Предназначение

Глава 18

— Наводнение в Петербурге, залило Галерную гавань, пострадали петербургские сады, императрица Екатерина была в это время в Зимнем дворце, — пробормотал Тибо, просматривая газеты. — Бомарше представил правительству проект декларации о признании независимости США, — эта новость на всех передовицах.

— «Газета де Франс» сообщает, что командующий британским экспедиционным корпусом Хау, при поддержке королевского флота, разбил в середине сентября у Бредвайн-Крик американскую армию. Ты думаешь, американцы выиграют эту войну? — спросил Тьери, свернув еженедельник и бросив его на столик.

— Qui vivra, verra, гласит пословица, — проворчал Тибо. — О, черт! Послушайте, что пишет в «светских хрониках» «Журналь де Пари», — воскликнул он взволнованно и прочел:

— Что за дьявол! Откуда у газеты эти сведения?! — я взял из рук Тибо газету и перечитал сообщение.

— Кто-то следит за тобой и многое знает, — Арс поставил на столик бокал с вином и встал. — Я встречался здесь кое с кем. Среди негласных жителей Парижа ходят слухи о возвращении Воина, — Арс многозначительно улыбнулся и сделал движение, словно собирался проткнуть кого-то шпагой. Ваша слава бежит впереди вас, магистр.

— Какая слава, о чем ты говоришь, Арс, я же ничего не сделал.

— Вот и я о том же! — Арс вновь улыбнулся и опять повертел несуществующей шпагой.

— Вздор все это, — проворчал Тибо.

— Ну не знаю, не знаю. Вам видней, — проговорил Арс и вышел из комнаты.

— Что это с ним? — Тьери удивленно взглянул на меня.

Я пожал плечами:

— Понятия не имею, он все время раздражительный какой-то, наверное, ему не привычно жить на одном месте.

— К вам посетитель, месье де Морель, — доложил дворецкий.

— Как он представился? — спросил Тьери.

— Жульбэр Миори, месье, священник из провинции Пуату.

Мы удивленно переглянулись.

— Священник?! К нам?! Что, черт возьми, происходит?! — я взволнованно прошелся по комнате.

— Просите его, — сказал дворецкому Тибо.

Через минуту в комнату вошел человек в сутане, обежав нас глазами, низко поклонился и обратился к Тибальду:

— Месье, для меня большая честь видеть Вас, храни вас Господь. Простите за вторжение, но дело, с которым я обращаюсь к Вам, весьма таинственно и не терпит отлагательств. Я уверен, что только Вы сможете разрешить его.

— Простите, святой отец, но я не де Морель, — Тибо поднялся с кресла. — Позвольте представить, месье де Морель и месье Ривьер.

— О, простите, Бога ради! — вскричал священник. — Ваша молодость не позволила мне …

— Не беспокойтесь, преподобный, все в порядке, — перебил я его, — скажите лучше, что привело вас ко мне?

— Да, да, одну минуту, — Миори нахмурил лоб и задумался на секунду, — я прибыл из провинции Пуату, где получил приход в 1750 году. Моя деревня расположена на берегу Вьенны, неподалеку от города Шательро. — Было видно, что священник сильно нервничает и никак не соберется с мыслями.

— Вы не волнуйтесь. Присядьте вот сюда, поближе к огню. Хотите глоток вина? — Тибо участливо придвинул кресло к камину.

— Спасибо. Да, я сильно встревожен. Понимаете, мне нужно что-то сделать, но я не в силах понять, что происходит. Поэтому я и приехал. Я знаю, что только вы можете нам помочь, месье де Морель.

— Расскажите все с самого начала, — предложил я и подал ему бокал с вином. — Я слушаю вас и, если смогу помочь, то непременно сделаю это.

— Благодарю, — Миори взял вино и сделал небольшой глоток, — так вот, началось это давно, еще десять лет назад, когда баронесса Клотильда де Фронце родила первенца. Младенец прожил всего месяц и умер в своей колыбели. Его тельце нашли совершенно обескровленным. Вы понимаете, о чем я говорю? — прошептал преподобный, подавшись вперед и заглянув в мои глаза.

— Я понимаю, — кивнул я.

— Через год баронесса родила девочку. Ровно через месяц ребенок был убит тем же изуверским способом. И это длится уже десять лет! Барон де Фронце не имеет наследника, силы баронессы убывают. Они в отчаянии! Недавно Клотильда родила мальчика. Он очень болезненный, это и понятно, учитывая состояние его матери. Поэтому я здесь. Барон не знает о моем визите к вам, но я надеюсь на вашу помощь, — священник с надеждой посмотрел на меня.

— Вы устанавливали наблюдение за младенцами? — спросил Тибо.

— Разумеется! В комнате всегда, с самого рождения ребенка, находится охрана из самых надежных людей! — воскликнул Миори, — но в ночь убийства все, кто находился в комнате, засыпали самым странным образом и наутро ничего не помнили!

— Хорошо, я приеду, — пообещал я. — Когда младенцу исполняется месяц?

— Через неделю.

— Ждите меня. Я приеду в ночь наступления срока.

— О, благодарю вас! Вы не представляете, какую тяжесть сняли с моих плеч, — Миори вскочил на ноги и радостно осенил себя крестным знамением.

— Скажите, преподобный, а откуда вы узнали о де Мореле? Вам кто-то подсказал, где его найти?

— Ну да. Мне о нем сказала моя прихожанка. В деревне все сочувствуют барону. Он хороший хозяин, люди любят его.

— А она от кого о нем узнала?

— Вот этого я не знаю. Не интересовался, извините, — священник поклонился и вновь обратился ко мне:

— Так мы ждем вас, господин де Морель, до скорой встречи, — он, прощаясь, поклонился и вышел из комнаты.

— Странно все это, ты не находишь? — обратился ко мне Тьери.

— Еще как. Но поехать стоит. Признаки вампиризма на лицо. Если можно им помочь, это нужно сделать.

— Ты пойдешь один?

— Я поеду на Атере. Иша, тебе придется остаться дома, — я потрепал пантеру по загривку, — не сердись, друг, хорошо? — Иша фыркнул и равнодушно отвернулся. Я знал: если он спокоен, значит, со мной ничего не случится, поэтому еще сильнее утвердился в своем решении. — Арсу ничего не говорите. Пусть остается дома. Да, и сегодня вечером у меня первая экстраординарная лекция профессора Жирома, так что я буду поздно.

Жиром назначил необычное место для своей лекции — Булонский лес. Обычно дополнительные занятия в колледже начинались в шесть вечера и длились до десяти. Я пришел к лесу без пяти шесть.

— Вот и вы! — воскликнул профессор, подойдя к месту встречи одновременно со мной. — Сейчас мы с вами пройдемся по этим темным аллеям, мой юный друг, они хранят в своей памяти множество историй, темных и таинственных. Много слез было пролито на этих дорожках, но еще больше крови. — Жиром взял меня под руку, и мы двинулись по одной из аллей. Вечер уже вступил в свои права, собирая в закоулках длинные темные тени. Мрачное непонятное вступление профессора слегка озадачило меня, и я приготовился к любым неожиданностям.

— Скажите, любезный друг, вы что-нибудь знаете о ящеритах?

— Нет, профессор. Впервые слышу о них.

— Было время, когда эти создания правили миром. Они были властителями на этой планете. Не самыми умными, надо сказать, но очень сильными.

— О чем вы?

— Пройдемся, я вас познакомлю кое с кем, — Жиром увлек меня на боковую тропинку. Она узкой и уже погрузившейся в темноту лентой петляла среди старых каштанов и дубов, раскинувших над ней свои толстые ветви.

Мы прошли всего несколько шагов, как вдруг из-за кустов разросшегося жасмина вышел человек. Он был среднего роста, но мощная шея и торс Аполлона говорили о его неимоверной силе.

— Жиром, — поклонился профессору незнакомец.

— Кроуз, — ответил поклоном преподаватель.

— Позвольте представить вам, господин де Морель, главу нашего, так сказать, ящеросообщества, господина Кроуза. Он акрокантозавр, один из наиболее хищных динозавров прошлого. Кроуз, это виконт Мишель де Морель, его родословная насчитывает не одно столетие, и он мой студент.

— Рад знакомству, — поклонился я Кроузу, хотя даже представить не мог, чтобы этот человек был животным.

— Взаимно. Надеюсь, наше знакомство перерастет в сотрудничество полезное, как для сообщества полувампиров, так и для нас.

— Простите? — переспросил я.

— Вы не завершенный вампир, верно? Вы же не пьете человеческую кровь, значит, еще не вампир, но уже и не человек, — Кроуз многозначительно улыбнулся. — Настоящие вампиры — хищники, как и мы. В прошлом у нас были трения по поводу угодий. Людей было не так много, но теперь, хвала Всевышнему, все в порядке. Мы поделили территории и стараемся не вторгаться в чужие владения.

— Вы пьете кровь людей?!

— Нет. Мы их едим.

Меня передернуло от такой прямолинейности.

— Но я, по просьбе профессора Жирома, должен просветить вас по поводу нашей сущности и жизни среди людей. Не знаю уж и зачем это ему нужно, но он о-очень просил меня. Только есть одно условие, де Морель: вы должны доказать мне, что ни при каких условиях не выдадите то, что узнаете.

— Я даю вам слово.

— Этого мало. Я должен убедиться в вашей стойкости и мужестве. Ведь вы даже не догадываетесь о том, какие существа тайно живут среди людей. И чтобы противостоять им, не достаточно быть просто честным и храбрым малым.

Кроуз отошел на несколько шагов, снял камзол, потом, потянув за какой-то шнур, одним движением сбросил и всю остальную одежду. По его телу пробежала дрожь, он изогнулся в какой-то немыслимой судороге и начал перевоплощаться. Вдоль спины показались острые шипы в полтора фута длиной, большая голова с заполненной острыми зубами пастью, мощные ноги и громоздкое тело с небольшими лапами. Его глаза под коричневыми наростами налились кровью, и в них не осталось ничего человеческого — только стремление к убийству.

Оскалив пасть, он ринулся на меня. Я увернулся. Он на ходу повернул длинную шею и попытался вцепиться зубами в мой бок.

— Что за черт?! — крикнул я профессору. Но он лишь отошел в сторону и стоял, сложив руки на груди.

Ящер, между тем, развернув свое огромное неуклюжее, на первый взгляд, тело снова рванулся ко мне. Я подскочил и вцепился в ветку близ стоящего дерева. Взобравшись повыше и очутившись в относительной безопасности, я снова обратился к Жирому:

— Объясните, черт возьми, в чем дело!

— Слезайте, слезайте, мой друг, так вы ничего не добьетесь. Попробуйте одолеть его, тогда, может быть, вы многое узнаете. Это очень важная для вас информация, поэтому, я бы на вашем месте постарался, — невозмутимо ответил преподаватель, не шелохнувшись.

— На кой черт мне все это сдалось? — подумал я и бросился вниз на голову ящера. Сорвав с шеи ленту, я всунул ее в пасть чудовища, как удила и попытался удержать ее в одном положении. Ящер щелкнул челюстями и от ленты остались лишь кусочки, зажатые в моих руках. Он встряхнулся и понесся по узкой аллее в темные дебри леса. Я ухватился за его шею и старался не свалиться ему под ноги, хотя сидеть на остром гребне из костяных пластин было совершенно неудобно.

Кроуз на ходу поворачивал голову и пытался схватить меня за ногу. Мне нужно было следить за его действиями, за дорогой и за тем, чтобы низкие ветки не сорвали меня со спины.

Свернув с дорожки, он вдруг остановился и со всего размаха ударился боком о ствол старого дуба. Дерево затрещало от мощного удара, и на мою голову посыпались листья и сухие ветки. Я схватил одну из них и изо всей силы опустил ее на голову ящера. Он зарычал, оскалившись, и вновь ударился об дерево. Я колотил его по голове до тех пор, пока от толстой ветки остались одни щепки, но он не сдавался. Тогда я вцепился в его пасть и рванул что было сил. Из раны хлынула кровь. Он взревел и замотал головой. Я соскочил на землю и, ухватившись за его ногу, повалил монстра на землю. Потом, зажал окровавленную морду и повернул голову так, что чуть не свернул ему шею. Он дернулся и затих. Я стоял над ним, и меня била непрерывная дрожь. Ярость, неукротимая жажда крови заволакивали разум плотной красной пеленой, но я старался удержаться на краю пропасти и подавлял в себе безумное желание вцепиться в его глотку.

— На сегодня достаточно, месье де Морель, — проговорил вышедший из-за кустов Жиром и, взяв меня за плечо, легонько подтолкнул в сторону дорожки. О нем позаботятся, все будет в порядке. Пойдемте, я провожу вас.

Я посмотрел на него, с трудом отвлекаясь от лежавшего на земле ящера. Мое сознание еще не совсем пришло в норму, хотелось впиться в профессорскую шею и не останавливаться до тех пор, пока в его теле остается хоть капля крови. Я не понимал, что происходит. Раньше со мной не случалось ничего подобного. Когда дело касалось животных, я всегда мог контролировать свои эмоции, но сейчас меня захлестнула не только неудержимая жажда, но и какой-то необычный первобытный инстинкт охотника.

Мы вышли из леса в глухом безлюдном переулке города. Жиром оглядел меня и, улыбнувшись, сказал:

— Вот и ваше первое свидание с прошлым, де Морель. Следующий раз будет поинтересней и … повеселей. Все только начинается, юноша, будьте готовы к необычайным открытиям! Всего доброго. Надеюсь, вы сможете сохранить в тайне все, что увидели сегодня. Я могу на это надеяться? — он заглянул в мои глаза.

— Я не понимаю, профессор. Что сейчас произошло? — спросил я сдавленно.

— Вы все поймете, мой друг, дайте время. — Жиром пожал мою руку и растворился в сумерках наступившей ночи.

Я долго бродил по опустевшим улицам Парижа. От грязных потоков на каменных тротуарах несло смрадом. Бездомные собаки рылись в кучах мусора, которые скопились в подворотнях. Запоздалые прохожие спешили поскорей укрыться в своих жилищах. С наступлением темноты на улицах было не безопасно. От лавок мясников доносился застоялый запах крови, который не мог перебить даже сильный аромат расположенных по соседству парфюмерных магазинчиков. Мне захотелось поскорей оказаться на чистом воздухе. Я помчался к окраине города по погруженным во мрак улицам и вскоре стоял на пригорке под старым раскидистым дубом, среди леса, окружавшего угодья Тибальда.

— Как прошли дополнительные занятия? — спросил Арс, когда на следующее утро встретил меня у конюшен. Я направлялся проведать Атера.

— Было весело, обещали, что будет еще веселей, — буркнул я на ходу. Мне не хотелось с ним разговаривать, его поведение раздражало. Если ему здесь не нравится, может убираться ко всем чертям, его никто не держит. Но Арс не уходил, а только старался посильней задеть всех своими колкими замечаниями.

— Ну, что ж, береги ноги, — засмеялся Арс.

Я в один прыжок оказался рядом с ним и схватил его за грудки. Меня колотила неудержимая ярость.

— Что ты хочешь, Арс? Чего ты добиваешься? Чтобы я оставил друзей, Сорбонну и отправился с тобой искать того, кого уже столетия никто в глаза не видел?! Может, их уже и на свете не существует! Может, это просто старая легенда, за которую вы цепляетесь, чтобы оправдать свое никчемное существование?!

— У-у-у, да неужели? У нашего добронравного героя, оказывается, есть характер, — Арс рассмеялся мне в лицо, — остынь, де Морель, когда придет время, ты сам отправишься на их поиски. А сейчас наслаждайся! Обманывай других притворной нравственностью! Но мы-то знаем, какие желания таятся под этой невозмутимостью. Верно, магистр? — последние слова Арс зло прошипел, притянув меня к себе вплотную и глядя прямо в глаза. Затем оторвал мои руки от своей груди и ушел не оборачиваясь.

Я остался стоять пораженный. Откуда он мог знать, что в последнее время со мной творится что-то необъяснимое? Гнев и трудно контролируемая жажда все чаще накрывали меня с головой. Мне становилось все трудней справляться с неукротимой тягой к женщине. Причем, порой мне бывает абсолютно все равно, будет ли это женщина из достойной семьи или последняя потаскуха из самого грязного притона. Я готов был наброситься на любую подвернувшуюся под руку, только бы она была живой и теплой.

Постояв несколько минут, глубоко дыша, я постарался успокоиться. Гнев еще бился натужно в висках, но я уже мог ясно мыслить. Я медленно направился в конюшню. Конюхи не могли подойти даже к стойлу Атера, он никого кроме меня не подпускал. Поэтому я каждое утро отправлялся с ним на прогулку. Оседлав коня, не спеша выехал из усадьбы и направился в лес.

Конная прогулка доставляла мне истинное удовольствие. Человеческие воспоминания о верховых выездах почти стерлись из памяти, и мне были приятны такие моменты.

Атер негромко заржал. Я тоже почувствовал Ишу. Он выскочил из кустов и побежал рядом с нами.

Мы углубились далеко в лес. Люди почти не бывают в этих местах, разве что дровосеки или грибники, но даже они чаще всего промышляют поблизости от своих деревень. Я ехал глубоко задумавшись о том, что со мной происходит, откуда Арс мог узнать о моих срывах. Вдруг мне показалось, что между деревьями мелькнуло женское платье. Я встрепенулся, но Атер и Иша спокойно продолжали идти по едва заметной тропинке.

Я вгляделся в густые заросли подлеска и кустарник, росший между деревьями, но там никого не было. Я усмехнулся: «Надо поменьше думать о женщинах».

И в этот момент между деревьями вновь показался краешек светлого платья и зонтик: женщина скрылась за толстым стволом дерева. Я направил Атера в ту сторону. Когда я подъехал к месту, где видел ее, там никого не оказалось. Но вдали опять мелькнуло светлое платье и зонт.

— Эй, погодите, мадемуазель. Вам нужна помощь? Здесь опасно! В лесу много диких зверей! — крикнул я вслед незнакомке. Но мне никто не ответил.

Еще долго я кружил по лесу, но больше никого не увидел. Я повернул коня к тропинке. Время для прогулки вышло, и нужно было возвращаться.

— Ты в порядке? — спросил меня Тибо, когда я вошел в конюшню, ведя Атера за повод.

Каждое утро кто-нибудь из домочадцев приходил сюда и проводил с лошадьми немного времени. Это было нужно для того, чтобы кони не боялись нас. Их кровь не пили и с самого рождения приучали к присутствию вампиров. Благодаря этому, мои друзья имели богатый выезд, которому мог бы позавидовать любой дворянин.

— Да, — коротко бросил я в ответ. Мне не хотелось сейчас ни с кем разговаривать. Раздражение, укрощенное мною утром, вернулось вновь.

— Я видел, как вы с Арсом ссорились, — продолжил Тибо, — что он хотел от тебя?

— Ничего особенного, все как обычно.

— Мишель, мне кажется, тебе трудно привыкнуть к жизни среди людей, — Тибальд подошел и положил руку на мое плечо. — Ты долгое время не жил рядом с ними, поэтому тебе сейчас так тяжело. Но поверь, это пройдет. Мы все прошли через это. Нам тоже по первости было нелегко. Со временем станет легче, хотя, конечно, тяга к их крови не отступит никогда. Но я обещаю, что станет легче.

Я ничего не сказал, только благодарно кивнул в ответ на его слова. Я не мог сознаться Тибальду в том, что моя тяга к человеческой крови была несравнимо более слабой, чем взбунтовавшаяся во мне сущность инкуба.

Одной из особенностей Атера было его умение в течение нескольких минут перемещаться на любые расстояния. Это было необъяснимо. Но как только я садился в седло с намерением проехать в то или иное место как можно быстрее, через несколько мгновений оказывался там. При этом я видел, как мимо меня проносятся окрестности, сливаясь в одно размытое пятно. Это было непостижимо даже для моей сверхбыстрой скорости.

Эдина сказала, что он потомок Гуллфакси — коня скандинавского великана Грунгниру. Жиром нашел по моей просьбе сведения об этом коне. Грунгнир мог одинаково быстро перемещаться по земле, по воздуху и по воде. К моему удовольствию, Атер перенял от своего предка эти качества. Хотя иноходец великана и не был быстрым, как Слейпнир, конь Одина, я был доволен возможностями своего скакуна.

Когда я впервые прочел о Грунгнире, то высказал свое сомнение в правдоподобности этих мифов. Жиром, рассмеявшись, заметил, что мы сами являемся частью этой неправдоподобности.

— Помните, как сказано у Шекспира: «На Земле и на Небе, Горацио, есть много всего, что и не снилось нашим мудрецам».

Вечером назначенного дня я отправился в поместье де Франце. Я вывел Атера на пригорок с вековым дубом и уже через мгновение оказался на небольшой возвышенности у берега полноводной реки. Передо мной расстилался сельский пейзаж, освещенный неполной луной. Обработанные поля перемежались с небольшими рощами. Несколько деревень лепились в берегу Вьенны. Большая дворянская усадьба стояла поодаль на высоком обрывистом берегу. Ее окружала роща, в которой росли тисы, дубы и березы. Каштановая аллея, ведущая к парадному входу в господский дом, прямой линией означила подъезд.

Я спустился к аллее и увидел Миори, который притаился в тени каштана.

— Слава Вседержителю, вы приехали! — воскликнул священник не совсем искренне и перекрестился. — Я, признаться, очень переживал.

— Почему? Я же дал слово, — я спрыгнул с седла и отпустил Атера.

— Пойдемте, я проведу вас в комнату малютки через черный вход, — быстро прошептал он, не ответив на мой вопрос. Но в мыслях преподобный уже сожалел о своем визите к нам. Его мучили страх и подозрение, которые он испытал при нашей первой встрече. Конечно, он не мог объяснить их причины, но инквизиция навеки оставила след в душах людей, и пастырь, увидев нас, почувствовал тревогу и засомневался в правильности своего решения.

Я повернулся к нему и, глядя в глаза, тихо произнес:

— Вы забудете о своем страхе раз и навсегда. Я не колдун и не знахарь. Я всего лишь храбрый человек, вызвавшийся помочь барону и баронессе.

Миори моргнул непонимающее, а потом облегченно вздохнул. В мыслях он обругал себя за предрассудки и отметил, что я отважный и славный малый и мне непременно удастся разгадать тайну рода де Фронце.

— Ведь недаром же о нем ходят слухи, как о воине, сражающемся с нечистью! — подбадривал он себя мысленно.

Мы вошли в покои младенца. У колыбели сидела кормилица и два дюжих молодца с кремневыми пистолетами и ружьями.

Сохраняя молчание, мы поздоровались лишь легким поклоном. Я оглядел комнату. Большое окно было заперто на задвижку и висячий замок. Дверь в комнату пастырь замкнул и опутал дверные ручки цепью сразу же, как только мы вошли. Двигаясь почти бесшумно — я не хотел вызвать страх и сомнение у людей поэтому передвигался, как они — зашел за ширму, стоявшую в дальнем углу комнаты.

В доме еще некоторое время были слышны звуки располагавшихся на ночь людей. Но вот все стихло, и большой двухэтажный дом де Франце погрузился в темноту и сон. Был слышен лишь мерный ход больших пристенных часов, стоявших в длинном коридоре, за дверью комнаты.

Я огляделся. Детская была роскошно убрана. Дорогая мебель, множество игрушек, на стенах, затянутых светлыми шелковыми драпировками, развешены веселые картины, изображавшие пухленьких младенцев и херувимчиков, сельские пейзажи. Было видно, как родители мечтали сохранить жизнь ребенка. Только одна из картин выделялась своей мрачностью и неуместностью. На ней была изображена немолодая почтенная дама, одетая в старинную одежду. Скорей всего, портрет был написан в одиннадцатом-двенадцатом веках.

Бонна, священник, сжавший в руках большой серебряный крест, и его подручные с оружием наизготовку расположились вокруг колыбели плотным кругом. Ни один человек не смог бы проскользнуть мимо них. Кормилица сидела напротив ширмы, за которой я укрылся. Я старался не смотреть в ее сторону. Она была молода и красива. Возможно, недавно родила первенца и за здоровый цветущий вид была приглашена к ребенку барона. Ее грудь, выглядывающая из разреза платья, равномерно поднималась и опускалась в такт дыханию. Я с усилием заставил себя оторвать взгляд от ее белой кожи. Амбре женщины было настолько притягательным, что начала кружиться голова. Я улавливал его, выделяя из всех других запахов замкнутого пространства комнаты.

Неожиданно я поймал себя на мысли, что мне уже все равно, кто придет за несчастным младенцем. Помимо воли я начал строить план убийства мешавших мне мужчин. С моей скоростью это не займет много времени. Никто даже пикнуть не успеет, как я сверну им шеи. Пульсирующее возбуждение билось во всем теле тугими толчками, унося в мир опьяняющих грез. Перед глазами вставали воспоминания о Кали Махадеви, о той безумной страсти, которая владела мною в мгновения нашей близости.

— Никто, кроме этих людей, не знает о моем присутствии, — стучало в голове, — все подумают, что случилось очередное несчастье, — преступная мысль раскаленным прутом вонзалась в сознание. Картины наслаждения вставали перед мысленным взором. — Давай, попробуй! Все будет просто и легко. Никто не узнает об этом!

Один из охранников заснул и внезапно всхрапнул. Все вздрогнули от громкого звука. Я мысленно закричал от ярости. Вогнав в свою ладонь острие кинжала, я медленно поворачивал его, отвлекая себя от запретных мыслей. Алая кровь засочилась из раны, и мгновенно сворачиваясь в гранатовые зерна, бесшумно падала на ковер.

Через некоторое время люди опять замерли на стульях, медленно погружаясь в полудрему.

Часы за дверью пробили два часа пополуночи. Свечи почти прогорели и едва освещали комнату. Тихо. Только слышится мерное дыхание заснувших людей.

Вдруг мне показалось, что дама на старинной картине моргнула и слегка повернула голову.

— Что за чушь?! — я пригляделся внимательней. Нет, дама глубоко вздохнула, словно пробуждаясь от мертвого сна. Повела рукой, распрямила спину, как будто она затекла от долгого неподвижного стояния. Потом, достав из кошеля, висевшего на ее поясе, какой-то предмет открыла его и, поднеся ко рту, сдунула в комнату серебристую пыль. Люди, глубоко вздохнув, застыли в неподвижности.

Дама приподняла край тяжелого платья и шагнула с картины. Ее изображение осталось на прежнем месте, только плотный призрак перемещался по комнате. Невесомо, бесшумно, не касаясь пола, она подплыла к колыбели и нагнулась над ребенком.

— Я не стал бы этого делать, — проговорил я негромко и вышел из-за ширмы.

Дама медленно повернулась и, усмехнувшись, произнесла:

— Воин пришел защитить беспомощного младенца. Зачем тебе влезать в чужие дела? Я лишь исполняю проклятие, наложенное на этот род. Он должен прерваться на Фредерике де Франце, — она медленно распрямилась и, улыбаясь, осмотрела меня с ног до головы. — Да, ты похож на Тьедвальда. Это он уничтожил меня много лет назад. Я застряла между двух миров, не имея возможности остаться здесь или идти дальше там. Только после того как я ценой неимоверных усилий внушила написать свой портрет в полный рост, мне стал доступен этот мир лишь на несколько часов. Так не мешай мне насладиться этими мгновениями.

— За что Тьедвальд убил тебя?

— Он не убивал, я уже была мертва. Я была вампиром, так же как и ты. Он уничтожил лишь тело, моя сущность осталась нетронутой. Мне позволили вернуться. Я поклялась, что взамен уничтожу род де Франце.

— Почему?

— Когда-то один из них уничтожил беса, вселившегося в его жену. За это темные духи поклялись уничтожить весь его род. Но мне нужна кровь. Я скучаю по ней. Кровь невинного младенца самая сладкая из всего, что есть на земле. Ведь я ламия. Ты знаешь, воин, о чем я говорю, — она повела лукавым взглядом на спящую донну.

— Ламия? Упырь, пьющий кровь младенцев? Так вот кем ты была в этой жизни.

— Ну, я могу быть не только упырем, — ламия гордо вскинула голову, и вместо старой женщины появилась прекрасная девушка в прозрачном сияющем золотом платье. Оно настолько плотно облегало ее тело, что казалось второй кожей, не укрывающей от постороннего взгляда ни одной тайны восхитительного девичьего тела. — Меня зовут Диана, — произнесла она нежнейшим голоском, проведя рукой по моему лицу, и тотчас вновь изменила свой вид. Теперь передо мной стояла та Диана, которую я знал. Ее длинные вьющиеся волосы густым золотистым водопадом ниспадали с плеч. Фиалковые глаза смотрели ласково и призывно. Стройное тело, затянутое в бальное платье. Запах, любимый и желанный, заполнил комнату, уничтожая последние остатки моего самообладания. Я падал в пучину невыразимого наслаждения. Все померкло, исчезло, растворилось в желании и нежной страсти.

— Мишель, — прошептала Диана, — мне так одиноко без тебя. Позволь вернуться к тебе.

— Любимая, я так скучал, — мой голос сорвался от нахлынувших чувств. Я притронулся к ее волосам, коснулся ладонью щеки, легонько тронул алые губы не в силах сдержать себя. Она прикрыла глаза, подавшись мне навстречу.

— Помоги мне, прошу. Я так хочу быть с тобой, — прошептала она едва слышно.

Я смотрел в ее глаза и тонул в них, проваливаясь в бездонную синеву. Гладил пряди длинных роскошных волос, зарываясь в них и вдыхая чарующий аромат тела. Коснулся губами обнаженных плеч и ласкал их, забыв обо всем на свете.

— Вот видишь, как легко я могу превратить врага в союзника, — проговорила Диана холодным жестким голосом, и я увидел, что сжимаю в объятиях старуху. — Помоги мне остаться в этом мире, и я помогу тебе вернуть Диану.

Я с отвращением оттолкнул от себя ламию.

— Не спеши разочаровываться, де Морель. Я знаю, как помочь тебе, ты знаешь, как помочь мне. Значит, наша встреча не случайна, — ламия невесомо переместилась от колыбели к окну.

Я молчал, неимоверным усилием воли заставляя себя сдержаться.

— Ты любишь ее. Ты живешь в своих воспоминаниях о ней даже в настоящем. В твоей душе не осталось места для радости, потому что ты помнишь обо всех пережитых горестях. И поэтому тебя так легко контролировать. Но и душа Дианы тоже томится. Она рядом с тобой. Всегда. Она не отпускает тебя, следит за тобой, бережет, по мере своих возможностей. Вы держите друг друга, не позволяя идти дальше. Поверь, она страдает не меньше тебя, Мишель. Боль разлуки мучает ее. Но я могу помочь ей вернуться.

— Как?

— Она может возвратиться к тебе призраком. Вы можете быть вместе целую вечность. Ты ведь тоже вроде как мертв. Поэтому нет ничего легче. А хочешь, я научу тебя переходить в тот мир, и ты сможешь видеть ее там, с ее стороны? — ламия вновь оказалась рядом со мной и, заглянув в мои глаза, прошептала, — для настоящей любви не может быть преград. Ей подвластно все, потому что она самая главная сила во всех мирах вселенной, Мишель.

— Что я должен сделать?

— Ничего особенного. Ты должен забрать у Орея камень и воду и отдать мне. Скажи ему, что сам будешь хранить реликвии. Взамен ты получишь Диану.

— Кто послал тебя? — я схватил ее за плечи и тряхнул.

Ламия легко, словно дым, выскользнула из моих рук и оказалась у дальней стены.

— Ты знаешь, Мишель. Покорись и получишь заслуженную награду. Ведь Он всемогущ, Ему все подвластно в этом мире.

— Только не то, что Он желает больше всего на свете! Убирайся! Не хочу больше слышать об этом. И никогда, слышишь, никогда не возвращайся в этот дом. Я прослежу за этим и в следующий раз уничтожу тебя.

Ламия зашипела, обнажив клыки, и в одно мгновение превратилась в отвратительное создание — наполовину женщину, наполовину змею.

— Давай, попробуй! — зашипела она. Из ее рта показался длинный раздваивающийся на конце язык, — у тебя нет меча, а без него ты беспомощен перед силами Тьмы, воин.

— Обойдусь и без него! — я рванулся к спящему священнику и, выхватив серебряный крест из безвольных рук, вогнал его в грудь злобного чудовища по самую рукоять распятия.

Ламия замерла на миг, ее глаза закатились. Она судорожно забила змеиным хвостом и упала на пол. Ее тело иссыхало на глазах, превращаясь в черную мумию. Потом и оно, рассыпавшись в пепел, исчезло, оставив после себя легкий дымок и отвратительный запах гниющей плоти.

Я разбудил спящих людей. Они недоуменно осматривались и морщили носы от тошнотворного смрада, наполнившего закрытое помещение.

— Что здесь произошло? Как получилось, что мы заснули? — воскликнул Миори. — И как мой крест оказался на полу? — он поднялся со стула и, нагнувшись, поднял крест, но в тот же миг в ужасе выронил его из рук — крест зашевелился, превратившись на секунду в змею. — Кровь Христова! — закрестился он, со страхом взирая на упавшее распятие.

— Это была ламия. Скажите барону, чтобы он приказал сжечь портрет, — я указал на картину.

В течение нескольких дней я в одиночестве бродил по лесу. Мысли о Диане не покидали меня. Все воспоминания всколыхнулись с необыкновенной силой. Мне не давали покоя слова ламии о том, что она мучается. Мысль, что я причинял ей страдание даже там, была невыносима! Было ли это правдой? Или это была преднамеренная ложь, нацеленная на мою слабость? А может, все правда и я держу ее меж двух миров, не позволяя идти дальше?

После долгих мучительных раздумий, я решился встретиться с Миори. Я пришел к его дому поздно вечером и, постояв в нерешительности у двери, заставил себя постучать. Миори открыл дверь и, улыбнувшись, предложил войти.

— Здравствуйте, господин де Морель. А знаете, я почему-то знал, что вы придете ко мне. Так чем, мой друг, я могу быть полезен?

— Как дела у барона? — спросил я, не отвечая.

— Они с супругой безмерно счастливы! Благодаря вам. Не знаю, как уж вам это удалось, но мы все вам чрезвычайно благодарны. Картину сожгли. Малыш прямо на глазах становится здоровеньким крепышом. Но я чувствую, что вас привело ко мне не простое желание узнать, как идут дела у де Франце. Я слушаю вас, друг мой. Вы можете поделиться со мной всеми заботами, которые не дают вам покоя. Прошу располагайтесь.

Я сел в предложенное кресло, стоявшее у камина, в котором жарко пылал огонь. Священник налил в бокалы вино и подал мне один из них. Сев в рядом стоящее кресло, он сделал глоток и молча смотрел на огонь, позволяя мне собраться с мыслями.

— Очень давно я знал девушку, — тихо проговорил я и снова замолчал. То, о чем я решился рассказать этому немолодому и, наверное, мудрому человеку, я не говорил никому. — Она умерла у меня на руках, потому что хотела помочь мне. С тех пор я не могу простить себе ее смерть. Я любил ее больше жизни, я отдал бы за каждый ее вздох всю свою жизнь без остатка и без сожаления. Я надеялся, что она поймет: меня нельзя спасти! Поэтому я медлил и ничего не предпринимал. Я ждал, а она не выдержала испытаний и умерла. — Я говорил медленно, подбирая слова, а давно ушедшее вставало предо мной, как будто все случилось только вчера.

Пастырь молчал. Он смотрел на огонь и ждал, когда я выскажу все, что наболело в моей душе и терзало ее.

— Как ни странно это прозвучит, но я всегда чувствовал ее присутствие. Это чувство удерживало меня от действий, которые изменили бы меня и я бы перестал быть тем, кого она полюбила. Ее любовь, вера в мои силы держала меня на краю пропасти. Все решения я принимал с оглядкой на нее. Я боялся запятнать память о ней, чистоту ее любви. Каждый свой шаг я проверял и перепроверял, путался в принятии решений, сомневался в их правильности, и все это только потому, что знал — она рядом, она любит и смотрит на меня оттуда. Я хотел быть достойным ее. Но я даже не предполагал, что она может страдать! — я с силой ударил кулаком по колену, — получается, все эти годы я мучил ее! Не желая отпустить в своей эгоистичной надежде на встречу, я удерживал ее меж двух миров. И как бы я ни убеждал себя, что уже не жду этой встречи, это было ложью! Я ждал и искал ее каждый день и час своей долгой жизни. Я надеялся найти ее в каждой женщине, которая хотя бы отдаленно была на нее похожа!

Я вновь замолчал, стараясь справиться с нахлынувшей ненавистью к себе. Пастырь сидел неподвижно и не задавая вопросов. Отблески огня играли на его задумчивом покрытом морщинами лице. За окном разыгралась непогода. Ветер завывал в каминной трубе, дождь со снегом бились в маленькое оконце, просясь к огню, как усталые запоздалые путники.

— Вы даже не представляете, что за боль терзает меня все эти годы, святой отец! Это чувство безысходности, предчувствия неотвратимой беды, надвигающейся из бездны подсознания. И это чувство, сконцентрировавшись где-то в середине живота, поднимается к самому горлу и как жестокий хищник разрывает сердце, перекрывает доступ воздуха, сжав горло в тиски. Это ощущение превращается в безжалостную физическую боль, в которой слились воедино и раскаяние от содеянного зла, и страх перед тем, что еще только может случиться. И с этим нельзя бороться, нельзя заглушить показным весельем или равнодушием, залить вином или убежать. Чувство настигает внезапно, где бы ты ни был и что бы ни делал в этот момент, боль заставляет остановиться, и сжаться в комок, и кричать беззвучно от невыносимой боли разрывающегося на куски сердца.

Я замолчал, насильно заставив себя глубоко вдохнуть, пережидая подступающую к горлу боль.

Я обязан отпустить ее, святой отец! — едва слышно проговорил я, с трудом выдавливая из себя слова и держа в руке маленький аграф в виде белоснежной розы из стерлингового серебра. На ее кружевном тончайшем лепестке сверкала брильянтовая слеза. — И вы должны мне помочь в этом.

— Ты уверен, сын мой, что хочешь этого? — негромко спросил пастырь.

— Нет. Но я не могу больше причинять ей боль. Поэтому я хочу, чтобы она была свободна. Она должна идти дальше по пути, предопределенному ей Богом. Я больше не буду удерживать ее подле себя. Довольно и того, что ей пришлось вытерпеть из-за меня. Я отпускаю ее.

Мы помолчали. Священник вздохнул и встал:

— Ну что ж, пошли.

Мы вышли из дома. Холодный ветер швырнул в лицо пригоршню мокрого снега. Неподалеку, перед сельским кладбищем, темнела старинная церковь. Ее высокие островерхие шпили вздымались в небо, подобно гигантским свечам.

Миори согнулся под порывами ветра, края его сутаны развевались на ледяном ветру. Казалось, сама природа запрещала нам выполнить то, зачем я пришел.

— Не надо, не отпускай меня, — послышалось сквозь завывания ветра. Я оглянулся: стройная плакучая ива, как юная девушка, горестно взмахивала длинными голыми ветвями. Тяжелая грусть беспощадными тисками сжала грудь, предвещая беду, но я отвернулся и пошел вслед за пастырем. Как бы ни было тяжело, я должен освободить от себя Диану.

Пустая церковь отозвалась гулким звуком наших шагов. Миори зажег несколько свечей, вышел ненадолго и вернулся в церковном облачении. Я сидел на скамье и, сложив руки, молил Диану о прощении.

— Requiem aeternam dona eis, Domine… — начал священник заупокойную мессу. Его неожиданно сильный и торжественный голос зазвучал в пустой церкви, отражаясь от стен многочисленным эхом.

— Не уходи, Мишель, не надо, — прозвучало рядом тихим эхом, и я вдруг почувствовал, как моей щеки коснулась нежная ладонь.

— Прощай, Диана, прости, — прошептал я в ответ и хотел притронуться к ее руке, но было поздно — ее уже не было рядом.

Когда месса закончилась, пастырь предложил мне ночлег, но я отказался. Он ушел, придерживая шляпу от порывов ветра, а я сидел, прислонившись к мокрой стене церкви, и кричал от боли, от испепеляющего чувства пустоты, которая черной бездонной ямой разверзлась в душе, и дождь стекал по лицу холодными струями горьких слез.