Правда, которую мы сжигаем

Я почему-то думала, что, когда потеплеет, это место станет менее жутким. Думаю, чем дольше я здесь, тем подозрительнее это становится. Скрипы стен по ночам, тени, которые, кажется, появляются в залах, когда заходит солнце — трудно не поверить, что это место населено привидениями или есть секретные проходы, ведущие в комнату для собраний культа.

Я иду через общественные места, ступая на влажную ухоженную лужайку, где студенты собираются между уроками или на обед. Мои глаза натыкаются на срубленное дерево в центре, то самое, которое было повалено после того, как оно таинственным образом загорелось в прошлом семестре.

Как только мои ноги снова ступили на мощеную дорожку, я направилась в театр.

Место, которое когда-то казалось домом.

В последние пару дней у меня были сильные панические атаки, а кошмары были еще хуже. Теперь, когда я знаю, каково на самом деле тонуть, мой разум использует это против меня. Теперь все кажется намного более реальным.

Потребовалась минута, чтобы встретиться с Браяр и Лирой, и, хотя Браяр настаивала, что с ней все в порядке, что в случившемся не моя вина, я до сих пор чувствую этот тяжелый укол вины в животе каждый раз, когда мельком вижу ее желтоватый синяк.

Я пытаюсь забыть ту ночь напрочь, но это не кажется возможным.

— Это как раз та девушка, о которой я говорил, — слышу я, хватаясь за дверь здания. —Финн, познакомься с Сэйдж Донахью. Это дочь Фрэнка. И, Сэйдж, это Финн, мой напарник.

Каин подходит ко мне. Ближе, чем мне хотелось бы. Я крепко прижимаю свой сценарий к телу, когда мужчина рядом с ним обращается ко мне.

— Приятно познакомиться, — говорит он, протягивая руку. — Мне жаль слышать о кончине вашей сестры.

Я беру его рукопожатие, любопытно, не раздражает ли его, как и во всех сериалах о криминальных полицейских, быть в паре с более молодым детективом. Его белые усы касаются верхней части губы, изгибаясь к краям и напоминая мне человека-арахиса.

У него такая поношенная кожа. Как будто он многое повидал, прошел еще больше, но все еще хорош в том, что делает. Знает ли он, что его партнер не только грязный и работает с секс-рингом, но еще и педофил?

Будет ли он по-прежнему работать с ним? Этот полицейский такой же негодяй, как и тот, что стоит рядом с ним?

— Спасибо. Приятно познакомиться, — просто говорю я, не уверенная в том, как много он знает, если он замешан.

— Я уверен, что ты идешь на урок, но я хотел дать тебе свою визитку, — он лезет внутрь своего костюма. — На тот случай, если вы услышите или увидите что-нибудь, что может помочь нам в расследовании смерти Грега Уэста и исчезновения Криса Кроуфорда.

Я беру белый прямоугольник, смотрю на слова, напечатанные на нем, и кусаю нижнюю губу, пытаясь держать свои мысли при себе, но ничего не могу с собой поделать.

— Нежный беловатый оттенок, плотный картон. На нем даже есть водяной знак, — я кручу карточку между пальцами, засовывая ее в карман. — Пол Аллен был бы впечатлен.

Суровый вид Финна ломается, когда на его место приходит ухмылка, из-за чего он больше похож не на полицейского из полиции Майами, а на чьего-то дедушку.

— Любитель «Американского психопата»?

Я качаю головой.

— Киношный человек. Вольности, взятые из романа, были необходимы, что нечасто случается в экранизациях. Сатира была вне своего времени, стилизованная комедия, действие которой происходило в предательском, охотящемся за прибылью городе Манхэттене, — я махаю руками. — А Кристиан Бэйл, ну, нужно ли мне говорить больше о его портале Патрика Бейтмана?

— Умная девушка.

Я пожимаю плечами.

— Все как в кино. Я дам вам знать, если что-нибудь услышу.

Ложь.

— Спасибо, Сэйдж, — отвечает он.

Я смотрю на Каина, кивая головой в знак признания.

— Каин.

— Пока ты не ушла, Пип, — он хватает меня за предплечье, и моей рефлекторной реакцией становится отстранение, но я остаюсь неподвижной. — Твой папа сказал мне, что ты не звонила с тех пор, как пошла в школу. Я знаю, что ты занята, но он скучает по тебе. Заходи скорее, ладно?

Я воздерживаюсь от закатывания глаз.

— Да, я сейчас займусь этим.

Вырвавшись из его объятий, я исчезаю в театральном зале, прижимаясь спиной к закрытой двери и делая несколько глубоких вдохов. Вдох через нос, выдох через рот, не торопясь и перестраиваю мысли.

Сегодня мое время, и я не позволю этой грязи испортить его для меня. Я ходила на театральные курсы, но прошло уже несколько месяцев с тех пор, как я переступала порог одного из них. Изучать сценарии и писать пьесы за письменным столом — ничто по сравнению с реальным занятием.

Я расправляю плечи и молча иду по проходу мимо деревянных рядов сидений. Высокие потолки украшены сложными узорами, созданными для того, чтобы доносить звуки до конца зрительного зала. Я достигаю боковой лестницы сцены, мои шаги отдаются эхом, когда я шагаю по полу.

Освещение тусклое, достаточное, чтобы увидеть первые несколько рядов с того места, где я стою, но это не имеет значения. Дело не в центре внимания и даже не в самом театре.

Это ощущение виниловых полов под подошвами моих ног. То, как вибрирует дерево от моего голоса, когда я погружаюсь в персонажа. Быть полностью захваченным ролью, сценарием. Это затягивает тебя в совершенно новый мир, вдали от реальности.

Я отбрасываю сумку в сторону и снимаю куртку, оставляя себя в черном платье с зубчатым вырезом, которое прекрасно сочетается с моими красными замшевыми ботинками. Когда-то они мне очень нравились. Это был мой фирменный цвет, и Рози купила их на мой день рождения много лет назад.

Она всегда умела дарить подарки, умела замечать и запоминать мелочи, которыми наслаждались люди, даже не говоря об этом.

Я стою посреди сцены, шевеля пальцами ног в туфлях, опуская голову вправо и обратно влево, и потягиваюсь, прежде чем взглянуть на свой сценарий и посмотреть, где я остановилась вчера вечером.

«Сон в летнюю ночь».

Шекспир.

Король в стенах театра, он образец для подражания. Тот, кем люди стремятся быть, превзойти, когда дело доходит до написания пьес. Тот, кем люди стремятся быть, чтобы превзойти, когда дело доходит до драматургии.

Я перечитывала сцену несколько раз, впитывая структуру, желая охватить все эмоции, всего персонажа. Закрыв глаза, я сбрасываю с себя частички и воссоздаю Гермию. Я забываю о существовании Сэйдж и становлюсь девушкой, которая всем сердцем любит Лисандра, хотя ее отец хочет, чтобы она вышла замуж за другого.

Я воплощаю эту эмоцию девушки, столь яростно увлеченной мужчиной, которого она считает идеальным, тем, о котором ей не позволено мечтать. Я чувствую эту боль в животе, тоску по душе человека, больше, чем просто его физические качества или то, что они дают мне материалистически.

Когда я снова открываю глаза, я больше не безумный близнец.

Я Гермия.

Как теперь, любовь моя? Почему твоя щека такая бледная? Как получилось, что розы там так быстро вянут?

Я слышу Лисандра в своей голове, играющего свою роль, его тело больше похоже на свободную фигуру, чем на реального человека.

— Вероятно, из-за отсутствия дождя, который я вполне могла бы скрыть от бури моих глаз.

Древнеанглийский язык прост, если ты достаточно тщательно его прочтешь для нее так просто сказать, что цвет исчез, потому что я говорю, что это так, но я могла бы заставить розы снова вырасти из слез, которые я пролила из-за нашей любви. Но намного веселее кодировать это, читать между строк романтической лексики.

Ай мне! Что бы я ни читала, ни слышала из сказок или историй, путь истинной любви никогда не был гладким. Но либо в крови было по-другому…

— О крест! Слишком высоко, чтобы восхищаться низким, — я драматично вскидываю руки, на моем лице появляется хитрая ухмылка, пока мы подшучиваем над требованиями любви друг к другу. Правила для сердца, когда, по правде говоря, единственное, что никогда не должно иметь правил, — это любовь.

Или еще ошиблась в плане лет.

О, злоба! Слишком стар, чтобы быть помолвленным с молодым.

«Или же это зависело от выбора друзей».

О черт! Выбирать любовь чужими глазами.

Сцена идет сложнее, говоря о том, как быстро любовь может быть разрушена окружающими. Ожиданиями, установленными вашей семьей и друзьями. Как мы должны жениться в соответствии с нашими собственными социальными стандартами. Что, если ты должен быть с кем-то, кто подходит тебе в глазах всего мира. Не слишком молодой, не слишком старый.

Это история о несчастных влюбленных в другой обстановке, в другом пространстве. Но боль, она все та же. Жало желания того, чего у тебя никогда не будет.

Это укус, я знаю. Укус настолько острый, что я начинаю ломать характер Гермии. Моя боль, как Сэйдж, течет внутри действия.

Укради завтра вечером дом отца твоего; И в лесу, в лье от города, где я встретил тебя однажды с Еленой, чтобы отпраздновать майское утро, — там я останусь для тебя.

Лисандр планирует встретиться со мной, чтобы мы могли сбежать вместе. Свободны быть друг с другом всю оставшуюся жизнь, вдали от того, чего все хотят, вдали от моего отца, которому нужно, чтобы я вышла замуж за Деметриуса, человека, который даст мне богатство и статус. Человек, которого моя душа отказывается любить.

Я больше не на этой сцене. Я все еще в аудитории, но это в моей старшей школе. Я там с Руком, сталкиваюсь с его гневом после того, как он узнал обо мне и Истоне, о помолвке. Все то же самое, ножи в моей груди, как он умолял меня сказать ему, что я вру, что это какое-то недоразумение. Все эти чувства здесь и живы, кружатся вокруг меня.

За исключением того, что это другое. На этот раз вместо того, чтобы солгать, вместо того, чтобы разорвать его сердце в клочья своей злобной ложью, я говорю ему правду. Я говорю ему то, что всегда хотела сказать, — что я была вынуждена заключить помолвку, чтобы защитить свою сестру, и все напрасно.

— Мой добрый Лисандр! Клянусь тебе сильнейшим луком Купидона, его лучшей стрелой с золотым наконечником, простотой венерианских голубей, тем, что связывает души и укрепляет любовь, и тем огнем, что сжег Карфагенскую царицу, — я делаю паузу, сцена настолько интуитивна, слишком реальна. У меня перехватывает дыхание.

Я качаю головой, переводя дыхание и продолжая.

— Когда был замечен лжетроянец под парусом, клянусь всеми клятвами, которые когда-либо нарушали мужчины, числом больше, чем когда-либо говорили женщины, на том же самом месте, которое ты назначил, — я снова делаю паузу, мой голос ломается. — Завтра я действительно встречусь с тобой.

Гермия обещает встретиться с ним, чтобы они могли вместе сбежать, обещание, которое я хотела бы дать Руку. Слова, которые я хотела бы сказать. Мне больно, что я не могу сказать, что я на самом деле чувствую, что я не могу сказать ему свою правду, когда это важнее всего.

Говорят, что никогда по-настоящему не осознаешь, насколько ты заботишься о человеке, пока он не ушел.

А когда его не стало? Он взял меня с собой.

Но дым остался.

Он задерживался, заполняя пустоты.

Та, кем я всегда хотела быть, принадлежала ему, и я знаю, что никогда не верну ее.

Когда я думаю о нем, возвращаюсь туда, мои чувства трепещут. Я снова чувствую его запах, точнее, дым. Я чувствую запах травы, фруктовый и мускусный, ударяющий мне в нос.

Внезапно раздается хлопок, громкий громовой звук, который уносит меня со сцены, прочь от прошлого и возвращает обратно в реальность.

— Рад узнать, что ты все еще умеешь лгать, — его голос заставляет меня дрожать. — Извини, продолжай.

Я щурюсь, ища его лицо на сиденьях, нахожу его тень возле спинки, но он идет по проходу, приближаясь к свету.

У меня скручивается живот, когда я вижу порез на его губе. Тот, который не от Алистера или его отца, а от меня. Я сделала это с ним. Пока я тонула в жалости к себе и в ярости, я выместила это на нем, на Сайласе. И Рук, он позволил мне. Он позволил мне причинить ему боль.

Свернутый косяк у него на губах, дым клубится вокруг его головы, когда он стоит перед сценой и смотрит на меня. То, как отросли его волосы, вызывает у меня желание измерить их пальцами. Они аккуратно заправлены за уши, но все равно выглядят дико.

— Чего ты хочешь от нас?

Откровенно и прямо в точку.

Глупо с моей стороны думать, что он будет здесь по какой-то другой причине, кроме как усомниться в моих мотивах.

— Я уже говорила тебе. Я хочу помочь поймать Фрэнка. Я сделаю все, что вам нужно, ребята. Я хочу, чтобы он ушел. Как только это закончится, я уеду отсюда, — честно отвечаю я.

— И что? Я просто должен поверить тебе на слово?

— Сайлас поверил.

Это заставляет его остановиться.

После Перчатки Сайлас появился в моем общежитии, чтобы поговорить. Я извинилась за то, что сказала о Роуз. Я знаю, что это не его вина, но в тот момент мне нужно было кого-то обвинить. Это было эгоистично с моей стороны. Он продолжал говорить мне, что я уже вовлечена, даже если ему это не нравится. Что он предпочел бы, чтобы я помогла им, чем сделала бы это сама и позволила себя убить. Потому что очевидно, что люди, с которыми мы сталкиваемся, не заботятся об убийстве невинных женщин.

Он согласился на мои условия, позволил мне участвовать в будущих планах. Но он ясно дал понять, что после смерти Фрэнка я должен уйти. Он не хочет видеть меня здесь.

Я тоже не хочу, чтобы я находилась тут.

И хотя я уверена, что Тэтчер и Алистер были недовольны этим, они поддержали его решение. Но не Рук.

— Сайлас позволяет чувству вины затмить его разум, — уверяет он меня. — Сайлас не знает, что ты змея в траве. Что ты всегда играешь роль. Он не знает тебя. Не так, как я.

Я знаю, что нет никакого способа исправить то, что было сломано между нами двумя — ущерб был нанесен. Но я устала притворяться, что ненавижу его, даже если он действительно презирает меня.

Я до сих пор злюсь, что так и не получила его, а я отдала ему всю себя. Но я не ненавижу его. Никогда такого не было.

Я никак не могла.

Долгое время я думала, что ненавидеть его будет проще. Это был способ держать его огонь близко к моему сердцу. Способ для меня не оплакивать потерю его, нас. Я просто слишком устала, чтобы притворяться. Что-либо подделывать.

Я не хочу вцепляться друг другу в глотки все время, пока я в деле, особенно если учесть, что он по-прежнему непреклонен в том, чтобы скрывать то, чем мы были, от своих друзей.

Я тяжело вздыхаю и подхожу к краю сцены, где опускаюсь в сидячее положение. Мои ноги свисают за борт, и я провожу руками вверх и вниз по бедрам, прежде чем сказать: «Что тебе нужно услышать от меня, Рук? Что мне нужно сказать, чтобы это было как можно безболезненнее?»

Он вытаскивает косяк изо рта, облизывая пересохший рот языком.

— Ничто между нами никогда не будет безболезненным, Сэйдж, — его глаза обжигают меня. — Но ты могла бы начать с того, что рассказала бы мне, с кем ты разговаривала перед тем, как войти сюда.

Я хихикаю, качая головой.

— Преследуешь меня? — я вопросительно выгибаю бровь.

— Нет, я случайно оказался рядом. Я просто нахожу подозрительным то, что ты снова появляешься здесь, волшебным образом высвобождаясь из психбольницы, куда тебя поместил твой отец, — он выпускает кольцо дыма в мою сторону, наклонив голову. —Теперь ты болтаешь об этом с двумя парнями, которые очень похожи на федералов.

Я думаю о том, чтобы сказать ему прямо сейчас, но даже если бы я сказала, он бы мне не поверил. Думаю, этой истории он поверил бы меньше, чем той лжи, которую я собираюсь рассказать. Все, что я скажу Руку Ван Дорену, никогда не будет воспринято как правда.

Еще когда-либо.

— Они друзья моего отца. Я думаю, что они здесь в совете директоров. Мы просто столкнулись друг с другом, и они поздоровались. Тебя это устраивает? Могу ли я поздороваться с людьми? Или ты просто завидуешь?

Я не должна была быть с ним такой язвительной, не тогда, когда я знаю, почему он спрашивает, но я ничего не могу с собой поделать. Я не могу не проверить эту иррациональную теорию о том, что его просьбы проистекают из какой-то формы ревности.

Он облизывает щеку, глубоко дыша через нос и приближаясь ко мне. Его тело касается моих коленных чашечек.

— Ревную? Кого? Девушку, с которой я когда-то трахался? Если бы это было так, я бы ревновал практически к каждой женщине в кампусе

Сквозь пелену дыма я вижу его радужки.

Адские глаза.

Такая чертовски яркая и всегда горящая.

Это делает его комментарий еще более болезненным. Зная, что он смотрел на других девушек такими глазами, был внутри них, и более того, они трогали его. Это делает мне больно.

Думая о том, как они водили пальцами по его ключице и спрашивали, откуда у него этот шрам. Интересно, правду ли он им говорит?

Что в какой-то момент он подумал, что мы родственные души, и пытался заставить судьбу согласиться с нами. Что на девушке, которая была ему небезразлична, есть такая же.

— Ну, если это все, то можешь уйти. Я ответила на твой вопрос, — я упираюсь руками в пол, готовясь подняться, чтобы схватить свои вещи, но он останавливает меня.

Его ладонь прижимается к моему бедру, пальцы пробираются сквозь мое платье и погружаются в мою кожу. Я ахаю от того, как высоко он стоит, его средний палец касается внутренней части моего обнаженного бедра под платьем.

В опасной близости от места, к которому он не прикасался почти год.

— Я уйду, когда захочу, а ты уйдешь, когда я скажу, да? — он сжимает челюсти, кладя выцветший косяк рядом со мной. — Я пришел сюда, чтобы дать тебе знать, что я слежу за тобой.

— Ты смотришь на всех девушек, которых трахал?

— Только те, кто представляет угрозу для моей семьи.

В моей груди неописуемая пульсация. Я разбила его так чертовски сильно, что он искренне верит, что я сделаю что-нибудь, чтобы навредить его друзьям. Когда он говорит о семье, он имеет в виду парней. Это единственная семья, которую он когда-либо знал.

И я опасна для них.

— Рук…

— Поджигатель, помнишь? — перебивает он, медленно оглядывая меня с головы до ног. — Так ты называла меня, когда думала, что я псих с проблемами насчет мамы, который собирается тебя убить.

Это все еще может быть правдой, думаю я про себя. На самом деле, это определенно все еще верно.

— Теперь я знаю лучше, — бормочу я. — Я знаю тебя лучше.

Его хватка усиливается в гневе, его тело приближается к моему, когда он пробирается между моими бедрами. Они инстинктивно сжимаются, мое тело начинает болеть от жара, который он излучает. Вспышка его Zippo ловит свет, и через несколько секунд сверху вырывается горячее оранжевое пламя.

Я напрягаюсь. С Руком ты никогда не знаешь, что проносится у него в голове, что он сделает по прихоти, просто потому, что ему так хочется.

— Ты думаешь, я не убью тебя? — риторически спрашивает он, его левая рука ползет выше по моему бедру, поднимая ткань моего платья и обнажая мои красные трусики. Тонкий кружевной материал — единственное, что скрывает от него мой и без того мокрый центр. — Думаешь, я не сожгу тебя заживо, если почувствую хоть капельку предательства с твоей стороны?

— Я...

— На этот раз я без колебаний похороню тебя навсегда, Сэйдж. Из такой чертовски глубокой ямы ты никогда не сможешь вылезти, — продолжает он, имея в виду каждое слово.

Я дергаюсь от него или пытаюсь сделать это, когда он стягивает боковую ткань моего нижнего белья с моего тела. Он остается на месте, его рука мучительно неподвижно держит меня. Он так близко, его запах окружает меня. И Боже, его глаза — они испепеляют меня, не отводя взгляда от моего озабоченного взгляда.

Что он делает? Что он делает со мной?

Мой разум и тело противоречат друг другу.

Мое тело, которое в прошлом не получало от него ничего, кроме удовольствия, доверяет ему, но мой разум знает, как далеко он готов зайти ради мести.

— Что ты...

Мое сердце подпрыгивает к горлу, когда он подносит обжигающее пламя Zippo к материалу, едва коснувшись его пламенем, прежде чем оно разорвется надвое. Я чувствую тепло от огня на чувствительной коже бедра. Он успокаивается почти мгновенно, когда он убирает его, прохладный воздух помогает укусу.

— Если ты обманешь нас, если ты подвергнешь риску моих друзей, если ты поставишь их под угрозу, я погублю тебя. Так же, как я должен был сделать это год назад. Я позволил тебе уйти целой и невредимой в прошлый раз. Но никогда больше.

Я думаю, с ним покончено. Я хочу, чтобы он покончил с этим — меня убивает, что он так близко. Я чувствую его вкус на своем языке, и все же я не могу прикоснуться к нему. Но я также скучала по тому, чтобы он был так близко. Я столько ночей думала о том, что он так близко.

— Я… — выдавливаю я, когда он перемещает пальцы на другую сторону моего тела, опуская один палец между моим телом и нижним бельем, играя с ним. — Я уже не тот человек, которым была тогда. Я переоделас внутри там. Это было...

Щелчок.

Он отпускает ткань, заставляя ее треснуть на мне. Я втягиваю нижнюю губу в рот, сильно прикусывая ее.

— Избавь меня от слезливой истории. Бедняжка Сэйдж заперта в психушке — к черту. Добро пожаловать в клуб травм, — его слова едва ли не сильнее его действий.

Он играет со мной, притягивает меня только для того, чтобы бросить меня лицом вниз.

Я знаю это. Я знаю, что он делает.

Но я все еще хочу этого.

Я хочу все, что он мне дает, потому что это приятно. Даже когда я знаю, что это закончится его уходом, все равно испытываю горечь по отношению ко мне.

Это так хорошо. Слишком хорошо.

То, как его сердитое дыхание скользит по моим губам, как его пальцы возвращаются к моим трусикам, касаясь моей плоти ровно настолько, чтобы мне стало жарко, и я задыхалась.

Он может подумать, что не знает меня, что я соврала. Но Рук знает мое тело.

Это была единственная вещь, которая никогда не могла ему солгать, даже если бы захотела.

Но я также не та девушка, которая когда-либо ляжет и возьмет это. Когда дело доходит до него, моя борьба всегда заканчивается игрой с его демонами.

— Ты понятия не имеешь, через что я прошла в этом месте, Ван Дорен. Не веди себя так, будто мне там было легко. Пока тебя не было дома, ты пытался выкинуть меня из своей памяти.

Этот Zippo опасно приближается к моей коже, так близко, что ожог начинает болеть. Он агрессивно прижимается лицом к моему лбу, проводя языком по зубам.

— А кто теперь ревнует?

Я чувствую, как материал моих трусиков поддается, и теперь обе стороны вяло лежат на сцене. Мое ядро обнажено и так близко к его телу. Я вздрагиваю, когда воздух касается моего чрезвычайно чувствительного клитора.

— Ты плакал, когда была там? — он спросил. — Тебе было страшно, ЛТ? Окруженная всеми этими сумасшедшими людьми, запертыми где-то, где тебе не место? Это было ужасно?

Теперь он покровительствует мне.

Быть снисходительным ублюдком.

Я стискиваю зубы, немного приподнимая голову, касаясь его носа своим.

— Держу пари, ты хотела выйти. Умоляла сбежать и когда не смогла. Ты бы лежала в этих четырех белых стенах, смотрела в потолок и фантазировала о тех временах, когда я был на девять дюймов глубоко внутри твоей киски, не так ли?

Его тело двигается, соприкасаясь с моим центром, и я пытаюсь заглушить стон, но это не очень хорошо получается. С моих губ срывается слабый стон, бедра дергаются, ища от него большего трения, нуждаясь в какой-то форме разрядки.

— Да, я знаю, что ты это делала. Бьюсь об заклад, ты даже просунула эти пальцы между своих бледных бедер и заставила себя кончить, думая о моем языке на твоей киске.

То, как он говорит, так вульгарно, но из его уст это звучит как музыка. Все тело лаская, страстно обволакивая,

Рук является афродизиаком. От его жесткого взгляда до дымящегося запаха он опьяняет.

Секс на прогулке.

Ты смотришь на него, и ему не обязательно это говорить, но ты знаешь, что он знает, как тебя трахнуть. Как добраться до этого места, до которого никто другой не может.

Я пытаюсь придвинуть бедра ближе, но именно тогда он решает отступить, полностью удаляясь от меня, оставляя меня снова чувствовать себя опустошенной. Он выхватывает косяк рядом со мной, снова зажигает его, прежде чем сунуть в карман Zippo.

— Хорошо, — говорит он, вдыхая, — Рад, что ты помнишь. Я рад, что ты думала об этом, потому что это все, что ты когда-либо получишь от меня, Сэйдж.

Выпуская дым из легких, он пристально смотрит на меня, удаляясь по проходу.

— Воспоминания.

Только когда он выходит из дверей, я снова дышу.

И я также понимаю, где мои порванные трусики?

Их нет.