли за ней.

У меня отвисла челюсть.

— Что?

Она не может быть права. Я покачала головой. В этом нет никакого смысла. Однако, прежде чем я успеваю закончить свою мысль, Джеки снова начинает говорить. Закатив глаза и раздраженно фыркнув, она выдернула свою руку из моей и скрестила ее вместе с другой у себя на груди.

— Уф, повзрослей, Ангел, — огрызнулась она. — Мы не обычная семья. Папа — преступник. Мы преступники, а преступники не живут долго и счастливо. Мы не попадем на небеса, сколько бы раз тебе ни говорили, что ты папин маленький ангел. Папа — могущественный человек, и у него есть враги, враги, которые подобрались слишком близко, и мама заплатила за это цену. В ее смерти не было ничего случайного.

У меня начала пульсировать голова.

— Я не понимаю… почему ты говоришь мне это?

— Потому что я устала от того, что все в этом доме защищают тебя от правды, как маленькую принцессу, — зарычала она на меня. — Это раздражает. Чем скорее ты поймешь правду, тем лучше. Мамы теперь нет, так что это значит, что я следующая хозяйка дома. То, что я говорю, будет исполняться.

Я игнорирую ее последнее заявление. Кем бы она ни хотела быть — главной, контролирующей или кем бы то ни было еще, — я не собираюсь даже признавать это.

— Ты, должно быть, ошибаешься, — настаивала я.

— Нет, — усмехнулась она. — Это из-за того, кто он такой. Кто мы такие — Семья Прайс. Синдикат. Почитай газеты, а еще лучше — почему бы тебе просто не спросить папу?

— Я итак спрошу, — огрызнулась я, протискиваясь мимо нее в коридор.

Представьте себе мое удивление, когда все это оказалось правдой. Иллюзия нормальной жизни, нормальной семьи с любящими родителями рухнула в тот день, когда умерла моя мама, и ее разрушение проиллюстрировала моя собственная сестра. Тогда все это приобрело смысл. Правила. Причины. Папа преступник, но не просто какой-то преступник. Он могущественен, и это означает, что мама умерла из-за чего-то, что он сделал. Даже если он испытывал сожаление, даже если он чувствовал печаль, правда теперь была у меня перед носом в холодном гробу, а вокруг собралась толпа людей в черном. Я прижала пальцы к внешней стороне бедра, пытаясь что-нибудь почувствовать, потому что все снова быстро немело, когда низкий голос напугал меня.

— Тебе не следует этого делать.

Я подскочила от звука голоса мужчины, и мгновение спустя стул рядом со мной заскрипел под новым весом. Я посмотрела вверх, и еще выше, и еще раз вверх, в пару поразительных голубых глаз.

— Ч-что?

Мужчина был высоким, с прямой спиной, гордым носом и острыми линиями подбородка. Его волосы были песочно-светлыми, зачесанными назад, а глаза были самого глубокого синего оттенка, который я когда-либо видела в своей жизни. Я была так загипнотизирована ими, что поняла, что пялюсь на него, только когда он моргнул, глядя на меня. Он кивнул на мое бедро, где мои пальцы все еще слегка потирали больное место.

— Как только ты начнешь, ты не сможешь остановиться, — посоветовал он.

Я немедленно отдернула руку и посмотрела вперед, когда жар прилил к моим щекам.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — солгала я.

Уголок рта незнакомца приподнялся, и почему-то это показалось мне еще более пугающим, чем раньше. Однако, несмотря на этот устрашающий вид, что-то подсказывало мне, что он не враг. Краем глаза я продолжала следить за ним.

— Тогда позволь мне просто выразить свои соболезнования.

Он указал на гроб и я увидела черный пистолет, пристегнутый ремнем к его груди под пиджаком. При виде этого у меня все внутри сжалось. Я почувствовала, как на моем лице появляется хмурое выражение.

— Мне не нужны твои глупые соболезнования, — огрызнулась я. — Иди поговори с моим отцом или еще с кем-нибудь. Оставь меня в покое.

Я скрестила руки на груди, но под одной из них повернула ладонь и вонзила ногти в нижнюю часть своего бицепса. Однако мужчина встал не сразу. Вместо этого он полностью погрузился в свое место и посмотрел на меня сверху вниз.

— Ты злишься, малыш, — сказал он. — Я понимаю это, но гнев не вернет ее обратно.

— Ничто не вернет ее обратно, — заметила я. — Так что же мне еще остается делать, кроме как злиться?

Почему, черт возьми, он до сих пор не ушел?

Взгляд мужчины скользнул по моему лицу, но я отвернулась, заставляя себя опустить глаза в землю, чтобы не встречаться с ним взглядом.

— Это суровый мир, — его голос оставался ясным и ровным. Я по-прежнему не поднимала глаз. — Если ты дочь Рафаэлло, то будет еще много такого. Мой совет…

— Я не просила!

Я наконец подняла глаза и тут же пожалела об этом. Его глаза вообще не были устремлены на меня. На самом деле, они были где-то позади меня. Однако меня напугало не это, а их холодный взгляд. Ледяной огонь разгорался все сильнее, когда он пристально смотрел на кого-то, но когда я повернулась, чтобы оглянуться, он остановил меня, положив руку мне на плечо.

— Не надо, — тихо предупредил он.

— Ч-что?

Взглянув на него снизу вверх, я заметила крошечный шрам, выходящий из выреза его рубашки, слегка изогнутый. По какой-то причине я сосредоточилась на этом шраме. Любопытная и в то же время немного испуганная. Сколько их у него еще? Откуда они у него взялись?

— Послушай моего совета, малыш, — сказал он. — Не позволяй одной потере убить тебя. Жизнь — это борьба и месть.

— Месть? — повторила я это слово с легким оттенком замешательства.

Что он имеет в виду под этим? Я снова попыталась обернуться, чтобы посмотреть через плечо и посмотреть, на что это он так пристально смотрит, но он остановил меня.

— Да, — ответил он, на этот раз схватив меня за подбородок и с силой повернув мое лицо вперед. Вдалеке громко засигналила машина, заставив меня подпрыгнуть, когда взгляд мужчины вернулся к моим глазам. — Каждый кого-то теряет. Лучший способ двигаться дальше — убедиться, что тот, кто забрал их у тебя, заплатит.

— Но … я слишком маленькая, — сказала я.

Его губы снова дернулись, а голова закачалась вверх-вниз в знак согласия.

— Да, — его голос зазвучал глубже. — Но я — нет.

Прежде чем я успела спросить, что он имеет в виду, кто-то позади меня закричал, и его руки сомкнулись вокруг меня, притягивая к своей груди, а затем опуская на холодную землю, когда раздался выстрел и пуля просвистела над нашими головами. Снова крики. Крики женщин. Мой отец… мой отец кричал и ругался. Затем мужчина, державший меня, исчез. Еще один выстрел прозвучал у меня в ушах, так громко и так близко, что мне пришлось прикрыть их собственными руками, когда слезы потекли по моим щекам.

Крепкие руки подняли меня, и лицо мужчины снова появилось передо мной.

— Держись, малыш.

Я не знала, почему он просил меня держаться, но по какой-то причине я не задавалась этим вопросом. Я вцепилась в него, обхватив руками за плечи, когда он бросился бежать. Я была слишком большой, чтобы меня мог нести взрослый, но он вел себя так, словно это ничего не значило, держа одну руку у меня под ногами, а другую за спиной. Вес мужчины давил на мое гораздо меньшее тело, а вместе с ним и свежий аромат мыла и пряного одеколона. Мой нос сморщился. Это было слишком сильно, слишком сильно и слишком близко. Когда он пошевелился, что-то из его груди коснулось меня, и я замерла. Я знала, что это такое, очертания были слишком отчетливыми, чтобы я не узнала его; это был тот же пистолет, который я видела раньше.

Однако теперь вес такого оружия меня не пугал. Это заставляло меня чувствовать себя в безопасности, точно так же, как руки, обнимающие меня. Отстраняясь, я посмотрела в лицо этому мужчине и спросила о том единственном, чего, как мне казалось, я больше не хотела. Я спросила правду.

— Ты убил его? — спросила я. — Ты убил человека, который убил мою маму?

Шаги мужчины замедлились, и когда я огляделась, то поняла, что мы снова на кладбищенской стоянке, и там было много других мужчин в черных костюмах с оружием в руках.

— Пока нет, — сказал он. — Но я сделаю это.

Так или иначе, это единственное обещание было лучшим выражением соболезнования, о котором я когда-либо могла просить.