Предвыборная страсть

37

Пять бутылок стояли на столе: три пустые и две полные. Борис Агеев тяжело поднялся с дивана, шатаясь, подошел к столу, стал тыкать пальцем в бутылки.

— Одна… две… Только две, — пробормотал он заплетающимся языком. — А кто выпил вот эти?.. Я, что ли? Не может быть! Кто-то залез, выпил… Ботинки старые украли, коньяк выпили… Я тут живу, никого не трогаю, почему все привязываются ко мне? А ну пошли вон! — заорал он во все горло. — Кретины, твари, собаки! Вон, я сказал!..

Трясущимися руками он откупорил четвертую бутылку, наполнил рюмку, залпом выпил, не пошел, а повалился в сторону дивана, но успел донести тело до него, рухнул ничком и потом долго переворачивался на спину.

Сутки он пребывал в таком состоянии. Как приехал вчера, так и началось это полудремотное, не совсем реальное существование. Время от времени отключался, засыпал в самых неподходящих для этого местах: на веранде, в туалете, на полу перед печкой. Реже на диване, хотя бодрствовал большую часть именно там. Просыпаясь, машинально шел к столу, наливал себе рюмку, выпивал, зажевывал тем, что пальцы ухватили со стола.

Иногда его охватывала неукротимая злоба. В спальне на стене висело ружье, ижевская одностволка шестнадцатого калибра. Борис уже несколько раз хватал его, занимал место на полу у окна, готовый отстреливаться до последнего патрона, если бандиты придут по его душу.

— Вы, сволочи! — орал он. — Борис Агеев никогда не работал на торговцев наркотиками, никогда не был «шестеркой»! И вы не сделаете из него «шестерку», твари! Всех перестреляю! Меньше подонков будет на свете, мне еще спасибо скажут за это!

Но бандиты не спешили, видимо, не сомневались, что никуда он не денется, и Борис вылезал из засады, оставляя заряженное крупной дробью ружье у окна, и шагал к столу, а от него — к дивану.

Он не сошел с ума благодаря коньяку, но был близок к этому. Психика не выдерживала страшного напряжения. Еще позавчера он был уверенным в себе, красивым, холеным мужчиной. Крупный начальник, состоятельный человек, прикрытый к тому же высокой должностью жены. И вдруг, почти мгновенно — преступник, которого собираются использовать бандиты в своих грязных делишках! Ну выполнит он их задание, допустим, не попадется, где гарантия, что они снова не захотят использовать его?

Нет гарантии.

И ведь ни за что ни про что, нет его вины в том, что случилось, нет! Ну встречался с Анжелой, что в этом преступного? Да любой мужчина, если его жена ведет себя в постели, как Лера, найдет себе кого-то на стороне. Любой! Красивую, молоденькую, горячую, уютную… Самое страшное — жена узнает. И пусть! Разойдутся, давно пора это сделать, можно будет не прятаться, а жить с молоденькой открыто. И все!

Но если жена — мэр, и в депутаты рвется, получается черт знает что! За простую, вынужденную измену его заставляют связывать голую жену и делают убийцей!

Молоденькая в морге, а он здесь…

В милицию идти нельзя — не поймут. Они все гнут спины перед мэром. Если узнают, что он так подвел ее, укокошат. А она и пальцем не пошевелит, чтобы спасти мужа. Не по-ше-ве-лит!

Никто ему не поможет!..

«Что б ты провалилась!» — думал Борис. В эти минуты он готов был разрядить ружье в грудь Леры, и, если бы она случайно появилась вдруг на даче, не колеблясь, сделал бы это.

А потом злоба уходила, и он начинал философствовать.

— «Любовь, комсомол и весна»! — орал Борис, размахивая руками. — Все это гнусная, подлая ложь! Бывает любовь и весна или комсомол! Не было у нее любви, и весны тоже не было. Никогда! Ее настоящим мужем был комсомол, а потом стал город! Они затрахали ее до полусмерти, а я, Борис Агеев, зачем-то рядом околачивался, на что-то надеялся, идиот! Надо было комсомолу и городу набить морду, сказать: еще раз привяжетесь к ней, я вам!.. Так бы они и послушали… Бежать надо было от нее, давно уже и подальше! А теперь поздно…

Хотелось уснуть, отключиться часов на двенадцать, хоть на это время уйти от кошмара. Но, как назло, сон не шел, лишь время от времени наваливалось тяжелое забытье, похожее на обмороки, после которого становилось еще хуже…

Во дворе хлопнула калитка, послышались тяжелые шаги. Борис замахал руками и ногами, пытаясь подняться с дивана. Не сразу ему удалось это.

Уже пришли? Нужно в Москву ехать?

Пошатываясь, он подошел к окну, рванул в сторону занавеску. По асфальтовой дорожке от калитки к двери веранды уверенно шагали люди в пятнистой форме. Сколько их было, Борис не мог сосчитать — много. Но человека, идущего впереди, узнал. Гена Бугаев, «мушкетер королевы»…

Пришли за ним? Пронюхали?!

Он замер у окна, раскачиваясь из стороны в сторону. И вдруг страшная усталость рухнула на его плечи. Физическая, невыносимая усталость сменила нервное напряжение. Захотелось лечь на диван, свернуться калачиком и уснуть.

И уснуть…

Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. А дверь-то наполовину стеклянная, вышибить такую здоровому бугаю Бугаеву ничего не стоит. Ноги сами шагнули к столу, руки наполнили рюмку. Выпил, вытер губы рукавом — раньше бы никогда не позволил себе такого, — медленно побрел на веранду. А мысли были не о том, кто пришел, как с ними разговаривать — о том, как хорошо бы сейчас упасть на диван и уснуть.

— Чего… надо? — подошел к двери веранды, за стеклом которой торчала суровая морда Бугаева.

— Борис Васильевич, откройте, нам нужно поговорить.

Остальные стояли поодаль. Пятнистые какие! И пистолеты болтаются на поясах…

— По какому… поводу? — машинально спросил Борис.

— По очень серьезному. Откройте, мы поговорим без свидетелей.

— Да? А я, может быть, хочу со свидетелями… И вообще… не хочу. Уходи, это частная собственность. Моя… частная собственность, а не твоя…

Бугаев демонстративно вздохнул, покачал головой.

— Вы попали в очень серьезную ситуацию, Борис Васильевич. Вам и Валерии Петровне угрожает опасность.

— А ты не попал? — пьяно хмыкнул Борис.

Ничего другого на ум не пришло.

— Я не попал! — зло ответил Бугаев и, достав из кармана куртки фотографию, прижал ее к стеклу двери. — Теперь понимаете, в чем дело? Откройте, нам нужно поговорить.

Борис понял, в чем дело. Белая попка Анжелы, кровать, забрызганная кровью, его испуганное лицо, пистолет в руке… Они все знают. Пришли за ним. Другого бы с ходу скрутили, выбили ногами дверь, связали преступника и увезли. А здесь хотят, чтобы он сам открыл. Дверь выбивать нельзя: дача-то принадлежит мэру, Валерии Петровне… Потом будет принадлежать…

Вот и все. Жизнь кончена. Дальше — позор, тюрьма, издевательства, нескончаемые муки. А все из-за того, что жена не простая женщина, а мэр.

— Не женитесь, ребята, на мэрах… — пробормотал Борис.

— Открывайте, Борис Васильевич, у нас мало времени. — Бугаев стукнул кулаком по двери. Задребезжали стекла во всей веранде.

— Конечно, — кивнул Борис. — Сейчас открою… Только оденусь… Минуточку.

Он повернулся и пошел в комнату.

— Вы же одеты! — крикнул вслед ему Бугаев.

— Минуточку, — бормотал Борис.

Он вернулся к столу, схватил початую бутылку, из горлышка выпил почти половину, взял в руки ружье, сел на диван.

Позор, тюрьма, нескончаемые муки…

Где-то читал, что спусковой крючок нажимают большим пальцем ноги. Разуваться надо, носки снимать… Чепуха! Приклад на пол, дуло в левую сторону груди. Осталось только нагнуться и достать указательным пальцем правой руки спусковой крючок. И посильнее ткнуть в него…

Громыхнул выстрел, отбросивший Бориса на спинку дивана. А потом его тело медленно завалилось в сторону, оставляя на спинке широкую красную полосу.

Бугаев одним ударом выбил дверь, в несколько прыжков достиг комнаты и замер в дверях, заскрежетав зубами.

— Дурак! — простонал он. — Идиот!

И непонятно было, кому адресованы эти слова, то ли мертвому Борису Агееву, то ли живому Геннадию Бугаеву.

За ним уже толпились другие «мушкетеры». Бугаев повернулся, качая головой, взглянул на часы и приказал:

— Время семнадцать тридцать две. Срочно сообщите Чупрову, что минуту назад на своей даче застрелился Борис Агеев. «Скорая» не нужна. Опергруппа тоже. Пусть возьмет медэксперта и приезжает сам. Все объясним на месте.

Бугаев вышел из комнаты, сел на ступеньки веранды, обхватив голову руками. Теперь нужно было придумать оправдание, почему не поставил в известность начальника милиции. Да кто же знал, что так получится?! Бугаев бросил взгляд в сторону распахнутой двери, прорычал:

— Дур-рак!

Теперь ясно было, к кому это относилось.