Превыше всего

Глава 10

Похожие один на другой своим однообразием дни шли своим чередом. В одиноко стоящем посреди белоснежной равнины доме Берты Таннер Кэтрин было тепло и уютно. За это время к ним никто не заезжал, кроме Майкла. Несмотря на свою благодарность старому садовнику, она чувствовала странную неловкость в его присутствии. Его первое посещение было самым тяжелым. Он приехал недели через три после ее побега из Мертонвуда. Ей до боли хотелось спросить, находится ли граф до сих пор там. Грустит ли он о Джули? Скучает ли по самой Кэтрин?

То, что она так и не задала эти вопросы, сказало Майклу гораздо больше, чем если бы она расспрашивала его. Уезжая, он обменялся с сестрой многозначительными взглядами.

Отшумели рождественские праздники. Кэтрин провела их в теплой семейной обстановке — с Бертой, женой Майкла и тремя его младшими детьми. Вместе они ходили в рождественскую ночь на площадь, где по равней традиции собирались и разводили огромный костер все жители деревни. Они с Бертой договорились не делать друг другу подарков, а сложиться и купить деревянные игрушки для Джули у коробейника. Кэтрин старательно отгоняла воспоминания о том, как радостно и пышно отмечалось Рождество в ее родном доме. Особенно весело проходил праздничный святочный ужин, на который в большом зале собирались вместе хозяева и слуги. Все пели, танцевали и провозглашали здравицы в честь хозяйки дома. Она старалась забыть об этом, но разве может человек не вспоминать о днях, прожитых в счастье и любви, хотя бы в такие вот святочные дни? Ночью, когда Кэтрин оставалась одна, ее переполняли самые противоположные чувства. Хотелось смеяться и плакать, петь и кричать. Но больше всего плакать.

Дом, в котором она теперь жила, был совсем маленький, но именно здесь она почувствовала себя наконец в безопасности. Большую часть дня она занималась с Джули. Но очень часто Джули переходила на попечение Берты, которая полюбила малышку как родную внучку. Кэтрин в такие часы старалась найти себе какое-нибудь занятие и с воодушевлением бралась за любую домашнюю работу, кроме шитья, которое было любимым и основным делом Берты. Еще мама и Констанция в свое время шутили насчет полной неспособности Кэтрин выучиться орудовать иголкой и наперстком. Как и большинство людей, она не любила заниматься делом, в котором не могла похвастаться своими успехами.

Зато в руках Берты игла творила настоящие чудеса. Она перешила несколько платьев Кэтрин в платьица для Джули. И новые наряды малышки были маленькими копиями одежды Кэтрин. Свои великолепные ночные рубашки из тончайшей ткани девушка в переделку не отдала, а постепенно распродавала их или обменивала на более дешевое белье. Она твердо решила: что бы ни случилось в ее жизни, носить вещи, купленные графом Монкрифом для любовницы, не будет.

Кэтрин никак не могла забыть о нем. Его образ появлялся перед ее мысленным взором при прикосновении к любому предмету, напоминающему о Мертонвуде. Ночами в маленькой спальне, где она спала вместе с Джули, девушка ворочалась порой до самого утра без сна, думая о Фрэдди.

Покидая Донеган, Кэтрин распрощалась со своей юностью. Конечно, она не забывала о родном доме, но воспринимала его как далекое прошлое. Ее родители и Констанция умерли, а замок Донеган никогда уже не станет собственностью семейства Сандерсонов. В душе она смирилась с тем, что прошлого не вернуть, и думала только о будущем. Порывать с прошлым было нелегко, но она сумела сделать это тогда. Почему же не может сейчас?

Граф не оставлял ее и всюду напоминал о себе. У забора за домом, где она выливала оставшуюся после купания Джули теплую воду, неожиданно пробилась свежая травка — такая же зеленая и блестящая, как его глаза. Вынимая золу из камина, она видела угольки — такие же черные, как его волосы. Даже в запахе льда и снега угадывались свежие ароматы его чистого тела. А разбирая свою холодную постель, она вспоминала о тепле и блаженстве, которые она испытывала в одной кровати с ним, и огонь, разгоравшийся в ее сердце от его объятий.

Она не хочет вспоминать о нем. Она не должна плакать, когда плакать не о чем. Он скорее всего уже давно забыл, кто такая Кэтрин Сандерсон.

Фрэдди вошел в женщину, и она в экстазе царапнула острыми ногтями по его спине, оставив на ней красные полосы. Он не вздрогнул. Физическая боль даже принесла ему некоторое облегчение. Он выпил достаточно виски, чтобы закружилась голова, но и это не смогло разжечь в нем страсть. Влечение, которое он ощутил, быстро испарилось, и он опасался, что впервые в своей жизни не сможет довести до конца любовную игру. Он сделал еще несколько движений, заставляя себя думать о чем угодно, только не об этой женщине, лежащей под ним в соблазнительной позе. И только не о Кэтрин.

Граф вздрогнул, с облегчением ощутив, что все-таки сумел достигнуть пика любви. Конечно, произошло это совсем не так, как хотелось бы. Но в последнее время вообще все было не так.

Он лег рядом с женщиной, стараясь не смотреть на ее томное тело, маленькие груди и широкие бедра. Она игриво погладила его по спине и пощекотала ребра. Он встал. Ее прикосновения вызывали лишь досаду. Лучше поскорее уйти! В его душе разгоралась злость, и он опасался, что скажет ей что-нибудь совершенно недостойное графа Монкрифа. Он с трудом сдерживал этот непонятный, но, как никогда, яростный гнев.

Фрэдди поспешно одевался, совершенно не думая о том, насколько галантно и элегантно он выглядит. Он не собирался объяснять ей причины своей поспешности. Лежащая в кровати женщина была женой баронета. Имени ее он не помнил, да и не хотел вспоминать! Она была не слишком разборчива. О ней ходили слухи, что она переспала с доброй половиной мужчин из высшего общества. Возможно, это преувеличение, но любовников у нее было достаточно.

Слава Богу, у нее не будет теперь повода сообщить своим великосветским подругам, что неотразимый граф Монкриф оказался неспособным мужчиной. Но Фрэдди был близок к тому, чтобы дать повод для таких сплетен. Слишком близок, черт побери!

Будь он суеверен, он решил бы, что Кэтрин прокляла его в ту последнюю их ночь. Может быть, так оно и было, и теперь ее молчаливое проклятие будет вечно тяготеть над ним?

Ту ночь граф помнил до мельчайших подробностей. Он чувствовал, как охотно подчиняется ее тело. Но она была молчалива, и он не мог понять, о чем она думала. Позднее, когда страсть была утолена и тяжело дышащая Кэтрин лежала с ним рядом, Фрэдди чувствовал, что даже сердца их бьются в унисон. И в то же время он ощущал какое-то изменение в их отношениях.

Он добивался ее страсти, ее сладостного, кружащего голову тела и получил это. Все было прекрасно, но что-то тревожило его, и необъяснимое чувство не давало ему покоя. Она подарила ему свое тело, но душа ее осталась для него загадкой. Граф не смог добиться, чтобы она принадлежала ему вся целиком. Или, может быть, смог? Он проглядел ее быстрый ум, задиристое обаяние, не услышал ее откровенные, неожиданные слова и замечания. Он проглядел свою любовь.

Граф вспомнил, как он протянул руки, чтобы притянуть Кэтрин к себе, а она слегка отпрянула. Движение было почти неуловимым, но не ускользнуло от него. Он настолько чутко ощущал ее, что сразу понял, что она пыталась отдалиться от него не только физически. Это движение имело более глубокий смысл. По-прежнему не говоря ни слова, Кэтрин напряженно застыла на краю кровати, и оба они притворились, что пробежавшая между ними тень не причинила им боли.

Сейчас он не смог бы притворяться. Страстное желание видеть Кэтрин доводило его до безумия. Граф постоянно ловил себя на мысли о том, что ему чего-то недостает. В сердце вдруг обнаружилась страшная пустота, заполнить которую не смогли бы, наверное, все красавицы мира. Не удавалось и залить эту адскую брешь в душе с помощью виски, бренди, портвейна и других вин.

Черт бы побрал эту девчонку! Порой ему хотелось увидеть Кэтрин, корчившейся от боли, но он тут же понимал, что от этого ему самому будет еще больнее. Граф то посылал на ее голову проклятия, то молил Бога, чтобы с ней ничего не случилось, то мстительно желал ей тяжело заболеть, то молился о ее здоровье. Он хотел навсегда выбросить ее из своей жизни — и до отчаяния желал ее. Он хотел выбросить ее из своей памяти — и хотел сохранить ее в своем сердце.

В общем, сам черт не разберет, чего он хотел!

Хотя чего тут разбираться. Он хотел Кэтрин.

Снег начал таять, обнажая скрывавшуюся под ним нежную первую травку. Кэтрин порой казалось, что со снегом уходит и какая-то часть ее самой. На душе было приятно и вместе с тем грустно. Единственным развлечением была работа, и она работала, как в Донегане, когда осталась одна во всем доме. Она вытрясла всю пыль, копившуюся годами в половиках, почти добела отмыла деревянный пол в комнатах, оттерла от грязи самые мельчайшие углубления резьбы, украшавшей полку, и до блеска отполировала большие блюда, стоявшие в буфете. Девушка помогала Берте варить мыло в той самой пристройке, где обитали конь и коза. Она просеяла золу через сито и добавила в варево лимонной цедры, отчего мыло приобрело приятный, свежий аромат.

Когда погода улучшилась, Кэтрин начала выводить Монти, и скоро вокруг дома образовалась хорошо утоптанная тропа для верховых прогулок.

Постоянные хлопоты помогали избавиться от размышлений о неопределенном будущем и безвозвратном прошлом. Но прежде всего она хотела бы отплатить Берте за ее доброту, за то, что пожилая женщина ни разу не осудила гостью ни словом, ни взглядом. Кэтрин знала, что скоро наступит время, когда ей понадобится не только доброта Берты, но и ее помощь. Джули этой зимой научилась ходить, и кто-нибудь из них всегда должен был находиться рядом с ней. Ее девочка выучилась улыбаться такой очаровательной, обескураживающей улыбкой, что Кэтрин с большим трудом заставляла себя поворчать на Джули за плохое поведение.

Кэтрин с Бертой были для малышки ее семьей, и она ни в чем не нуждалась.

Когда стало потеплее, Кэтрин начала брать девочку на свои утренние прогулки и приучать ее к верховой езде. Поначалу Монти нервничал и не понимал, что хочет от него крошечное создание, неизвестно почему оказавшееся на его спине, но очень быстро выучился вести себя с ней кротко, будто овечка. Джули без страха сжимала крошечными кулачками гриву огромного животного, называла его «милой лосадкой» и радостно бормотала еще что-то малопонятное.

Перемены в себе Кэтрин почувствовала весной. Сначала она старалась не обращать на них внимания, но у природы свои законы. Девушка потеряла аппетит. Скрыть это было не так просто. Запасов в доме было немало. Берта их не жалела и отлично готовила. Утром еще можно было сделать вид, что перехватила что-нибудь в кладовой или на летней кухне. За обедом Кэтрин собирала все силы в кулак и заставляла себя есть, чтобы не вызвать очередного внимательного и удивленного взгляда хозяйки. Под глазами Кэтрин появились темные разводы, скулы заострились.

Она нисколько не сомневалась, что не больна. Несмотря на отсутствие аппетита, груди ее увеличились в объеме, а талия округлилась настолько, что уже начинали жать платья. Вскоре Кэтрин стала просыпаться по ночам от приступов тошноты. Подозрения Берты усилились. А когда одним холодным утром с Кэтрин неожиданно случился обморок, женщина уже не сомневалась в его причине.

— Насколько я понимаю, скоро на свет появится еще один ребенок графа, — ласково сказала она.

Берта очень беспокоилась за свою подопечную. Она всем сердцем полюбила малышку, но, к своему удивлению, полюбила и эту молодую женщину, как родную дочь. Беглянка из графской усадьбы вопреки ожиданиям оказалась отнюдь не избалованной белоручкой, носящейся со своей душевной болью как курица с яйцом. Она ни разу не попыталась переложить свои проблемы на плечи хозяйки. Наоборот, девушка всячески старалась взять на себя как можно больше забот по дому, во всем помочь пожилой женщине. Именно так, наверное, и вела бы дочь, будь она у Берты.

Кэтрин сидела за дубовым столом, который видел не одно поколение Таннеров, и смотрела на свои красные, огрубевшие от работы руки.

— Что ты собираешься делать дальше, Кэтрин? Ты думала об этом?

Хозяйке пришлось потрясти девушку за плечи, чтобы та заговорила или хотя бы проявила признаки жизни. Ничего, Кэтрин не первая женщина, которая оказалась в подобной ситуации, и не последняя. Сейчас не следует вообще говорить об отце ее ребенка, а лучше всего постараться помочь принять правильное решение.

— Здесь недалеко, возле Бакстонской дороги, живет одна старушка, — осторожно начала Берта. — Я слышала, что она помогла нескольким женщинам избавиться от ребенка.

Она произнесла эти страшные слова нарочито будничным тоном. Сама Берта мечтала о детях еще тогда, когда была маленькой девочкой. Она помогала вырастить своих младших сестренок и братишек, а затем с удовольствием и радостью нянчилась с их детьми. Ей было страшно подумать о том, что можно убить еще не родившегося младенца! Даже сама мысль об этом казалась ей греховной. Но она должна дать Кэтрин возможность выбора, в тайной надежде, что ее предложение будет отвергнуто.

Кэтрин ответила незамедлительно.

— Нет, — твердо произнесла она, сразу же выходя из оцепенения. — Боже мой, Берта, я никогда не сделаю этого! Это ребенок не только графа, но и мой.

Кэтрин не сказала, что сама еще до конца не может поверить в реальность происходящего. Может, с этим и связано ее идиотское заявление? Как ни глупо, но это правда. Случилось то единственное, о чем она не подумала, заключая сделку с графом. Сейчас она понимала, что отгоняла саму мысль о такой возможности, думая о судьбе незаконнорожденной Джули.

Он, конечно, захочет взглянуть на нее и ребенка, если узнает. Дитя будет утешением ущемленной гордости блестящего графа. Но он может и возненавидеть его заранее.

Боже, что же ей теперь делать? Большая часть выплаченного ей жалованья все еще оставалась нетронутой, но она не настолько глупа, чтобы думать, будто этих денег может надолго хватить женщине с двумя детьми. Сидя за дубовым столом в крестьянском доме и стараясь не смотреть во встревоженные глаза Берты, Кэтрин вдруг подумала, что весь последний год был для нее временем крушения надежд. Она уехала из Донегана, чтобы начать новую самостоятельную жизнь, а в итоге встретила графа. Она убежала от него с надеждой, что у нее хватит сил воспитать девочку, которую полюбила. А теперь оказывается, что она носит под сердцем еще одного его ребенка! Когда и куда ей бежать теперь в таком состоянии? Неужели ей всю жизнь так и придется бегать и скрываться от кого-то.

— Думаю, что я еще в состоянии уехать, — напряженно произнесла Кэтрин, подвергая испытанию доброту Берты, как пробуют воду, прежде чем нырнуть в нее.

— Уехать?!

Берта была не просто удивлена, а ошеломлена. Она хотела о многом поговорить с Кэтрин, но такое решение ей и в голову не приходило. Да и куда она может поехать? В долгие зимние вечера единственным развлечением двух одиноких женщин были разговоры. Они часами шептались, стараясь не разбудить Джули. Не обошлось, конечно, и без разговоров о прошлом. Кэтрин не старалась своими рассказами вызвать жалость к себе. В жалости, по ее глубокому убеждению, нуждались слепые, убогие и инвалиды войны, а не здоровые, умные и красивые женщины. О детстве, проведенном в Донегане, она рассказывала с юмором. Кэтрин с комической точностью изобразила выражение лица и голос растерянного отца, когда он выслушивал упреки матери, поймавшей его на кокетстве с одной из соседок. Разгневанную маму она тоже изобразила довольно наглядно. Кэтрин не забыла о Констанции, которая с улыбкой, но решительно выпроваживала юную Кэтрин подальше от места события. О том, как она покидала родной дом, девушка поведала без слез и злости — просто не было другого выхода, и все. Рассказала Кэтрин и о Лондоне, и о своей встрече с графиней.

О графе Кэтрин говорила очень мало, но когда упоминала его, в голосе чувствовалась печаль и даже страсть. Берта не раз спрашивала себя, почему девушка не хочет поделиться с ней своими сердечными тайнами. Может быть, считает, что приютившая ее старуха ничего не поймет? А ведь и в этом крестьянском доме бушевали когда-то свои страсти. Тот, кого любила Берта, давно лежал под холмиком с каменной плитой, но это вовсе не означало, что она ничего не помнит и не знает. Она уже успела узнать твердый и решительный характер своей гостьи. Берта чувствовала, что надо срочно принять какие-то меры, чтобы Кэтрин не покинула этот надежный дом и не затерялась в незнакомом странном мире.

— Ты не сделаешь такой глупости. Не хочу даже слышать об этом! Неужели ты оставишь меня одну и не дашь понянчиться с ребенком, который скоро появится у тебя? Ну уж нет! — произнесла она решительно.

— Но пойми, Берта, я не могу взвалить на тебя еще и этот груз, — покачала головой Кэтрин и положила ладонь на морщинистую руку.

Она понимала, что они прожили спокойно все это время благодаря на редкость снежной зиме. Дороги были заметены снегом, и это отрезало их от окружающего мира. Но с приходом весны угроза, висевшая над ней, увеличивалась. Кэтрин знала, что граф рано или поздно разыщет ее. И то, что он несколько недель назад уехал в Лондон, не успокоило ее. Граф не забывает обид и умеет мстить. Кэтрин даже вздрогнула. У него свои представления о людях и их поступках. Решив отомстить, он не остановится ни перед чем.

Как бы Кэтрин ни относилась к графу, его твердость и сила вызывали у нее уважение. Кэтрин на себе ощутила его железную волю и безжалостную уверенность в своих поступках и решениях. Граф Монкриф всемогущ и располагает неограниченными возможностями для борьбы. Но даже если бы Фрэдди родился в семье портного или кузнеца, он бы со своим характером в любом случае достиг своей цели. А он ведь граф! Он всегда получал то, что хотел, будь то целая железная дорога или корабль, способный пересечь океан.

Разве есть шансы у нее противостоять всему этому?

Время покажет. У нее тоже есть решимость и твердость. Теперь она не может просто отступить и сдаться. Это было бы предательством по отношению к ее будущему ребенку. Именно ее ребенку, а не его. Малыш не должен чувствовать себя незаконнорожденным отпрыском графа и испытывать унизительную зависимость от его капризов и диктаторской воли.

Ей предстоит выдержать настоящее сражение, а не простое единоборство двух сильных характеров. Пусть не сегодня, но оно обязательно состоится. Теперь Кэтрин в этом была абсолютно уверена. Война будет вестись до победного конца, и она не имеет права ее проиграть.

— Если ты уедешь, я все расскажу графу, — сказала Берта с упрямым блеском в глазах.

Она просто не успела придумать ничего лучшего, чтобы остановить Кэтрин. Но эта угроза поразительно совпала с мыслями Кэтрин.

— Ты не сделаешь этого, Берта, — ответила девушка, уверенная, что эта добрая женщина скорее умрет, чей сознательно причинит вред ей, а тем более Джули.

— Мне бы не хотелось, Кэтрин. Но если это то, что может спасти тебя от себя самой, я сделаю, можешь не сомневаться. Ты должна остаться. Здесь безопасно и есть кому помочь. Родишь ребеночка, а тогда уж вместе подумаем, что тебе делать дальше… — Взгляд Берты стал чуть грустным, но твердым, совсем как у Констанции, когда та говорила о непреложных жизненных истинах.

Неужели она всю жизнь так и будет поступать вопреки советам Констанции и более опытных и практичных женщин. Зачем? Сама она уже один раз попробовала поступить практично. И что из этого получилось? Она родит внебрачного ребенка. Очень практично!

Берта смотрела на девушку, на лице которой отражалась борьба противоречивых чувств, и усиленно старалась найти слова, способные убедить Кэтрин.

— Жить, дорогая моя, надо прежде всего сегодняшним днем, — сказала она наконец. — В том, что было и будет, оставь разбираться ангелам.

Что ж, Берта, конечно, права. Ей сейчас действительно остается только положиться на своего ангела-хранителя.