Поймай Джорджию

Глава 9. Интервью с жизнью

Коридоры гостиницы пустовали. Постояльцев было немного, а те, кто заселились, предпочитали провести утро в постели. Гоша брёл по мягкому ковровому покрытию, озадаченный тем, что его ждёт. Волновался? Безумно. Неизвестность его бесила всегда. Обычно он знал, что ждать от людей, но не в этот раз.

«Что если опять обман? Кто докажет, что теперь меня ждёт настоящий Лёля? Обжёгся один раз, теперь болит заранее. Васька, не поверишь, если бы не ты, ни фига бы не пошёл на этот подвиг. Как ты там без меня? Почему на сердце неспокойно? Потому что тебе так же плохо, как и мне? Я это точно знаю. Ты веришь в меня. Не могу тебя подвести. Дерьмо. Я мог не уезжать, – думал Гоша, с каждой минутой желая вернуться назад. – Нет, я не разочарую тебя».

Он подошёл к номеру 306 в тот момент, когда из него выходила Тоня в сопровождении высокой и очень знакомой на вид блондинки.

– Вы можете зайти, – сказала она и повела Анаконду в соседний номер.

Гоша и Сэм вошли. Две гориллы ростом под потолок обыскали их в небольшом холле и пропустили в большую гостевую комнату с занавешенными окнами. Номер-люкс отличался роскошью обстановки, но скудность освещения мешала усладить взор.

– День добрый, господа-журналисты. Проходите, – раздался спокойный и немного насмешливый голос, и в тот же момент включился уютный свет настенного бра.

Возле изящного столика в инвалидном кресле сидел крупный мужчина с лицом Лёли Сопельского. На нём был мягкий твидовый пиджак серого цвета в мелкий белый рубчик и тёмно-серая водолазка, ноги укутывал клетчатый плед. Заметив удивление на лицах опешивших гостей, мужчина усмехнулся.

– Не стесняйтесь. Гоша Аристархов… – Лёля поднял со столика свежий номер «MacroNews». – Отличный материал. Я бы с удовольствием посетил такой фестиваль.

Гоша сделал шаг вперёд и взял в руки газету. Дрожь пробежалась по пальцам. В груди забурлили волны. Он не думал, что настолько влюблён в свою работу. На глаза навернулись слёзы. В данную минуту он ничего так сильно не желал, как вернуться в родную редакцию, окунуться в бешеный ритм, снова ощутить тот драйв, который сопутствовал каждому дню. Вечный адреналин на грани. Сквозь муть в глазах он смотрел на первую полосу и видел фотографию, которую сделал на фестивале.

«Шеф всё-таки не разочаровал. Васька, это всё ты. Без тебя нет ничего», – пронеслось в голове. Гоша перевёл взгляд на Лёлю и вернул газету.

– Присаживайся, Гоша Аристархов. Аллигатор, удачно кусающий за одно место. Ладно-ладно, не злись. Присаживайся. Сэм, сделай фотографию и выйди. Мы пообщаемся без свидетелей, – перешёл на командный голос Сопельский. Мужчина дождался, когда Гоша опустится в кресло, и поправил пиджак. – Теперь фотографируй. Мы оба должны попасть в кадр.

– А… – с сомнением в голосе произнёс Сэм, намекая на кресло. Фотоаппарат он прихватил из квартиры Гоши. В пути попробовал пару раз щёлкнуть Тоню. Вроде получилось. Но сейчас напало стеснение.

– Фотографируй так, чтобы мы оба вошли в кадр. Что непонятно? Кресло тоже войдёт. Ничего обрезать не нужно. Всё, как есть, – Лёля замер с газетой на коленях. Цепкий взгляд метнулся в объектив, словно стремился попасть на матрицу. – Теперь сделаем вид, что беседуем.

Сэм нажимал на кнопку, пытаясь поймать хоть что-то. Руки подрагивали. В комнате было душно. На лбу выступили капельки пота.

– Покажи, – попросил Сопельский, требуя фотоаппарат в руки. Заполучив его, он просмотрел кадры, ухмыльнулся при виде Тони. – Выберешь из девятого, пятнадцатого и шестнадцатого кадров. Одобряю. Ты можешь быть свободен.

Забрав фотоаппарат, Сэм взглянул на брата и поразился его рабочей собранности. Даже блокнот с карандашом в руке появился. Диктофон уже работал на телефоне. Ничего не сказав, фотограф вышел.

– Чай, кофе? Думаю, кофе, – Лёля улыбнулся Гоше. – Ты же не завтракал.

– Спасибо.

Какое-то время в комнате висела тишина. Мужчины рассматривали друг друга. Наконец, один из охранников вкатил сервировочный столик и расставил чашки, кофейник, тарталетки с рыбой, сыр, буженину.

– Дальше мы сами. Выйди и закрой дверь, – спокойно сказал Лёля и подождал, когда молодой человек удалится. – Гоша, справишься с кофейником?

– Конечно. Вам со сливками? – Аристархов поднялся с кресла и взялся за кофейник.

– Нет. Люблю чёрный. Моя слабость, – ответил Сопельский, принимая чашку на блюдце. – Угощайся. Это для тебя. Я уже позавтракал. Не стесняйся. У нас примерно три часа. Управимся?

– Конечно, – кивнул Гоша, отправляя в рот тарталетку с божественным жирным куском малосолёной рыбы. От глотка кофе почти закружилась голова. – Вкусно.

– Такой кофе варит только моя жена. У неё свой фирменный рецепт.

– Это та белокурая девушка?

– Да. Моя Вера – лучшее, что Бог дал в этой жизни.

– Давайте определим границы, за которые мне не дозволено заползать, – серьёзно предложил Гоша, включаясь в процесс. Со своим опытом он мог вытянуть из человека любую информацию, но в данном случае не хотел этого делать.

– У тебя нет границ, кроме пошлости. Но эту границу ты уже не хочешь пересекать, да?

– Вы правы. Почему вы согласились на интервью? – не удержался Гоша. Он не хотел задавать этот вопрос, считая его бестактным. Слова вылетели быстрее, чем аромат кофе перестал щекотать нёбо.

– Хм. Знаешь, твоя история задела меня за живое. Нет, не тот всплеск сексуальной энергии, который загнал тебя в ловушку. Это меня мало волнует. Но я посмотрел на работу журналиста иначе. На что ваша братия способна, что достичь чего-то? Десять лет мне удавалось водить вас всех за нос. Как ни удивительно, но ты «спалил» меня, вывел на чистую воду. Нет, всё не то, – Лёля поставил чашку на стол и закрыл глаза, болезненно поморщившись. – Мне осталось немного. Не хочется умирать во лжи. Это первое и последнее интервью. Хочу, чтобы люди узнали меня настоящего. Вера права. Я заслужил открыться миру. Поэтому я здесь, на исторической родине, говорю с тобой. Завтра уже может быть поздно, поэтому мы встречаемся сегодня.

– Всё так плохо? – спросил Гоша.

– Всё хорошо. Я прожил прекрасную жизнь, полную любви, исполнившихся надежд и не только моих. Мне сорок семь лет, из которых двадцать пять лет я прикован к этому креслу, – Лёля похлопал ладонью по подлокотнику ладонью. – Гоша, ты любил когда-нибудь так, что сердце останавливается от мысли о разлуке?

– Я… – горло сжалось. Аристархов сжал зубы. Глаза закрылись.

– Больно?

– Очень.

– Это хорошо. Чем больше боли, тем лучше. Не надо её бояться. Её надо принять. До двадцати двух лет я был вроде тебя, ни одной юбки не пропускал. А потом влюбился до помутнения рассудка в мою Веру. Влюбился и узнал, что болен и вся дальнейшая жизнь – борьба за любовь. Всё, что мог раньше – ходить, покорять, добиваться чего-то, дарить наслаждение – осталось в прошлом. Пять лет принятия себя почти загнали в могилу. Вместо борьбы жалел себя, падал и не вставал. Вера спасла. Вытащила за волосы из болота. Господи, как же я её люблю. Она заставила меня поверить в себя. Мы уехали в Эмираты. Нашлись те, кто помогли. На ноги не поставили, но жизнь продлили. Я понял, что настал мой черёд сделать ответный шаг, – говорил Лёля, а Гоша понимал, что человек облегчает душу. Почти исповедь. – Мы с Верой нашли девочку в Мурманской области с чудесным голосом, таким тонким и хрустальным, что слёзы всякий раз появлялись от её пения.

– Грасия, – улыбнулся Гоша.

– Да. Кстати, это её настоящее имя. Не псевдоним. Мы с Верой взяли её под крыло, нашли учителей, подняли до высшей ступени и отпустили в открытое плавание. Грасия часто нас навещает. Конечно, благодаря ей у компании появились новые возможности. Так у нас нашлось ещё двенадцать детей.

– Они ни разу не выдали вас ни в одном интервью.

– Не все журналисты дотошны, а наши дети умны, вопреки мнению, что им всё купили, включая голоса. Они покорили мир своим даром и трудом. У каждой девочки свой платиновый альбом, гонорары и желание помогать людям, – улыбнулся Сопельский. – Я жив благодаря тем, кого люблю, и кто любит меня. Деньги решают не всё. У меня их много, а жизнь на исходе.

– Вы не думали о том, что Баранов подведёт?

– Думал. У меня не было выбора. Вера контролировала его всегда, но в этот раз ей пришлось срочно вылететь в Эмираты, ко мне. Яша задержался. Он собирался вернуться в Россию после моей смерти, хотел обустроить здесь свою жизнь. Думаю, он бы ещё много заработал на моём образе, если бы чуть-чуть потерпел. Мне иногда казалось, что он мой брат. Мы очень похожи внешне, если не считать бровей. У меня свои подпалённые, ему Вера гримировала. Она же с ним на все открытые мероприятия выходила. Его работа на меня закончилась. После интервью в его услугах не будет нужды. С большим выходным пособием он уволен.

– О чём в своей жизни вы сожалеете?

– Ни о чём. Всё так, как должно быть. Всему своё время: для рождения, для жизни, для смерти. Мы не можем контролировать рождение и смерть, но вот жизнь в наших руках. Глупо позволять управлять ею другим людям, когда можешь сделать это сам, – улыбнулся Лёля. – Тебе тридцать один год. Ты достиг успеха сам. Ты закопал себя сам. Ты карабкаешься из дерьма сам…

– Нет. Карабкаюсь не сам. Вера. У каждого есть своя Вера.

– Тогда ты – счастливчик. Я помню в детстве…

Разговор затянулся, Лёлю Сопельского прорвало. Он не мог остановиться, вспоминая свою жизнь от того дня, который первый запомнил из детства. Слова текли рекой: школа, друзья, родители, первая любовь, институт, взлёты и падения. Периодически беседа прерывалась. Заходила Вера, ставила капельницу, приносила таблетки, кормила, увозила в туалет, возвращала. И всё делала с заботой, улыбкой, теплом. Она лучилась любовью к своему Лёле. Гоша ощущал комок в горле и боль за грудиной, наблюдая за ними. Вместо трёх часов интервью затянулось на весь день, прервавшись на обед, который подали гостю в соседней комнате. Сопельского тошнило от резких запахов. Ближе к вечеру Гоша попрощался, совершенно не представляя, что сделает с многочасовым материалом. Единственное, в чём он был уверен, так это в том, что больше никогда не увидит ни этого человека, ни его жену, ни горилл на входе в номер. Все они исчезнут, окончательно став невидимками.

В свой номер Гоша шёл в странном состоянии, как после гонки на американских горках. Ветер всё ещё свистел в ушах, мозг летел отдельно от тела, а ноги передвигались по инерции. Ему предстояло прослушать заново все записи, вычленить главное. Он обещал выполнить работу за два дня. Об этом попросила Вера, чтобы Сопельский смог прочитать, одобрить или внести правки. Время полетело. Включился невидимый счётчик.

– Я думал, ты там навсегда остался, – сказал Сэм, когда увидел брата.

Весь день он провёл в ожидании. Тоня сидела рядом, хотя он сто раз предложил ей оплатить такси до дома. Его удивляло, что она перестала пытаться его соблазнить. Общаться стало проще. Они обсуждали всё подряд, кроме всего того, что касалось Гоши. Когда хлопнула дверь в соседний номер, Сэм сорвался и тут же влетел к брату.

– Остался в живых. Змея всё ещё с тобой? – нахмурился Гоша.

– Не зови её так. Тоня неплохая. Не те цели ставит, но в целом, как все. И да, я переезжаю к ней, потому что мой ремонт не закончен, а ей нужна охрана. Совместим…

– Приятное с полезным, – заржал Аллигатор, собирая вещи в рюкзак. – Тогда поехали ко мне. Заберёшь свои шмотки.

– Уже сгонял и забрал. Вот твои ключи. «Десятку» завтра заберу и отгоню к родителям в гараж.

– Только с Тоней не знакомь. У мамы слабое сердце. От вида буферов она точно заработает инфаркт.

– Злой ты, – улыбнулся Сэм. – Поехали?

– Да. Спасибо тебе. Змее тоже спасибо. Но держи её подальше не из-за того, что я горю желанием обладать этим бесценным сокровищем. Я боюсь свернуть ей шею, брат, – сказал Гоша, закрывая дверь в номер. – Поэтому я пошёл, а вы догоняйте.

Они разошлись в разные стороны. Сэм поспешил к Тоне, Аристархов припустился к выходу. Для него время сжалось. Он спешил, зная, что на раскачку нет лишних часов. По большому счёту он всегда так работал: быстро, оперативно, чётко. Промашка с Анакондой не давала покоя. Не понимал он, как опустился на дно. «Десятка» приняла его, как родного, и ретиво повезла до дома. Огни города восхищали. За несколько дней мужчина отвык от суеты мегаполиса, чувствовал себя слегка неуверенно в общем потоке. Любимый дом показался чужим, потому что тянуло в деревню на раскладушку. Гоша загнал машину в подземный гараж к своей «Aston Martin Vantage». Вместе они смотрелись уморительно забавно. Гружёный вещами, Аристархов поднялся на свой этаж, ввалился в квартиру и замер, поражённый её простором.

– А ты, оказывается, огромная, – выдохнул он, скидывая кроссовки.

Тоска мешала радоваться возвращению. Бросив вещи в коридоре, Гоша поплёлся в ванную, скинул с себя одежду и залез в душевую кабину. Закрыв глаза, он представлял себя в летней кабинке с бочкой наверху. В голове всё запуталось: Васька, Лёля, Сэм, Тоня. Он не мог найти себя среди них. Побрившись на автомате, Гоша прошёл на кухню и обрадовался тому, что в холодильнике есть еда. Совершенно не заботясь о своём нагом виде, хозяин разогрел в микроволновке сосиски, налил в стакан томатного сока и присел на табурет, и вот тут опомнился.

– Офигеть, я что, всегда так делал?

Он метнулся в комнату, достал из комода трусы, спортивные штаны, выбрал футболку и быстро оделся. Стало легче. Его ждала долгая ночь в объятиях звуков. Муторный процесс расшифровки записей грозил затянуться как минимум на сутки. Гоша включил компьютер, достал карту памяти из фотоаппарата, чтобы скинуть файлы. Увлекшись, он забыл про сосиски.

– Остыли, – вздохнул он и… подпрыгнул от звонка в дверь.

К нему никогда и никто не приходил без предупреждения. Он даже не помнил, как звучит его звонок, потому что открывал дверь заблаговременно. Удивившись, Гоша направился в прихожую, глянул в «глазок» и не поверил в то, что увидел. За дверью стоял Мизинчик. Как он проник в подъезд, оставалось догадываться. Усмехнувшись, Аллигатор открыл дверь и заработал мощный удар в подбородок, который отбросил его на пару метром вглубь квартиры.

– Привет, Рохлик, – пробасил дядя Гена и захлопнул дверь.

– И вам доброго вечера, – ответил Гоша, поднимаясь на ноги. – Чего надо?

– Убить тебя, – осклабился гость и спокойно скинул дорогие ботинки. – Тапки есть гостевые?

– Зачем тапки? Боитесь наследить? – хмыкнул хозяин, доставая из тумбочки шлёпки.

– Всё-то ты знаешь, Рохлик. Кофе есть? С утра тебя жду.

– Ещё и кофе? Ну и наглые пошли убийцы в последнее время. Ладно, пойдём. Накормлю.

Гоша повёл Мизинчика на кухню. Так странно было видеть его в собственной квартире, что никакой мало-мальски умной мысли не приходило в голову. Очень хотелось спросить про Ваську.

– Отличная хата, – восхитился Мизинчик, заглядывая по пути во все помещения.

– Мне тоже нравится, – усмехнулся Гоша, двигая подбородком. Удар вышел чувствительным. – Кстати, спасибо.

– За что?

– За звонок брату. Очень помог. Как Васька?

– Никак. Заперлась в доме, на звонки не отвечает, меня не пускает, на улицу не выходит. Сука ты, Рохлик. Из-за тебя она опять замкнулась. Как я мечтал тебе навесить. Кайф словил. Ещё хочу, – заиграл желваками Мизинчик и потёр ладони.

– Что мешает? – выдохнул Гоша.

– Жрать хочу, – буркнул гость.

Гоша сварил пельмени. Помня о зверском аппетите Мизинчика, вывалил в кастрюлю из упаковки всё до последней крупинки. Пока он готовил, дядя Гена съел холодные сосиски и выпил сок.

– Зачем приехали всё-таки? – не удержался Аллигатор.

– Не знаю. Не хочу потерять Ваську. Она мне как дочь. Даже больше. Я обещал Лазарю беречь её. Хрен-то.

– Оттает. Я знаю.

– Тебе откуда знать, Рохлик? – горько улыбнулся Мизинчик, наблюдая за тем, как на столе появляется большая тарелка с пельменями, чашка с кофе, ломти хлеба.

– Просто знаю, – Гоша приготовил себе кофе и сел напротив. – Хочешь, чтобы я поехал с тобой?

– Не знаю. Была мысль запихнуть тебя в багажник.

– Это не поможет.

– Почему? – нахмурился Мизинчик, пропустив момент, когда прыщавый юнец обратился к нему на «ты».

– Ты плохо знаешь Ваську.

– Думай, что говоришь, Рохлик.

– Думаю. Я предполагаю, о чём ты сейчас думаешь, зная о моей развратной сексуальной жизни. Ничего не было, – сказал Гоша, отпивая кофе.

– Совсем? – немного опешил гость и застыл с открытым ртом.

– Четыре поцелуя считаются?

– И всё? Чёрт. Я хотел тебя убить.

– Извини, что разочаровал. Но ты можешь это сделать, чем облегчишь мою участь. Мне тяжело без Васьки. Очень. Голова больше ни о чём не думает. Поэтому прибей и вся недолга, – сказал Гоша, отставляя свой бокал. – Только сначала я должен завершить работу. У меня два дня. Не могу подвести.

– Что за работа? Помощь нужна? – серьёзно спросил Мизинчик и услышал дикий хохот. – Что? Быстрее закончишь, быстрее убью.

– Похоже, я тебя полюблю, – хрюкнул Аллигатор, как кабанчик.

– Молчи, сопляк. Спасибо за статью. Весь тираж разобрали. Пришлось дополнительный заказывать.

– Пожалуйста. Фестиваль удался. Рад, что принял участие. Это незабываемо.

– На, держи, – Мизинчик вытащил из портмоне фото и бросил его на стол.

– Васька… – выдохнул Гоша и побледнел. Ему стало плохо до тошноты. Кто-то успел сфотографировать её рядом… с ним. Они стояли возле «Чайки» и смотрели друг на друга. Во взглядах полыхал пожар.

– Там только ленивый вас не фотографировал. Две звезды, блин. Не представляешь, чего мне стоило уничтожение всех этих снимков и чистка чужих телефонов и камер. Как же я хочу тебя убить. Васька не простит. Что ты с ней сделал, а? – с горечью воскликнул Мизинчик.

– Не знаю. Не спрашивай. Иди, ложись спать. Ванну, туалет найдёшь сам. Кровать одна, но я сегодня не лягу, так что она в твоём распоряжении. Оставь меня, пожалуйста, – попросил Гоша, закрыв глаза. Если дядя Гена хотел убить, то у него получилось. – Уйди ты уже.

Гоша свирепо посмотрел на мужчину, который пытался что-то переварить в голове, но, видимо, кровь прилила к желудку и пельменям.

– Ладно, – подняв руки вверх, Мизинчик встал из-за стола и потихоньку удалился.

Идея переночевать понравилась. Дойдя до ванной комнаты, он услышал грохот и бегом вернулся на кухню. Гоша крушил всё, что попадалось под руку. На полу уже валялась микроволновка, туда же летели, переворачиваясь в воздухе, стулья. Аллигатор ничего соображал, давая выход тому, что так долго сдерживал в себе.

– Рохлик, всё. Тихо, твою мать, – Мизинчик обхватил его своими ручищами, как стальным обручем. – Тихо, парень. Вы оба чокнутые. Тихо, сказал.

Тряхнув его хорошенько, мужчина поволок Гошу в комнату и бросил на кровать, спеленал в покрывало, как в смирительную рубашку.

– Лежи и не дёргайся. Вовремя я заглянул на пельмешки.

Он ушёл, чтобы умыться, когда вернулся, увидел, что Гоша смотрит в одну точку, а из глаз стекают слёзы. Мизинчик едва сам не заплакал. Он развязал пленника, но тот не пошевелился.

– Дети. Какие же вы дети, – сдавленным голосом прошептал он и присел на кровать. – Гош, не убивайся. Разберётесь как-нибудь. Хочешь, я тебя в свою газету возьму. Она у нас маленькая, а ты сделаешь её большой. Вон как твоя статья подняла её рейтинг.

– «Владелец заводов, газет, пароходов», – пробормотал Гоша и медленно сел в постели. – Мне нужно работать. Спи.

Не хотел он ни в какую газету, вообще ничего не хотел. Не смог вернуть себя, как ни старался. Ничего от прежнего Гоши Аристархова не осталось, кроме горстки пепла. Обязательство перед Лёлей тащило из петли. Пошатываясь, Аллигатор пересел в компьютерное кресло, надел наушники и принялся разбираться с записями. Он скинул файлы на компьютер, чтобы не удалить случайно на телефоне. Открыв текстовый редактор, начал печатать. Мизинчик долго смотрел на светящееся окно монитора, на застывшую напряжённую спину Гоши, слушал, как стучат клавиши. Потом всё-таки усталость сморила, и мужчина разделся, чтобы улечься в хозяйскую кровать. Среди ночи он несколько раз просыпался и видел одно и то же: свет от монитора и спину работающего журналиста. Когда рассвело, и Мизинчик потянулся в постели, то к своему изумлению понял, что ничего не изменилось. Гоша сидел и печатал, сосредоточенно вслушиваясь в звуки, льющиеся в уши.

– Это работа? Это хрень какая-то, а не работа. Пальчиками тыкать? Застрелите меня. Ни за что, – пробормотал он, удаляясь в туалет. – Рохлик, ты – не рохлик. Ты – трудяга. Я бы не высидел на одном месте и часа. Как можно столько печатать. Чего он там слушал?

Спустя время Мизинчик вернулся, чтобы одеться, а Гоша всё печатал. Вздохнув, гость побрёл на кухню, где пролетел ураган. Мужчина быстро прибрался. С сожалением посмотрел на микроволновку с отлетевшей дверцей и заказал через онлайн-магазин новую. Он пока точно не знал, кому нужнее: крестнице или Рохлику. Из них двоих Васька выглядела более сильной. Вымыв посуду, Мизинчик вскипятил воды и сделал два бокала кофе. В один напиток насыпал побольше сахара и размешал.

– Глюкоза не повредит, – решил он и отнёс бокал в комнату. – Э, батенька, да ты спишь.

Гоша сидел с открытыми глазами, не реагируя ни на что. Мизинчик снял с него наушники, подхватил безвольное тело и перекинул его на кровать. Набросив на спящего человека одеяло, он присел в кресло и нажал на значок «сохранить» на панели инструментов.

– От греха подальше. Столько трудов. Вот это да. Двадцать две страницы? Да ладно? Я бы и страничку за ночь не напечатал, – Мизинчик аккуратно покрутил колёсико мышки и начал читать, запивая мысли кофе. Чем дальше читал, тем сильнее увязал в чужой жизни. Он был далёк от мира шоу-бизнеса мирового масштаба, предпочитая свой ограниченный рамками мир, поэтому имя Лёли Сопельского для него ничего не значило. – Вот это жизнь.

Гоша проспал до полудня и проснулся с опухшими глазами. Он туго соображал. Звуки на кухне привели его в чувство. Вспомнилось всё: гость, ужин, фотография, погром и долгая ночь у компьютера. Он снова сел на своё рабочее место, перечитал концовку и понял, что «расшифровал» почти всё интервью. Осталось сделать из него удобоваримый материал, который одобрит Лёля. Надо было спешить. Если у Гоши ещё вся жизнь маячила впереди, то у Сопельского уже тлела.

– Иди обедать, – позвал заглянувший в спальню Мизинчик.

– Читал?

– Читал. Ты крут. Не знаю, кто тот чувак, но жизнь его – полный улёт. Я пару раз за сердце хватался. Это интервью?

– Угадал. Это интервью. Скажи Ваське, что я сделал его. Она будет рада, – попросил Гоша, поднимаясь со стула.

Мизинчик кивнул и подумал, что никогда в жизни его не посещали такие эмоции, какие переживали Васька и Гоша. Он волновался уже за двоих. Если бы мог, он всё решил бы за них, но понимал, что не в его силах повлиять на чужую жизнь.